Последний поезд на Ки-Уэст

Моей семье, моим любимым…

Chanel Cleeton

THE LAST TRAIN TO KEY WEST

Copyright © 2020 by Chanel Cleeton

All rights reserved including the right of reproduction in whole or in part in any form.

This edition published by arrangement with Berkley, an imprint of Penguin Publishing Group, a division of Penguin Random House LLC.

© Бугрова Ю., перевод на русский язык, 2022

© Издание на русском языке. ООО «Издательство «Эксмо», 2022

Глава 1

Хелен.

Суббота, 31 августа 1935 года

Тысячу раз я представляла себе смерть мужа. Как правило, в этих грезах он гибнет в лодке: море волнуется, дует ветер, Том перевешивается через край, падает в воду, и его уносит сильным течением – голова мелькает в бирюзовом водовороте, лодка качается посреди океана, и вокруг нет ни души, и никто не придет на помощь.

Порой видение приходит ко мне, когда я занимаюсь домашними делами, скажем, развешиваю белье – белые простыни полощутся на ветру, и в воздухе пахнет щелоком, – или когда я жарю рыбу, которую Том ловит, выходя в море на «Хелен». С этим суденышком меня роднят два обстоятельства: имя и тот факт, что дни нашей славы давно миновали.

Бывает, эта греза приходит ко мне во сне, и, вздрогнув, я просыпаюсь, дышу тяжело и прерывисто, в унисон с храпящим рядом мужем, чья волосатая рука давит мне на поясницу, а смердящее джином дыхание обжигает шею.

Сегодня это сон, и, проснувшись, я не чувствую на себе тяжесть его руки: постель пустует, и только вмятина в матрасе на том месте, где лежал мой супруг.

Как я могла проспать?

Я быстро одеваюсь и бегу в ванную, надеясь за оставшееся время привести себя в порядок настолько, насколько это возможно. Именно утренние часы – время до того, как Том уходит в море, а солнце показывает свой лик, – определяют для нас дальнейшее течение дня. Если Том доволен, погода хорошая, рыбы много, а я все делаю как положено, то день будет сносным. Если Том недоволен…

К горлу подкатывает тошнота. Пульсирующая боль в животе отдает в спину, и я вжимаюсь в стену спальни. Малыш пихается, я провожу рукой вниз, чтобы почувствовать, как он шевелится. Последние несколько дней ребенок ведет себя активнее, вертится и пинается – прокладывает себе путь на белый свет, ведь срок уже не за горами.

Тошнота отступает, я выпрямляюсь, и боль проходит так же быстро, как и пришла.

Я выхожу из спальни в большую комнату – она же кухня и гостиная, – где за столом, задвинутым в угол, сидит Том.

Когда девять лет назад после свадьбы Том впервые привел меня сюда, дом казался идеальным местом для начала совместной жизни и создания семьи. Я до блеска оттерла каждый его уголок, и, несмотря на то что мебель была нам не по карману, я бродила по пляжам в поисках любопытных вещиц, брошенных на берегу лодочниками и контрабандистами, которые можно было бы использовать. Обеденный стол, над которым сейчас нависал Том, когда-то был ящиком, в котором, вероятно, во времена сухого закона перевозили контрабандный алкоголь.

Место, которое я когда-то прибирала с воодушевлением, окрыленная его возможностями, теперь выглядит как свидетельство краха, постигшего нас. Дом, с которым я связывала столько надежд, оказался еще одним обманутым ожиданием: в полу не хватает досок, снаружи облупилась краска, жилое пространство стало прибежищем всевозможных тварей и паразитов, которые забиваются во все щели, и единственным плюсом осталась близость к морю – до него метров пятнадцать, не больше.

Лодка Тома пришвартована в бухте неподалеку. Когда он в море, домик кажется уютным, надежно защищенным от внешнего мира зарослями мангровых деревьев. Когда он дома, это руки, смыкающиеся у меня на горле.

– Шторм идет, – раскатисто произносит Том, сидя ко мне спиной. Из-за ребенка моя походка стала тяжелее обычной и извещает о моем приближении прежде, чем я успеваю настроиться на контакт. Его стул стоит так, чтобы он мог обозревать с него океан за окном. Для рыбака погода – это все.

– На Багамах ливень, – добавляет он хриплым со сна голосом, в котором слышится та самая неописуемая интонация, которая все росла с годами нашего брака. – В конце концов он сюда доберется.

