000
ОтложитьЧитал
– Больно же бьёте! – вскрикнул он.
– Это ещё не больно. Радуйся, что я всего лишь тебя погладил, – подобный стиль общения был противен и ему самому, но опыт выучил, что для поддержания к себе уважительного отношения необходимо иногда напоминать о своём силовом превосходстве.
Чапос тщательно разгладил свою штанину. Бандит был щёголем невероятным, компенсируя нескладную внешность внешним лоском. Но, к сожалению, ботинки Рудольфа были начищенными, и урона Чапосу нанести не удалось никакого.
– Нет её. Разницы этой. Когда влезаешь в дерьмо, не обязательно в нём тонуть. Вонять будет по любому. А ботиночки у вас – шик! Мне такие достаньте. Заплачу по максимуму.
– Для нечеловеческих копыт такие уж точно не подойдут.
– Да я срисовал уже. Закажу себе точно такие же. А то и лучше. У меня мастер в столице есть по части изготовления обуви на заказ. Ваша пленная аристократка у него тоже заказывает туфельки на свои пригожие ножки.
– У меня нет пленных.
– Однако, дочь аристократа вы как-то сумели себе присвоить…
– У меня нет рабов.
– Я тут украл у мастера пару туфелек, что она заказала для себя. Подарю ей как дополнение к платью, в котором она пойдёт со мною в Храм Надмирного Света.
Что можно было ответить ему на это, Рудольф не знал. Он смотрел в лицо фетишиста – греховного порождения блуда их местной богини Воды, созданное из местной глины и обожжённое огнем её подземного любовника. Рудольф впервые слышал сказку про загулы матушки Воды, но Чапос был фантаст, и мог её сочинить по ходу дела. Само лицо его имело цвет слегка подкопчённой оранжевой меди, как будто он только что вылез из владений загульного батюшки, оно довольно лоснилось сейчас от обжорства. И Рудольф поражался тому, что не устаёт от него никогда. Он был как своеобразный аттракцион для развлечения, отвлечения, даже если человек отвращается, а тянет смотреть иногда как порнографию или нелепый фильм ужаса. Так и отвратительный тип притягивал Рудольфа к себе некоей извращенной составляющей его же собственной души. Её хотелось ампутировать, выдрать из себя, но не получалось. Паралея проросла в него извилистым незримым щупальцем – корнем и корчевать было как? Чем?
– Чёрный Владыка раскалённого ядра планеты тянет к себе вниз. Уловив человека однажды, он не отпускает его без колоссальной борьбы никогда, ведь человек всегда один на один с превосходящей непредставимо подземной силой. Поэтому ему так важно заручиться в этой жизни поддержкой высших сил, напитаться их светлыми энергиями. Но глупый безверный человек сам отдаляется от них, сам приговаривает себя к засасывающему мраку, – отозвался Чапос эхом на его размышления, и могло ли это быть случайностью?
– Любопытно. Философ из мусорного контейнера. Что же ты оттуда не вылезаешь?
– А кто будет меня кормить? Вы что ли? Уйдя в своё время из шахт, я уже никогда туда не влезу, вкусив силы и комфорта. А на что ещё я годен? Я же люблю пожрать на славу, пусть это и не единственная радость, но одна из тех, которая не приедается никогда. В удобно и богато устроенной жизни всякий процесс жизнедеятельности становится удовольствием. Здоровый человек всегда и обильный производитель как мыслей, предваряющих плодотворные дела, себе и другим на пользу, так и нечистот. Думать же полезно во всякую минуту, особенно когда на работу никто не гонит, как было когда-то. Утром встанешь, окно раскроешь, а там птицы голосят, листва шелестит, и вся эта природная краса тоже моя. А то ведь прежде и природа вокруг как не моя, времени на любование не имелось. Уж не говоря о том, чтобы утречком заняться с какой-нибудь лапочкой…
Он искоса отслеживал реакцию Рудольфа на тему, которую всегда сводил к сраму, коробящему душу. Но на этот раз Рудольф отвлёкся и не заткнул фонтан той похабщины, что в следующую секунду и обрушилась на него.
