Под парусом надежды

– Кира, а давай с тобой вина выпьем! Я столько этого дня ждала, ты себе не представляешь!

Мама подскочила с дивана, распространив вокруг себя сладковатый аромат арабских духов. А может, они были вовсе и не арабские. Просто приторные. Интересно, почему у женщин после сорока пяти вкус на духи меняется? Прямо тянет их на остро-сладкие восточные ароматы, точно они постаревшие, но все еще претендующие на любовь жены султана. Так, наверное, и пахнет у них там, в гаремах…

Кира поморщилась невольно, но тут же спряталась за благодушной дочерней улыбкой. В конце концов, у мамы сегодня и впрямь большой праздник – дочь институтский диплом домой принесла. И не какой-нибудь там обыкновенный синюшный, как у всех остальных выпускников их юридического факультета, а красненький, яркий. Открываешь – а он еще типографской краской пахнет. Это от синюшных дипломов ничем не пахнет, потому что их много всегда делают. Впрок. Чтоб всем хватило. А красные – специально заказывают. Как мама заявила, только для таких выраженных индивидуальностей, как ее дочь, Кира. Потому что она способнее и умнее остальных. Потому что у Елены Андреевны Воротынцевой, Кириной мамы, другой дочери ну просто никак, ни при каких обстоятельствах случиться не могло. Потому что умные и способные дети, они же не просто так, сами по себе, умные да способные, они ж благодаря родительскому исключительному вниманию такими получаются. Так сказать, по заслугам им воздаются. Если имеются у тебя заслуги по воспитанию – хороший ребенок вырастает, а если уж нет – то уж извините. Получайте, что заслужили. А сам по себе ребенок вроде и ни при чем. И даже поспорить на эту тему с Кириной мамой нельзя было. То есть совсем бесполезное это занятие – спорить. Лучше и не пытаться. Кира, впрочем, и не пыталась… Сидела и слушала эту галиматью вот уже час, и терпела, и послушно кивала. И это вместо того чтобы с чистой совестью праздновать окончание учебы в компании однокашников. А что делать – маму тоже обижать нельзя. Пусть говорит, пусть тешит свое родительское тщеславие. Жалко, что ли? Если женское мамино тщеславие потешить некому, пусть хоть родительское порадуется. Ей же так не терпелось, просто до дрожи в руках не терпелось взять в руки эту красную книжицу…

– Вот! Специально для этого случая берегла! Настоящее, французское! – бухнула мама с размаху на журнальный столик красивую длинную бутылку. Звякнув фужерами, она снова собралась было сесть с ногами на диван, но тут же взмахнула маленькими ручками: – Ой, а штопор! Я штопор забыла! А где он, Кира? На кухне, наверное… Ой, мы так редко вино пьем, что я не помню даже, где у нас штопор лежит…

В открытую дверь комнаты Кира увидела, как, пробегая по короткому пространству между комнатой и кухней, мама на мгновение задержалась перед зеркалом. Потом послюнявила привычным жестом пальчики, такими же отработанными движениями пощипала челку, потом перышки на висках, потом повертела по-птичьи головой туда-сюда и, видимо, оставшись довольной своим послюнявленным видом, скрылась на кухне. Нет, прическа у мамы, конечно, была всегда стильная. Небрежная вроде бы, будто ветром стихийным взлохмаченная. Но это только казалось так – а на самом деле это была парикмахерская обманка такая. Кира видела, сколько времени над этой самой обманкой трудилась тетя Люся, мастер-стилист из дорогого салона, а по совместительству мамина закадычная приятельница и в главных делах советчица. Она и на Кирину голову неоднократно покушалась с целью наведения на ней модно-стильного порядка, да Кира не далась. Еще чего – два часа на саму себя в зеркало пялиться, обмотавшись клеенчатой жесткой штуковиной, которую тетя Люся уважительно именует пеньюаром… Времени же просто жалко! А волосы можно и в хвост убрать, гладко зачесав назад. Тем более ей идет. Все так говорят. И Кириллу нравится. Он сам недавно признался, что на этот ее необузданный конский хвост и запал.

