На полпути в ад

© John Collier, 1951. Renewed by John Collier, 1979

© Перевод. Е. Токарев, 2024

© Перевод. М. Загот, 2024

© Перевод. В. Муравьев, наследники, 2024

© Перевод. Н. Евдокимова, наследники, 2024

© Перевод. А. Ливергант, 2024

© Издание на русском языке AST Publishers, 2024

Счастье из бутылки^[1]

В мечтах о красивой жизни Фрэнклину Флетчеру представлялись прекрасные женщины и тигровые шкуры. На крайний случай он был готов отказаться от тигровых шкур. К сожалению, прекрасные женщины оказались столь же редки и недоступны. В конторе и в доме, где он снимал жилье, девушки походили на серых мышей, склочных кошек или инфантильных котят – или же невнимательно читали рекламные объявления. Другие ему не встречались. В свои тридцать пять лет он сдался и решил, что надо искать утешения в хобби, пусть это и было весьма неравноценной заменой счастью.

Он прочесывал сомнительные окраины города, разглядывая витрины антикварных магазинчиков и лавок старьевщиков и гадая, что бы ему такое начать коллекционировать. В каком-то убогом переулке он набрел на невзрачную лавчонку, где за пыльным стеклом витрины стоял единственный «экспонат»: модель полностью оснащенного парусника в бутылке. Найдя в корабле некое сходство с собой, Фрэнклин решил зайти внутрь и узнать цену.

Лавка оказалась тесной и полупустой. Вдоль стен располагалось несколько обшарпанных полок с большим количеством бутылок самых разнообразных форм и размеров, в которых находились разные штуковины, интересные лишь тем, что они были помещены внутрь бутылок. Пока Фрэнклин оглядывался по сторонам, в задней стене открылась дверца, и из нее шаркающей походкой вышел владелец заведения, иссохший старичок в бархатной курительной шапочке. Он, казалось, был немного удивлен и обрадован тем, что у него появился покупатель.

Хозяин показал Фрэнклину букеты, райских птиц, диораму битвы при Геттисберге, крохотные японские садики и даже высушенную человеческую голову – и все это в бутылках.

– А что вон там, на нижней полке? – спросил Фрэнклин.

– Так, всякая всячина, – ответил старик. – Многие думают, что это просто мусор. А лично мне они нравятся.

Он вытащил из пыльного полумрака несколько бутылок. В первой, похоже, не было ничего, кроме маленькой дохлой мухи, в других лежали вроде бы лошадиные волосы или соломенные стебельки, а то и вовсе непонятные клочки чего-то неопределяемого. Иные были наполнены серым или переливчатым дымом.

– Тут различные духи, джинны, сивиллы, демоны и все такое прочее. Полагаю, что некоторых из них упрятать в бутылку было гораздо тяжелее, чем парусник, – сказал старик.

– Ой, перестаньте. Мы же в Нью-Йорке.

– Тем более. Именно здесь и можно обнаружить в бутылках самых невероятных джиннов. Секундочку, я вам сейчас покажу. Пробка что-то застряла.

– Вы хотите сказать, что там и вправду джинн? – спросил Фрэнклин. – И вы собираетесь его выпустить?

– Почему бы и нет? – отозвался старик, оставив свои усилия и поднося бутылку к свету. – Вот он… Боже праведный! Да уж, «почему бы и нет»? У меня глаза слабеют. Я чуть не откупорил не ту бутылку. Тут обитает очень страшный персонаж. Надо же! Хорошо, что пробка не поддалась. Лучше поставить его обратно на полку. Надо запомнить, что он внизу справа. Днями прилеплю на него наклейку. А вот нечто более безобидное.

– Что же там? – поинтересовался Фрэнклин.

– Вроде бы самая красивая девушка на свете, – ответил старик. – Любопытный экземпляр, если вас интересуют такого рода вещи. Лично я не удосужился ее откупорить. Найду вам что-нибудь полюбопытнее.

– Ну, с научной точки зрения, – проговорил Фрэнклин, – я…

– Наука – это не все, – возразил старик. – Вот, взгляните. – Он поднял бутылку с каким-то крохотным, ссохшимся и похожим на насекомое предметом, едва видимым под слоем грязи на стекле. – Приложите-ка к уху, – сказал он.

Фрэнклин послушался. До него долетел тихий свист, в котором он разобрал слова: «Луизианец, Саратога, четыре-пятнадцать, Луизианец, Саратога, четыре-пятнадцать».

