Химеры картинной галереи

Все персонажи и события романа вымышлены, любые совпадения случайны.

© Князева А., 2019

Пролог
1863 год

Москва, Замоскворечье

Дочь замоскворецкого промышленника, миллионера Семена Порфирьевича Зотова готовилась к выходу в свет, который должен был состояться на балу во дворце княгини Закревской.

Сезон балов в Москве начинался задолго до Рождества и заканчивался в последний день Масленицы. Открывался он пышным дворянским балом в Благородном собрании. Далее череда балов гремела по всей Москве: по дворцам и частным особнякам на Тверской, Пречистенке и в Замоскворечье. Сюда слетались аристократы, небогатое провинциальное дворянство и блестящая гвардейская молодежь из Санкт-Петербурга.

В светском обществе московские балы прозвали «ярмарками невест», потому что они служили местом отыскания выгодной партии. Любого кавалера, пригласившего девицу на танец, родители барышни рассматривали как потенциального жениха: тут же выясняли, кто таков, размер состояния, знатность семьи и наличие скандального шлейфа.

Второе приглашение обязывало «танцора»^[1] к представлению родителям. Третий, тем более четвертый танец с одной и той же дамой свидетельствовал о серьезных намерениях и предполагал два исхода: сватовство с последующей женитьбой или поединок с членом семейства девушки.

На первых в сезоне балах набиралось до трех тысяч человек. Но случалось и больше, все зависело от величины бальной залы дома хозяев. Зала княгини Закревской вмещала до пяти тысяч человек и была построена в виде павильона в саду, позади дворца, с которым соединялась короткой, но торжественной галереей. Возникшие при этом неудобства (буфет остался в старой части дворца) ничуть не волновали княгиню. Ей льстило, что она владела едва ли не самой значительной бальной залой в Москве.

Шестнадцатилетняя Агриппина Зотова, или Грушенька, как ее называли домашние, к тому времени окончила гимназический курс и до этого танцевала только на детских балах. Вместе с превосходным приданым она получила от родителей хорошее воспитание, манеры, скромную грацию и миловидное личико.

Все это предопределяло ее судьбу – безбедное житье за мужем, имеющим хорошую репутацию и верный капитал, равный по величине капиталу ее родителя.

Калерия Федоровна, жена Зотова – вялая, безынициативная особа, имела дурной вкус и одевалась не лучше иной купчихи или жены мещанина. Зная это, Семен Порфирьевич сам приказал найти для дочери лучшую портниху в Москве или, если таковая не сыщется, привезти столичную из Санкт-Петербурга. Однако таковая нашлась и в Москве: одеться в мастерской у мадам Менагуа было не менее престижно, чем выписать наряд из Парижа. Лучшая портниха из мастерской Менагуа вместе с четырьмя подмастерьями на время переехала с Кузнецкого Моста в замоскворецкий особняк Зотова, где за три недели пошила для Грушеньки три превосходных бальных туалета в светлых тонах.

Для своего первого бала Грушенька выбрала простое воздушное платье из белого муслина с газовым подбором на юбке, розетками, кружевом и нежной вышивкой по линии декольте. Букетик у корсажа дополнили цветы в волосах и черная бархотка на девичьей шейке.

Атласные туфельки, корсаж и перчатки доставили из Парижа. Мантилью для выезда выбрал сам Семен Порфирьевич в знаменитом на всю Москву Сущевском товарном депо мадам Белкиной. Вручив дочери меховую мантилью в день бала, он так же надел на ее ручку браслет с пятью большими сапфирами и чистейшей воды бриллиантом.

– Красавица… – прошептала Калерия Федоровна, глядя на Грушеньку.

– Собиралась бы ты сама, матушка. Нешто не поспеешь. Скоро уж ехать. – Семен Порфирьевич достал папироску и вышел из комнаты.

Спускаясь по широкой лестнице, он закурил.

Задрав голову, с нижнего этажа к нему обратился швейцар:

– Вас тут спрашивают, барин.

– Кто? – справился Зотов.

Дождавшись, когда Семен Порфирьевич спустится, швейцар, ответил:

– Художник Сомов…

– Я же приказал его не пускать! – воскликнул Зотов и грозно поглядел на швейцара.

– Без спросу вошел, ей богу! Я только открыл дверь, тут же – шасть!

