Внешняя разведка СССР – России. 1946–2020 годы. История, структура и кадры

Работая в СССР, Понтекорво достиг замечательных научных результатов. Так, в 1951–1953 годах он провел исследования процессов образования нейтральных пионов при соударениях нейтронов с протонами и ядрами на пятиметровом синхроциклотроне. За эту работу ему в 1953 году была присуждена Сталинская премия СССР.

Впрочем, рассказ о научных достижениях Понтекорво не входит в нашу задачу.

Достаточно сказать, что в 1958 году он был избран членом-корреспондентом Академии наук СССР и награжден орденом Трудового Красного Знамени, в 1961–1966 годах был профессором кафедры элементарных частиц Московского государственного университета, а в 1962 году награжден орденом Трудового Красного Знамени. В 1963 году Понтекорво была присуждена Ленинская премия за цикл работ по физике слабых взаимодействий и нейтрино. Тогда же его наградили орденом Ленина, избрали членом бюро Отделения ядерной физики АН СССР, а на следующий год – действительным членом Академии наук СССР.

С 1966 по 1986 год Понтекорво заведовал кафедрой элементарных частиц Московского государственного университета, с 1967 по 1993 год являлся членом научно-координационного совета Института физики высоких энергий, с 1969 по 1986 год был председателем Научного совета АН СССР по нейтринной физике, а с 1971 по 1990 год начальником научно-экспериментального отдела слабых и электромагнитных взаимодействий Лаборатории ядерных проблем Объединенного института ядерных исследований. За это время его работы были отмечены медалью «За доблестный труд. В ознаменование 100-летия со дня рождения В. И. Ленина» (1970), орденом Ленина (1973), орденом Трудового Красного Знамени (1975), орденом Октябрьской Революции (1983). В последние годы жизни, с 1990 по 1993 год, Понтекорво являлся научным консультантом дирекции Объединенного института ядерных исследований (ОИЯИ).

Впрочем, не надо думать, что Понтекорво был этаким сухим ученым, вечно погруженным в научные проблемы. Наоборот, он обладал живым темпераментом, любил шутки и розыгрыши. Вот что он пишет в своей автобиографии о том, как проводил свободное время:

«До 1978 года у меня было отличное здоровье, и спорт и путешествия были моим любимым времяпровождением. Я прилично играл в теннис и имел первый разряд. Я был одним из зачинателей и пропагандистов подводного спорта в России. Занимаясь подводной охотой, я погружался на глубину до двенадцати метров не только на Черном море, но также и на Тихом океане в весьма экзотических местах, куда можно было добраться только на вертолете или военно-морском судне для чтения лекций пограничникам. Я был страстным любителем водных лыж»^[76].

Долгие годы судьба не предоставляла Понтекорво возможности посетить родину. Но в своей душе он не терял надежды и сохранял любовь к родной стране – Италии. С 1969 года и до самой смерти он являлся сопредседателем общества «СССР – Италия». А когда в конце 70-х годов в связи с разрядкой международной обстановки у него появилась возможность выезжать за границу, он первым делом поехал в Италию.

«В 1978 г., в связи с семидесятилетием Эдуардо Амальди я вернулся в Италию на несколько дней после долгих 28 лет отсутствия! У меня нет слов, чтобы описать эмоции, которые я испытал, когда вновь оказался в Институте физики Ферми и Амальди, Разетти и Сегре, Майораны и Вика. Впоследствии я приезжал в Италию почти каждый год и на значительно более длительное время. Я нашел страну совершенно отличной от той, в которой жил прежде. Вот самые первые впечатления. Италия полна не только иностранных туристов, но и иностранных рабочих, среди которых много цветных. Нет больше голода, нет портретов дуче, нет пыли в маленьких городах, автострады в отличном состоянии и напоминают американские. Но движение автотранспорта, насыщенное, но терпимое еще в 1978 г., сегодня в Риме стало невыносимым. Забыта организация общественного транспорта; автобусы и такси (когда их находишь) движутся как улитки, а метро практически отсутствует. Кроме того, к моему стыду, я впервые, в возрасте 65 лет, был поражен прелестью маленьких итальянских городов, которые, как и тройку великих (Венецию, Флоренцию, Рим), я вновь посетил: Пизу, Лукку, Сиену, Сан-Джиминьяно, Урбино, Губбио, Ассизи, Монтепульчано, Орвието, Совану.»^[77]

Бруно Понтекорво прожил долгую и счастливую жизнь. Он умер в возрасте восьмидесяти лет 24 сентября 1993 года в Дубне.

