Бесполезная классика. Почему художественная литература лучше учебников по управлению

Именно поэтому Кутузов прекрасно понимает течение жизни. В отличие от Наполеона он считает, что решить можно далеко не все задачи. Его путь – наблюдение и использование момента. Кутузов принимает мир таким, какой он есть.

Накануне Аустерлицкой битвы русский полководец предвидит поражение.

Возвращаясь домой, князь Андрей не мог удержаться, чтобы не спросить молчаливо сидевшего подле него Кутузова о том, что он думает о завтрашнем сражении? Кутузов строго посмотрел на своего адъютанта и, помолчав, ответил:

– Я думаю, что сражение будет проиграно…

Можно ли вступать в борьбу, предчувствуя поражение? Да, иногда этого не избежать – порой руководитель такого уровня не может не принять на себя удар. Кутузов понимает, что иначе просто невозможно, и принимает ситуацию достойно, чего бы это ему ни стоило. Он не боится быть слабым и проигрывать. Кутузов настолько силен, что способен отказаться от личных амбиций и согласиться с неизбежным ходом событий.

Чем больше он видел отсутствие всего личного в этом старике, в котором оставались как будто одни привычки страстей и вместо ума (группирующего события и делающего выводы) одна способность спокойного созерцания хода событий, тем более он был спокоен за то, что все будет так, как должно быть. «У него не будет ничего своего. Он ничего не придумает, ничего не предпримет, – думал князь Андрей, – но он все выслушает, все запомнит, все поставит на свое место, ничему полезному не помешает и ничего вредного не позволит. Он понимает, что есть что-то сильнее и значительнее его воли, – это неизбежный ход событий, и он умеет видеть их, умеет понимать их значение и, ввиду этого значения, умеет отрекаться от участия в этих событиях, от своей личной воли, направленной на другое.

Это не значит, что поражения даются Кутузову легко, а сам он безволен, отпуская события на самотек. Вспомним его переживания в момент принятия решения об оставлении Москвы.

Один страшный вопрос занимал его. И на вопрос этот он ни от кого не слышал ответа. Вопрос состоял для него только в том: «Неужели это я допустил до Москвы Наполеона, и когда же я это сделал? Когда это решилось? Неужели вчера, когда я послал к Платову приказ отступить, или третьего дня вечером, когда я задремал и приказал Бенигсену распорядиться? Или еще прежде?.. но когда же решилось это страшное дело? Москва должна быть оставлена. Войска должны отступить, и надо отдать это приказание.

Толстой отвечает своему герою, рисуя при этом полноценную картину того, в каких условиях руководителю приходится принимать решения стратегического уровня.

Главнокомандующий никогда не бывает в тех условиях начала какого-нибудь события, в которых мы всегда рассматриваем событие. Главнокомандующий всегда находится в средине движущегося ряда событий, и так, что никогда, ни в какую минуту, он не бывает в состоянии обдумать все значение совершающегося события. Событие незаметно, мгновение за мгновением, вырезается в свое значение, и в каждый момент этого последовательного, непрерывного вырезывания события главнокомандующий находится в центре сложнейшей игры, интриг, забот, зависимости, власти, проектов, советов, угроз, обманов, находится постоянно в необходимости отвечать на бесчисленное количество предлагаемых ему, всегда противоречащих один другому вопросов. ‹…›

Люди, привыкшие не понимать или забывать эти необходимые условия деятельности всякого главнокомандующего, представляют нам, например, положение войск в Филях и при этом предполагают, что главнокомандующий мог 1-го сентября совершенно свободно разрешать вопрос об оставлении или защите Москвы, тогда как при положении русской армии в пяти верстах от Москвы вопроса этого не могло быть. Когда же решился этот вопрос? И под Дриссой, и под Смоленском, и ощутительнее всего 24-го под Шевардиным, и 26-го под Бородиным, и в каждый день, и час, и минуту отступления от Бородина до Филей.

В чем же умение Кутузова выполнять свои обязанности в условиях движущегося ряда событий? В романе он описывает его так:

Взять крепость не трудно, трудно кампанию выиграть. А для этого не нужно штурмовать и атаковать, а нужно терпение и время. ‹…›

А ведь, голубчик: нет сильнее тех двух воинов, терпение и время; те все сделают, да советчики n’entendent pas de cette oreille, voilà le mal [этим ухом не слышат, – вот что плохо]. Одни хотят, другие не хотят. Что ж делать? – спросил он, видимо ожидая ответа. – Да, что ты велишь делать? – повторил он, и глаза его блестели глубоким, умным выражением. – Я тебе скажу, что делать, – проговорил он, так как князь Андрей все-таки не отвечал. – Я тебе скажу, что делать и что я делаю. Dans le doute, mon cher, – он помолчал, – abstiens toi [В сомнении, мой милый, воздерживайся], – выговорил он с расстановкой.