– Где он?!

– В сенях. Дале я не впустил.

Семен Порфирьевич направился к двери с узорчатыми стеклами и, распахнув ее, увидел широкоплечего молодого человека с русой вьющейся бородой.

– Я просил вас никогда не являться в мой дом! – Он оглядел Сомова неодобрительным взглядом: – Для честного человека это достаточный повод.

– Кажется, я не делал вам зла, – сказал Сомов. – Что касается чести – вы заплатили мне деньги, но портрет еще не закончен.

– Аванс оставьте себе! Портрет мне больше не нужен!

– Считаю своим долгом его закончить.

– Не трудитесь, – холодно заметил Семен Порфирьевич. – Другой долг – отцовский – предписывает мне избавить дочь от вашего общества. Остается только догадываться, что приводит людей к столь безнравственным и непотребным поступкам!

– Я не делал вам зла, – уверенно повторил Сомов.

– Вы совершили куда худший поступок! Воспользовались отцовским доверием и влюбили в себя Грушеньку.

– Я пришел попросить руки вашей дочери.

– Вон из моего дома! – Зотов схватил художника за грудки и толкнул его к выходу.

С лестницы послышался плачущий голос Грушеньки:

– Папенька! Оставьте его! Оставьте!

Зотов обернулся:

– Немедленно возвращайся наверх!

– Это гадко!

– Немедленно!! – Семен Порфирьевич повысил голос и призвал на помощь швейцара: – Степан!

Оставив Сомова швейцару, рассерженный родитель схватил Грушеньку за руку и потащил вверх по лестнице.

Подчинившись отцу, она не отрывала от Сомова влажного, заплаканного взгляда, покуда швейцар не вытолкал его на улицу и не захлопнул за ним дверь.

Глава 1
Наше время

Москва, Замоскворечье

Ателье Надежды Раух

В пятницу рабочий день в ателье закончился раньше обычного, примерки состоялись, и портных отпустили домой. В течение последующего часа фойе и гостиная приобрели сугубо праздничный вид. Официанты сервировали фуршет. Флорист принес большую вазу с лиловыми гиацинтами, синеголовником и белым морозником.

Увидев его, Надежда Раух замахала руками:

– Поставьте ее на пол!

– Но вы хотели на жирдоньерку^[2], – напомнил флорист.

– Я передумала. С жирдоньерки ее могут уронить во время приема.

– А если задвинуть в угол?

– Попробуйте…

Флорист перетащил жирдоньерку в угол и установил на нее вазу.

– Спасибо, так хорошо, – согласилась Надежда. – Уверены, что букет – сугубо мужской?

– Абсолютно.

В гостиную вошла мать Надежды. Ираида Самсоновна решала в ателье все жизненно важные вопросы. Оглядев помещение и мужские манекены в строгих костюмах, она удовлетворенно кивнула:

– Настоящий английский клуб.

– Я в ужасе. – Надежда опустилась на диван.

– Что случилось?

– Кажется, мы совершаем ошибку.

– Поздно сомневаться. – Ираида Самсоновна присела рядом дочерью. – Через полтора часа здесь соберутся гости.

– Я никогда не шила мужских костюмов.

– На тебя работает лучший мужской закройщик Москвы. И, что немаловажно, Тищенко пришел со своей клиентурой.

– Вопрос конфиденциальности – вот что меня беспокоит. – Надежда неуверенно взглянула на мать.

– У нас прекрасная мужская гостиная с примерочной комнатой.

– Она еще не готова.

– Дизайнер обещал закончить интерьер в ближайшее время. А до тех пор обойдемся дамской гостиной – здесь две примерочные комнаты. Одну займем под мужскую. Я умею составлять график примерок и позабочусь, чтобы клиенты не встречались друг с другом.

– Надеюсь, что прием пройдет хорошо.

– У нас только одна задача: привязать клиентов Тищенко к новому месту. Впрочем, куда они денутся. Где еще найдут такого закройщика?

– В Москве повсюду шьют биспоуки^[3].

– Шьют, – согласилась Ираида Самсоновна. – Но Тищенко в Москве только один. Его клиенты – первые лица страны.

– Были… – уточнила Надежда.

Ираида Самсоновна закончила препирательства:

– И это – к счастью для нас!

– Жаль, что рядом нет Льва.