– А это что еще такое? – спросил он.

– Это, – ответил старик, – Кумская сивилла. Та самая. Очень интересно. Она теперь по скачкам специализируется.

– И вправду интересно, – согласился Фрэнклин. – И все же мне бы хотелось посмотреть ту, что вы отложили. Я преклоняюсь перед красотой.

– Вы в душе художник, да? Поверьте, на самом деле вам нужен проверенный, надежный и услужливый экземпляр. Например, вот этот. Рекомендую по личному опыту. Очень практичный вариант. Выполнит все желания.

– Ну если это так, – поинтересовался Фрэнклин, – почему же вы не завели себе дворец, тигровые шкуры и все такое прочее?

– У меня все это было, – ответил старик. – Его стараниями. Да, это моя самая первая бутылка. Остальное сотворил он. Первым делом я заполучил дворец, картины, мраморные лестницы, рабов. И, как вы говорите, тигровые шкуры. Велел ему положить на одну из них Клеопатру.

– И как она вам? – воскликнул Фрэнклин.

– Ничего, – ответил старик, – если вас интересуют такого рода вещи. Мне все наскучило. Я подумал: «Вот бы мне лавочку, чтобы торговать бутылками со всякой всячиной». Так я ему и повелел. Он раздобыл мне сивиллу. Раздобыл того буйного субъекта. Да и все остальное.

– А теперь он в этой бутылке? – спросил Фрэнклин.

– Да, вот он, – ответил старик. – Послушайте сами.

Фрэнклин приложил ухо к бутылке и услышал донельзя жалостный голос, моливший: «Выпустите меня. Выпустите же меня. Пожалуйста, выпустите. Я все сделаю. Только выпустите. Я безобидный. Прошу, выпустите меня. Хоть ненадолго. Я все сделаю. Пожалуйста…»

Фрэнклин взглянул на старика.

– Он и вправду там, – сказал Фрэнклин. – Как миленький.

– Конечно, там, – отозвался старик. – Стал бы я вам продавать пустую бутылку. Вы за кого меня принимаете? Вообще-то я не стал бы вам ее продавать по чисто личным причинам, вот только я держу лавку уже много лет, а вы мой первый покупатель.

Фрэнклин снова поднес бутылку к уху: «Выпустите меня. Выпустите. О, прошу вас, выпустите. Я…»

– Господи! – взволнованно проговорил Фрэнклин. – И он вот так все время?

– Очень может быть, – ответил старик. – Признаться, я его не слушаю. Предпочитаю радио.

– Кажется, ему там нелегко, – сочувственно сказал Фрэнклин.

– Может быть. Похоже, им бутылки не нравятся. А мне вот они по душе. Меня к ним тянет. Вот, например, однажды…

– Скажите-ка, – перебил Фрэнклин, – а он и вправду безвредный?

– О да, – ответил старик. – Разумеется, да. Кое-кто говорит, что джинны коварны – восточная кровь и все такое, – но я подобного за ним не замечал. Раньше я выпускал его полетать: он сотворит, что надо, а потом снова вернется в бутылку. Должен сказать, он очень исполнителен и предупредителен.

– И выполняет любое желание?

– Абсолютно любое.

– И сколько вы за него хотите? – спросил Фрэнклин.

– Ой, не знаю, – замялся старик. – Пожалуй, миллионов десять долларов.

– Слушайте, у меня нет таких денег! Но если уж он так хорош, как вы говорите, может, мы могли бы договориться о рассрочке?

– Не волнуйтесь. Скажем, пять долларов. На самом деле у меня и так уже все есть. Вам завернуть?

Фрэнклин заплатил пять долларов и поспешил домой, держа в руках драгоценную бутылку и до смерти боясь ее разбить. Как только он вошел к себе, то сразу вытащил пробку. Из бутылки вырвалась мощная струя грязного дыма, который тотчас превратился в мощного великана с восточной внешностью, шести футов^[2] ростом, со складками жира, крючковатым носом, объемистым двойным подбородком и зловеще блестящими глазами – вылитый кинопродюсер, только размерами побольше. Фрэнклин, отчаянно соображавший, что бы ему такого повелеть, заказал шашлык, кебаб и рахат-лукум. Кушанья тотчас появились перед ним.