Терпение и время все расставят по своим местам. С этим не нужно смиряться, это нужно принять.

Нравственное превосходство

Конечно же, не только случай определяет, на чьей стороне будет удача. Не только терпение и время решают все. Есть еще один фактор, которому Толстой уделяет большое внимание. Его также в наше время холит и лелеет каждая уважающая себя компания.

Не та победа, которая определяется подхваченными кусками материи на палках, называемых знаменами, и тем пространством, на котором стояли или стоят войска, – а победа нравственная, та, которая убеждает противника в нравственном превосходстве своего врага и в своем бессилии, была одержана русскими под Бородиным.

Если говорить современным бизнес-языком, то речь идет о мотивации и вовлеченности. Справедливости ради – Толстой говорит о вещах более глубоких, более важных и значимых, хотя, смеем предположить, что HR-подразделения стремятся к тому, чтобы сотрудники их компаний достигали именно того состояния духа, которое позволяет буквально творить чудеса. Именно об этом говорит князь Болконский, беседуя с Пьером Безуховым накануне Бородинской битвы.

– Успех никогда не зависел и не будет зависеть ни от позиции, ни от вооружения, ни даже от числа; а уж меньше всего от позиции.

– А от чего же?

– От того чувства, которое есть во мне, в нем, – он указал на Тимохина, – в каждом солдате.

Вовлечению и мотивации посвящено немало трудов теоретиков HR. Мы же постараемся вычленить рецепты взращивания того самого чувства, состояния духа, которые нам не явно, но однозначно предлагает Лев Толстой в романе «Война и мир».

«Присутствие его сделало чрезвычайно много»

Помните, как во время Шёнграбенского сражения князь Багратион только старался делать вид, что все происходит согласно с его намерениями? Так что же, командование, руководство – это всего лишь видимость? И руководить может всякий, кто способен важно надувать щеки, имитируя полный контроль? Нет, все не так. Вот что пишет Толстой, продолжая описывать эту сцену:

Благодаря такту, который выказывал князь Багратион, князь Андрей замечал, что, несмотря на эту случайность событий и независимость их от воли начальника, присутствие его сделало чрезвычайно много. Начальники, с расстроенными лицами, подъезжавшие к князю Багратиону, становились спокойны, солдаты и офицеры весело приветствовали его и становились оживленнее в его присутствии и, видимо, щеголяли перед ним своею храбростию.

Обратный пример – Вейротер на совещании перед Аустерлицем, представлявший «своей оживленностью и торопливостью резкую противоположность с недовольным и сонным Кутузовым, неохотно игравшим роль председателя и руководителя военного совета. Вейротер, очевидно, чувствовал себя во главе движения, которое стало уже неудержимо ‹…› имел вид жалкий, измученный, растерянный и вместе с тем самонадеянный и гордый».

Руководитель, лидер определяет настрой своей команды. Именно он задает тон, под который подстраиваются все остальные. Банальности вечны и справедливы – рыба гниет с головы. Унылый, неуверенный в себе и в идее, которую он несет, руководитель не способен увлечь за собой, поднять дух своих подчиненных, будь это солдаты на поле боя или же клерки в офисе. И очевидно, что речь идет не о показной, натянутой бодрости, а о некой настоящей внутренней убежденности в правоте своего дела и уверенности в правильности своих действий.

Строгая нота

Кругозор подчиненных нужно расширять. И в первую очередь это необходимо делать перед сражением, запуском важного для компании проекта или же в начале изменений, когда важно участие каждого – в таких ситуациях просто необходимо обозначить сотрудникам горизонты, хотя бы в общих чертах объяснить стратегию и показать их роль в ее реализации. Основная масса сотрудников может быть пассивной, инертной и равнодушной, но в пиковые моменты люди хотят знать – зачем и почему они должны делать то, что должны. И эта информация должна быть созвучна той самой одной для всех строгой ноте, о которой пишет Толстой.

Солдат в движении так же окружен, ограничен и влеком своим полком, как моряк кораблем, на котором он находится. Как бы далеко он ни прошел, в какие бы странные, неведомые и опасные широты ни вступил он, вокруг него – как для моряка всегда и везде те же палубы, мачты, канаты своего корабля – всегда и везде те же товарищи, те же ряды, тот же фельдфебель Иван Митрич, та же ротная собака Жучка, то же начальство. Солдат редко желает знать те широты, в которых находится весь корабль его; но в день сражения, Бог знает, как и откуда, в нравственном мире войска слышится одна для всех строгая нота, которая звучит приближением чего-то решительного и торжественного и вызывает их на несвойственное им любопытство. Солдаты в дни сражений возбужденно стараются выйти из интересов своего полка, прислушиваются, приглядываются и жадно расспрашивают о том, что делается вокруг них.