– Регулярный, взаимно-нежный массаж тех самых органов, данных всякому для наслаждения, необходим. Главное, и тут хорошее добротное питание важно, чтобы иметь то, что девоньке и отдают, и полноценно взбодриться самому. Девоньки это дело любят порой и посильнее мужиков, если сам мужик, понятно, умеет источник страсти в её теле пробудить и с качественным разнообразием это нежное тело удовлетворить… – Он выпятил бочкообразную грудь, гладя раздутый от чрезмерной еды живот, откинувшись назад на спинку кондового стула недешёвого заведения. Но толстым он вовсе не был. Тугое холёное тулово его было сильным, неимоверно плотным. Он мог бы олицетворять собою того самого сверхплотного и тяжкого духа планетарного ядра, о котором разглагольствовал, если кому-то из мира их зрелищного искусства пришло бы в голову создать экранизацию его чёрной легенды.
Выдох земляного "демиурга"
Рудольф отвернулся и сплюнул на пол, откровения собеседника вызвали тошнотворное ощущение и во рту.
– От духоты, должно быть, во рту будто пыль, – участливо сказал ему Чапос и предложил отведать голубых ягод, утоляющих жажду без отягчения желудка, а также дающих приятное послевкусие.
– А говорил, помнится, что охладел не только к рабыням, но и к своей аристократке, – сказал он Чапосу вместо того, чтобы просто встать и уйти от этого скота. – И твоя устремлённость вверх покинула тебя и в этом смысле…
– Я говорил о конкретной аристократке, а не о женщинах вообще. Конечно, у всякого бывают периоды упадка, но, если ты не окончательная пока что падаль, всё быстро возвращается в исходную и сладостно-твёрдую норму. Тяга к женщинам покинет меня разве что на полях погребений. Да и то не даю обещаний, что не буду вылезать из-под почвенных пластов для путешествий хотя бы к ним в сны. Вы же знаете о том, как женщины томятся в своих снах о том, чего лишены в реальной жизни. Вот тут-то для душ похотливых и несытых раздолье. Они входят в соитие с такими томящимися…
– Про загробные твои сны давай не будем, – с отвращением перебил его Рудольф.
Но Чапос желал его злить и продолжил смакование скотских удовольствий.
– После моих девчушек, которые роятся вокруг и чирикают, трутся о меня своими клювиками ради вкусных зёрнышек, что мне теперь чахлая аристократка, помешанная на диетах и тонкости своей талии. Да и претензии на нечто высокое надоели мне. К тому же и усохла она, увяла конкретно моя старушка. Только и осталось от неё прежнего, что гордая осанка. Что ни говори, а была она мне, по сути, женой в течение долгих лет. Муж-то всегда при важных делах, при юных подавальщицах лакомых блюд. А я жил в его имении, замещая его. Ел, пил из роскошной посуды, спал на тонком белье, купался в чистейшем озере, где ни ступала нога простолюдина. Исключая слуг, понятно. Но там у них особые слуги. Они умеют молчать и ничего не видеть из того, что происходит в жизни их работодателей. Уезжал я от своей жёнушки-двоемужницы всегда с полным баулом подарков. Ни одной рубашечки, ни штанов сам не купил. Всё она. Приучила меня к дорогому одеянию и дорогой обувке на заказ. Она, конечно, не скрывала, что мужа любит, что муж лучше, чем я. И сам я знаю, как она плакала о нём, как желала его верности. В дни, когда была вероятность зачатия, она меня к себе не подпускала, рожала только от него. Но, как ни старайся, как ни хлопочи, а Надмирный Отец прелюбодеев всегда на свет ясный выводит. Попадание имело раз место, когда муж окончательно её забросил, поскольку с возрастом его конец встаёт только на молодых, как я и сказал. Он избалован и властен. Так что последний ребёнок, родившийся у моей аристократки, мой, то есть моя. Девочка по счастью, а у девочек и женщин нашей расы гребень отсутствует, он проявлен только у мужского пола. Муж глаза вытаращил, поскольку сообразил же, что давно жену не опахивал. Долго новорождённую девочку изучал, а потом поцеловал её в лобик и ушёл. Признал, а это главное. Думаю, ему было глубоко на… К тому же его жена столько лет воспитывала как своих родных его детей от любовниц. Она добра. За что я и утешал её столько лет.