В Томе меня привлекла эта его любовь к морю – капли воды на коже, привкус соли на губах при поцелуях украдкой, ветер в волосах и, когда он уходил на лодке, – ощущение приключения. Тогда я была моложе: мне было всего пятнадцать, когда мы начали встречаться, шестнадцать – когда поженились, и меня привлекали, казалось, безобидные вещи – его большие ладони, мускулистые загорелые руки, широкие плечи, накачанные тасканием коробок и ящиков с сомнительным содержимым. Я думала, что с таким мужчиной буду в безопасности, но это оказалось еще одним обманутым ожиданием.

– Погода испортится? – спрашиваю я.

В нашем захолустье штормов хватает. Да, последнее время не случалось сильных гроз, но когда я была девочкой, по Ки-Уэст ударил страшный ураган. К счастью, обошлось без жертв, однако я до сих пор помню, как задувал ветер, а вода едва не поглотила дом моих родителей. Я была вне себя от ужаса.

– Да похоже, можно не беспокоиться, – отвечает Том. – Бюро погоды считает, как сказали по радио, что он пройдет мимо.

– Ты сегодня выходишь в море? – Я стараюсь говорить ровным голосом. Я уже уяснила, что настойчиво интересоваться тем, куда он пойдет и что будет делать, не стоит. В такие времена мужчина может решиться на что угодно, чтобы добыть пропитание.

Том утвердительно вздыхает.

Я прохожу к столешнице, стараясь ничего не задеть, но мое бедро врезается в плиту, и я спотыкаюсь о ящик со льдом на полу.

В тесном домишке и в тисках семейных уз приноравливаешься использовать физическое пространство в качестве своего рода защиты, обретаешь текучесть и пластичность, чтобы прогибаться под чужую волю. Но сейчас мое тело изменилось, живот раздулся, ноги стали неуклюжими, и мне пришлось заново осваивать искусство занимать как можно меньше места – для себя и ребенка. Когда вас двое, трудно действовать быстро.

Я ставлю перед Томом завтрак.

Он хватает меня за запястье, сжимая его так, чтобы я поморщилась, но не настолько сильно, чтобы упала на колени. Состояние дома – не единственный показатель характера наших взаимоотношений. У нашего брака есть и другие отметины.

– Зачем тебе знать, пойду ли я сегодня в море? – требовательно спрашивает он.

– Я… испугалась. Если погода плохая, это будет опасно.

Он сжимает сильнее, впиваясь ногтями мне в кожу.

– Хочешь сказать, я плохо знаю море? Да я рыбачил в этих водах еще мальчишкой.

Кровь пульсирует в запястье, кожу обжигает боль, колени подкашиваются под тяжестью живота и из-за стискивающих руку пальцев.

Я цепляюсь другой рукой за край стола, стараясь не упасть.

– Я знаю. Это из-за малыша. Срок подходит, я нервничаю. Извини…

Боль нарастает, я уже не нахожу слов – бормочу что-то несвязное, лишь бы он отпустил меня – нас, – чтобы это не переросло во что-то другое, более ужасное, чем синяки на запястье.

– Женщины, – бормочет себе под нос Том и разжимает руку.

Запястье пульсирует, а он переключает внимание на еду, которую я ему приготовила.

Он впивается зубами в маисовую лепешку, и его ярость мгновенно улетучивается.

Он быстро ест, а я, как обычно по утрам, вожусь на кухне и погружаюсь в привычную, как заношенное платье, грезу, но внешние шумы нарушают ее – скрежет вилки по тарелке, звук отодвигаемого стула, тяжелые шаги до двери, и вот я снова остаюсь одна в маленьком домике, стоящем на сваях.

* * *

Тяжело ступая по песчаной земле, я иду от дома к ресторану, где работаю официанткой, проходя мимо очереди мужчин, ищущих себе хоть какую-то подработку. Мне повезло, что во времена Великой депрессии у меня есть место у Руби – возможностей для трудоустройства очень мало, особенно для женщин. Но Руби верности не занимать, она поддерживала меня и в хорошие, и в трудные времена.

