План «Барбаросса». Крушение Третьего рейха. 1941-1945

Когда начнется «Барбаросса», мир затаит дыхание.

Гитлер 

ALAN CLARK

BARBAROSSA

THE RUSSIAN-GERMAN CONFLICT

1941—1945

© Перевод, ЗАО «Центрполиграф», 2021

© ЗАО ««Центрполиграф», 2021

© Художественное оформление серии, ЗАО «Центрполиграф», 2021

Предисловие

Эта книга посвящена самой великой и самой продолжительной войне на суше, которую когда-либо переживало человечество. Ее исход изменил баланс мировых сил и завершил крушение старой Европы, начатое Первой мировой войной. Победителем в этой войне стала единственная держава, способная бросить вызов Соединенным Штатам, а может быть, и нанести им поражение в тех самых областях технологии и материальной мощи, в которых Новый Свет так привык главенствовать.

Эта тема не пользовалась особым вниманием историков. Советские верха публиковали свои официальные истории, которые были щедро оснащены второстепенными деталями, но хранили молчание по поводу некоторых особенностей этого кризиса. В них нет таких официальных материалов, которые предоставлялись исследователям правительствами Великобритании и США. Масштаб других существующих работ часто очень невелик, или же они являются мемуарами отдельных лиц и характеризуются ограниченностью точек зрения и отсутствием объективности.

В этой книге есть свои герои. Это простой русский солдат, неумело руководимый, недостаточно подготовленный, плохо оснащенный, но он своей храбростью и стойкостью на первом году войны изменил ход всей истории. Есть отдельные лица, которые заслуживают уважительного упоминания. Генерал Гудериан, которого я критикую за импульсивность и неповиновение в первых сражениях, в последние годы войны выступает как единственный человек, который мог бы спасти Восточный фронт и который почти в одиночку посвятил себя этому. Был вызывающий сочувствия генерал Власов, один из способнейших командиров Красной армии, преданный своими начальниками. Он пытался плыть против течения, претворяя в жизнь планы «русские против Сталина». И генерал Чуйков, направлявший энергию сталинградского гарнизона, сидя в бункере на реке Царице. Спустя три года ему было суждено лично принять капитуляцию Берлина.

Наконец, я попытался дать некоторую переоценку военных способностей Гитлера. Его умение овладевать деталями, его чувство истории, его поразительная память, его стратегическое видение – все это имело свои изъяны, но, рассматриваемые в холодным свете объективной военной истории, они были тем не менее блестящи. Восточная кампания прежде всего была его делом, и его неистовая и магнетическая личность определяла ее ход, даже и в поражении. После войны Гитлера сделали козлом отпущения всех ошибок и просчетов германской военной политики. Но анализ событий на Востоке показывает, что случаев, когда Гитлер был прав, а Генеральный штаб – нет, было гораздо больше, чем этого бы хотелось апологетам германской армии.

Очарование личностей одновременно и манит, и губит военного историка, который обязан ограничиваться изучением полей сражений, описанием вооружения, штабной работы и развертывания войск. Но в оценке войны на Востоке, которая в действительности была войной между двумя абсолютными монархиями, нельзя не считаться с тем, что взаимодействие личных мотивов соперников часто имело решающее значение. Человеческие слабости – жадность и честолюбие, страх и жестокость, – как можно убедиться, прямо воздействовали на проведение операций.

Вместе с тем мне пришлось опускать описание многих сражений, имеющих лишь второстепенное значение для стратегической оценки войны. Я попытался выделить четыре критических момента: Москва зимой 1941 года, Сталинград, Курское наступление 1943 года и последние бои на Одере в начале 1945 года и сосредоточить повествование на них. Это значит, что некоторые секторы военных действий, такие, как Крым, последние стадии блокады Ленинграда и Кавказская кампания 1942 года детально не описываются. Да и само повествование развертывается не в том темпе, как совершались события. Так, почти треть книги посвящена лету и осени 1941 года, когда критическим был каждый день, и менее двух глав – утомительному германскому отступлению через европейскую часть России в 1944 году.

Можно ли сделать какие-либо общие выводы из этого исследования? Я думаю, что ответ положительный. Но эти выводы неутешительны для Запада. Представляется, что русские действительно могли выиграть эту войну самостоятельно или по меньшей мере остановить немцев без всякой помощи со стороны Запада. То облегчение, которое давало русским наше участие – отвлечение нескольких германских частей и оказание материальной помощи, – было второстепенным, но не решающим. То есть оно влияло на длительность, но не на исход борьбы. Верно, что после высадки союзников в Нормандии отвлечение германских резервов приняло критические масштабы. Но угроза и в гораздо меньшей степени сама реальность «второго фронта» стала фактором уже после того, как на Востоке миновал настоящий кризис.