– Его никогда нет. По крайней мере, с тех пор, как он вернулся на эту работу. Я не понимаю таких отношений.

– Мама! – запротестовала Надежда.

Но Ираида Самсоновна только повысила голос:

– Не понимаю и никогда не пойму! Вы даже не живете вместе.

– Чтобы любить друг друга, необязательно жить в одной квартире.

– Только не говори, что тебе это нравится.

– Я не говорю.

– Послушай… – Ираида Самсоновна замялась, решая, стоит ли говорить, но все же продолжила: – Кажется, наши закройщики не ладят друг с другом.

– Что им делить? – удивилась Надежда. – Соколов – дамский закройщик, Тищенко кроит для мужчин.

– Валентин Михайлович ревнует нас к Тищенко.

– Как глупо…

– Ему кажется, что с приходом Тищенко он оказался на вторых ролях.

– Нужно поговорить с Валентином Михайловичем и объяснить ему, что это не так.

– Я поговорю, – Ираида Самсоновна взглянула на часы, после чего спросила официанта:

– Все готово? Скоро придут гости.

– Осталось откупорить бутылки с вином, – ответил он.

– С этим не торопитесь, – Ираида Самсоновна встала с дивана, сказав дочери: – Тебе пора надеть вечернее платье.

– Послушай, мама, – Надежда тоже поднялась и подошла к простенку между окнами, где висела большая картина. – Мне кажется, ее нужно снять.

– Зачем? – удивилась Ираида Самсоновна.

– Она слишком женская.

– Кому помешает картина с девушкой в бальном платье? Могу тебя заверить: большинство мужчин придут сюда с дамами, – Ираида Самсоновна замолчала, прислушавшись. – Кажется, уже кто-то явился…

Она вышла в фойе и вскоре вернулась с немолодым поджарым мужчиной, на груди которого висел фотоаппарат. В руках он держал треногу.

– Наденька, хочу тебя познакомить с моим старинным знакомым. Власов Григорий… – Ираида Самсоновна запнулась и, рассмеявшись, закончила: – Никогда не знала твоего отчества, Гришенька.

Он подсказал:

– Александрович.

– Большинство моих фотографий, которые висят на стенах ателье, сделал Григорий Александрович.

– Мы с вашей мамой работали в Доме моделей на Кузнецком Мосту, – сказал Власов. – В свое время она была выдающейся манекенщицей. Ее хотели все модные журналы, буквально рвали на части.

– Знаю, – Надежда протянула руку. – В некотором роде я – лицо пострадавшее.

Григорий Александрович приложился к ее ручке губами:

– Понимаю. Мои дети видели меня так же редко, как вы – свою мать.

– Специфика работы, – Ираида Самсоновна постаралась сгладить неловкость. – Ночь-полночь – а у нас примерки или фотосессия для журнала. Однако несмотря ни на что, времена были чудесными. Теперь Григорий Александрович работает фоторепортером в журнале «Светская жизнь».

– Спасибо за приглашение, – вставил он. – Мне крайне нужен репортаж о мужской моде.

– В таком случае наши интересы совпали, – сказала Надежда. – Прошу прощения, сейчас я должна уйти. Увидимся позже.

К гостям Надежда вышла в черном атласном платье с глубоким декольте на спине, прикрытом тонким гипюром. По гипюру пролегала застежка на тридцати пуговках с воздушными петлями. Чтобы их застегнуть, Надежда специально пригласила в свой кабинет администратора Викторию, и на это у них ушло пятнадцать минут. Из украшений она выбрала бриллиантовые серьги, подаренные когда-то бывшим любовником Марком Фридмановичем. Он, кстати, тоже был на приеме.

История возвращения Марка в жизнь и дела Надежды Раух была связана с ее неудачной попыткой усыновления ребенка. Фридманович, как адвокат, сделал все, что смог, и, несмотря на неудачу, сумел сохранить расположение бывшей любовницы. Не далее как вчера Марк позвонил и напросился на прием. Надежда пригласила его и теперь хотела знать, для чего.

По неширокой витой лестнице она спустилась в гостиную, которую к тому времени уже заполнили нарядные гости: дамы в коктейльных платьях и мужчины – по большей части в смокингах. Их голоса сливались в монотонный гул, похожий на жужжание пчел.

