ДИСКЛЕЙМЕР
Книга не пропагандирует употребление наркотиков. За незаконное приобретение, хранение, перевозку, изготовление, переработку наркотических средств, психотропных веществ или их аналогов предусмотрена уголовная ответственность. Статья 228 УК РФ. Даже разовое употребление наркотиков ведёт за собой большие последствия, сказывающиеся на вашем здоровье, а в конечном итоге это приводит к летальному исходу.
поэма пыльных улиц
градус легкого дня
правда жизни
ангельские шлюхи
самый прекрасный лгун
печень трубадура
человек, который гнил изнутри
мясорубки любви
кровь, пот и слёзы
черный чернотроп
райский поезд
тот, кто тебя искал
люся в небесах с алмазами
эстетика бродяг
союз мертвецов
любить любовь
последний поцелуй дьявола
небо над землей
познал я глас иных желаний,
познал я новую печаль…
пускаюсь ныне в новый путь,
от жизни прошлой отдохнуть.
А. С. Пушкин. "Евгений Онегин".
градус легкого дня
Одни давали мне чуть больше двадцати, когда я был гладко выбрит, ровно стрижен, чист и трезв. Другие полагали, что мне далеко за тридцать, когда я зарастал щетиной и ходил с похмельными мешками под глазами. На самом деле мне было тридцать, когда я решил избавиться от прошлого − заштопать его, как прореху на поношенной одежде.
Прошлое прочно сидит у нас на хвосте. Мало того, что оно цепляется за настоящее, так еще лезет своими щупальцами в будущее. Тянется за нами, как мертвец из могилы, липнет к подошвам слабых и сильных. Оно не делает различий, человеческая сущность неизменна: каждый оглядывается назад в поисках поддержки и помощи. Никто не держится обеими руками за будущее, никто не смотрит ему смело в глаза. Почти всякий косится назад, желая избавиться от скелетов прошлого.
Сидя на краю мира в чужой квартире, как в трюме ковчега Иблиса, я самостоятельно отрезал пуповину, связывающую меня с прошлым. Почему бы не избавиться от него, если велено абракадаброй − мечите молнии даже в свою смерть.
Сначала я воспользовался старыми портняжными ножницами и грозно щелкал ими в воздухе. Можно было подумать, что я тихо валял дурака. Как бы не так. Это действие имело магический смысл − я не просто бросал вызов прошлому, а еще и отчаянно хамил, стараясь поставить его в глупое положение.
По календарю фэн-шуй это был день, когда наличие гармонии в мире определялось по облакам. Если небо полностью затянуто или наоборот ясное, то гармония в мире отсутствовала. Хорошо было в этот день наблюдать легкую облачность и услышать мелодичный звон.
День выдался на редкость ясный, лишь далеко на горизонте болталось одинокое неприметное облачко. И потому, неистово кромсая воздух, я ничуть не верил, что одинокое облако чем-то поможет. От меня отлетали клочки волос, ниток и ткани, я был похож на самурая, орудующего мечом и готового исполнить сэппуку − самоубийство путем вскрытия живота.
Когда кисть занемела, я отбросил оружие и представил, как отрезанное прошлое делает обратный скачок мне на плечи. Я увернулся раз, потом второй. Нога зацепилась за ногу и тело, потеряв центр тяжести, упало. Не теряя движения, я перекатился в сторону и по-пластунски быстро дополз до холодильника. Внизу хранилась бутылка красного вина. Сделав пару больших глотков, я пустил струйку из уголка рта и уронил голову, давая понять, что я раненный дуэлянт, но песенка моя не спета.
Это был чужой дом, чужой холодильник, моей была бутылка вина, пара носков на сушилке и календарь фэн-шуй. Но я был уверен, что все кругом принадлежит мне, и пользовался как своим. Было наплевать, что из этого получится. За несколько лет из нормального человека я превратился в психа − меня доконало прошлое.
Приходя в себя после ранения, я залез в ванную и стал вспоминать, что же заставило меня избавляться от прошлого. Но горячая вода так укутывала сознание, что я не мог даже вспомнить, чем занимался в этом прошлом. Потом вспомнил! Знаете, такое длинное древнегреческое слово: heautontimoroumenas. Самоистязатель. Вот-вот, большую часть своей жизни я провел, как самоистязатель. И теперь таскал на своем горбу мешки этого гиблого прошлого.
У меня отсутствовало объяснение, почему дела обстояли именно так. Но тот, кто до сих пор назывался моим именем, вместо того, чтобы быть достойным гражданином вселенной, вел себя как отчаянный подонок, который, сочно припадая к горлышку, мечтал лишь о том, как бы повеселее перепихнуться с пространством. А дальше хоть трава не расти.