Теодор Холл и Сэвил Сакс

Теодор Элвин Холл родился в 1925 году в штате Нью-Йорк в семье скорняка. Он был одаренным ребенком и с детства проявлял исключительные способности. Это позволило ему уже в 19 лет окончить знаменитый Гарвардский университет. Что касается его политических взглядов, то Холл увлекался левыми идеями и с симпатией относился к Советскому Союзу. Симпатии эти возросли после вероломного нападения на СССР фашистской Германии. Как вспоминал позднее американский физик Арнольд Крамиш, работавший вместе с Холлом в Лос-Аламосе, «все просто считали, что голова у Тэда забита какими-то безумными идеями. Он был мистиком, увлекался марксизмом и восточной философией»^[78].

Осенью 1943 года в Гарвард приехал вербовщик, подбиравший талантливых молодых специалистов для участия в «Манхэттенском проекте». Он обратил внимание на Холла и сделал ему предложение поработать над одной важной и интересной проблемой. При этом он туманно намекнул, что придется заниматься некими «оборонными исследованиями». Холл согласился и рассказал о сделанном ему предложении своему другу и однокурснику Сэвилу Саксу, с которым жил в одной комнате. Сакс, так же как и Холл, был марксистом и даже состоял в Молодежной коммунистической лиге. Он одобрил решение Холла, но при этом заявил: «Если речь пойдет о каком-то страшном оружии, ты должен сообщить о нем русским».

В результате в начале 1944 года Холл получил освобождение от военной службы и начал работать в святая святых ядерной программы США – Лос-Аламосской лаборатории в штате Нью-Мексико. В первые же месяцы своей деятельности он принял участие в исследованиях по определению критической массы урана, а летом 1944 года был назначен руководителем группы, которая занималась разработкой собственно конструкции атомной бомбы. В Лос-Аламосской лаборатории Холл имел доступ практически во все подразделения. Это объяснялось тем, что ее руководитель Роберт Оппенгеймер был уверен, что только свободный обмен мнениями между учеными внутри лаборатории может ускорить процесс создания бомбы. Поэтому для ведущих исследователей, к числу которых принадлежал Холл, вся информация была открытой. К тому же его поведение внутри лаборатории не вызывало подозрений ни со стороны спецслужб (которые, кстати говоря, усиленно опекали самого Оппенгеймера), ни со стороны его коллег.

В октябре 1944 года Теодор Холл окончательно сделал свой выбор. Позднее в записке, адресованной Джозефу Олбрайту и Марсии Кунстел (о них рассказ пойдет дальше), он писал:

«Мое решение вступить в контакт с Советским Союзом было исключительно моим собственным. Меня никто не вербовал. Я с ранних лет размышлял и читал о политике и убедился, что в капиталистическом обществе экономическая депрессия может привести к фашизму, агрессии и войне, как это случилось в Италии и Германии. За время работы в Лос-Аламосе я осознал разрушительную силу атомной бомбы и задался вопросом, что может случиться, если после Второй мировой войны в Соединенных Штатах наступит депрессия, а они при этом будут атомными монополистами».

Из этого следует, что Холл и Сакс стали работать на Советский Союз, так как, несмотря на юный возраст, осознали необходимость ядерного сдерживания. Они считали, что если только у одной стороны, в данном случае США, будет ядерное оружие, то оно будет представлять слишком большую опасность для всего человечества. В той же записке Холл также писал:

«В некоторых кругах меня называют предателем, хотя в то время Советский Союз был не врагом, а союзником Соединенных Штатов. Советский народ героически сражался с нацизмом, заплатив огромную цену в человеческих жизнях, что, возможно, спасло западных союзников от поражения.

Полагают даже, что я «изменил ход истории». Однако если бы «ход истории» остался бы без изменений, совершенно не исключено, что в минувшие 50 лет разразилась бы ядерная война. Атомная бомба, например, могла быть сброшена на Китай в 1949 или в начале 50-х годов. Что ж, если я помог предотвратить это, то я принимаю обвинение».

Хотя Холл далее и признает, что он «мог легко заблуждаться, и действительно ошибался в некоторых вещах, в частности во взглядах на характер Советского государства». Однако, как подытоживает он в своем заявлении, «с тех пор мир сильно изменился, конечно, вместе с ним и я сам. Но в целом, с высоты своих лет, я по-прежнему думаю, что дерзкая юность была права. Я уже давно другой человек, но ничуть не стыжусь того, кем я был»^[79].