– А молодые аристократки тебе, понятно, недоступны. Ухватил по случаю чью-то не обласканную жену, а теперь-то драгоценный прииск истощился.
– Да на что они мне? Они точно такие же, как и простолюдинки, только разодеты, да и простодушия им не хватает, а я научился его ценить. Я привык просыпаться утром рядом с премилой какой-нибудь мордашкой, она несёт мне напитки в постель, растирает меня душистой водой, массирует, едва прикасаясь пальчиками, шепчет в губы, как меня хочет. Вы ухмыляетесь? Но это правда. А я могу всё. Могу храпеть, пердеть, быть тем, кто я и есть – скотом, если в вашем определении, и всё равно буду облизан и обласкан. Вы считаете меня жесточайшим зверем. Но как иначе-то мне, не аристократу и не баловню судьбу, свою дорого устроенную жизнь, за которую заплачено не только многолетним трудом, а и прочей муторной, часто гибельной для большинства борьбой, сохранить? Потому и отдых ценен лишь тому, кто познал трудовую усталость. Раскинешься на обширной своей постели, на тончайших простынях, не стесняя себя одеждой, и чуешь, просыпаясь, как кто-то мягонько массирует мою поломанную тяжкими трудами юности спину. Приоткроешь глаза, а рядом соблазнительная штучка пытается укрепить для самой сладостной деятельности моё природное интимное имущество. Я о нём забочусь, с необходимой регулярностью обеспечиваю ему женскую ласку. Но держу себя в умеренности. Берегусь от разврата в любой его форме … – и это говорил продавец разврата!
– Мразь! Заткнись уже! – прошипел Рудольф, – если не хочешь, чтобы я уже реально отшиб тебе яйца прямо тут ударом ноги… – он встал и с грохотом развернул стул Чапоса к себе.
Чапос выкатил глаза, зловеще вращая белками, но гулко рассмеялся, привлекая внимание других посетителей дома яств, – Что же конкретно вас столь задевает? Не общайтесь, если невмоготу…
– Последую твоему совету, – ответил Рудольф, – Найду себе другого агента.
– Не стоит и усилий. Будь я не только по крови, а и по образу жизни аристократом, стал бы я с вами общаться? Или вы вообразили, что так легко войти с ними в общение? Вы что же думаете, что я, найдя себе такую вот обогатительную жилу для процветания, сам же и пользуюсь тем, чем торгую? Живя в своё время в простонародной среде, я привык к естественным для человека радостям, а всякая человеческая потребность, выходя за разумные пределы, разрушает человеческую же крепость. А если её нет, то разврат и последних сил лишит. Я всегда знаю меру во всём, пусть вам и кажется, что это не так. У меня просто потребности большие, ведь и я человек во всех смыслах массивный. Я всегда только одну женщину люблю, даже если обладаю властью над большим их количеством. Потешиться безобидными играми иногда и позволительно, чтобы подсластить, как в частностях, так и в целом горькую жизнь. Тяжёл этот мир, давит, а другого мы не знаем, вот и приходится всякому по мере возможности ума или изворотливости находить для себя средства для того, чтобы не расплющило уж совсем. Я для тех, кого приближаю, роднее отца и ближе мужа. Я досконально знаю, как устроен внутренний и очень тонкий женский механизм. Потому власть моя превышает отцовскую, она для них всё равно, что власть Надмирного Света. Это сладостное чувство. Хотя и от этого устаёшь.
– Якай поменьше. У гнусного отребья никакого «я» быть не может, как и у зверя. Наслышан, что каждый второй из рабовладельцев зверь-извращенец.
– Только не я!