Неожиданно в ванной потух свет, и кто-то постучал в дверь. Я чуть не захлебнулся от страха.
− Кто там? − как можно строже спросил я.
− Твое прошлое, − вкрадчиво ответил бархатный голос. − Впусти меня, родной.
− Какого черта? Что за шутки? − не поверил я.
− Никаких шуток. Открывай, подонок! − повысился голос.
− Зачем?
− Затем, что тебе так просто не избавиться от меня! Я все равно вытряхну из тебя душу!
Я лежал молча и не шевелился, совершенно не веря в происходящее. Когда снова загорелся свет, я наспех вытерся и оделся. Потом, подумав, поискал взглядом что-нибудь тяжелое, взял в руки медный тазик и осторожно вышел.
В доме ни души, только под потолком кухни, медитируя, кружила большая муха да в глубине радиоточки двое образованных мужчин вели неторопливую беседу о ненаблюдаемых сущностях. Возле холодильника валялась пустая бутылка.
− Вот так прошлое, − насмешливо проговорил я, − пришло и выжрало мою выпивку.
В этом мире неопределенностей нельзя быть уверенным даже в настоящем. Почесав затылок, я поставил тазик. Стоит ли связываться с прошлым? Тем более, если ты псих. Но по мне лучше быть лошадью, скинувшей всех седоков, и нестись в сторону бездны, чем неспешно трусить в одной упряжке вместе со всеми.
От этих мыслей мне стало одиноко, захотелось встретиться с какой-нибудь женщиной и испить её участия. Без сомнения все знакомые женщины теперь были заодно с прошлым, но можно было выкрутиться и из этого положения. Я поискал незнакомую женщину в платяном шкафу, под диваном, выдвинул все ящики большого комода. Обследовал все уголки квартиры. Вел себя, конечно, как псих. Но женщины нигде не было.
− Женщина ты где? − спросил я.
− Женщин ищут в чулане, сэр, − шепнул в ухо знакомый бархатный голос.
И чьи-то холодные ладони легли на мои глаза.
− Узнаешь?
− Кажется, узнаю, − стараясь не выдать страх, проговорил я. − Это вы Петр Петрович?
Никакого Петра Петровича я не знал, и ляпнул от испуга.
− Это же я, твое прошлое, дурачок.
− Привет, давно не виделись. Соскучилось? Это ты мое вино выжрало? − как ни в чем не бывало спросил я.
− А ты пожалел?
− Так ведь вся бутылка выпита.
− Жадина.
Сильный удар по загривку выключил меня. Мерзкое драчливое прошлое. Всегда оно так − ведет себя по-свински и больше от него ждать нечего.
Когда я открыл глаза, пришел хозяин квартиры Максим Батарейкин. Молодой поэт, маргинал и циник, не верил ни в ангелов, ни в чертей, ни в духов. Он не верил ни одному моему слову и считал меня просто забавным чудаком, у которого вместо головы кочан цветной капусты. Мое присутствие в доме походило на заезжий цирк, насмотревшись на который, он пропадал куда-то на несколько дней. Плоды своего творчества он не показывал, но говорил, что пишет о космосе, о психах, типа меня, и что подыскивает себе подходящий псевдоним. Больше я о нем ничего не знал.
− Я принесу тебе еще вина, − сказал Батарейкин, выслушав мою историю о жадном до выпивки прошлом.
− Завязываю пить, − отказался я. − Иначе прошлое не отвяжется от меня. Оно выследит меня по запаху. Сегодня я решил избавиться от него, и оно сразу показало, чего стоит. Всё, с выпивкой покончено.
− Ты это серьезно?
− Не знаю… Не знаю, черт возьми. Надо же как-то избавляться от прошлого, может, брошу пить, может, выкину какое-нибудь старье, туфли и записные книжки. И наверное, никаких шлюх, а может, еще что-нибудь… Как ты думаешь?
− Ты совсем спятил. У тебя крыша едет от скуки, − спокойно сообщил Батарейкин, стоя посреди кухни.
Он зажег благовония, включил диск суфиев, потом надел тапочки-мокасины, уселся в уютное кресло под любимым желтым абажуром и, покуривая трубку, уставился на меня. Я шарил по карманам, вытаскивая мятые бумажки с телефонами, адресами, заметками, и выбрасывал их в мусорное ведро.
− Успокойся, − предложил Батарейкин, протягивая трубку. − Не надо нервничать.
− Нет, не буду. Я и так не в себе. Последнее время у меня не проходит ощущение, что кто-то пользуется моей жизнью, а я лишь таскаю за ним прошлое.