Придя в себя, Фрэнклин отметил, что скромное угощение было превосходного качества и подано на блюдах из чистого золота, с богатой гравировкой и до блеска отполированных. По этим небольшим деталям можно было заключить, что Фрэнклину достался первоклассный слуга. Фрэнк ликовал, но внешне не стал выражать восторга.

– Золотые блюда – это очень хорошо, – сказал он. – Однако начнем с самого важного. Мне нужен дворец.

– Слышать – значит повиноваться, – отозвался смуглый слуга.

– Он должен быть больших размеров, – распоряжался Фрэнклин, – хорошо расположен, должным образом обставлен, с подходящими картинами, мраморными лестницами, гобеленами и прочим. И побольше тигровых шкур. Они мне очень нравятся.

– Будет исполнено, – ответил раб.

– Я в душе художник, – добавил Фрэнклин, – как заметил твой прежний хозяин. И мой художественный вкус требует присутствия на тигровых шкурах молодых женщин. Блондинок, брюнеток, худеньких, пышных, томных, энергичных. Все должны быть красавицами и не обременены одеждой. Не люблю, когда много одежды, это вульгарно. Уловил?

– Уловил, – ответил джинн.

– Ну, так продемонстрируй.

– Соизвольте лишь на минуту прикрыть глаза, – сказал слуга, – а когда их откроете, то увидите вокруг себя все, о чем повелели.

– Хорошо, – ответил Фрэнклин. – Но только без фокусов, понял?

Он закрыл глаза, как его и просили. Вокруг поднялся негромкий мелодичный гул. Выждав минуту, он снова поднял веки и огляделся. Его глазам предстали арки, колонны, мраморные лестницы и гобелены в роскошнейшем из дворцов, и, куда бы он ни посмотрел, всюду обнаруживалась тигровая шкура с возлежавшей на ней ослепительной красавицей, не обремененной вульгарными одеяниями.

Наш добрый старина Фрэнклин был, мягко говоря, в экстазе. Он бросался туда-сюда, словно пчела в цветочной лавке. Везде его принимали со сладчайшими улыбками и манящими тайным или явным вожделением взглядами. Тут он видел раскрасневшиеся щеки и потупленные глаза. Там – пылающие страстью лица. Были кокетливо повернутые плечи, но плечи не отвергающие. Протянутые руки, и какие руки! Была скрытая страсть, была страсть торжествующая.

– Должен сказать, – признался Фрэнклин через некоторое время, – что у меня выдался поистине восхитительный день. Я отлично развлекся.

– Тогда позвольте справиться, – спросил подававший ему вечернюю трапезу джинн, – могу ли я удостоиться чести быть вашим дворецким и распорядителем развлечений вместо того, чтобы возвращаться в ту жуткую бутылку?

– Не вижу никаких препятствий, – ответил Фрэнклин. – И вправду кажется несправедливым, после того как ты все это сотворил, вернуть тебя обратно в тесную бутылку. Что ж, будь моим дворецким, но только договоримся – без стука ко мне не входить. И самое главное – без фокусов.

Джинн удалился с подобострастной благодарной улыбкой. А Фрэнклин вскоре вернулся в свой гарем, где провел вечер так же приятно, что и день.

Шли недели, наполненные чудесным времяпрепровождением, и Фрэнклин, повинуясь закону, который не дано изменить никаким джиннам, сделался чересчур избалованным, чуточку пресыщенным, немного склонным к нахождению всяческих поводов для недовольства.

– Все они, – заявил он джинну, – чрезвычайно милы, если тебя интересуют подобные вещи, но полагаю, что их едва ли можно назвать верхом совершенства, иначе бы они мне не надоели. Я ведь тонкий ценитель красоты, и мне по душе лишь самое прекрасное. Убери их отсюда вместе с тигровыми шкурами, оставь лишь одну шкуру.

– Слушаюсь и повинуюсь, – ответил джинн. – Извольте видеть, все сделано.

– А на оставшуюся шкуру, – велел Фрэнклин, – положи саму Клеопатру.

В следующую секунду там появилась Клеопатра, выглядевшая, надо признать, просто великолепно.

– Здрасте! – сказала она. – Вот и я, и опять на тигровой шкуре!

– Опять? – вскричал Фрэнк, вдруг вспомнив старика-старьевщика. – Убери ее отсюда. И доставь мне Елену Прекрасную.

Через мгновение на шкуре лежала Елена Прекрасная.