Как бы там ни было, но когда в октябре 1944 года Холл приехал в Нью-Йорк в двухнедельный отпуск, он первым делом встретился с Саксом. Рассказав ему о своей работе, Холл попросил друга помочь связаться с русской разведкой. При этом молодые люди договорились при последующей переписке и назначении встреч между собой использовать собственный секретный код, для чего выбрали стихи из знаменитого сборника Уолта Уитмена «Листья травы».

После этого начались судорожные поиски советских разведчиков. Найти их оказалось делом непростым. Первоначально Сакс отправился в советскую организацию, занимавшуюся распространением на Западе художественных кинофильмов, – «Арткино». Там он заявил несколько ошалевшему президенту, что у него есть друг, который участвует в создании супербомбы и хочет раскрыть ее секрет Советскому Союзу. Решив, что имеет дело либо с сумасшедшим, либо с провокатором ФБР, президент «Арткино» решил перестраховаться и дал Саксу телефон Сергея Курнакова. Это был русский эмигрант, который печатался в нью-йоркской коммунистической прессе и активно работал в американских организациях, занимавшихся помощью СССР.

Не удовлетворенный посещением «Арткино» и имея широкие связи среди американских коммунистов, Сакс направился непосредственно к лидеру Компартии США Эрлу Браудеру. Браудер, который и сам, и через своих родственников был с середины 20-х годов тесно связан с советской разведкой, к этому времени думал об отходе от просоветской линии в коммунистическом движении и поэтому отказался принять Сакса.

В это же самое время Холл отправился в знаменитый «Амторг» – советскую торговую организацию, штаб-квартира которой располагалась в Нью-Йорке. Там он обратился к первому же встречному сотруднику, рассказал об американском ядерном проекте и попросил связать его с советской разведкой. Как ни странно, но этот человек также дал ему телефон все того же Сергея Курнакова.

Сергей Николаевич Курнаков, он же Курнаков-Козельский, русский дворянин, офицер царской армии, театральный деятель и журналист, с 30-х годов работавший на советскую разведку, принял Холла в своей нью-йоркской квартире на Манхэттене. В своем донесении в Центр, содержащемся в рассекреченном досье «Веноны», Курнаков охарактеризовал Холла как человека «исключительного ума, широких взглядов и хорошо разбирающегося в политике». Холл передал Курнакову копию научного отчета, который он перед отъездом в отпуск написал для своего начальника в Лос-Аламосе, а также список ученых, работавших вместе с ним. Курнаков немедленно передал полученные от Холла материалы своему оператору Анатолию Яцкову. И уже в ноябре 1944 года нью-йоркская резидентура направила в Москву донесение, в котором сообщалось о Холле, получившем псевдоним Млад, и Саксе, соответственно обозначенного Стар.

Первое время непосредственным руководителем Холла и Сакса был Сергей Курнаков. Но затем в Центре решили, что работать со столь ценными агентами должен разведчик-профессионал. Им стал уже упомянутый Анатолий Яцков. Курнаков весьма ревниво воспринял это решение, но понял, что безопасность агентов превыше всего, и это перевесило обиду. Один раз связной Холла была Леонтина Коэн, агент-групповод нью-йоркской резидентуры. Она встретилась с Холлом в Альбукерке в 1945 году и получила от него очередной пакет материалов по атомной бомбе. Иногда, как это случилось в октябре 1944 года, Холл и сам доставлял документы в нью-йоркскую резидентуру.

О важности материалов, получаемых от Млада можно судить по следующему донесению, направленному куратору советской ядерной программы Л. Берии в июне 1945 года:

«Из нескольких достоверных агентурных источников НКГБ СССР получены сведения, что в США на июль месяц с. г. назначено проведение первого экспериментального взрыва атомной бомбы. Ожидается, что взрыв должен состояться 16 июля.

Имеются следующие данные об этой бомбе: бомба изготовлена из элемента 94 (плутония), который по своей способности к атомному распаду аналогичен урану-235.»^[80]

Как известно, это донесение полностью подтвердилось, и 16 июля 1945 года на испытательном полигоне Аламогордо в пустыне штата Нью-Мексико действительно было взорвано первое в мире ядерное устройство.