Странно отношения у них с Кириллом сложились. Как-то вдруг. Ни с того ни с сего, можно сказать. Проучились вместе пять лет, и ничего, как говорится, не предвещало, а на зимней последней сессии взяли и «задружили» взахлёб. Именно задружили, как выразились ребята из группы. Не в койку сломя голову бросились, а все честь по чести – с проводами до дому, с посиделками в кафе, с прогулками по городскому парку, с бросанием хлебушка двум серым лебедям на весеннем пруду. И имена у них оказались такие друг для друга подходящие, как на заказ – Кира и Кирилл…

Хотя девчонки из группы упорно подозревали ее в некоторой расчетливости – папа-то у Кирилла был тот что надо папа. Известный в городе адвокат Линьков. И не просто адвокат, а хозяин целой адвокатской конторы. И намекали девчонки всячески, что не зря, мол, она своим пышным конским хвостом Кирюху Линькова приманивала. Что, мол, таким вот примитивным способом захотелось ей зацепиться за хорошее местечко, в стажеры к папе попасть. Вроде того, она и сама все пять лет учебы талдычила, что мечтает хорошим адвокатом заделаться. А пойди, попробуй, заделайся им на пустом месте! Кто тебя за просто так, с улицы, в эти стажеры возьмет? Кому это нужно – учить да натаскивать тебя за счет своих же адвокатских хлебов целых два положенных года? Никому и не нужно… Кира отшучивалась, конечно, как могла, то есть ловко отпрыгивала от летящих в ее сторону колких стрелочек, но все равно слегка ей обидно было. А с другой стороны – это ж нормально, наверное? Зависть – чувство вполне реальное, понятное и очень даже со всех сторон объяснимое. Они и пятеркам ее точно так же завидовали, и фигуре модельной, и лицу без косметики, и манере держаться – независимо, особняком… Так что и на здоровье им – пусть себе подозревают ее в расчетливости. Не объяснять же, в самом деле, что это просто совпало так счастливо, все в одном флаконе – и красный диплом, и Кирюха, и папа адвокат.

– Вот, нашла! – радостно провозгласила мама, вернувшись из кухни со штопором. – Сейчас откроем и нальем… Нет, это ж надо – счастье какое… Я так рада за нас с тобой, Кира! Я ведь правильно говорю – за нас с тобой? Согласись, в твоем успехе и моя доля есть… Правда? Без меня и ты бы не состоялась.

– Правда, правда, мамочка. Конечно же, есть. Ну куда я без тебя? Ты у меня молодец.

– Ничего себе, молодец… – обиженно подняла к ней голову мама. – Как это – молодец? Да я… Я же, можно сказать, всю жизнь тебе отдала, до последней капельки.

– Мам, ну не придирайся к словам. Дай лучше я открою, а то у тебя штопор вон криво пошел…

– Нет уж, давай договорим, раз начали! А ты что, по-другому считаешь, что ли? Что я просто мать-молодец и все? Да вон их сколько, матерей-молодцов этих! Сплошь и рядом только и делают, что судьбы свои устраивают в первую очередь, а дети для них – параллельная линия! А я… Да я всю жизнь… Я ведь тоже могла замуж выйти…

– Ма-ма-а-а… – жалостливо протянула Кира, отбирая из задрожавших материнских рук бутылку. – Ну перестань, пожалуйста…

– Да что – перестань? Я тоже могла как-то устроить свою судьбу! Но я этого не сделала – ради тебя! Чтобы ты в люди вышла, чтоб добилась чего-то в жизни. А ты не понимаешь! Да если б я только захотела… Я бы сорок раз могла замуж выйти.

Плюхнувшись на диван рядом с дочерью, Елена Андреевна всхлипнула, приготовившись всплакнуть. Кира сидела, смотрела на нее растерянно и виновато. И что она, в самом деле, так оплошала – надо было ей самой догадаться, каких таких слов от нее мама ждет. И сказала бы, не убыло бы от нее! Чего тут непонятного-то? Каждая же мать считает, что она себя всю ребенку своему отдала! А тем более, ее мама так считает, у которой никаких таких возможностей про «сорок раз замуж» и вовсе не было. И даже одной, самой разнесчастной возможности на горизонте не появилось. Когда отец их бросил, маме уж под сорок было. Хотя и странно, почему этих проклятых возможностей так и не появилось – вполне она у нее интересная женщина. И следит за собой, и стрижки вон модные носит, и готовит неплохо…

– Мам, да ты у меня самая замечательная мать на свете! – потянулась к ней с объятиями Кира. – Ну чего ты, в самом деле? Ты думаешь, я ничего не понимаю, что ли? Это же… Это же подвиг настоящий! Остаться одной, учить ребенка пять лет в институте.