– Здрасте! – проговорила она. – Вот и я, и опять на тигровой шкуре!

– Опять? – заорал Фрэнк. – Черт бы побрал этого старикашку! Убери ее. И давай сюда королеву Гвиневру.

С Гвиневрой повторилось то же самое, как и с мадам Помпадур, леди Гамильтон и всеми знаменитыми красавицами, которых мог вспомнить Фрэнклин.

– Ничего удивительного, – пробормотал он, – что старикашка был весь такой ссохшийся! Старый греховодник! Старый черт! Все удовольствие мне испортил. Может, я и ревнив, но не стану играть вторую скрипку после этого старого урода. Где же мне найти совершенство, достойное объятий такого ценителя красоты, как я?

– Если соблаговолите задать этот вопрос мне, – произнес джинн, – то осмелюсь вам напомнить, что в лавке была бутылочка, которую мой прежний хозяин так и не откупорил, поскольку я принес ее ему после того, как он потерял интерес к подобным вещам. Тем не менее, по слухам, там содержится красивейшая девушка на свете.

– Ты прав! – вскричал Фрэнк. – Незамедлительно давай сюда эту бутылку.

Через несколько секунд бутылка оказалась перед ним.

– Можешь взять выходной, – бросил Фрэнклин джинну.

– Благодарю вас, – ответил тот. – Отправлюсь в Аравию навестить родственников. Давно их не видел.

С этими словами он отвесил поклон и удалился. Фрэнк перевел внимание на бутылку, которую тотчас же и откупорил.

Оттуда появилась прекраснейшая из всех девушек. По сравнению с ней Клеопатра и прочие выглядели неухоженными уродинами.

– Где я? – спросила она. – Что это за дивный дворец? Что я делаю на тигровой шкуре? И кто этот прекрасный юный принц?

– Это я! – с восторгом воскликнул Фрэнк. – Это я!

День пролетел, словно миг в раю. Фрэнклин не заметил, как вернулся джинн, готовый подавать ужин. Фрэнк пожелал ужинать непременно у себя в покоях, поскольку на этот раз к нему пришла настоящая любовь. Джинн, явившийся с кушаньями, при виде такой красавицы отвел свои хитрые глаза.

Случилось так, что взбудораженный любовью Фрэнклин, едва прикоснувшись к еде, бросился в сад, чтобы сорвать своей любимой розу. Джинн, сделав вид, что разливает вино, придвинулся к красавице.

– Не знаю, помнишь ли ты меня, – прошептал он. – Я жил в соседней с тобой бутылке и часто любовался тобой через стекло.

– Ах да, – ответила она. – Я хорошо тебя помню.

В этот момент вернулся Фрэнклин. Джинн замолчал и отступил в сторону, вздымая богатырскую грудь и поигрывая смуглыми мышцами.

– Не бойся его, – сказал Фрэнк. – Это всего лишь джинн. Не обращай на него внимания. Скажи мне, ты вправду меня любишь?

– Конечно да, – ответила она.

– Тогда так и скажи. Почему ты не сказала «люблю»?

– Я же сказала, что да, – ответила красавица. – Конечно да. Разве это не то же самое?

Столь неопределенный и уклончивый ответ омрачил все счастье Фрэнклина, словно заслонившая солнце туча. Закравшиеся в душу сомнения совершенно разрушили дивное блаженство.

– О чем ты думаешь? – бывало, спрашивал он.

– Не знаю, – отвечала она.

– Не можешь ты не знать, – возражал Фрэнк, и тут часто разгоралась ссора.

Пару раз он даже велел ей отправляться обратно в бутылку. Она повиновалась со зловещей и загадочной улыбкой.

– Почему она так улыбается? – спрашивал Фрэнклин у джинна, которому поверил свои страдания.

– Не могу сказать, – отвечал слуга. – Разве что у нее там любовник прячется.

– А это возможно?! – испуганно вскричал Фрэнк.

– Вы удивитесь, – ответил джинн, – сколько в этих бутылках свободного места.

– Выходи! – закричал Фрэнк. – Выходи немедленно!

Чаровница покорно вышла.

– В бутылке еще кто-нибудь есть?!

– Откуда кому-то там быть? – отозвалась она с несколько переигранной невинностью.

– Отвечай прямо, – заявил он. – Отвечай «да» или «нет».

– «Да или нет», – ответила она, доведя его до исступления.