Часто задают вопрос: могли ли немцы победить в войне, если бы они не совершали ошибок?

Я бы ответил так: ведь и русские тоже совершали ошибки. Не было ничего абсурднее представлять безупречную германскую кампанию против сопротивления русских, повсеместно совершавших ошибки и просчеты, или представлять, что обе стороны вели безошибочные военные действия.

Хотя я заявил, что в целом на этот период историки мало обращали внимания, все же имеется ряд важных работ, исследовавших некоторые его аспекты, и к ним я часто обращался и за фактами, и за вдохновением.

Я всегда думал о классической работе сэра Джона Уилер-Беннета о германской армии. Глубокое исследование Александра Даллина «Германское господство в России» также является отправной точкой для любой серьезной работы по этой теме. Ни один человек, серьезно интересующийся подробностями войск СС, не может обойтись без авторитетного труда Джеральда Рейтлингера. Так же, как ни одна книга о последних днях в Берлине не может не признать ценности исследования этого драматического периода, сделанного профессором Тревор-Рупером.

Я должен отдать должное полковнику швейцарской армии Лейдеррею – он первым начал изучать сложности, сопровождавшие боевые документы с Восточного фронта, – и выразить благодарность капитану Б. Лиддел-Гарту за помощь в предоставлении материалов из собственного архива. Полковник Дим из германской армии и полковник Винников, советский военный атташе в Лондоне, также оказали мне большую помощь, предоставляя необходимые документы и материалы. А Вирджиния Кайроу из издательства «Уильям Морроу и K°» самоотверженно и неустанно работала над редактированием этой книги. Историческое отделение Пенсильванского университета любезно предоставило мне микрофильмы записей совещаний, происходивших у Гитлера. Также я бы хотел выразить благодарность за содействие и коллективу Имперского военного музея в Лондоне.

Алан Кларк

Брэттон-Клавли

Часть первая
«Восточные маршалы»

Большинство из них думает только о своей карьере.

Хассель

Глава 1
Состояние вермахта

В воскресенье 5 ноября 1939 года к вечеру в Берлине пошел дождь. По пустынным улицам проехал одинокий черный «мерседес» без эскорта. Главнокомандующий германской армией прибыл из Цоссена в рейхсканцелярию, где по собственной просьбе должен был получить аудиенцию у Гитлера.

Генерал (тогда он был в этом звании) Вальтер фон Браухич испытывал болезненное нервное состояние – странную болезнь для командующего, армии которого недавно завершили быструю победоносную и почти бескровную кампанию. Источником его тревог был объемистый меморандум, лежавший у него в портфеле, который, как он обещал своим коллегам в Генеральном штабе, лично прочтет фюреру вслух. На этом документе стояла его личная подпись, но готовило его много людей. В нем обсуждались многие вопросы из военной сферы, и казалось, мотивом его было «рекомендовать» воздержаться от наступления на Западе этой осенью. На самом деле это была попытка в исторической ретроспективе сформулировать ультиматум, суть которого, как в политической, так и военной сфере, сводилась к утверждению верховенства армии над всеми другими правительственными органами в рейхе.

Для Браухича это было особенно щекотливой задачей. Его коллеги давно и не раз просили его заняться этим делом, но ему всегда удавалось обойти этот вопрос. Браухич был обязан своим назначением Гитлеру и встречался с фюрером чаще других военных, не входивших в непосредственное нацистское окружение фюрера. Скорее всего, у него не было особых иллюзий относительно успеха любого требования, да он мог и предвидеть, в какое неистовство придет фюрер.

Этот ультиматум объединил тех профессиональных военных в армии, которые были настроены против нацистского режима и против вмешательства фюрера в планирование и проведение военных операций. Гитлер настаивал на том, чтобы в первые три дня Польской кампании в сентябре ему показывали каждый приказ, вплоть до полкового уровня. Многие приказы он критиковал, некоторые изменял, один – касавшийся операции по овладению плацдармом в Диршау – он полностью переделал, против чего высказались все офицеры вплоть до генерал-полковника Гальдера^[1], начальника Генерального штаба сухопутных войск, и, следовательно, человека номер 2 после Браухича.