А по свидетельству американских экспертов, информация, ушедшая в Москву только в расшифрованных донесениях Млада (здесь надо отметить, что АНБ удалось расшифровать не более пятой части всех сообщений), сократила в СССР срок работ по созданию атомной бомбы на два года. В частности, американцы утверждают, что именно Млад передал советской разведке секрет производства высокообогащенного урана, документы о создании и подготовке испытания взрывного атомного устройства, а также описал принцип «имплозии», или «направленного внутрь взрыва», на котором основано действие атомной бомбы.

Взрыв советской атомной бомбы 29 августа 1949 года вызвал активизацию действий американских спецслужб по выявлению советской агентурной сети в Лос-Аламосе. После частичного успеха операции «Венона» некоторые из советских агентов были арестованы и впоследствии осуждены. Тогда же ФБР, используя досье «Веноны», начало проверку деятельности Сэвила Сакса и Теодора Холла.

Интересно отметить, что после опубликования расшифровок АНБ по делу «Венона» журналист газеты «Вашингтон пост» Майкл Доббс подробно изучил историю советского атомного шпионажа и пришел к выводу, что, хотя обработка советских шифровок завершилась в конце 70-х годов, ФБР имело все основания арестовать обоих гарвардцев одновременно с Клаусом Фуксом и супругами Розенберг.

Действительность оказалась совершенно иной. Ни в 1950 году, ни позднее Сакс и Холл арестованы не были. В 1950 году они оба работали в университетской лаборатории в Чикаго под руководством «отца американской водородной бомбы» Эдварда Теллера и создателя первого ядерного реактора нобелевского лауреата Энрико Ферми. Занятые Фуксом, Гринглассом, супругами Розенберг и другими, агенты ФБР решили не трогать Холла и Сакса.

Высказывалось предположение, что причиной этого решения послужило их открытое общение с известными членами Коммунистической партии США. Считается, что ФБР тогда сделало вывод, что Холл и Сакс не могут работать на советскую разведку, поскольку в таком случае они должны были бы отказаться от контактов с открытыми коммунистами. ФБР не могло себе представить, что советские агенты могут вести себя так нагло. Ведь тот же Фукс хотя и состоял с 1932 года в Компартии Германии, но отнюдь не афишировал это. Холл же и впоследствии не скрывал своих пацифистских убеждений. Вместе с Джозефом Ротблаттом, другим участником «Манхэттенского проекта», он являлся активистом движения сторонников мира и неоднократно публично заявлял о своей ненависти к ядерному оружию.

В 1961 году криптографы АНБ полностью расшифровали ключевое сообщение советской разведки, в котором шла речь о Младе. Однако в это время арестовать Холла тоже не представлялось возможным. Ведь на судебном процессе пришлось бы предоставить доказательства его вины, и тогда всем стало бы ясно, что американские спецслужбы сумели подобрать ключи к советским шифрам.

Почувствовав пристальный интерес к себе со стороны ФБР, Холл начал разрабатывать план побега в СССР. Однако надобности в этом не возникло. Его контакты с Москвой продолжались еще в течение 10 лет. В 1949 году, после испытаний в Советском Союзе атомного оружия, он посчитал свою задачу выполненной и хотел прекратить контакты с советской разведкой. Но советский нелегальный резидент в США Вильям Фишер (Абель) лично встретился с ним в нью-йоркском центральном парке и убедил его не делать этого.

Для характеристики самого Холла весьма типичен следующий эпизод. После осуждения супругов Розенберг он, для того чтобы спасти их, хотел добровольно сдаться ФБР и рассказать о своей роли в краже ядерных секретов, так что сотрудникам советской резидентуры в Нью-Йорке пришлось приложить немало усилий, чтобы его переубедить.

Личная жизнь и научная карьера Холла протекали весьма успешно. В 1947 году он женился на Джоан Крекоувер и стал отцом троих детей. Еще в период работы в Чикаго он получил докторскую степень и стал одним из крупнейших специалистов по биологическому микроанализу. В 1962 году он вместе с семьей переехал в Англию, где устроился на работу в лабораторию Кембриджского университета. Что же касается его друга и сподвижника Сэвила Сакса, то он все время благополучно жил в США и скончался в штате Иллинойс в 1980 году в возрасте 56 лет.