– Да! И без всякой помощи, заметь! На скромную учительскую зарплату! А отец твой хоть чем-нибудь нам помог? Ну вот скажи, помог? А я выкручивалась, как могла. Только я одна знаю, как тяжело мне это далось.

Кира хотела было сказать, что и она тоже в этом «тяжело далось» немалое участие принимала, но вовремя прикусила язык. И правильно, что прикусила. Еще того не хватало, чтоб она сейчас ныть начала, как ей тоже нелегко было нестись после лекций на всякие студенческие подработки. Слава богу, подработок этих – завались. Можно, например, промоутером в супермаркете горло надрывать, выкрикивая в толпу про выгодную акцию «купите две банки майонеза – третья в подарок», можно, напялив на себя дурацкий плюшевый костюм чебурашки, раздавать бумажки-завлекалки около детского магазина одежды, можно и в «Макдоналдсе» только на вечерние смены договориться… А потом сидеть всю ночь над учебниками, чтоб не сойти со своей спринтерской дорожки, финал которой она сама себе с первого курса определила в виде вот этой красной книжечки, красующейся на столе рядом с бутылкой хорошего французского вина…

– Ладно, мам, ну чего ты, в самом деле? Все же хорошо. Видишь, все у нас с тобой получилось. Мы обе молодцы, мам. И я, и ты. Давай выпьем за наш успех!

– Давай… – улыбнулась сквозь слезы Елена Андреевна. – За нас с тобой, доченька.

Французское вино оказалось кислым, аж скулы свело. И чего это им все так восхищаются? Кира передернулась слегка, скосила глаза на мать. Та, наоборот, закатив глаза к потолку, произнесла мечтательно:

– Ой, прелесть какая… Это вино мне Люся из Парижа привезла. Вот же счастливая! По Парижам ездит…

– Ничего, мамочка, и ты поедешь. Какие твои годы? Вот заработаю денег и непременно отправлю тебя в Париж.

– Правда? – выгнув спину и поставив бокал на стол, повернулась к дочери Елена Андреевна. – Неужели и правда так будет, Кирочка?

– А то! Конечно, правда! Ну, может, не так скоро. Но я буду стараться, мамочка. Поработаю два года стажером у Кирюшкиного отца, потом тоже адвокатом буду… У меня все получится! Ты же знаешь, я упорная. И еще – мне всегда везет! Я много денег заработаю, вот увидишь!

– А я в этом и не сомневаюсь, Кира. При такой специальности грех не зарабатывать. Знаешь, что мне больше всего в твоей будущей профессии нравится?

– Что, мам?

– А то, что в ней зарплатной безысходности нет! Вот возьми меня, например… Я всю свою жизнь на зарплате сижу. И всегда точно и определенно знаю, какую сумму получу раз в месяц. Просто до последней копеечки знаю. Согласись, что в этом есть тоска какая-то… Безысходность жизненная. А у тебя впереди – полет! Возможности! Все-таки как тебе повезло, что именно с Кирюшей у тебя отношения сложились. А я, знаешь, так боялась об этом всегда думать, доченька. Боялась, что влюбишься в какого-нибудь обормота, как я когда-то, и он тебе всю жизнь испоганит.

– Я? Влюблюсь? В обормота?

– А что? Я знаю, что говорю! А Кирюша, он у нас… хороший такой.

– Да, хороший… – тихо проговорила Кира. – Конечно, хороший.

– Доченька, а он это… про свадьбу еще не заговаривал?

– Да рано еще, мам… Мы только полгода встречаемся. Какая свадьба?

– Как это – рано? И ничего не рано. У вас серьезные отношения. И родителям его ты понравилась, сама говорила. Не зря же Кирюшин отец тебя к себе на работу пригласил.

– Ага… А завтра я к ним на дачу еду, будем наши дипломы обмывать.

– Правда? А почему ты мне ничего не рассказываешь? Ну-ну… И кто там будет?