 

В начале было слово

В первую очередь люди должны знать, за что они бьются. Обычно эти смыслы обозначаются полководцем в обращении к войскам перед началом сражения.

В таком обращении Наполеона перед Аустерлицем слышны уверенность, страсть, готовность разделить с солдатами трудности и опасность битвы в трудную минуту, а также такой глобальный посыл, как нация, ее честь и мир ее достойный. Не забывает император и о насущном – обещании возврата на зимние квартиры.

Солдаты! Русская армия выходит против вас, чтобы отомстить за австрийскую ульмскую армию. Это те же батальоны, которые вы разбили при Голлабрунне и которые вы с тех пор преследовали постоянно до этого места. Позиции, которые мы занимаем, – могущественны ‹…› Я сам буду руководить вашими батальонами. Я буду держаться далеко от огня, если вы, с обычной храбростью, внесете в ряды неприятельские беспорядок и смятение; но, если победа будет хоть одну минуту сомнительна, вы увидите вашего императора, подвергающегося первым ударам неприятеля, потому что не может быть колебания в победе, особенно в тот день, в который речь идет о чести французской пехоты, которая так необходима для чести своей нации.

Под предлогом увода раненых не расстраивать ряда! Каждый да будет вполне проникнут мыслию, что надо победить этих наемников Англии, воодушевленных такою ненавистью против нашей нации. Эта победа окончит наш поход, и мы можем возвратиться на зимние квартиры, где застанут нас новые французские войска, которые формируются во Франции; и тогда мир, который я заключу, будет достоин моего народа, вас и меня.

Кстати, эти слова Наполеона могут служить примером обращения руководителя к сотрудникам как такового. Лаконичное сообщение, несущее, однако, всю необходимую информацию, дает четкий эмоциональный посыл и воспринимается не как формальная отписка, а именно личное обращение к каждому.

А вот в обращении, написанном императором в канун Бородинского сражения, насущное выносится на первый план. Высокие мотивы упоминаются лишь в конце и весьма размыты. Что понятно – армия устала, Наполеон тоже. Французские солдаты хотят отдохнуть и вернуться домой. Гораздо сильнее, чем остаться в памяти потомков, о чем в обращении упоминается лишь в силу законов жанра.

Воины! Вот сражение, которого вы столько желали. Победа зависит от вас. Она необходима для нас; она доставит нам все нужное: удобные квартиры и скорое возвращение в отечество. Действуйте так, как вы действовали при Аустерлице, Фридланде, Витебске и Смоленске. Пусть позднейшее потомство с гордостью вспомнит о ваших подвигах в сей день. Да скажут о каждом из вас: он был в великой битве под Москвою!

Примеров обращения такого рода, составленных Кутузовым, в романе нет, но Толстой неоднократно говорит о некоем настрое, который формировался в русской армии как бы сам по себе. Это то самое чувство, о котором говорил князь Болконский. Вот продолжение фрагмента романа, где об этом шла речь:

…чтобы там ни было, что бы ни путали там вверху, мы выиграем сражение завтра. Завтра, что бы там ни было, мы выиграем сражение!

– Вот ваше сиятельство, правда, правда истинная, – проговорил Тимохин. – Что себя жалеть теперь! Солдаты в моем батальоне, поверите ли, не стали водку пить: не такой день, говорят.

Истоки такого настроя очевидны – русские дрались за то, что им по-настоящему дорого. В той же беседе князь Андрей говорит о том, что именно благодаря этому духу русские войска могли одержать победу уже под Смоленском, если бы не приказ Барклая де Толли:

…мы в первый раз дрались за русскую землю, что в войсках был такой дух, какого я никогда не видал, что мы два дня сряду отбивали французов и что этот успех удесятерял наши силы. Он велел отступать, и все усилия и потери пропали даром.

Впоследствии Безухов, оказавшись на батарее Раевского, сам увидел, как проявляется этот дух.

Пьер замечал, как после каждого попавшего ядра, после каждой потери все более и более разгоралось общее оживление.

Как из придвигающейся грозовой тучи, чаще и чаще, светлее и светлее вспыхивали на лицах этих людей (как бы в отпор совершающегося) молнии скрытого, разгорающегося огня.

Скорее всего, формула искусственного создания такого «огня» давно разработана социологами и психологами. Нам она неизвестна. Но совершенно очевидно, что основа ее лежит в некоем ощущении праведности и верности того, что ты делаешь, – внутреннем отзыве, созвучии той самой строгой ноте. Если эта составляющая есть, то ваша армия непобедима.