Генералы, которые уже получили отпор своему традиционному требованию иметь право голоса в государственных делах, касающихся военной политики, теперь почувствовали прямую угрозу своей наиболее ревниво охраняемой сфере – деталям тактического боевого планирования. Их недовольство отнюдь не смягчалось тем фактом, что коррективы Гитлера в каждом случае оправдывались в боях. Поэтому Браухич находился (и не в последний раз) в скользком положении между единодушными протестами своих коллег и страшным гневом своего фюрера.

Гитлер, который вполне мог подозревать, что что-то затевается, принял главнокомандующего в основном конференц-зале рейхсканцелярии, под бюстом Бисмарка, а не в одном из маленьких залов, как это обычно бывало. После некоторых туманных околичностей, в атмосфере, крайне далекой от комфортной, Браухич заявил, что «ОКХ^[2] будет благодарно за понимание, что оно, и только оно, будет отвечать за ведение любой дальнейшей кампании».

Это заявление было принято «в ледяном молчании». Браухич под влиянием одного из тех странных и лживых импульсов, иногда подталкивавших его (примеры которых будут приведены в книге далее), продолжал говорить, что «…наступательный дух германской пехоты сейчас прискорбно ниже уровня, который наблюдался во время Первой мировой войны» и что имели место «некоторые симптомы неповиновения, аналогичные происшедшим в 1917–18 годах».

К этому времени разговор утратил всякое подобие беседы между равными, что было традиционным атрибутом встреч между главой государства и главнокомандующим армией. Браухич так и не успел подобраться к своей главной теме. Когда замолкли его брюзгливые сетования, Гитлер начал наливаться страшной яростью. Он обвинил Генеральный штаб и лично Браухича в предательстве, саботаже, трусости и пораженчестве. В течение десяти– двадцати минут фюрер лил поток оскорблений на голову его оробевшего и ошеломленного главнокомандующего, устроив такую сцену, которую Гальдер с поистине британской сверхсдержанностью охарактеризовал как «крайне отталкивающую и безобразную».

Это было первым случаем, когда Гитлер стал оскорблять своих генералов. В последующие годы оскорбления стали происходить все чаще, длиться дольше и становиться все более «безобразными». Это было также первым и последним случаем, когда Браухич возражал фюреру. Главнокомандующий вернулся едва живым в свой штаб, куда «…он прибыл в таком тяжелом состоянии, что вначале не смог внятно рассказать о происшедшем».

Основной ошибкой Браухича – или скорее консервативных армейских генералов, посланцем которых он был, – явилась недооценка всех нюансов исторической ретроспективы. Она возникла из-за их слепоты по отношению к развитию событий, и в особенности к образованию властной структуры внутри рейха. Ибо эта структура уже перестала быть дуумвиратом, состоявшим из гражданского правительства и власти военных, но превратилась в неуклюжую пирамиду, на вершине которой стоял Гитлер. Подчиняясь Гитлеру и смертельно соперничая друг с другом, существовали четыре главные империи внутри правительства рейха и множество второстепенных, образованных вокруг определенных личностей. Чем дольше шла война, тем активнее они размножались.

Один из самых рациональных и умных людей правящего слоя, Альберт Шпеер^[3], сказал: «Отношения между разными высокопоставленными фигурами могут быть поняты, только если рассматривать их стремления как борьбу за наследование Адольфу Гитлеру». Если перспектива преемничества была еще отдаленной, то нацистские диадохи^[4] уже соперничали друг с другом в попытках снискать благорасположение Гитлера и расширить собственный участок власти. Результатом было то, что в дополнение к армии появилось много других властных центров, ни один из которых не был так уж необходимым, но каждым из которых манипулировал фюрер, обеспечивая внутренний баланс сил в рейхе.

Первой такой империей стала нацистская партийная машина, управляемая Мартином Борманом^[5] и имеющая через него и Гесса право ежедневного доступа к фюреру. У партии имелись собственные органы печати, она контролировала народное образование, региональные правительства и ряд полувоенных организаций, таких, как гитлерюгенд. Существовала иерархия СС, руководимая Гиммлером^[6] и включавшая гестапо, РСХА (Главное имперское управление безопасности), подразделения политических убийств СД и зловещих «асфальтовых солдат» (боевые части). Третья империя была личным детищем Геринга, включавшим в себя всю военную авиацию, все авиационные и прочие заводы и организацию управления четырехлетнего плана.