− Плохи твои дела, − подытожил Батарейкин. − У тебя в голове такой бардак, что проще её отрубить. Расслабься, покури, расскажи что-нибудь веселое.
− Нет, я теперь трезвенник, не пью и не курю, − сообщил я и споткнулся о стул.
Батарейкин засмеялся.
− Тебя хватит до сегодняшнего вечера, − сквозь смех говорил он. − У тебя на роже написано, что вечером ты нажрешься дешевого вина.
− Не каркай, − отрезал я. − У тебя есть чистая майка? Мне не в чем выйти.
− Спорю на что угодно, ты приползешь после полуночи чуть живой с какой-нибудь бабой, которая безупречно дает тебе раз в неделю вот уже несколько лет.
− Слушай ты, неудавшийся поэт, не доставай меня, − обиделся я. − Помалкивай, если не врубаешься. А у меня новая жизнь начинается.
− Ха-ха-ха, − загибался Батарейкин от смеха. − Хватит, не смеши меня. Новая жизнь, ха-ха. На вот тебе майку, и иди на все четыре стороны. Жду тебя вечером пьяного в стельку и с веселой бабенкой.
− Не дождешься! − крикнул я, хлопая дверью.
Покидая дом, веди себя так, как будто видишь врага. Старое самурайское правило. Следуя ему, не обманешься, даже если ты псих. На улице я немного растерял уверенности − оказывается, я разучился бесцельно передвигаться в трезвом виде. Впрочем, была цель. Примерно та же, что у конкистадоров, высадившихся на незнакомый берег вслед за Кесадой и Орельяной в поисках чудес. Та же маниакальная одержимость, упорство и вера, что можно обрести прежде недоступное простым смертным. Что это могло быть? Что угодно, кроме того, что осталось за спиной − по ту сторону океана времени.
А пока вдоль дороги тянулись винные лавки. Теперь мне казалось, что город состоит из одних винных магазинов и пивных баров. Раньше их приходилось искать, а сейчас они были всюду. Деньги в кармане, во вспотевшей руке, уже превратились в тряпочки, но я продолжал невозмутимо сглатывать слюну, шагая мимо призывно хлопающих дверей вино-водочных, отдающих мне честь, как часовые. Кто-то окликнул меня в тот момент, когда я подумал, что попал в ловушку. Сначала я испуганно припустил вперед, но потом остановился и обернулся.
Широко расставив руки, словно презрев мое намерение убежать, на меня уверенно шел человек-устрица и его приятель карлик. Эти полулюди плавали по улицам и кварталам города, как в пруду, иногда заныривая в глубь, чтобы выхватить кусочек посъедобнее. Человек-устрица выглядел, как обычный одутловатый пьяница, но он уже успел отсидеть в тюрьме за разбой, и потому имел власть над местными карликами.
Общение с ними приучало воспринимать жизнь, как она есть.
− Нет, нет, я пить не буду! − замахал я руками еще до их приближения.
− Никто не будет, − дыхнул мне в нос перегаром человек-устрица. − У нас и денег всего на пару бутылок.
− Я зашился.
− Врешь!
− У меня триппер! − как мог защищался я.
− Врешь!
− Мне все равно нельзя.
− Почему?
− Прошлое гонится за мной, − безумно округлив глаза, заявил я.
Человеку-устрице и карлику нравилось, что я псих.
− И что теперь?
− Мне нужна дверь, за которой нет прошлого, − откровенно признался я.
− Тогда тебе точно с нами, − подмигнул мне и карлику человек-устрица. − Сейчас мы проведем тебя через эти двери. Давай руки, дружок!
Чудом я увернулся и бросился бежать, а они кричали вслед, что я просто сумасшедший.
− Вдвойне берет тот, кто берет скоро! − напоследок выдал человек-устрица.
Он был прав. Раньше я использовал свои дни, как жетончики, словно сбрасывая их во чрево однорукого бандита, надеясь выиграть большой приз. С того момента, как прошлое стало врагом, моя жизнь изменилась, ничего не оставалось, как взломать сейф времени и вытряхнуть оттуда будущее. Или все-таки прошлое…
На этой мысли я с разбега врезался лбом в рекламный щит, на котором огромная светящаяся пивная бутылка парила над мостовой в окружении пузырьков, словно медуза. Вместо искр я увидел сморщенное от боли лицо, оно обиженно глядело на меня, не вызывая никакого сочувствия.
− Эй, парень, угости сигаретой.