– Ты не забывай, какие откровения порой можно услышать из уст твоих говорящих кукол, – волосы же дыбом! Не раз и не два мои коллеги хотели заняться тотальным уничтожением гнёзд разврата, собрав для этого бригаду добровольцев. Я запретил, поскольку бесполезно, не меняя устройства всей системы в целом. К тому же, заниматься локальными погромами опасно просто потому, что нас тут мало…
– Да у тебя волос-то, можно сказать, что и нет! – хохотнул Чапос, жадно впитывая все откровения Рудольфа. – Чему там дыбом-то вставать? Так вот оно что… – он призадумался. – Ты обладаешь властью над прочими подземными оборотнями? Конечно, когда надо следить за порядком в мире подземном, наверху этим должны заниматься здешние управители.
Тут бы и расхохотаться Рудольфу над его дикарской уверенностью в существовании каких-то демонов, но весело не было.
– Я над женщинами никогда не измываюсь, – убеждал его Чапос, став вдруг почтительным, будто стоял перед всемогущим судьёй. – А кто так делает, я тому морду звериную разбиваю одним ударом. Я их берегу, ухаживаю как за цветами в светлой и чистой оранжерее. Кому же чахлый и угнетённый цветок нужен? Тут очень затратная работа. Для изысканных и забалованных хозяев мира такие одушевлённые цветы только в соответствующей роскоши и уходе необходимо содержать. А я поставщик женщин отборной красоты, а потому и высокой ценности. Для купания у них есть перламутровая просторная ракушка размером с комнату, наряды, ароматы само собой. Кормлю их вкусно, вволю, разрешаю лениться и капризничать. Бывает, что я их сажаю в подвал с кусачими пауками, и мне это тяжело, да ведь нельзя беззаконно жить никому и нигде. Порой же такие дурные попадаются. Так и норовят наброситься, когтями в глаза, а то и с ножом…
Или вы думаете, что в числе мужчин меньше пострадавших от этих якобы слабосильных и угнетаемых особ? Сам свидетель и не единожды, как девушки убивали или калечили мужчин с такой изощрённой жестокостью, что… – он не договорил, с опаской посмотрев на Рудольфа. Тот смотрел в перспективу улицы, щурился от ветра и как будто не слушал, уйдя в свои раздумья.
– Что без причиндалов драгоценных оставались жизнь свою влачить… – Чапос замолчал.
– Что же тебя-то не утопили в той самой перламутровой ёмкости для купания? – продолжил за него Рудольф, – А вдруг такая возможность и представится? Девушки бывают порой и сильные. Даст тебе по черепу заранее заготовленным булыжником, а потом скажет, что ты поскользнулся, ударился затылком и захлебнулся.
– Со мной такого не произойдёт. Я всегда учитываю, какая добровольно ко мне льнёт и ищет в моём лице главное для всякой из них, – мужскую силу и заботу. Никакого насилия, только совокупность взаимных желаний. Её желание моей благосклонности и защиты, и моё желание – достичь краткого забвения всего. Потому что моя благосклонность – это улыбка Надмирного Света для неё…
Отвратное мурло, кем он и являлся, вызвало желание его уничтожить. И поражала собственная покорность подставлять под терзания свои уши и душу. Бяка из подлинной уже преисподней отлично соображал, что упражняется в глумлении, но вот почему он обнаглел? Раньше же такого соскальзывания в чавкающую мерзость никогда не было. Может, у Чапоса в голове что-то сгнило?
– Не смеши, «Надмирный Свет»! Глиняный Ивашка из не промешанной глины, выпершийся из тёмных нижних пластов наружу. Не знаю, сколько там у тебя комнат для омовений, как ты говоришь, но ты по-прежнему воняешь падалью. Почему ни одна из твоих подневольных утех не убила тебя? Чего им терять? Если так и так – пустыня.
– «И – вашка»? Что за словечко вы произнесли? Растолкуйте. А меня уже так называла одна женщина – «глиняным горшком с прогорклой кашей вместо мозгов». И обрубком гигантского червя меня называл один тип, а если знать, кем он мне приходится, можно и повеселиться, да мне не хочется. За убийство же не пустыня, а казнь светит такой вот милашке. Да и откуда им взять человеческое достоинство, если они не имели его изначально? Пустыня всё же шанс, хотя шанс и на краю преисподней. Например, моя мать родилась в зоне пустынь, а сподобилась родить меня от аристократа. Хотел бы я знать, где она и как выглядит. Думаю, она была красива. А его знать не хотел и не хочу. Придёт время, я буду его проводником туда, откуда он вызвал меня без моего согласия. В бездну.