– Да никого не будет. Так, отметим в узком семейном кругу, как Кирюшина мама выразилась. Шашлыки и все такое прочее…

– Ну вот видишь! Раз тебя зовут в узкий семейный круг, это уже о многом говорит! А когда ты едешь?

– Да прямо с утра. Кирилл за мной на машине заедет.

– Ой, как хорошо. На машине. На дачу. На шашлыки. Нет, ты сама своего счастья не понимаешь, доченька! Эх, мне бы хоть денек пожить такой вот жизнью. Ну, ничего! Раз мне не довелось, значит, ты за меня хорошую жизнь проживешь! А потом вы поженитесь, и у вас будет свой большой дом. И машина… И отпуск на Гавайях… Прямо как начинаю об этом думать – сразу голова кругом идет! Нет, не зря все-таки я свою несчастную жизнь прожила.

– Мам, ну почему – прожила? И почему – несчастную? Что за настроения такие? Вот, опять плакать собралась.

– Ой, да я от счастья, доченька. И от гордости за тебя. Это ж надо, моя дочь – адвокат! С ума можно сойти!

– Ну, до адвоката мне еще далековато, мам. Я еще стажером два года буду. Может, и адвоката из меня никакого вовсе не получится.

– Не говори так, Кира! Как это – не получится? Обязательно получится. И вообще, не мешай мне радоваться. У меня сегодня звездный час, именины сердца, а она – не получится. Я столько лет к этому дню шла, столько слез горьких в подушку выплакала.

– Ой, не начинай, мам! Прошу тебя!

– А этот… этот мерзавец, отец твой… Он теперь пусть мне завидует. Потому что у него теперь ничего нет, а у меня – дочь адвокат! Вот так вот! А он пусть пропадает, раз так со мной поступил! Бог, он все видит! И каждому воздает по заслугам! Он думал, я пропаду без него… Как же.

– Ну вот, опять ты. Столько лет прошло, а все обиду свою забыть не можешь.

– Да, доченька, не могу. Хоть и наказал его бог, а я никак забыть не могу. И никогда, наверное, не забуду.

Они замолчали, задумавшись каждая о своем. Вернее, тема этого молчания, конечно, общей у них была, только мысли на эту тему были разные. Да они и должны быть разные, эти мысли. Потому что они друг другу кто? Они – мать и дочь. А отцу, выходит, бывшая жена и бывший ребенок. Но ребенок – он же бывшим не может быть, правда? Это жена – бывшая, это она может позволить себе сменить любовь на ненависть, а ребенок от этой любви никуда не денется. Не убьешь ее, не поменяешь, не выбросишь. Вот спрятать ее поглубже в себя можно, это да. Это что ж, это пожалуйста. Чтоб маму не обидеть. Спрятать и поддакивать маме в ее женской обиде, и костерить на чем свет стоит бедолагу-отца. А что – он же и в самом деле бедолага! Про таких говорят – плохо кончил. Хотя ему показалось тогда, будто жить только начал. Тогда, десять лет назад, когда приспичило ему вдруг влюбиться. И так он страстно в эту срочно-приспиченную любовь ринулся, что про все забыл. И про нее, про Киру, тоже забыл. Что ж, бывает. Она очень сильной была, та, другая женщина. Волевая бизнесвумен. Вырвала его из семейной жизни одним махом, как редиску с грядки, даже про Киру ничего слышать не захотела. Раз, мол, новая любовь у тебя, то и жизнь должна быть новенькой, с чистого белого листа начатой. Без всяких там бывших жен и дочерей. А отец – он красивым всегда мужиком был… Породистым таким. На артиста походил. Его даже за артиста принимали, люди на улицах подходили, просили разрешения сфотографировать. Мама этим обстоятельством очень забавлялась… Она-то знала, что характер у него мягкий, безвольный, а мужественность – только во внешности. А вот бизнесвумен этого поначалу совсем не поняла. Обманулась жестоко в своих надеждах. Все пыталась к своему бизнесу его приспособить. Не для красоты же его в доме держать, в самом деле! Красоты у нее и своей хватало. Как она старалась его переделать! Но ничего путного из отца не получалось. Не все же на этой стезе процветают, не каждому такое счастье дано! Есть такие люди, которые будто для того богом и созданы, чтоб на маленькую зарплату жить. Предназначение у них такое. А когда это предназначение судьба ломает, они тоже ломаются. Вот и отец сломался. Пить крепко начал, поверив в полную свою человеческую неполноценность. Так крепко, что лицо его красивое стало совершенно обыкновенным лицом пропойцы. В общем, выгнала отца бизнесвумен прочь из своей красивой жизни. В чем пришел домой из очередного запоя, в том и выгнала. Мама, когда эта новость до нее дошла, обрадовалась совершенно неприлично – Кире даже неловко за нее стало. И отца жалко. Так жалко, что она на другой же день к бабушке, отцовой матери, поехала, хотела с ним поговорить… Только не получилось никакого разговора, конечно. Злой был отец. Пьяный и злой. Кира и не видела, и не знала его таким.