На обочине сидели двое бродяг и переобувались в поношенные башмаки. На первый взгляд они меняли шило на мыло, рванье на обноски. Но в этом весь секрет − меняя хозяина, обноски немного свежеют. Хотя, возможно, бродяги хорошо знали английскую пословицу «be in somebody shoes» и основы симпатической магии и решили побывать в том же положении, что и прежний хозяин обуви.
Один из бродяг выжидающе смотрел на меня. Я отдал всю пачку. Он спрятал её в карман и предложил:
− Если тебе некуда идти, можешь пойти с нами.
Но я решил, что сегодня буду кружить по городу, как танцор по сцене. По всем улицам узоры моего прошлого, я буду их стирать.
Я нестерпимо захотел пить. Нужно было делать выбор.
После ночи Мирадж пророк Мухаммед поднялся на небо, оседлав белую с лучистыми крыльями и человеческим лицом лошадь Аль-Бурак. Там ему предложили вино и молоко. И выпив молока, услышал пророк слова ангела Джабраила: «Ты поступил правильно, ибо, если бы ты выбрал вино, то народ твой сбился бы с истинного пути».
Устав кружить по городу, я присел на лавочку в тенистой аллее и, запрокинув голову, сделал глоток из пакета молока, купленного по случаю выбора пророка Мухаммеда.
− Вот ты где! − услышал я голос и чуть не подавился.
Голоса своих прежних любовниц я узнал бы в бреду и сквозь летаргический сон. С Мариной мы когда-то жили вместе и неплохо проводили время, хотя вряд ли понимали друг друга. Я бредил новым миром, убеждая себя и её, что прошлое вот-вот отвалится, как ступени ракеты, а Марина бредила чем-то другим. Потом она поумнела, бросила меня и удачно вышла замуж.
− С похмелья пьешь молочко, − зная моё прошлое, уверенно заявила Марина.
− Нет. Просто теперь я пью одно молоко.
− Да ну, − не поверила Марина, сделав постное лицо, как у монахини Терезы де Хусес. – Давно из Москвы?
В ответ я отхлебнул добрую половину содержимого пакета.
− Мне нужно поговорить с тобой, давай посидим в кафе, − предложила Марина.
Мы расположились в летнем кафе с верандой, увитой сохнущим плющом. Редкие посетители лениво отправляли в рот вслед за пивом соленые орешки, чипсы и сухарики. И выглядели так, словно их до вечера сняли с антресолей. Марина заказала два пива, я обмакнул губы в бокал, но пить не стал.
− Мне приснился сон, − шепотом начала Марина.
Её глаза загорелись блеском опиумного безумца. При всем своем практицизме и желание потреблять исключительно материальное, она обожала мистику. И особенно верила снам. Когда мы жили вместе, в спальне обитала куча разных сонников с молодыми ведьмочками на обложках.
− Тебя подвесили вниз головой за одну ногу, руки связали за спиной, − рассказывала Марина так, словно открыла нечто большее отпущенного временем, − но лицо у тебя было такое безмятежное, словно ты ничего не замечаешь. Сверху было…
Что же было сверху, я не узнал, хотя и угадал одну из карт Таро. Из небытия вдруг соткалась Маринина подруга и прямо у нашего столика. Ей было очень любопытно то, что мы вместе. Можно было даже наблюдать, как в её голове рождается неплохая интрижка.
В моей же голове зазвонил колокольчик, я решил, что это просто звонит в левом ухе, но потом понял, что это сигнал вызова.
− Алле, − мысленно произнес я. − Кто здесь?
− Это я, малыш, твое прошлое. Куда ты подевался? Я ищу тебя по всему городу.
− Я уже подплываю к Картахене, лучше не ищи меня.
− Нет, ты где-то рядом, я тебя чувствую. Ты еще трезв, малыш?
− Не твое дело.
− Значит, трезв, иначе я бы до тебя добралось. Тогда до вечера.
− Батарейкин, ты что ли? − обалдев от разговора, спросил я.
− Сам ты Батарейкин, это я, твое прошлое. До вечера, малыш. До первой рюмки.
− Не дождешься!
Но разговор уже прекратился.
Пока подруги по-кошачьи осматривали и обнюхивали друг друга, я успел смыться.
Необычное является предзнаменованием часто лишь в глазах смотрящего. Для остальных предмет представляет совсем иное. Одно время я был уверен, что Лагшмиваре − это великий индийский учитель, а оказалось − это лагерь Шмидта в Арктике. В общем, можете считать меня психом, но мне звонило прошлое, и я с ним разговаривал.