Возможно, имена Холла и Сакса так бы и остались неизвестными широкой публике, если бы АНБ в середине 90-х годов не предало гласности ряд материалов по операции «Венона». Ознакомившись с ними, некоторые западные журналисты и историки пришли к выводу, что таинственный Млад и есть Холл. Об этом, в частности, написал в газете «Вашингтон пост» американский журналист М. Доббс. Холл, страдавший к тому времени неоперабельным раком почки, первоначально не опроверг и не подтвердил этих обвинений. В своем заявлении, которое было передано в печать через поверенного, он отметил, что в статье Доббса содержатся многочисленные неточности и что он отказывается что-либо комментировать или сообщать о том времени, когда работал в числе сотрудников «Манхэттенского проекта» в Лос-Аламосе. А позднее, в эксклюзивном интервью, данном корреспонденту газеты «Гардиан», он отметил: «Мы с женой были членами Движения за ядерное разоружение, однако это членство было только на бумаге. Мы не ходили на демонстрации»^[81].

Но все-таки в 1996 году он сделал признание о своем сотрудничестве с советской разведкой американским журналистам Джозефу Олбрайту и его жене Марсии Кунстел. Ссылаясь на его воспоминания, они в 1997 году выпустили, в издательстве «Тайм букс – Рэндом хаус» книгу «Бомба: тайная история атомного шпионажа в Америке».

Любители Баха Джоэл Барр и Альфред Сарант

Джоэл Барр родился в 1916 году в Нью-Йорке в семье российского еврея, перебравшегося в США в начале века в поисках лучшей доли. После школы он поступил в нью-йоркский Сити-колледж на факультет электроники, науки в то время совершенно новой. Во время учебы в колледже Барр вступил в Лигу молодых коммунистов, где познакомился с известным впоследствии Юлиусом Розенбергом. Несмотря на то что они были совершенно разными по характеру – Барр флегматик, а Розенберг холерик, – они быстро подружились. Во многом это произошло из-за их взаимной симпатии к Советскому Союзу, где, по их мнению, осуществляется вековая мечта человечества.

Из-за своей медлительности, стремления к уединению и привычке все тщательно обдумывать и взвешивать Барр долго оставался холостым. Но это не значит, что он был угрюмым и нелюдимым человеком. Он увлекался симфонической музыкой, часто ходил на концерты и сам играл на пианино и скрипке. Любимым его композитором был великий Иоганн Себастьян Бах.

После окончания Сити-колледжа Барр был принят на работу в качестве инженера в «Вестерн электрик компани» – одну из ведущих американских фирм, занимающихся разработкой электронного оборудования и новейших видов вооружения для армии США. Он быстро заслужил уважение со стороны руководства фирмы и зарекомендовал себя способным и перспективным специалистом. Благодаря этому он был привлечен к таким важным программам, как, например, производство радаров для бомбардировщиков серии «Б».

Когда гитлеровская Германия 22 июня 1941 года напала на Советский Союз, Барр, прекрасно понимавший, что несет миру фашизм, стал активно пропагандировать идею открытия второго фронта. Его настроения не остались не замеченными Розенбергом, и в конце 1942 года между ними состоялась откровенная беседа, после которой Барр согласился на сотрудничество с советской разведкой.

Первоначально Барр передавал секретные документы Розенбергу, который в свою очередь относил их сотруднику нью-йоркской резидентуры Семену Семенову. В резидентуре они попадали к Александру Феклисову, который их перефотографировал, а затем по той же цепочке материалы возвращались к Барру. Через Розенберга Барр, получивший псевдоним Мэтр, передал советской разведке чертежи радарных установок и их техническое описание, а также материалы об устройстве «свой – чужой», разработанном для американских ВВС.

В конце 1943 года резидент Зарубин принял решение исключить из этой цепочки Розенберга. С этого времени оператором Барра стал Феклисов. Тогда же было решено, что Барр будет самостоятельно переснимать выносимые им документы у себя на квартире. Это, конечно, было связано с известной долей риска, так как ФБР всегда могло произвести у него обыск и обнаружить принадлежности для документальной фотосъемки. Но с другой стороны, снижалась возможность провала во время передачи документов. Отснятые фотопленки Барр не проявлял и передавал их Феклисову во время личных встреч.

Приблизительно в это же время Барр рассказал Феклисову о своем друге Альфреде Саранте, с которым учился в Сити-колледже. Сарант родился в 1918 году в семье православного грека Нонда Георгия Саранта (Эпаминонда Георгия Сарантопулоса), эмигрировавшего в США. Так же как и Барр, Сарант придерживался левых взглядов и был членом коммунистической ячейки Розенберга. Кроме того, он увлекался классической музыкой и хорошо играл на гитаре.