– … Нет, никогда не забуду! – повторила со злорадной страстью Елена Андреевна, со стуком поставив пустой фужер на стол. – Как я тогда убивалась, когда он нас бросил, ты помнишь? Я же чуть руки на себя не наложила! Носилась над ним, как курица, любила, ублажала, а он… Ты помнишь, как он уходил? Я у порога под ноги ему бросилась, а он переступил и пошел.

– Да, мам. Я помню. Я все помню.

Она еще хотела добавить, что все равно нельзя жить этой обидой, но не стала. Зачем? Выпорхнут ее слова птичками в раскрытое настежь окно и улетят в никуда. Все-таки железобетонная вещь – эта женская обида. Ничем ее не пробьешь. Так и чего тогда в нее головой стучать попусту? Надо все принимать, как есть. Обида, говорите? Что ж, пусть будет обида, раз вам так жить нравится. Примем как факт. Учтем. Промолчим. Поставим галочку. Нельзя рыться в чужих эмоциях, надо принимать их за исходную данность, как Кирилл говорит. Полезная для адвоката привычка, между прочим. Иногда он и в самом деле умные вещи толкует, ее бойфренд Кирилл, сын известного адвоката Линькова.

– Кира, а мама у Кирюши красивая? – неожиданно сменила грустную тему Елена Андреевна. – Она моложе меня или как?

– Не знаю, мам. Она из тех женщин, которые… без возраста. Ухоженная, подтянутая…

– А я что, неухоженная? И не подтянутая? – обидчиво протянула Елена Андреевна.

– Да ты у меня из всех красавиц красавица, мамочка! Что ты! Тебя даже и сравнить ни с кем нельзя! И рядом поставить!

– Правда? – засияла навстречу детской улыбкой мать. – Правда, Кирочка? А я так боюсь, знаешь…

– Чего ты боишься?

– Ну вот будет у вас с Кирюшей свадьба… У него и отец, и мать… А я одна… Заявлюсь жалкой старушенцией, брошенной женой. Не тащить же мне с собой твоего отца-алкоголика.

– Боже, мамочка, ну что у тебя за мысли такие странные! Еще и свадьбы никакой нет, а ты уже такой ерундой озаботилась!

– Это не ерунда, Кира. Для меня, по крайней мере. Ты просто не понимаешь, как мне все это нелегко.

– Я понимаю, мам. Не бойся ничего, все будет хорошо. Давай, что ль, еще накатим вина этого французского, да я пойду ужин готовить. Лягушачьих лапок, я надеюсь, тетя Люся тебе из Парижу не привезла? Нет? Тогда привычной картошки нажарим! И картошечка сойдет, пока адвокатских заработков за душой не имеется.

* * *

Утреннее позднее солнце, собравшись с духом, приготовилось, судя по всему, снова излить на бедный город изрядную порцию зноя. Жара вот уже несколько дней стояла просто невыносимая. В короткие ночные часы город и отдохнуть-то как следует не успевал, ворочались бедные люди на своих диванах да кроватях, духотой томимые, в ожидании целительного сна. Смыкались, утомленные тяжестью, веки, и проходили там, под веками, целые отары баранов – все без толку. Потому и вставать рано в это субботнее утро никому не хотелось. Потому и пробки образовались на выезде из города просто нечеловеческие. Наверное, у каждого дачника был свой расчет: пусть, мол, все с раннего утра за город выезжают, а я уж попозже, когда дорога свободной будет. Вот и застряли, умные такие да расчетливые, в единой, дышащей выхлопными газами пробке, вот и томились в стремлении поскорее вырваться на продуваемую ветрами открытую дорогу. Уже час как томились. «Прямо наказание в виде лишения свободы, – подумала, нервно усмехнувшись, Кира. – Массовая дорожная репрессия. И за что нам, без того жарой измученным, такое наказание?»