Довольно долго я наблюдал за жизнью, как за кораблем, пущенным внутрь бутылки. Тогда я забрасывал наживку, чтобы выловить чью-нибудь живую душу, а теперь сам мудохался на собственном крючке с пеной у рта. К чему это я? Ах, да, да, прошло то время, когда я с радостью осознавал, что опять пропитан вином и табаком, словно старая веселая шамовка. Теперь я хотел молока.
Надо отметить ради справедливости, что я всегда любил чистую воду, квас, зеленый чай, соки и морсы. А пить чью-то кровь меня заставляли обстоятельства.
Отличная выдалась погода, подумал я, глядя между крыш на бегущие по небу барашковые облака, как сверху на меня посыпался мелкий строительный мусор. Схватившись за глаза, я сделал несколько судорожных шагов в сторону и чуть не свалился в открытый колодец.
Внизу кто-то копошился.
− Эй, кто там? − позвал я.
− Попался! − раздался из колодца довольный голос.
За мной гонялось только прошлое, и попасться я мог только ему.
− Ты как туда попало? − присев на корточки и вглядываясь в темноту, спросил я.
− Тебя подстерегало. Да вот зазевалось и свалилось. Помоги выбраться, − попросила темнота из колодца.
− Да я скорее тебя еще чем-нибудь присыплю сверху.
− Послушай-ка, дружок, объясни, в чем дело, − взмолился голос. − Чем я тебе не угодило? Между прочим, я именно твое прошлое, а ни чье-то еще.
− Да к чему ты мне? − отмахнулся я. − У меня теперь другая жизнь начинается.
− Я тебе покажу другую жизнь! − зачертыхалось прошлое. − Вот вылезу, достану тебя. Тогда посмотрим, что это за другая жизнь.
Я захотел было плюнуть в колодец, но передумал. Помочился чуть в сторонке и пошел дальше, пересекая город по причудливой траектории. С каждым шагом восторг и свобода охватывали мое сердце – казалось, я переступаю барьер, державший меня на пороге нового мира. Ничего не замечая, я бродил опьяненный этим чувством.
Улицы начали погружаться в темноту, когда в городе поднялся сильный ветер. Он дул в спины прохожим и люди, точно парусные суденышки, двигались быстрее, чем обычно. Деревья тревожно махали им вслед ветвями, можно было подумать: с кем-то из них они прощаются навсегда. И только светлые маяки окон, прыгающие между веток, внушали покой.
Повсеместное движение воздуха, который на востоке считался хранилищем жизненной энергии тела, принесло меня к темной башне. Ветер толкал меня до самого порога недостроенной пятнадцатиэтажной высотки. Подниматься по мусорным ступеням было тяжело, но сквозь проемы для окон светила луна. Иногда чудилось, что она напевает:
на высокой башне много печального ветра…
Оказавшись наверху, я почувствовал, что дул не просто ветер. Он был с легким градусом, словно сидр. Он задувал в нос, от чего голова начинала кружиться, и по телу бежали мурашки. Я стоял на краю крыши и был уверен, что если меня сдует, то я не упаду и не разобьюсь, а меня унесет ветром. И я буду еще один самый настоящий унесенный ветром.
Так ли уж плохо быть Парсифалем, утратившим интерес к физическому существованию? Но молчаливый шатер звезд над головой не интересовал ответ на такой вопрос.
О, звезды, управляющие миром! Волшебные лоскуты небесного покрывала. Созвездия Малого Пса, Единорога и Ориона. Вашим таинственным вниманием окутан весь мир. Все кругом пронизано вашим присутствием. Кто бы ни устремлял свой взор в ночное небо: начинающий любитель астрономии, мудрый астролог, открыватели белых карликов или простые бродяги, поэты, задравшие головы, любуясь ярким и чистым сиянием. Каждый видит распахнутые врата, которые зовут, зовут…
Так я стоял на краю башни, смотрел вверх, и в моей душе то нарастало волнение, то её охватывал небывалый покой. Услышав вдалеке мелодичный звон, неожиданно я начал икать. Видимо кто-то на земле, а может, на небе вспоминал обо мне. Я же первым делом вспомнил лучшее средство против икоты: нужно стоя, не отрываясь, выпить стакан воды, но при этом свои руки сцепить за спиной, а воду обязательно пить из рук сестры или матери.
За спиной что-то стукнуло.
− Я же говорило, что тебе от меня не спрятаться, − прямо в ухо прошептало прошлое и тихонько подтолкнуло в спину.
От толчка я шагнул вперед.
И полетел над городом, как перышко. Мое прежнее тело валялось внизу, размазанное по мокрому асфальту, как икра по черному хлебу. Над ним кривлялось прошлое. А я летел над городом, на который хлынул дождь. Я летел, вспоминая, а может, забывая все, что было раньше.