Пятидесятилетний здоровяк закройщик Анастас Зинонович Тищенко стоял в центре гостиной в кругу солидных мужчин. На нем был идеально сшитый смокинг, жилет на трех пуговицах и белая бабочка, что значительно превосходило заявленный дресс-код вечеринки. Заметив Надежду, Тищенко представил ее собеседникам:

– Надежда Алексеевна Раух, дизайнер и хозяйка ателье. Весьма счастлив трудиться под ее руководством.

Надежда протянула руку первому из мужчин, невысокому плотному человеку с внимательным взглядом.

– Антон Геннадьевич Шимаханский, – сказал он и едва пожал ее пальцы. – Спасибо, что приютили Анастаса Зеноновича. В моем возрасте смена портного равносильна инфаркту.

– Антон Геннадьевич известный коллекционер и знаток искусств, – отрекомендовал его Тищенко.

– Приятно познакомиться, – проговорила Надежда и перевела взгляд на сорокалетнего мужчину в очках. Тот наклонил голову:

– Вадим Воронович. Всего лишь помощник этого господина, – он указал глазами на Шимаханского.

– Не прибедняйся, Вадим, – заметил тот. – У тебя хватает денег, чтобы заказать костюм у Анастаса Зеноновича.

– Руслан Акчурин, – представился третий – черноволосый мужчина с большими залысинами. – Юридическое агентство «Акчурин и сын». К вашим услугам…

Надежда покачала головой.

– У меня есть адвокат, – заметив среди гостей Фридмановича, она поманила его рукой. – Марк, иди сюда, к нам!

Он словно ждал, когда его позовут, немедленно подошел и поочередно пожал руки мужчинам:

– Добрый вечер… Очень приятно… Марк Фридманович.

– Мы с вами знакомы, – сказал Акчурин. – Единожды скрещивали шпаги в суде. – Он оценивающе-холодно оглядел Надежду. – Ваш адвокат? Поздравляю! Дельный молодой человек.

Будучи ровесником Фридмановича, Акчурин назвал его молодым человеком. Вероятно, этим он хотел выказать свое превосходство.

– Позвольте… – Власов нацелился на них объективом и, отступив на пару шагов, несколько раз щелкнул затвором фотоаппарата.

Анастас Зенонович обошел с Надеждой гостиную, представляя ее своим клиентам. Надежда улыбалась и благосклонно кивала каждому, но мало кого запомнила. Вернувшись к небольшому кружку мужчин, с которых все началось, она взяла под руку Фридмановича:

– Простите, мы отойдем.

У фуршетного стола он нетерпеливо спросил:

– Чего ты хотела?

– Всего лишь уйти, а тут и ты под руку подвернулся.

– Злая ирония судьбы… – Фридманович взял со стола бокал с шампанским и выпил. – Мне нужно переговорить с тем, что постарше.

– С Шимаханским, – подсказала она.

– Откуда ты его знаешь? – В голосе Фридмановича послышались ревнивые нотки.

– Брось, Марк. На меня это давно не действует, – усмехнулась Надежда, но все же ответила: – Мы познакомились с Шимаханским двадцать минут назад.

Оглядев гостей, Фридманович улыбнулся фотографу, тот сделал снимок, и он снова приложился к бокалу.

– Здесь собрались люди с возможностями.

– Большинства из них я даже не знаю. Это клиенты Тищенко, – Надежда подозвала Викторию и тихо спросила: – Не знаете, где Ираида Самсоновна?

– Она в закройной, – на лице Виктории возникло замешательство.

– Что-нибудь случилось? – поинтересовалась Надежда.

– Кажется, они там ругаются.

– С кем?

– С Валентином Михайловичем.

– Я скоро вернусь, – Надежда поставила бокал, пересекла фойе и свернула в коридор, ведущий к производственным помещениям. Дойдя до закройной, она взялась за дверную ручку, но ее рука тут же отдернулась.

Из-за двери послышался голос матери:

– Мы говорим на разных языках, Валентин Михайлович! Мужчина вашего возраста обязан знать, как сохранять лицо в любой ситуации. Никто не в силах сделать это за вас!

В ответ раздался сдержанный голос Соколова:

– Вы несправедливы ко мне, Ираида Самсоновна. Если мы не можем найти общий язык, мне лучше уволиться.

– Скатертью дорога! – Дверь с треском распахнулась, Надежда едва успела отскочить.