– Ах ты, изворотливая лживая потаскуха! – заорал Фрэнклин. – Я сейчас сам туда залезу и все узнаю! И если кого увижу, то моли Бога за себя и за него!

С этими словами огромным усилием воли Фрэнклин заставил себя втиснуться в бутылку. Огляделся по сторонам – никого. Внезапно он услышал вверху какой-то звук. Поднял глаза и увидел, как в горлышко загоняется пробка.

– Что вы делаете?! – заорал он.

– Закупориваем бутылку, – ответил джинн.

Фрэнклин ругался, просил, умолял, упрашивал.

– Выпустите меня! – кричал он. – Выпустите! Пожалуйста! Я сделаю все, что захотите. Только выпустите!

Однако у джинна нашлись другие дела. С невообразимым отчаянием Фрэнклин убедился в этом, наблюдая через блестящие стенки бутыли. На следующий день его подхватили, скоренько привезли в грязную лавчонку и поместили рядом с такими же бутылками, о которых никто никогда и не вспомнит.

Там он и пробыл целую вечность, покрытый пылью и доводимый до отчаяния яростью при одной мысли о том, что происходит в его дивном дворце между его джинном и неверной чаровницей. В конце концов в лавчонку случайно забрели матросы и, услышав, что в бутылке содержится красивейшая в мире девушка, купили ее, скинувшись всей командой. Когда же, отплыв далеко в море, матросы выпустили из бутылки ее обитателя и увидели, что это всего лишь несчастный Фрэнклин, их разочарование превзошло всякие границы, и они зверски его поколотили.

Ничего, кроме хорошего^[3]

Доктор Рэнкин был крупным мосластым мужчиной, из тех, на ком даже новенький костюм кажется старомодным, – так выглядят костюмы на фотографиях двадцатилетней давности. Это объяснялось тем, что туловище у него было широким и плоским, будто составленным из упаковочных коробок. Лицо со взглядом деревянной статуи тоже было словно из-под топора; волосы, не ведавшие расчески, походили на парик. Огромные ручищи отнюдь не были изящными, такие записываются в плюс доктору небольшого провинциального городка, где жители и поныне сохранили типичную для селян склонность к парадоксам, полагая: чем больше твои лапы схожи с обезьяньими, тем легче тебе сделать какую-нибудь тонкую работу, например удалить миндалины.

Доктор Рэнкин как раз и был прекрасной иллюстрацией данной теории. Скажем, в это конкретное ясное утро он просто цементировал большой кусок пола в погребе – не бог весть какая ювелирная работа, – но его огромные неизящные ручищи трудились размеренно и неторопливо, и было ясно: они никогда не оставят в теле пациентов тампон, а шрам на теле никогда не будет уродливым.

Доктор оглядел дело рук своих со всех сторон. Что-то подровнял тут, что-то пригладил здесь и, наконец, убедился, что заплата сработана на совесть, профессионал не сделает лучше. Он подмел остатки осыпавшейся земли, бросил в огонь. Уже хотел убрать инструмент, но еще раз прошелся по поверхности рукой мастера, то бишь мастерком, и заплатка стала совершенно заподлицо с остальным полом. В эту минуту высшей сосредоточенности хлопнула дверь веранды – будто выстрелила маленькая пушка, – доктор Рэнкин, вполне понятно, подскочил как ужаленный.

Он нахмурил брови, навострил уши. Две пары тяжелых ног затопали по вибрирующему полу веранды. Открылась дверь в дом, и посетители вошли в холл, с которым погреб был связан напрямую одним лестничным пролетом, к тому же весьма коротким. Он услышал посвистывание, потом Бак и Бад закричали:

– Док! Эй, док! Клюет!

То ли доктор не был в тот день расположен к рыбалке, то ли, как свойственно людям крупным и грузным, от неожиданного испуга у него начисто пропала жажда общения, то ли ему просто хотелось спокойно довершить работу и посвятить себя делам более важным, нежели рыбалка, – так или иначе, на призывный клич друзей он не отозвался. Вместо этого он весь превратился в слух – друзья еще немного покричали, потом, естественно, оставили это занятие и перешли на диалог – в голосах зазвучали раздраженные и удивленные нотки.

– Наверное, куда-то смылся.

– Оставим записку: «Мы у ручья, приходи».

– Можно сказать Айрин.

– Но ее тоже нет. Уж она-то куда подевалась?

– По идее, должна быть дома.