– Глиняный Ивашка – это ты. «Нос крючком, голова торчком, а живот – ящичком». Сказка такая есть про ожившее глиняное чудовище. Он поглощал всё и всех, кого встречал на своём пути.
– Такой страшной сказкой не только и детей испугаешь, – заметил Чапос. – Нельзя детей пугать. Они очень уж впечатлительные.
– Добряк ты, оказывается, продавец юных тел и поглотитель чужих жизней, – удивился его замечанию Рудольф. – А меня в детстве моя добрая бабушка пугала такой сказочкой, рассказанной на ночь. Но если разобраться, то, как любая сказка она имеет глубокий метафизический смысл. И напрасно её рассказывают детям, я в детстве её боялся. Ненасытное бездуховное чрево, набитое под завязку и без смысла, обречённое так или иначе рассыпаться на глиняные черепки от удара сверху, заметь, – с горы. И хочу тебя разочаровать по поводу твоего мнения о собственной матери. Твоя мать была потомком людей другого фенотипа, внешне отличного от насельников Паралеи. Вряд ли она вписывалась в общепринятые каноны красоты.
– Хотите сказать, что я урод в уродливую мать?
– Я не считаю тебя внешним уродом. По мне так ты, глаз не оторвать. Необычный ты. А жители Паралеи ценят тонкокостных людей и склоны к излишней стандартизации. Но если бездельникам из лазоревых рощ можно быть воздушными духами, то скажи, как, обладая комплекцией эльфа, рубить породу в каменоломнях, ворочать тяжести и обрабатывать поля для выращивания хлеба и прочего? Если бы ты жил, как когда-то среди тружеников, цены бы тебе не было. Но ты же лезешь из своей толстой и бугристой шкуры вон в надежде стать радужным и порхающим аристократом. Зачем тебе это?
– Зачем? А затем, что я по крови своей наследственный аристократ! Отец мой старинного рода выкидыш, в Коллегии Управителей сидит, тварь породистая! И хоть что бы кинул мне от своего изобилия! Разве что кулачищами меня когда-то угостил от всей души… Опять же, в их среде полно приёмышей, простецкой природной выпечки, а кичащихся своей знатностью. Что же вам известно о той расе, что в рассеянном состоянии живёт среди просторов континента?
– Когда-то они во множестве населяли страну у океана, но сгинули по своей собственной вине, рассыпались на атомы, слишком были агрессивны. Обладая страшным оружием, назначившие себя элитой безумцы не справились с собственной хищной составляющей, погасившей их инстинкт выживания, потому что об уме в такой ситуации и речи быть не может. Отдельные экземпляры остались. Кто успел хорошо спрятаться.
– О моей матери что вам известно?
– Твою мать ребёнком привезли в Паралею, и она, когда подросла, работала чернорабочей в садах привилегированных сословий, где копала землю, сажала цветы, убирала плоды. Аристократы ценят красоту во всём, но ты же знаешь, что эту красоту создают не их руки. А однажды кто-то и приголубил нестандартную девушку в райских кущах просто из любви к экзотике, или она попалась тому, кто не успел донести своё «высокое устремление» низа туда, куда положено и всё пролил по дороге в случайно встреченное вместилище – в твою родительницу. Думаю, что последнее ближе к истине. И твоё «не знающее устали» то самое досталось тебе по наследству от аристократического маньяка. Вряд ли она сама к тому стремилась. Но как узнаешь? Так что она живёт где-то, тихо работая на сельских полях в далёкой провинции. Ведь она совсем ещё не старая. Что же касаемо твоего отца, об этом осведомитель мне ничего не сообщил ввиду засекреченности информации о лице, занимающем очень уж высокое положение. Поэтому тебе и сходит с рук то, что никогда не прощают другим преступникам. Ты же убивал людей в своём изнаночном уголовном клоповнике. Почему тебя не только не казнили, но и в тюрьме не держали больше месяца никогда?