Догнав мать в коридоре, она спросила:

– И это называется решить вопрос с Соколовым?

– Оставь меня в покое! – Ираида Самсоновна вскинула руки, словно освобождаясь от ее назиданий.

– Как же ты не понимаешь… Он может уволиться. Мне нет дела до ваших личных отношений, но…

– Незаменимых людей нет! – прервала ее Ираида Самсоновна.

– Есть! – Надежда остановилась и повторила: – Есть! Валентин Михайлович – превосходный закройщик дамского платья. Другого такого нет.

– Не преувеличивай. – Ираида Самсоновна обняла дочь, потом, отстранившись, заметила: – Ты сегодня очень хорошо выглядишь.

– Пообещай, что вернешься в закройную и все исправишь.

– Сейчас? – Ираида Самсоновна манерно закатила глаза. – Только не это…

– Тогда я сама поговорю с Соколовым, и пусть тебе будет стыдно. Вместо того чтобы помогать, ты постоянно все портишь.

– Я порчу?

Сообразив, что переборщила, Надежда прижалась к матери:

– Прости, сорвалось. Сегодня у меня трудный день.

– Ну, хорошо, – Ираида Самсоновна заговорила низким, обиженным голосом: – Я пойду. Только предупреждаю: с моей стороны извинений не будет.

Надежда проводила мать взглядом и вышла в фойе. Там заметила, что дверь в мужскую гостиную приоткрыта, хотела захлопнуть ее, но услышала, что внутри кто-то есть, и вошла в темное помещение. В незаконченной гостиной повсюду громоздилась нераспакованная мебель. Мужской голос доносился из глубины, оттуда, где была мужская примерочная.

– Не хочу этого делать, – сказал мужчина. – Ничем хорошим это не кончится.

Пока Надежда шарила рукой в поисках выключателя, разговор продолжался:

– Вы обезумели… Вспомните, о чем мы договаривались… Нет. Он не переживет этого дня.

Надежда нащупала выключатель и зажгла свет. В глубине примерочной стоял высокий седовласый мужчина, одетый в элегантный темно-синий костюм. Он резко обернулся и бросил в трубку:

– Перезвоню.

– Что вы здесь делаете? – спросила Надежда.

– Говорю по телефону. В гостиной слишком многолюдно. Значит, вы и есть та самая Надежда Раух?

– Да, это я. – Она улыбнулась. – По вашему костюму вижу, что вы клиент Анастаса Зеноновича.

Мужчина широко улыбнулся и представился:

– Сергей Аполлинарьевич Козырев.

– Для телефонного разговора могу предложить свой кабинет. Там никого нет.

– Благодарю, не стоит. Я уже закончил, – Сергей Аполлинарьевич оглядел комнату: – Это примерочная?

– Она еще не готова, – Надежда вышла за дверь: – А здесь будет мужская гостиная. Специально для Тищенко мы выкупили соседнее помещение.

– И это очень разумно. Анастас Зенонович – та самая пресловутая курица, которая несет золотые яйца. Признаюсь, прежде чем явиться сюда, я справился о вас.

– И что же узнали? – поинтересовалась она.

– Вас превосходно характеризуют, – сказал Козырев. – Вы – талантливый модельер.

– Неужели?

– Оставьте это кокетство…

Беседуя, они вышли в фойе и двинулись туда, где в окружении клиентов стоял Тищенко. Краем глаза Надежда заметила, что в гостиной появились ее мать и Валентин Михайлович Соколов, высокий аристократичный мужчина с пышными, посеребренными сединой волосами.

– Позволите? – К Надежде подошел Шимаханский и, взяв ее под руку, подвел к простенку между окнами: – Откуда у вас эта картина?

– Ее купила моя мать.

– Где, если не секрет?

– Этого я не знаю, но могу спросить.

– Если не трудно…

Надежда оглянулась и увидела, что Ираида Самсоновна с кем-то беседует.

– Чуть позже… – сказала она и спросила: – Считаете, картина представляет какую-то ценность?

– Нет, не думаю. Однако очень милая композиция – полуфигурный портрет юной девушки на фоне идиллического пейзажа. Ее бальное платье похоже на подвенечное. Не находите? Навскидку – девятнадцатый век.