– По идее! До чего ты, Бад, наблюдательный. Посмотри на этот стол. Столько пыли, что расписаться можно…

– Т-с-с! Смотри!

Видимо, последний из говорящих заметил, что дверь в погреб приоткрыта и внизу горит свет. В следующую секунду дверь широко распахнулась, и Бад с Баком глянули вниз.

– Док! Вот ты где!

– Ты что, не слышал, как мы тут глотки драли?

Подслушанное не сильно обрадовало доктора, тем не менее он улыбнулся своей деревянной улыбкой, глядя, как его друзья спускаются по ступенькам.

– А я еще подумал – неужели кто-то пришел, – сказал он.

– Да мы орали как резаные, – возмутился Бак. – Думали, никого дома нет. Где Айрин?

– В гостях, – ответил доктор. – В гости уехала.

– Эй, а это что? – спросил Бад. – Чем ты тут занимаешься? Закапываешь одного из своих пациентов?

– Вода через пол сочится, – объяснил доктор. – Наверное, какой-нибудь ключ забил неподалеку.

– Не может быть! – воскликнул Бад, в котором тут же проснулся агент по продаже недвижимости с его высокоэтическими принципами. – Док, между прочим, этот дом тебе продал я. Не хочешь ли ты сказать, что я подсунул тебе рухлядь, из-под которой бьет источник?

– Вода была, это факт, – буркнул доктор.

– Док, можешь посмотреть на геологическую карту местности в клубе «Кивание». Лучшей подпочвы нет во всем городе.

– Похоже, он продал тебе товар с гнильцой, – вставил Бак, ухмыляясь.

– Ни в коем случае! – вскричал Бад. – Ты вспомни. Когда док сюда приехал, он в недвижимости ни черта не смыслил. Факт, разве нет? Тыкался, как слепой котенок!

– А какой драндулет он купил у Теда Уэббера! – заметил Бак.

– Он бы и дом Джессона купил, если бы я ему позволил, – сказал Бад. – Но я не из тех, кто втирает очки клиенту.

– Даже последнему лопоухому обормоту-горожанину, – уточнил Бак.

– Кто другой обязательно его надул бы, – продолжал Бад. – Может, кто-то и надул. Только не я. Я рекомендовал им этот дом. Он и Айрин въехали сюда сразу, как только поженились. Разве я стал бы селить дока в рухлядь, у которой под фундаментом бьет ключ?

– Ладно тебе, – отмахнулся доктор, придя в смущение от такой совестливости. – Наверное, сильные дожди прошли, вот и все.

– Ух ты! – воскликнул Бак, глядя на вымазанный конец кирки. – Глубоко копнул! До глины добрался?

– До глины четыре фута, – сказал Бад.

– Восемнадцать дюймов^[4] не хочешь? – спросил доктор.

– Четыре фута, – повторил Бад. – Могу показать карту.

– Ладно. Хватит спорить, – остановил их Бак. – Так что, док? Как насчет порыбачить, а? Клев нынче что надо.

– Не могу, ребята, – сказал доктор. – К больным надо идти.

– Э-э, док, «живи и жить давай другим», – процитировал Бад. – Пусть отдохнут от твоего лечения, глядишь, выздоровеют. Или ты весь город решил уморить?

Всякий раз, когда на свет божий извлекалась эта шутка, доктор опускал глаза долу и с улыбкой бурчал себе под нос:

– Извините, братцы, но не могу.

– Ну что ж, – с разочарованием в голосе проговорил Бад. – Коли так, мы, пожалуй, пойдем. Как Айрин?

– Айрин? – переспросил доктор. – Лучше не бывает. Уехала в гости. В Олбени. Поездом, в одиннадцать часов.

– В одиннадцать часов? – повторил Бак. – В Олбени?

– Я сказал Олбени? – удивился доктор. – Я имел в виду Уотертаун.

– У нее там друзья? – спросил Бак.

– Миссис Слейтер, – ответил доктор. – Мистер и миссис Слейтер. Айрин девчонкой жила с ними по соседству, на Сикамор-стрит.

– Слейтер? – теперь удивился Бад. – По соседству с Айрин? В Уотертауне таких нет.

– Что значит «нет»? – возмутился доктор. – Айрин мне вчера весь вечер только про них и говорила. Получила от них письмо. Вроде бы эта миссис Слейтер ухаживала за Айрин, когда ее матушку положили в больницу.

– А я говорю «нет», – стоял на своем Бад.