Чапос ничем не выразил своего удивления или волнения, или их и не было. Какое-то время он обдумывал услышанное, презрительно щеря зубы и раздувая ноздри. Кому предназначалось презрение, развратному отцу – маньяку, бедной трудовой матери, или всему неправедному миру Паралеи, неизвестно.
– Вам хочется думать, что тот, кто излил семя в мою мать, просто проходил мимо, когда она, на свою беду, слишком низко нагнулась для прополки цветников? Вы хотите мне внушить, что я изделие подлого насильника? От того мне и не дано внутренней гармонии, что моя мать не хотела меня никогда и даже не видела лица того, кто её сшиб сзади, окунул лицом в чёрную почву и предал поруганию? Теперь ничего уже не важно, но вполне себе символично. Жизнь любит подобную глумливую символику. Я всю жизнь так и сижу по самые ноздри в этой унавоженной смрадной почве. Но вот ведь шутка Судьбы, – и я плод любви. А раз так, то меня всегда любят женщины. Только в тех, кого зачали по любви, вложен любовный магнит.
– Если так, если в тебе таится ценное, пусть и не проросшее зерно таланта, чего ты выбрал столь зловредный промысел?
– Не всякому любимцу Судьбы охота лезть в грязь там, где нет обходных путей или они слишком длинные. Поэтому на меня, приспособленного к грязи с детства, большой спрос среди высокородных чистюль. А ведь я им ни в чём не уступаю, а то и превосхожу намного. И тут дело не в моём высокородном ваятеле, не в нём одном. Моя мать тоже щедро снабдила меня своим строительным материалом. Вот и вышел я редкой диковиной из её причинного места…
Он гримасничал, как будто глотал лимон, хотя их тут не произрастало, – Как же я ненавижу это самое место, куда вынужден столь часто наведываться и сам. Природа такова, что её не всегда и переборешь. Она не всегда зовёт наш ум на собственные гулянки. Помнится, вы тоже немало заплатили мне за то, чтобы я покончил с теми, кто едва не утопили Гелию в придорожной канаве. Не было такого? Непонятно, конечно, зачем так поступили. В смысле, до конца не добили…
– Ты же испугался тех бандитов. Оплату не взял, поскольку жизнь тебе была дороже. Знал, что прочие из числа их коллег тебя искалечили бы в отместку.
Чапос отрицательно покачал головой, ухмыляясь, – Не посмел бы никто и тронуть!
– Чего ж тогда не исполнил заказ? – вяло поинтересовался Рудольф, давно уж утратив интерес к той мерзкой истории.
– Любопытно стало, чем вы лично ответите за то нападение? Когда я лишь притворился беспомощным…
– Догадался, зачем я притащил тебя на то место, где и расправился с той нечистью?
– Догадался, – ответил Чапос без притворства. – Дали мне понять свою силу…
– Нет. Хотел и тебя присоединить к ним, чтобы сподручнее было вам втроём искать пути в Надмирные селения. Но потом жалко тебя стало. Гнев сошёл, и я понял, твоя-то вина в чём? В трусости если. Можешь теперь оправдываться, силён, мол, отважен, решил эксперимент надо мной затеять. Не так это, падаль! Ты вовсе не был уверен, что твой папаша тебе защита. Он знать тебя не хотел и не хочет!
Чапос не подал и вида, как задевают его упоминания о равнодушии папаши по имени Ал-Физ. Или давно уж смирился с этим непризнанием, – Дела ушедшие, а всё же, томят меня нерешённые загадки. Не раскроете ли секрет, кто после всего Гелию исцелил? Ведь она была в таком состоянии, что шансов выжить почти и не имелось. А она после того нападения вскоре опять появилась вся из себя как новенькая?
– Не лезь туда, куда тебе и незачем. Не грузи свою голову тем аспектом бытия, куда тебе по любому не попасть. Займись лучше собственным преобразованием из пресмыкающейся в грязи твари в мыслящее существо.