Понятно ведь, что перспектива оказаться в комфортных квартирах в качестве мотивации гораздо слабее ненависти к врагам, ворвавшимся в твой дом.

Долой фальшь

Пафос и использование трюизмов – одни из любимых приемов манипуляторов. Противостоять им можно, лишь понимая суть происходящего, пренебрегая устоявшимися общеизвестными истинами, снижая накал пафоса. Как это сделал Кутузов во время совета в Филях.

Напомним, генерал Бенигсен находился в оппозиции к Кутузову, пытаясь интриговать против него даже в самые сложные и опасные для армии и страны моменты. В Филях немецкий барон, не говоривший, кстати, на русском языке, с пафосом выступил против оставления Москвы на разграбление французам. При прочтении этого фрагмента «Войны и мира» можно увидеть, что Бенигсен, демонстрируя неудержимый патриотизм и апеллируя к важным для русских ценностям, выбрал, казалось бы, беспроигрышную тактику. Однако Кутузов, не опасаясь выглядеть менее русским, чем немецкий генерал, без церемоний отбросил всю эту мишуру, жестко расставив приоритеты.

Бенигсен открыл совет вопросом: «Оставить ли без боя священную и древнюю столицу России или защищать ее?»

‹…›

– Священную древнюю столицу России! – вдруг заговорил он [Кутузов. – Прим. ред.], сердитым голосом повторяя слова Бенигсена и этим указывая на фальшивую ноту этих слов. – Позвольте вам сказать, ваше сиятельство, что вопрос этот не имеет смысла для русского человека. ‹…› Такой вопрос нельзя ставить, и такой вопрос не имеет смысла. Вопрос, для которого я просил собраться этих господ, это вопрос военный. Вопрос следующий: «Спасенье России в армии. Выгоднее ли рисковать потерею армии и Москвы, приняв сраженье, или отдать Москву без сражения? Вот на какой вопрос я желаю знать ваше мнение.

Элен и ребята

Еще одна, описанная в романе ситуация, на которую мы решили обратить внимание, не имеет отношения к управленческим решениям, но может служить отличным примером PR. Успешной героиней этой истории выступает Элен Безухова (в девичестве Курагина), которую читатели произведения совершенно справедливо считают недалекой и легкомысленной особой. Кстати, подавляющее большинство персонажей «Войны и мира» видят ее совершенно иначе – она «успела приобрести себе репутацию прелестной женщины, столь же умной, сколько и прекрасной», а «быть принятым в салоне графини Безуховой считалось дипломом ума».

Красавица блестяще владеет искусством формирования общественного мнения. Ее умение преподнести себя и сформировать круг общения подтверждают это, но не очевидно. Самый же наглядный пример ее врожденного, видимо, мастерства – то, как она справилась с историей с двумя ухажерами.

Напомним, Элен пользовалась особым покровительством знатного вельможи и молодого иностранного принца. И в какой-то момент возникла необходимость удержать благоволение обоих поклонников, а затем выйти замуж за одного из них. Главной проблемой было то, что формально Элен все еще была замужем за Пьером Безуховым. То, как она разрешила эту проблему, прекрасно описано в приведенном ниже фрагменте, комментировать который, пожалуй, нет нужды.

Ежели бы заметны были хоть малейшие признаки колебания, стыда или скрытности в самой Элен, то дело бы ее, несомненно, было проиграно; но не только не было этих признаков скрытности и стыда, но, напротив, она с простотой и добродушной наивностью рассказывала своим близким друзьям (а это был весь Петербург), что ей сделали предложение и принц и вельможа и что она любит обоих и боится огорчить того и другого.

По Петербургу мгновенно распространился слух не о том, что Элен хочет развестись с своим мужем (ежели бы распространился этот слух, очень многие восстали бы против такого незаконного намерения), но прямо распространился слух о том, что несчастная, интересная Элен находится в недоуменье о том, за кого из двух ей выйти замуж. Вопрос уже не состоял в том, в какой степени это возможно, а только в том, какая партия выгоднее и как двор посмотрит на это. Были действительно некоторые закоснелые люди, не умевшие подняться на высоту вопроса и видевшие в этом замысле поругание таинства брака; но таких было мало, и они молчали, большинство же интересовалось вопросами о счастии, которое постигло Элен, и какой выбор лучше. О том же, хорошо ли или дурно выходить от живого мужа замуж, не говорили, потому что вопрос этот, очевидно, был уже решенный для людей поумнее нас с вами (как говорили) и усомниться в правильности решения вопроса значило рисковать выказать свою глупость и неумение жить в свете.

Скорее всего, Элен добилась бы решения своей проблемы, но заболела – «все очень хорошо знали, что болезнь прелестной графини происходила от неудобства выходить замуж сразу за двух мужей», а потом и умерла.