Будучи «самым южным городом», Ки-Уэст – самый крайний пункт следования, где вы еще можете ступить на землю Соединенных Штатов до того, как ваши ступни коснутся воды. Такая особенность положения привлекает самую разношерстную публику: бродяг, преступников, тех, кому нужно затеряться в толпе, и тех, кому хочется обрести родственную душу, словно здесь, на краю земли, все возможно – по крайней мере, для большинства из нас. Когда-то добраться сюда можно было только на лодке, а сейчас над морем проложена железная дорога, связывающая островки архипелага Флорида-Кис с материком и Майами, общей протяженностью двести сорок километров, которые поезд преодолевает за несколько часов. Когда десятилетия назад Генри Флаглер, при жизни считавшийся одним из самых богатых людей в стране, заявил о своем амбициозном намерении, его подняли на смех. Но Флаглер упорствовал – строительство началось и обеспечило работой коренных кончи вроде моего отца, а также людей, приезжавших на архипелаг в поисках заработка, которые голыми руками укладывали рельсы Морской железной дороги.

«Эта дорога – одно из величайших человеческих творений, – говаривал мой отец. – Ты только представь, каково это – лететь над океаном в такой большой махине».

Мне не хватало воображения.

Что за люди мечтали возводить дороги над океаном? И что за люди по ним ездили?

Папа говорил, что в мире есть два типа людей: те, кто строит своими руками, и те, кто пользуется результатами их труда. Но потом случилась Великая депрессия и всех уравняла.

Когда-то давно, до моего рождения, Ки-Уэст был самым большим и богатым городом во Флориде. Но еще до того, как остальная страна почувствовала на себе последствия биржевого краха 1929 года, штат переживал кризис. Деньги и кредиты таяли, урожай цитрусовых был под угрозой. Сейчас люди остались без работы, в голоде и отчаянии, город оказался банкротом, воцарилась неразбериха, тысячи и тысячи отправляются на север в надежде на лучшую жизнь.

Федеральное правительство оказывает помощь. К примеру, для строительства нового шоссе, соединяющего острова Грасси-Ки и Лоуэр-Мэткемб, к нам направили солдат Первой мировой войны. Думается мне, все это, конечно, лучше, чем ничего, но все еще недостаточно.

На пересечении Трумбо-роуд и Кэролайн-стрит почти каждый день вот уже на протяжении последних девяти лет я прохожу мимо вокзала, за которым располагаются новые доки. «Паромная компания восточного побережья Флориды» совершает ежедневные рейсы до Гаваны на Кубе и обратно. Вагоны загружают на судно и вместе с пассажирами переправляют по морю. Несколько дней железнодорожного путешествия и несколько часов морского осуществляют мечту Флаглера о том, чтобы соединить Нью-Йорк с Гаваной.

Знакомая потрепанная вывеска попадается на глаза, когда я добираюсь до автостоянки возле ресторана Руби.

Близость к вокзалу и паромной пристани манит приезжих, а местных привлекает возможность поглазеть на прибывших и наесться по сходной цене. У Руби все почти идеально, и это видно сразу – обстановка простая, а порции большие. Это такое место, где с порога ясно, куда ты попал, – тут хорошо кормят, а атмосфера – дело десятое.

До середины дня поток посетителей не ослабевает, я перемещаюсь между столиками, спина все время ноет, ребенок давит на позвоночник. Когда выдается свободная минутка, я стою в служебном помещении, привалившись спиной к стене, чтобы уменьшить давление. От запахов из кухни меня мутит, но главная проблема на этом сроке – снизить нагрузку на ноги, остальное почти неважно.

Громко звякает колокольчик – входная дверь с треском открывается, хлипкой деревянной конструкции не под силу тягаться со здоровенным мужиком, который держится за ручку. Головы поворачиваются, шум заглушает звуки кухни и голоса посетителей. Здоровяк, слегка покраснев, протискивается в дверь и аккуратно притворяет ее за собой.

Я наперед знаю, чей столик он займет. Последние несколько месяцев он регулярно объявляется в ресторане, правда, сидит в углу и держится особняком. Мне известно только то, что его зовут Джон, но и это он сообщил с большой неохотой.