– Не могу я один вычистить всю ту глубочайшую грязищу, в которой и сам живу. Как и сказал, по самые ноздри плаваю в этом.
– Так вылезай оттуда! Кто тому мешает?
Чапосу не понравился его совет, и он совершил разворот от себя к Гелии, – Говорил я вам, не пускайте вы Гелию в аристократические увеселительные заведения. Не давайте ей такой свободы. Там она и воспалила к себе чью-то властную похоть. А как отказала хозяину жизни, то и получила палками по рёбрам от его жестокого холуя. Но вы ж до властного гада не смогли добраться, а испепелили наёмников. Сказать вам его имя хотя бы и теперь? Когда прошли годы…
– Когда и было, – всё так же вяло отозвался Рудольф. – К чему мне имя, если уничтожать надо всю вашу властную касту, если по справедливости…
– Так и уничтожьте! Уничтожьте, как смогли испепелить тех, кто исполнял волю одного из вожаков Паралеи.
– Я тебе кто? Чистильщик разве? Я тут не ради смертельных побоищ. Я всего лишь отомстил подонкам, избившим мою женщину. Мою!
– Месть вещь правильная. Только причём же тут вселенская справедливость? И ругаетесь вы из-за того, чтобы скрыть от самого себя, как тянет вас всё низкое. Во мне же концентрация этого животного и раскалённого субстрата такова, что вы от духа его буквально пьянеете. Но вы думаете, что вы-то приличный мальчик, и наслаждаетесь контрастом, воображая, что я как чёрный фон способствую более сильному проявлению вашей светлости. Добавлю, что мнимой, – Чапос перешёл на ты. Что всегда делал лишь при полной откровенности. – Загадка для меня, почему ты лишён такого добра, каким мир этот наполнен до излишества? Женщин имею в виду. Способов их добычи существует множество, даже нищие такими удовольствиями не обделены. Надоела избыточно сладкая и разукрашенная аристократка? Так подбери себе попроще, хоть и эту из дома яств служебную деву. Я и сам люблю иногда для полноты ощущений, что погрубее отведать, раскрепоститься, так сказать. Чтобы не жалко потом было…
– Сегодня ты точно напрашиваешься своим рылом на конкретный кулак, – ответил Рудольф, предельно устав от этой гнусной горы, извергающей смрадную грязь. – Твой аристократический папаша, видимо, очень умён, раз с первого взгляда опознал в тебе свою личную неудачу, отчего и рассвирепел на тебя. Избил и не признал.
– Он всего лишь исполнил приказ вышестоящего. Потом освободил меня из подземного узилища и дал мне денег. Хромоногий Реги-Сэнт, на ту пору бывший Главой Департамента Безопасности, приказал меня умертвить как ненужного свидетеля…
– И ты взял? За избиение себя и того человека, кто заменял тебе отца?
– Дела давние, и мне горестно к ним прикасаться. У вас же лишь сиюминутное любопытство… – в голосе Чапоса звякнула нотка мольбы.
– Не будь ты для меня аттракционом развлечения, стал бы я терять на тебя своё время, – ничуть не растрогался Рудольф.
– Ты всего лишь мне завидуешь, – Чапос перешёл на равную форму общения, еле подавляя раздражение, – А уж знал бы ты, как я тебе завидую! Иной раз изведусь весь от лютой этой зависти и неразрешимых мыслей о тебе. Твоя сила закована в непонятные мне ограничения. Твоя красота никак не используется, как и ум в полную его меру, а ты хотел бы такой же вседозволенности тут, как и я. Хотел бы вкусить и от пиров, и от сладостных забав на полную свою мощь, что преет в тебе невостребованной также.
– Это ты весь сопрел, сидя в своей навозной куче, а я-то ослепительно чист, поскольку живу в непредставимой для тебя чистоте во всех смыслах.