– Ну, так она мне сказала, – заявил доктор. – Конечно, с тех пор много лет прошло.

– Послушай, док, – сказал Бак. – Мы с Бадом там выросли. Родственников Айрин знаем всю свою жизнь. Бывало, из их дома просто не вылезали. Так вот, никаких Слейтеров по соседству никогда не было.

– Может, эта женщина снова вышла замуж, – предположил доктор. – А раньше жила под другой фамилией.

Бад покачал головой.

– Когда Айрин ушла на станцию? – спросил Бак.

– С четверть часа, – ответил доктор.

– Ты ее не подвез? – спросил Бак.

– Она захотела прогуляться, – сказал доктор.

– Мы шли со стороны Мейн-стрит, – сообщил Бак. – И с ней не встретились.

– Может, она пошла через пастбище, – предположил доктор.

– Ну, это все ноги собьешь, да еще с чемоданом, – усомнился Бак.

– У нее небольшая сумка с одежонкой, вот и все, – уточнил доктор.

Бад продолжал качать головой.

Бак посмотрел на Бада, потом на кирку, на свежий, еще не застывший цемент.

– Боже правый! – воскликнул он.

– Господи, док! – поразился Бад. – Чтобы ты пошел на такое?

– Что вы несете, черт вас дери, шуты безмозглые! – взъярился доктор. – Вы на что намекаете?

– Источник! – пробурчал Бад. – Как это я сразу не понял, что источником тут и не пахнет.

Доктор взглянул на цементную заплату, на кирку, на вытянувшиеся лица друзей. Его собственное лицо побагровело.

– Уж не спятил ли я? – вопросил он. – Или это спятили вы? Вы намекаете на то, что я… что я Айрин… мою жену… так, ну ладно! Идите отсюда! Да, идите и зовите шерифа. Скажите, пусть явится сюда и начнет копать. Давайте, шагом марш!

Бад и Бак переглянулись, переступили с ноги на ногу и снова застыли.

– Идите, идите, – настаивал доктор.

– Прямо не знаю, – вымолвил Бад.

– Ну, вообще-то побудительные мотивы у него были, – заметил Бак.

– Бог свидетель, – согласился Бад.

– Бог свидетель, – подтвердил Бак. – И ты свидетель. И я. И весь город. Только докажи это суду присяжных.

Доктор приложил руку к голове.

– Что такое? – воскликнул он. – Это еще что? Куда вы клоните? На что намекаете?

– Вот тебе и на, оказались на месте преступления! – задумчиво произнес Бак. – Сам видишь, док, как вышло. Тут надо как следует мозгами пошевелить. Мы ведь с тобой давние дружки. Кореша, можно сказать.

– Кореша-то кореша, но подумать надо, – подхватил Бад. – Дело ведь серьезное. Да, были побудительные мотивы, но закон есть закон. И по закону могут привлечь за соучастие.

– Ты что-то сказал про побудительные мотивы, – непонимающе произнес доктор.

– Сказал, – согласился Бак. – И ты – наш друг. Если считать, что у тебя смягчающие вину обстоятельства…

– Надо тебя как-то выручать, – сказал Бад.

– Смягчающие вину обстоятельства? – переспросил доктор.

– Раньше или позже, кто-нибудь все равно бы тебя просветил, – заверил его Бак.

– Могли просветить и мы, – признал Бад. – Только… Знаешь, думали, а за каким чертом?

– Могли, – подтвердил Бак. – И едва не просветили. Пять лет назад. Когда ты на ней еще не женился. И полгода не прошло, как ты здесь поселился, но мы как-то к тебе прониклись. Думали, надо бы тебе намекнуть. Говорили между собой об этом. Помнишь, Бад?

Бад кивнул.

– Вот ведь как бывает, – сказал он. – Насчет дома Джессона я тебе сразу все выложил на тарелочке, все как есть. Ни за что бы не позволил, док, чтобы ты его купил. Ну, а женитьба – это штука деликатная. Могли сказать, да не сказали.

– Да, тут мы виноваты, – откликнулся Бак.

– Мне уже пятьдесят, – сказал доктор. – Наверное, для Айрин я староват.

– Да будь тебе хоть двадцать один, будь ты хоть Джонни Вейсмюллер^[5], ни черта бы не изменилось, – уверил его Бак.