– А вот и твой любимый посетитель, – подмигивает мне из кухни Руби, вытирая руки о фартук. Таких работодателей, как она и ее муж, еще поискать. Учитывая, какие сейчас трудные времена, они платят хорошо и имеют привычку присматривать за персоналом из кухни. Если посетитель ведет себя слишком развязно или буйно, Руби и Макс всегда готовы вмешаться. Общительной ее не назовешь, она предпочитает заниматься стряпней, а приветливость и услужливость оставлять официанткам, нам с Сэнди, однако за эти годы она стала мне больше чем просто начальником – пожалуй, ее можно назвать подругой.

– Должно быть, была получка – в эти выходные народ валом валит. Он, судя по виду, проголодался, – добавляет она.

– У него всегда голодный вид, – возражаю я, предпочитая не замечать веселых ноток в ее голосе и озорного блеска в глазах.

– А забавно, что он всегда ест здесь, – говорит, растягивая слова, Руби. – С чего бы это?

– Наверное, из-за лаймового пирога, – ровным тоном говорю я. – Все знают, что у тебя лучший лаймовый пирог в Ки-Уэст.

Лаймовый пирог популярен не только потому, что заведение Руби – лучшее в городе. Просто людям надо есть, и пирог – одно из самых дешевых блюд в меню.

– Не сомневаюсь, он здесь именно из-за лаймового пирога, – улыбается Руби.

Джон всегда ведет себя вежливо и немногословно, но по его виду сразу становится ясно, что он много чего повидал на своем веку и война для него далеко не окончена. У меня нет причин нервничать в его присутствии – он всегда оставляет на чай больше многих и никогда не дает поводов для беспокойства, но чем-то он так напоминает Тома, что у меня невольно перехватывает дыхание, когда я нахожусь рядом с ним.

Когда я ставлю заказ ему на стол, мне кажется, что на его месте сидит другой человек – такой же огромный и сильный, способный причинить боль, и я постоянно жду, когда его мясистая лапа схватит меня за запястье, опрокинет тарелку с едой, потому что она недостаточно горячая, швырнет ее в меня, потому что ему надоело изо дня в день есть одно и то же, а я знать не знаю, как тяжело ему приходится, каково бывает там, в море, и не ценю пропитание, которое он добывает для меня, когда у многих почти ничего нет, когда люди голодают, и как я могу быть такой неблагодарной, такой…

И тут до меня доходит, что я не в маленьком домике среди мангровых зарослей, где таятся всевозможные опасности, а в ресторанчике у Руби, и я снова обретаю дыхание.

– Ты в порядке? – спрашивает Руби.

Я вздрагиваю.

– Да.

– Если ты дохаживаешь последние дни и тебе тяжело обслуживать, мы поймем. Я могу больше помогать или, возможно, Макс подсобит.

Хорошо, что меня не уволили, когда живот стал заметен. Остаться без работы, особенно для женщины в моем положении, которую никто не наймет, – непозволительная роскошь.

– Все отлично, спасибо. Кроме того, что у нас нет денег.

Сейчас нам двоим едва хватает, и я как-то не подумала над тем, как мы будем выживать втроем. Но что толку беспокоиться? Сколько ни переживай, а жизнь идет своим чередом, и самонадеянно считать, что кому-нибудь есть дело до нашего мнения.

Я усталым шагом тащусь к столику пришедшего, по пути доливая кофе одному-двум клиентам, – по возможности оттягиваю встречу.

Снова подступает тошнота, и я пошатываюсь.

– Может, присядете?

Моему удивлению нет предела.

До сих пор, помимо имени, я слышала от Джона только детали заказа, точно Господь Бог выдал ему определенное количество слов на день и на момент посещения ресторана он уже потратил свою квоту.

Это крупный мужчина с толстой шеей, широкоплечий и очень-очень высокий. Тело выпирает из-под его поношенной белой рубашки и потрепанного комбинезона, столовые приборы в сравнении с большими руками кажутся крохотными, но его манеры за столом разительно контрастируют с грубоватой внешностью.

Для такого крупного мужчины у него на удивление мягкий голос и выговор четкий и чистый, как будто нездешний.

– Я в порядке, – отвечаю я, сразу отцепившись от стола. – Но спасибо.

Он снова краснеет и боком отодвигается от меня. Он появляется в ресторане по выходным, но я никогда не видела его в компании других бывших солдат, работающих на строительстве шоссе. Они неизменно приветствуют его кивком или приподнимают шляпу, но проходят мимо, точно он воздвиг вокруг себя барьер. Он – один из них, но в то же время не с ними.