Кира вздохнула тяжело, закрыла глаза, попыталась настроиться мыслями на что-нибудь положительное. Итак, что же мы имеем в этой ситуации такого уж хорошего? Надежду имеем на то, что все пробки когда-нибудь рассасываются – это раз. Что летняя жара, если уж сравнивать, намного лучше холодного осеннего дождя – это два. Что парень, который рядом сидит, очень мне дорог. И что еду я не куда-нибудь, а на дачу к родителям этого дорогого парня… Вот если бы только кассету в магнитофоне этот парень сменил, тогда б совсем хорошо стало. Ну что это за музыка в моду вошла? Бухает на одной ноте прямо по мозгам – раздражает же! А еще было бы хорошо, если б этот парень не двигал шеей, как гусь, в такт противному бубуханью, и не курил одну сигарету за другой…»

– Кир, не кури, пожалуйста, а? И так дышать нечем… – попросила Кира жалобно. – Еще и бензином воняет, терпеть не могу этот запах.

– Хм… А как ты собралась за рулем ездить, интересно, если тебя запах бензина раздражает? – повернул к ней голову Кирилл. – Давай уж привыкай, подруга. Все тетки к нему как-то пристраиваются, и ты давай тоже.

– Ну, пока я до этого руля доберусь, сколько воды утечет.

– Да нисколько не утечет! Отец вчера сказал, что уже договорился с какими-то там курсами, с понедельника учиться пойдешь.

– Что, правда? – вмиг оживилась Кира. – Ничего себе!.. Но там же… Там же деньги платить надо, Кирилл. И не маленькие, насколько я знаю. А я… Я пока не готова…

– Ладно, не суетись. Раз отец за это дело взялся, значит, никто с тебя никаких денег не спросит. Тут одно из двух: или он сам заплатит, или начальник этих курсов его бывший благодарный клиент. Скорее всего, так и есть. Так что готовься помаленьку к новой автомобильной жизни. А я тебе помогу в меру своих сил. Хочешь, бензинчику в пузырек из-под духов налью? Утром встанешь, понюхаешь для адаптации… И на ночь тоже…

– Да ну тебя! – вяло махнув рукой, засмеялась Кира. – Мне все равно как-то неловко, Кирюш… Я думала, я сама как-то. Попозже, когда денег на эти курсы накоплю…

– Ой, да брось! Или ты это… сильно гордая, что ли?

– Ну почему – гордая? Нет, я не гордая. Я самостоятельная. Я и сама могу. Ты же знаешь.

– Да знаю, знаю. Не хвали себя, а то сглазишь.

– Я и не хвалю.

– И правильно. И не надо. Мои предки и так от тебя тащатся, как два удава от кролика. Послушать – так вроде именно ты им дочь родная, а я так, пасынок приблудный. Отцу даже в кайф, по-моему, для тебя что-то приятное сделать. Объявит сегодня торжественно, что ты, мол, Кирочка, с понедельника на курсах водительских учишься. Разыграй благодарное удивление, что ли! А то я, дурак, проболтался.

– Ладно. Разыграю. И все равно мне неудобно, Кирилл.

– Неудобно пешком ходить. И на общественном транспорте ездить тоже неудобно – там от простых граждан луком и рыбой воняет. А вот в машине ездить – удобно. Так что рассматривай эту ситуацию в правильном для себя соотношении. Или «неудобно» вместе с «воняет», или это «неудобно» взять и просто выбросить. О, смотри-ка, поехали! Ну, наконец-то.