После того как США вступили во Вторую мировую войну, Сарант был призван в армию и направлен в секретную научно-исследовательскую лабораторию войск связи, расположенную в Форт-Монмартр (штат Нью-Джерси). Будучи талантливым инженером, имевшим несколько изобретений, он возглавил исследовательскую группу, разрабатывающую систему точного местонахождения артиллерии противника при помощи определения траектории и скорости полета снаряда. В конце 1943 года друзья встретились и поговорили по душам. Оказалось, что Сарант, как и Барр, был возмущен тем, что правительство США скрывает от своих русских союзников новые научно-технические разработки, которые могли бы оказать существенную помощь в разгроме вермахта.

Узнав о таких настроениях Саранта, Феклисов попросил Барра осторожно узнать, что тот думает о сотрудничестве с советской разведкой. Вскоре такой разговор состоялся и Сарант не только одобрил действия Барра, но и сам выразил согласие передавать русским секретные материалы, к которым имел доступ. А так как с 1944 года Сарант начал работать в лаборатории ядерной физики Корнеллского университета (г. Итака, штат Нью-Йорк), то от него советская разведка получала и материалы по атомной проблематике. В частности, он передал сведения о строительстве в Корнелле циклотрона, в котором принимал непосредственное участие.

Джоэл Барр и Альфред Сарант. Нью-Йорк, 1944 год

Начав работать в лаборатории ядерной физики, Сарант поселился на квартире у Барра. Это значительно облегчило их сотрудничество с советской разведкой. Они помогали друг другу перефотографировать документы, а также проверять, ведется ли за ними наружное наблюдение со стороны агентов ФБР. С Феклисовым по-прежнему продолжал видеться только Барр. Эти контакты происходили раз в месяц, по утрам. Во время краткой встречи Барр обычно передавал Феклисову моток непроявленной пленки с материалами объемом 300–500 страниц. Кроме того, раз в месяц Феклисов встречался с Барром вечером и проводил инструктаж. Время от времени Феклисов передавал Барру небольшую сумму денег на покрытие необходимых расходов. Чаще всего тот отказывался брать деньги, и тогда Феклисов объяснял ему, что это просто знак благодарности и уважения советского народа за их ценную помощь. После таких слов Барр нехотя брал деньги, говоря, что потратит их вместе с Сарантом на покупку необходимой литературы, а также пластинок^[82]. Материалы, поступающие от Барра и Саранта, представляли большой интерес для научно-исследовательских институтов и промышленности СССР. А их тематика была весьма разнообразна. В своей книге «Признания разведчика» Феклисов описывает следующий случай:

«Однажды, когда немцы стали обстреливать Лондон ракетами «Фау-2», резидентура получила срочное конкретное задание следующего содержания: «Вблизи Лондона эффективно действует радарно-компьютерная установка SCR-564, которая определяет скорость и траекторию полета снаряда «Фау-2» и автоматически управляет огнем зенитных батарей. Примите срочные меры к получению материалов по этой радарно-компьютерной установке».

На другой день была моментальная встреча с Барром. Квасников велел мне передать новое задание для источника. В семь утра Барр пришел со свертком непроявленных пленок. Не успел я изложить ему суть дела, Барр улыбнулся: «Мы уже пять дней назад прочитали, как Нострадамус, Ваши мысли и достали все наставления по этой штуке. До двух ночи фотографировали более 600 страниц текста и чертежей». Передав мне моток из 20 пленок, он отправился на работу.

Через два дня дипломатическая авиапочта отправлялась в Центр через Аляску. Отправив этой почтой в Москву только что полученные секретные материалы, Квасников телеграммой сообщил руководству Центра, что их срочное задание выполнено. Таким образом, через семь дней на столе у руководителя советской разведки лежали требуемые документы о новейшей американской радарно-компьютерной установке»^[83].

Всего же в течение 1943–1945 годов от Барра и Саранта в резидентуру поступило 9165 страниц подробных материалов по более чем 100 научным разработкам. Все они получили высокую оценку специалистов, в том числе и руководителя Комитета по радиолокации академика А. И. Берга.