В городе от фронтовиков, приезжающих на выходные, стараются держаться подальше, сетуя на их повальное пьянство и дебоширство. В дружных общинах островков Мэткемб и Уиндли-Ки, где населения меньше, а дни – и ночи – спокойнее, их вообще не жалуют. Жизнь сейчас тяжелая, а когда все идет из рук вон плохо, у людей из-за страха и неопределенности возникает скверная привычка смыкать ряды и подозрительно относиться к чужакам, даже себе во вред. Учитывая, что городу нужны железная дорога и шоссе, чтобы привлечь туристов, местные могли бы быть капельку приветливее с людьми, которые для них работают… Впрочем, я уже перестала ломать себе голову над тем, почему некоторые поступают так или иначе.

Люди – загадочные существа, и стоит подумать, что ты их разгадала, как они подбрасывают тебе сюрприз.

– Сколько еще? – спрашивает Джон, выпрямляясь на стуле и упираясь взглядом в мой живот, выпирающий из-под линялого фартука. У него темно-карие глаза, чуть темнее каштановых волос, обрамленные длинными ресницами, которым позавидовали бы многие женщины.

Вопрос задан настолько прямолинейно, что я краснею.

Нравится тебе это или нет, но беременность выставляет всем напоказ самые интимные стороны жизни.

– Несколько недель, – отвечаю я.

Малыш снова пинается.

Джон слегка прищуривается, словно что-то мысленно прикидывает.

– Вам не следует так много быть на ногах.

Переживать из-за того, что «не следует», мне недосуг. Руби ко мне хорошо относится, но это ее бизнес, и бывали времена, когда Том слишком сильно прикладывался к бутылке и не мог выйти в море или пропивал всю получку, и тогда эта работа спасала нас от голода.

– Вы готовы сделать заказ? – спрашиваю я, пропуская его замечание мимо ушей.

– Яичницу с беконом, – отвечает он после паузы. – И черный кофе, пожалуйста.

Он всегда заказывает одно и то же.

– Будет готово через несколько минут, – говорю я.

Я наклоняюсь, чтобы смахнуть со стола крошку, оставленную предыдущим посетителем, – рукав задирается, обнаруживая на коже темно-багровые кровоподтеки.

А точнее – пять синюшных отметин от пальцев.

Щеки обдает жаром, я опускаю рукав.

– Что случилось? – тихим голосом спрашивает он.

– Ничего, – вру я.

Он точно не из местных, потому что в Ки-Уэст, похоже, всем известно, что Том Бернер грубо обращается с женой, когда напивается, – и когда бывает трезв как стеклышко, тоже.

– Вам еще что-нибудь нужно? – Я стараюсь, чтобы голос звучал ровно, и «надеваю» на лицо вежливую улыбку.

Мне не нужны его советы или сочувствие – толку-то в благонамеренных словах, от которых больше вреда, чем пользы. Муж в семье – голова, по крайней мере, так меня учили. Я – жена Тома, его собственность, и он вправе делать со мной что хочет.

И ребенок будет его – нравится мне это или нет.

В ответ на мой вопрос Джон качает головой, дескать, ему больше ничего не нужно, и снова превращается в уже привычного молчаливого чужака.

Опять брякает дверной колокольчик, и с появлением новых посетителей в помещении становится гораздо тише обычного.

Женщина, по здешним меркам, выглядит очень элегантно: ее платье наверняка из Парижа или другого шикарного города. Она прекрасна недостижимой красотой, как будто сошла со страниц «Синематографа» или иного голливудского журнала – у нее иссиня-черные волосы, ярко-красные губы и безупречная кожа. Темноволосый мужчина рядом с ней заходит так, будто он – хозяин этого места, она же словно скользит по воде, плывет по течению жизни.

Прибыли на поезде, как пить дать. Никогда в жизни не видела такого платья, как у нее.

Они садятся за свободный столик на моей половине, и я направляюсь в их сторону, но перед этим меня опять накрывает дневная греза, и я представляю себе Тома на лодке в море – ветер свищет, волны становятся выше, надвигается шторм, сверкает молния, грохочет гром, и небеса содрогаются в праведном гневе.

Я на мгновение закрываю глаза и произношу молитву, которая звучит у меня в голове бо́льшую часть моего девятилетнего брака.

Я молю море прибрать моего супруга, чтобы он больше не вернулся ко мне.