Длинный автомобильный ряд дрогнул и радостно тронулся с места. Кира снова удобно разместила голову на подголовнике и чуть повернула ее в сторону Кирилла. Вообще-то ей нравилось наблюдать за ним, когда он сидел за рулем. Сразу другим становился – серьезным, сосредоточенным, деловым. Несмотря даже на это дурацкое дерганье головой в такт противной однообразной музыке. Нет, он и в обычной жизни старался изо всех сил быть деловым и сосредоточенным. Но… не всегда это у него получалось. С балбесинкой был ее парень, чего уж там. Но с балбесинкой приятной, обаятельной такой, ничего в общем и целом не определяющей. Да и то – отчего ж ему было не позволить себе наличие этой балбесинки, при таком-то папе. Можно и лекции спокойно прогуливать – все равно из института не выгонят, можно и на экзаменах не надрываться в погоне за пятерками – зачем они ему нужны, пятерки эти?.. Вожделенного рабочего места после института ему все равно искать бы не пришлось. Оно, это место, для него заранее определено было – у папы в адвокатской конторе, конечно. И не надо бегать по унизительным вакантным конкурсам и собеседованиям, и анкет дурацких заполнять не надо, и на вопросы работодателя отвечать не надо – как, мол, ты в институте учился, мил человек, покажи-ка… А мы тут подумаем и тебе позвоним… попозже. И это «попозже» может на долгие месяцы растянуться. И ничем так и не кончиться. А ты по наивности своей малолетней сидишь и ждешь каждый день, когда тебе соизволят позвонить и обрадовать приемом на работу. Как правило, никто этого звонка так и не дожидается. Если сразу не взяли, то уж и не возьмут.

И вообще, он очень даже обаятельный, ее парень Кирилл. Можно сказать, красивый даже. Ну… если не присматриваться слишком уж предвзято, конечно. Если не брать в расчет узкие и худые, совсем не спортивные плечи, и маленькие гладкие, почти детские ладошки. Ну да, не занимается он спортом. Хлипковат немного. Так опять же – зачем ему? Он и без бицепсов-трицепсов хорошо проживет.

– Эй… ты чего меня так рассматриваешь внимательно? – вдруг резко повернул к ней голову Кирилл. – Надеюсь, у меня на щеке слово матерное красными буквами не написано?

– Ну почему сразу – рассматриваю, – вяло протянула Кира, улыбнувшись. – Может, я тобой любуюсь так.

– А… Ну, тогда ладно. Тогда любуйся, – хохотнул он коротко. – Кстати, совсем забыл тебя спросить. Мне же маман велела обязательно тебя спросить, а я забыл!

– А что такое?

– Э, нет… Не торопись… Она велела спросить у тебя не в лоб, а… как это… погоди, я забыл… Тактично и ненавязчиво, вот как! Она у нас, знаешь, такая вот мадам, с реверансами. Спроси, говорит, так, чтоб Кирочка не обиделась.

– Так и спрашивай. Чего тянешь кота за хвост?

– Как это – спрашивай? А куда тогда тактичность девать? А ненавязчивость? Ну, ты, подруга, даешь.

– Что ж, тогда останови машину, выйди и реверанс передо мной сделай. Преклони колено, шляпой помаши.

– Так я бы вышел, только у меня шляпы нету, – снова хохотнул Кирилл, коротко взглянув на нее насмешливым карим глазом.

– Кирилл… Хватит уже. Спрашивай давай, чего ты. Я же волнуюсь. Вот что у тебя за манера такая – сначала озадачишь, а потом в кусты.

– Что это вы такое имеете в виду, девушка, говоря про кусты? Когда это я от вас в кусты скрывался, проделывая сеанс озадачивания? По-моему, у вас ко мне претензий на этот счет не было. Гусар галантен, но гусар обидчив, запомните это, девушка!

– Ладно. Запомню. Чего это на тебя с утра такое буйство юмора напало?

– Как это – чего? Просто показаться хочу с самой лучшей своей стороны. Чтоб осмыслила, какой я у тебя есть А то сейчас папик с мамиком закудахчут над тобой с разных боков – ах, наша Кирочка приехала! – и тебе уж не до меня будет.

– Ладно. Будем считать, что я осмыслила. Ты же знаешь, я девушка покладистая. И все твои шутки юмора оценила. Говори уж, не томи, о чем там Марина велела меня спросить.

– Ну, раз оценила, тогда ладно. Тогда я без тактичности и ненавязчивости обойдусь. В общем, она тебе там кучу шмоток всяких собрала, целый огромный чемоданище.