– Судя по корсету и юбке-колоколу – это не ампир. Значит, не начало и не конец девятнадцатого века, когда на смену кринолинам пришли турнюры и юбки по бедрам. Думаю, что портрет написан в пятидесятые годы девятнадцатого века.

– Приятно иметь дело с профессионалом, – сказал Шимаханский и, обернувшись, поискал кого-то глазами: – Анастас Зенонович обещал мне примерку костюма.

– Сегодня? – удивилась Надежда.

– Ближайшие дни у меня заняты, и, раз уж я здесь, лучше примерить костюм сейчас.

Надежда подозвала Викторию, велела проводить Шимаханского в мужскую примерочную и принести туда все, что он скажет.

Тем временем гости начали расходиться. Ушли Фридманович и Соколов. К одиннадцати часам в гостиной и в фойе остались несколько человек. Когда после примерки в гостиную вернулся Шимаханский, Воронович подал патрону пальто, они попрощались и вышли.

Проводив Анастаса Зеноновича и последних гостей, Ираида Самсоновна приказала официантам убрать фуршетные столы.

Надежда сняла туфли и устало полулегла на диван.

– Кажется, все прошло хорошо.

– Тищенко – вполне светский человек, – заметила Ираида Самсоновна.

– Что с Соколовым?

– Мы поговорили. Разговор был тяжелым, тем не менее он успокоился… – Ираида Самсоновна хотела продолжить, но ее прервал долгий звонок.

Мать и дочь тревожно переглянулись. Виктория побежала к двери. Спустя минуту в гостиной появились Воронович и дежурный охранник. Они внесли Шимаханского. Безвольно повиснув в чужих руках, он в такт шагам болтал головой.

– Ему стало плохо в машине! – крикнул Воронович. – Звоните в «Скорую»! Немедленно!

Надежда вскочила с дивана, туда положили Шимаханского. Он был бледен и чуть заметно дышал.

Набрав номер и дождавшись ответа, Ираида Самсоновна уточнила:

– Он – гипертоник?

Вадим Воронович вырвал у нее трубку:

– Мужчина, шестьдесят один год. Шимаханский Антон Геннадьевич. Сердечный приступ, возможно – инфаркт. Адрес? – Он сунул трубку Надежде: – Ваш адрес! Говорите!

Диспетчер приняла вызов и сообщила, что «Скорая» прибудет в течение десяти минут. Ираида Самсоновна и Надежда стянули с Шимаханского пальто, расслабили галстук и расстегнули воротник сорочки.

– Если он сердечник, в карманах есть нитроглицерин, – предположила Надежда.

– Ищите! – крикнул Воронович.

Надежда прошлась по карманам пиджака, проверила нагрудный, затем взялась за пальто.

– Здесь есть таблетки…

– Не сметь их давать! – крикнула Ираида Самсоновна и распорядилась: – Откройте окно!

Воронович бросился к окну и распахнул его настежь. Шимаханский тихо лежал на диване, его лицо все больше бледнело, грудь вздымалась все реже. Надежда нащупала на запястье пульс:

– Сердцебиение замедляется!

– Не паникуй! – Ираида Самсоновна выглянула в окно и радостно обернулась: – «Скорая» приехала!

Через минуту в гостиную вбежали двое мужчин в форменных костюмах. Один из них раскрыл чемодан, другой бросился к Шимаханскому, буквально разодрал на нем сорочку и приложил к груди головку фонендоскопа. Потом раздвинул пальцами веки, взглянул на зрачок и крикнул:

– Остановка сердца! Дефибриллятор! – Врач выпрямился, стянул с себя куртку и швырнул ее в сторону. – Помогите перенести его на пол!

Вадим Воронович ухватил патрона под мышки, врач взялся за ноги. Шимаханского перенесли на ковер.

– Теперь уходите!

Все, кто был в гостиной, вышли в фойе. Ираида Самсоновна велела охраннику прогнать официантов. Выполнив приказ, охранник вернулся, чтобы полюбопытствовать, однако Надежда сорвалась на него, крикнув:

– Уйдите!

Охранник сел на свое место и уткнулся взглядом в столешницу.

Минут через десять из гостиной вышли врачи. К ним кинулись с вопросами:

– Ну что?

– Как он?

– Жив?

Врач медленно покачал головой и опустил глаза:

– Все бесполезно. Он умер.