– А не можешь ничего! Живёшь серо, можно сказать, убого выглядишь по своему оформлению, женщин лапаешь лишь мысленно, раздевая их только глазами, поскольку твоя швея не дала тебе желаемого, как я понял. И я не удивлён. После той роскоши, в каковой она нежилась у своего отчима-мужа, что ты можешь ей предложить? Ты даже от тягот труда не в состоянии её освободить! Нет у тебя тут никакого видимого богатства. Даже заработанные в этом «Лучшем городе континента» деньги ты тратить с умом не умеешь! И почему-то думаю, что и там, внизу, та же скудость у тебя. Запрещает-то тебе всю лакомую полноту бытия вкусить, кто?
Рудольф молчал, оглушённый его дичайшим и пафосным обличением. Видя, что реакция со стороны Рудольфа запаздывает, Чапос тоже примолкнул. Рудольф собрался уходить, так и не сказав внятно, нужна ему женщина или нет?
А Чапос уже настроился ошкурить этого придурка, оплачивающего то, что можно взять бесплатно на всяком перекрёстке с его-то возможностями! Чтобы не дать уйти возможному ближайшему уже прибытку, он затеял разговор на тему, всегда заманчивую для странного оборотня, – Не будем уже о женщинах. Не та они тема, чтобы тратить на это столь редкие часы досуга. Давайте уж договорим о красноволосой расе и о повсеместном её распространении на континенте в прошлые времена. А мне, как понимаете, эта тема особенно любопытна. Они не были уродами, тут вы правы. А кто так считает, имеет ограниченное понимание в отношении природного богатства этого мира. Зауженное восприятие, так сказать, как у насекомых. Женщины той расы, которых мне приходилось встречать, поражали своей яркой и энергичной красотой, силой чувств и одновременно тонкой восприимчивостью. Те люди были ничуть не менее, а более развиты, нежели люди нынешние – люди всеобщей серости и тусклой подражательности. Их цивилизация вторична по отношению к погибшей, потому она и затухает, что погибли её создатели. Только те, кто создает цивилизацию, способен поддерживать её устойчивость, а устойчивость всегда в развитии, а не в застое. Виснэй Роэл знал, о чём он говорил. Он обладал огромной коллекцией артефактов, но все его труды уничтожили, как и саму коллекцию похитили после того, как самого его убили. Уверяю вас, моя мать была красотка, а папаша, пусть и не внешне, а по качествам своим урод. Что он и подтвердил, шлёпнув на моё лицо свою нестираемую аристократическую печать. Все его запрятанные изъяны в моём случае и вылезли наружу!
Как и предвидел Чапос, Рудольф клюнул на эту тему, – Откуда же такая уверенность, если ты подкидыш в чужую семью? – спросил он заинтересованно.
– Ха! – довольно откликнулся Чапос, – как любите вы темы отвлечённые! Почему? Если от них прибытка вам никакого? Вы удивитесь, но я знаю имя того, кто и зачал меня ради такой вот неласковой доли. А ведь и в моменты, предшествующие зачатию, мужчина обязан подумать о том, какой щедростью будет способен он одарить своё творение… ведь не дикий же зверь во время дикого гона, в самом деле? Но как подумаешь, тут мы от зверья-то и неотличимы порой. Только приспособились как-то свой верхний ум от нижнего чётко отграничить. Или сама Мать Вода со своим муженьком-исполином подземным нас таковыми сотворила, поскольку блуд он часто и поспешен, и неосмотрителен. А Надмирный-то Отец всего лишь нам отчим милосердный. Придёт время, и я уничтожу этого аристократического блудника. Все свои недостатки мне передал, а своего аристократического блеска и прочих благ лишил. Обязательно уничтожу, ещё тогда слово себе дал, как кровью харкал от его щедрых оплеух… – Чапос выставил вперёд свой чудовищный кулак, – От него такой вот кулак мне и достался. Силён, умён, богат, а сердце-то его булыжника мертвее. Наслышан я, что многих он увечил, когда его низовой работой грузили вышестоящие. Теперь-то он других для такой деятельности нанимает. Вышибу его вон из этого мира, куда он меня вызвал из мира иного! Тогда, когда сочту нужным. А вы перестаньте воображать, что вы тут хоть кому защита. Никому вы тут не защита. Даже своей Гелии не были…