В апреле 1945 года Барр уволился из «Вестерн электрик компани» и поступил в аспирантуру. В 1946 году он получил звание магистра инженерных наук и начал работать в компании «Сперри джироскоп». Что же касается Саранта, то он в 1946 году женился на Луизе Росс и уехал в город Итака. Там, не найдя работу по специальности, он стал строителем. В связи с этими обстоятельствами, а также потому, что война окончилась, связь с Барром и Сарантом по решению Москвы была законсервирована.

Между тем после окончания войны отношения между бывшими союзниками по антигитлеровской коалиции стали ухудшаться. В 1946 году на Западе поднялась волна антикоммунизма. В результате Барр, работавший в компании «Сперри джироскоп», был уволен в 1948 году за принадлежность к Компартии США. Тогда он устроился в Колумбийский университет, где начал писать диссертацию по вычислительной технике. Но антикоммунистическая истерия, раздуваемая сенатором Маккарти, не дала ему возможности продолжить работу в США. И в 1950 году Барр уезжает во Францию.

Но еще раньше, в 1944–1945 годах, произошел ряд событий, сыгравших в дальнейшем трагическую роль в судьбе Барра и Саранта. В 1944 году разведка США получила от финнов 1,5 тыс. страниц шифровальных блокнотов НКГБ, захваченных в ходе боев. В том же году агенты ФБР, тайно проникнув в нью-йоркскую контору «Амторга», выкрали еще один шифроблокнот. И хотя его использованные страницы в соответствии с инструкцией были уже уничтожены, шифровальщики по неосторожности оставили копии некоторых сообщений как в зашифрованном, так и в открытом виде. Но даже это обстоятельство не помогло бы американцам вскрыть шифры советской разведки, если бы не побег И. Гузенко. Бежал он не с пустыми руками, а прихватил с собой копии секретных донесений и шифры резидентуры. Именно предательство Гузенко, получение от финнов шифровальных блокнотов, ошибки советских шифровальщиков и операция ФБР в Нью-Йорке привели к тому, что американцы вскрыли часть шифров советской разведки. В результате этой операции, получившей название «Венона», были установлены некоторые агенты из числа граждан США. В их числе оказались и супруги Розенберг.

Арест 17 июля 1950 года супругов Розенберг поставил под угрозу многих советских агентов, в том числе Саранта и Барра. Последний, имевший с Розенбергом непосредственные контакты, хотя и находился в это время в Париже, сразу же понял всю опасность положения. Он направился в посольство СССР во Франции, где попросил политического убежища. Его немедленно переправили в Швейцарию, а оттуда в Чехословакию. В Праге при помощи советской разведки он становится сначала гражданином ЮАР Джоном Мором, а затем получает документы на имя Иосифа Вениаминовича Берга. В результате агентам ФБР, настойчиво искавшим Барра в Париже, так и не удалось его допросить.

Саранту, проживавшему в это время в США, не удалось избежать допросов в ФБР. Но прямых улик против него не было, и поэтому он был отпущен под подписку о невыезде. Но ему удалось добиться разрешения на посещение больной сестры в Нью-Йорке, после чего он вместе с новой женой, Кэрол (с Луизой он разошелся незадолго до этого), не теряя времени, направляется в Мексику. Им удалось благополучно пересечь границу и с помощью польских дипломатов установить связь с сотрудниками советской разведки в Мексике, которые переправили их в Прагу и в конце-концов оказались в СССР. Здесь супруги Сарант получили новые биографии и имена – Филиппа Георгиевича и Анны Пектровны Старос, а также направление для жизни и работы в Чехословакии. Осенью 1950 г. Барр-Берг и Саррант-Старос прибыли в Прагу, где начали работать в Военном техническом институте. С 1951 по 1955 г. Старос руководил лабораторией, участвовавшей в разработке аналоговой ЭВМ.

В 1955 г. Берг и Старос были переведены в Ленинград, где Филипп Георгиевич возглавил специальную лабораторию СЛ-11, созданную для них в ОКБ-998 авиапрома. Лаборатория занималась разработкой прецизионных спиральных потенциометров и оборудования для их серийного производства. Параллельно они работали над решением проблем создания компьютера и микроминиатюризации его узлов^[84].

«Что по-настоящему поражало в Старосе – это его феноменальный инженерный талант. Он словно предугадал рождение современной микроэлектроники и смог определить пути ее развития. Иосиф Вениаминович Берг был отличен от него. Человек невероятного темперамента, он буквально фонтанировал идеями, самыми невероятными, доходившими порой до авантюры. Но вместе они составляли великолепный тандем»^[85].