– Каких шмоток?

– Да своих, каких! Нет, ты не думай, они все новые. Ну, может, по одному разу надеты только. Знаешь же мою мать, у нее же ку-ку насчет шмоток. Скупает их тоннами, а потом не успевает надеть. Отец смеется над ней, говорит, это последствия голодного детства.

– А у нее что, и впрямь голодное детство было?

– Ага. У дочери крупного чиновника из Внешторга детство, конечно, исключительно голодное было. И холодное. А как же. Иначе и быть просто не могло. Так что, договорились?

– О чем? Не поняла…

– Как о чем? Что я с тобой тактичный разговор провел на самом тонком психологическом уровне. Что ты поломалась из честной гордости, а потом согласилась принять дары. Не бойся, там тебе все подойдет, вы ж с маман моей одного размерчика.

– Да я и не боюсь. Просто неудобно как-то.

– Опять – неудобно? А что тебе удобно? По дешевым магазинам ходить да время терять в поисках более-менее приличной тряпочки?

– Кирилл! Я обижусь!

– Ну вот… – притворно вздохнул Кирилл, осторожно скосив на нее глаза. – Нет у меня, видно, никакого дипломатического таланта. Права была мамочка – с этим к тебе… с подходцем надо было. С реверансом… Ну не обижайся, любимая. Она же от души этот чемодан собирала. Ты бы видела этот процесс. Представь себе только на минуту мою мамочку над кучей шикарных тряпок! Глаза горят, фантазия плещет. Вот эту, говорит, блузочку она с брючками наденет, вот этот костюмчик с этим шарфиком, а юбочка и сама по себе хороша, ее можно и без блузочки, и без шарфика. Нет, любимая, и не вздумай даже отказываться и вылезать со своим этим «неудобно». Не лишай маму удовольствия.

– Ладно, не буду… – примирительно улыбнулась Кира. – Буду радоваться искренне и по-настоящему. Нет, я не иронизирую, ты не думай. Я и правда рада.

– А ты что? Тоже шмотки любишь?

– А як же? Что я, не женщина, что ли?

– О боже… Что меня ждет… Нет, жениться надо на сироте из дальней провинции и без красного диплома в кармане.

– Так зачем дело стало? На такой и женись!

– Поздно, поздно, батенька, боржоми пить. Мой поезд уже ушел, похоже. Уже и родители успели тебя полюбить, как дочь родную, и мама самые дорогие шмотки от сердца оторвала и в чемодан сложила, и стол с компьютером в папиной конторе для тебя приготовлен.

– А для тебя что, не приготовлен?

– И для меня тоже приготовлен, куда от него денешься. Даже отдохнуть после диплома не дали! Нечего, говорят, дурака валять.

– И правильно! И нечего! И я так же считаю!

– Вот-вот. И ты туда же. И вообще – очень уж ты подозрительно-гармонично вписалась в эту цепь беззаконий. Ладно, давай открывай глаза шире, улыбайся приветливо – подъезжаем уже.

Дачный поселок открылся им сразу же из-за реденького перелеска. Его высокие оцинкованные или крытые черепицей крыши было заметно издалека. Солнце ласково согревало их своими лучами. Это в городе солнце истязает, палит нещадно, а здесь, вдали от асфальта, бетона и выхлопов бензина, оно ведет себя совершенно по-другому. Здесь оно ласковое, игривое. Воздух пропитан запахом молодой полыни и первых садовых цветов…

– Наконец-то, ребята! Почему так долго? Я с десяти утра вас жду, от окна к окну бегаю… – Навстречу гостям вышла мама Кирилла.

Кира, сколько ее видела, всегда удивлялась ее легкой походке и подтянутой фигуре. Просто молодец женщина! Ни живота тебе возрастного, ни складочек рыхло-вялых. А годы-то явно за сороковник перевалили, между прочим. А у нее, вон, смотрите-ка, даже ниточки-перевязочки от модных стрингов из штанов по моде выглядывают…

– Кирочка, здравствуй, моя девочка! Ты почему бледненькая такая? Пойдем, я тебе гранатового сока налью. Кирюш, а тебе кофе сделать? Или вы есть хотите? Вы завтракали вообще?