Офицеры и должностные лица в командовании германскими сухопутными силами не имели особого веса или авторитета. Если бы наступил критический момент, в распоряжении Гитлера оказались бы прекрасно вооруженная полиция, военно-воздушные силы, сухопутные войска и вся региональная административная машина. По мере возрастания военной нагрузки усиливалось и раздробление политического организма Германии. Образовался чуть ли не десяток первичных центров власти, служебное соперничество которых усугублялось личной враждой (Геббельс^[7] ненавидел Бормана, Геринг^[8]презирал Риббентропа^[9] и не доверял Гиммлеру, Розенберг^[10] вообще не разговаривал с Гиммлером и Кохом^[11] и так далее) и которые сотрудничали между собой только в силу своей зависимости от фюрера.

Но несмотря на все вышесказанное, факт остается фактом – германское поражение на Востоке было прежде всего военным поражением. Армия оказалась не способной справиться с задачей, поставленной перед ней государством, а государство, живущее за счет меча, не могло выжить, когда меч был сломан. Главной причиной этой неспособности были постоянные трения между старшими офицерами и штабом Верховного командования сухопутных сил (ОКХ) и Верховным командованием вооруженных сил (ОКВ), возглавляемым Гитлером. Пока военные операции были повсюду успешны, эти трения не проявлялись. Но как только вермахту стало трудно, отношения между ними начали ухудшаться. Гитлер презирал генералов за их осторожность, не выносил их чувства кастовости и считал (не без оснований), что они являются единственным оставшимся потенциальным источником политической оппозиции в Германии. Со своей стороны генералы не доверяли нацистской партии из-за пролетарских корней ее вожаков и очевидной безответственности в государственных вопросах. Правда, если говорить об отдельных личностях, среди них было несколько человек, увлекшихся гитлеровскими «идеалами» в лучшую пору нацистских успехов, но под прессом неудач партии и военным было суждено претерпеть страшную поляризацию.

Итак, анализируя причины этой неспособности и трений, которые только усугубили положение, следует сначала отвлечься от чисто военных дел, от описания батальонов и вооружений, блестящих тактических ходов, храбрости в боях и стратегических ошибок, но искать ключи в истории армии в период между войнами.

Что-то произошло в германской армии. Непонятная болезнь проникла в этот мощный организм, зародившись из-за начавшейся эрозии ее способности принимать решения. В 1920-х годах армия под командованием блестящего и дальновидного Секта^[12] обладала неоспоримым верховенством в качестве арбитра между государством и политикой. Но в 1930-х годах начали проявляться посторонние факторы. Частью они были технологического порядка, так как появление новых видов оружия и новых служб снижало значение организованности солдата. Но частью они имели политический характер – в виде Адольфа Гитлера, нацистской партии и ее собственных банд хорошо вооруженных головорезов из войск CA.

В этот период у Гитлера была значительная народная поддержка, но не большинство. Став канцлером, он твердо решил стать преемником Гинденбурга^[13] на посту президента, а для достижения этого требовалась поддержка армии. Сама армия была заинтересована в восстановлении власти в области внутренней политики и считала, что нашла в Гитлере подходящего протеже – при условии, что он выполнит определенные договоренности. Что последовало далее? Негласный сговор, в котором каждая из сторон считала, что выиграла. Ошибочно полагая, что если поддержка армии «сделала» Гитлера, то отказ в поддержке в любой момент уничтожит его, военный министр Бломберг согласился поддержать намерение Гитлера стать преемником болеющего Гинденбурга на президентском посту. Взамен Бломберг добился от Гитлера обещания обуздать CA и «обеспечить гегемонию рейхсвера по всем вопросам, касающимся военных дел».

Оба заключили этот договор, находясь наедине в кают-компании на борту крейсера «Дойчланд», шедшего из Киля в Кенигсберг в начале весенних маневров 1934 года. Когда маневры завершились и весна перешла в лето, Гитлер не пошевелил и пальцем, чтобы выполнить свою долю обещаний. Вот тут-то многие в армии почувствовали, что нахальный канцлеришка (он занимал эту должность менее года) «ненадежен». В июне возник политический кризис, имевший гораздо больше влияния на будущее, чем на настоящее. И военным показалось (или они только сделали вид), что «единство рейха в опасности».

Опыт Гитлера в связи с кризисом никак не мог умерить его тайного решения подчинить армию как можно скорее и как можно прочнее. Как глава исполнительной власти, Гитлер был вызван Бломбергом, который встретил его на ступенях замка в Нойдеке. Военный министр был в полной форме и сразу же (стоя ступенькой выше канцлера) произнес холодную официальную речь: «…Если правительство рейха не может своими силами добиться ослабления теперешнего напряжения, президент введет военное положение и передаст управление в руки армии». Гитлеру была дана четырехминутная аудиенция у Гинденбурга, который без всякого выражения кратко повторил суть заявления Бломберга, причем Бломберг оставался стоять рядом. Затем Гитлера отпустили.