– Я знаю, многие считают, что идеальной женой ее не назовешь, – сказал доктор. – Может, так оно и есть. Она молода. Полна жизни.

– Да перестань ты! – резко бросил Бак, глядя на сырой цемент. – Ради бога, док, перестань.

Доктор провел рукой по лицу.

– Не всем нужно одно и то же, – сказал он. – Я суховат. Про меня не скажешь, что у меня душа нараспашку. А Айрин – она человек живой, общительный.

– Это точно, – согласился Бак.

– А хозяйка из нее никудышная, – продолжал доктор. – Сам знаю. Но ведь мужчине не только это требуется. Она умеет наслаждаться жизнью.

– Угу, – поддакнул Бак. – Что было, то было.

– Это меня в ней и привлекает, – пояснил доктор. – Потому что самому мне этого не дано. Ну хорошо, нельзя сказать, что она очень умна. Пусть даже она дурочка. Мне все равно. Пусть лентяйка. Пусть она неорганизованная, у нее семь пятниц на неделе – пусть! Я сам организован так, что дальше некуда. Зато она умеет наслаждаться жизнью. И это прекрасно. Значит, она сохранила детскую наивность.

– Да. Если бы это было все, – сказал Бак.

– Но, – продолжал доктор, выкатывая на него глаза, – тебе, похоже, известно что-то еще.

– Это известно всем, – уточнил Бак.

– Скромный, приличный человек приезжает сюда и берет в жены местную потаскушку, – с горечью произнес Бад. – И никто ему ни слова. Все просто наблюдают.

– И посмеиваются, – добавил Бак. – А мы с тобой, Бад, вместе с остальными.

– Мы ей сказали, чтобы наперед поостереглась, – вспомнил Бад. – Мы ее предупредили.

– Кто ее только не предупреждал, – сказал Бак. – Но потом всем опостылело. Когда дело дошло до шоферни…

– Но мы, док, мы никогда, – взволнованно доложил Бак. – Особенно после твоего приезда.

– Город будет за тебя, – заверил Бак.

– Толку от этого, если судить будут в суде графства, – заметил Бад.

– Господи! – внезапно воскликнул доктор. – Что же мне делать? Что же мне делать?

– Давай как-нибудь ты, Бад, – сказал Бак. – У меня звонить в полицию рука не поднимется.

– Спокойно, док, – заговорил Бад. – Не убивайся. Слушай, Бак. Когда мы сюда вошли, на улице никого не было, верно?

– Вроде никого, – подтвердил Бак. – Но что мы в погреб спустились, этого точно никто не видел.

– Значит, в погреб мы не спускались, – подытожил Бад, подчеркнуто обращаясь к доктору: – Ты понял, док? Мы покричали наверху, покрутились в доме минуту-другую и убрались восвояси. А в погреб не спускались.

– Если бы это было так, – с тяжелым сердцем выдавил из себя доктор.

– Ты просто скажешь, что Айрин пошла прогуляться и так и не вернулась, – поучал Бак. – А мы с Бадом поклянемся, что видели, как она ехала из города с каким-то типом… ну, допустим, в «бьюике». Все поверят, не сомневайся. Мы это провернем. Только попозже. А сейчас нам надо смываться.

– Главное, ты запомни. Стой на своем. Мы сюда не спускались и вообще тебя сегодня не видели, – повторил Бад. – Пока!

Бак и Бад поднялись по ступенькам, осторожничая сверх всякой меры.

– Ты лучше эту… эту штуку прикрой, – посоветовал Бак на прощанье, полуобернувшись.

Оставшись один, доктор сел на пустой ящик и обхватил голову руками. Он так и сидел в этой позе, когда дверь веранды снова хлопнула. На сей раз он не вздрогнул. Просто стал вслушиваться. Открылась и закрылась дверь в дом. Женский голос прокричал:

– Э-гей! Э-гей! Я вернулась.

Доктор медленно поднялся.

– Я внизу, Айрин! – откликнулся он.

Дверь в погреб отворилась. У основания ступеней стояла молодая женщина.

– Представляешь! – воскликнула она. – Опоздала на этот дурацкий поезд.

– О-о! – понимающе воскликнул доктор. – Назад шла через поле?

– Ну да, как последняя дура, – посетовала жена. – Надо было голоснуть и перехватить поезд через две-три остановки. Да мне сразу это в голову не пришло. В общем, зря только ноги била. А вот если бы ты меня сразу подбросил до станции, я бы поспела.