Это был последний случай, когда армия использовала реальную власть в политике Третьего рейха. Уже через десять дней нацисты продемонстрировали, что они не уступают военным в жестком применении правил, и более того, что они изменяют эти правила, как им удобно. Предупредив высшее командование армии, что против «определенных разрушительных элементов» будет предпринято «административное воздействие», и устроив дело так, что рейхсвер был приведен в состояние боевой готовности и находился на казарменном положении, Гитлер нанес удар, придав термину «разрушительный» свое собственное крайне широкое толкование. Осуществление убийств Гитлер поручил своей личной охране, чернорубашечникам СС. В 1934 году их было всего несколько тысяч, но растерянность и пассивность армии более чем компенсировали их малочисленность. А штурмовые отряды CA никак не ждали опасности от своих товарищей по оружию.

К тому времени, когда армия пришла в себя, «порядок» был восстановлен, и залитые кровью полы в тюремных подвалах начисто вымыты. CA не стало, но исчезли и почти все заметные фигуры, будь то правые, либералы или даже такие люди, как Шлейхер^[14] и Бредов^[15] из Генерального штаба, противодействовавшие становлению нацистской партии. С этого дня стало ясно, что, кто бы ни выступал против Гитлера, рисковал не просто своей карьерой, но и жизнью, и что появился также инструмент исполнения наказаний – части СС, и что возложение на них «полицейских» полномочий сделало их подлинными арбитрами внутренней безопасности.

В те несколько недель, пока становились очевидными масштаб чистки и угроза собственному положению, армия колебалась, не зная, что предпринять. Ее недовольство, временно поутихшее в связи со смертью старого маршала Гинденбурга, вылилось в открытое выступление на следующий год, но тут Гитлер раскрыл свой сундук с игрушками.

Провозглашение всеобщего перевооружения и военного призыва задало каждому профессиональному военному столько работы и открыло такие заманчивые перспективы, что заглушило любые желания (если они и были) заниматься политикой. В любом случае, какую цель могли бы иметь эти поползновения? Армия, по-видимому, добилась всех своих целей. Ее «гегемония в военных делах» уже была закреплена пролитой кровью, и все препоны на пути ее развития были сметены. 17 марта 1935 года Бломберг заявил во всеуслышание в День памяти героев: «Именно армия, далекая от политических конфликтов, заложила фундамент, на котором мог строить ниспосланный Богом архитектор. И этот человек пришел, человек, который своей силой воли и духовной мощью положил конец нашим разногласиям и исправил все, что не смогло сделать целое поколение».

Но если Бломберг и забыл про унизительные нотации в Нойдеке, Гитлер их помнил. Он, теперь уже фюрер, не забыл и высокомерных выходок тогдашнего главнокомандующего Фрича, и его недружелюбного отношения к СС, и его вызывающей манеры давать убежище в рядах армии политически неблагонадежным. Оба этих человека были запланированы на уничтожение, и, пока в штабе гестапо накапливался на них материал и плелась гиммлеровская паутина, Гитлер обратился к разным психологическим – собственно, даже тотемическим – уловкам, чтобы теснее привязать к себе армию. Именно в истории этого второго периода порабощения армии Гитлером были посеяны семена тех неподобающих, а то и прямо катастрофических раздоров, ставших бичом при проведении Восточной кампании.

Одной из уступок, которых добился от Бломберга Гитлер при заключении негласного соглашения, было введение нацистской эмблемы в обмундирование всех солдат. С этого времени традиционный германский орел стал держать в когтях свастику, а вскоре этот значок начал появляться все в больших масштабах – на полковых знаменах, флагах, над входами в казармы, намалеванным по трафарету на башнях танков. Какова бы ни была политическая отчужденность старших офицеров, этой мерой стремились добиться того, чтобы простой солдат связывал себя с нацистской символикой и нацистской партией. Это отождествление усиливалось и формулировкой чуть ли не вассальной клятвы, принесенной каждым военнослужащим в августе 1934 года, которая заменила старую форму присяги конституции, существовавшей в дни республики:

«Я клянусь перед Богом, что буду полностью подчиняться Адольфу Гитлеру, вождю рейха и германского народа, верховному командующему вермахта, и я ручаюсь своим словом храброго солдата всегда соблюдать эту клятву даже ценой своей жизни».

В 1937 году фортуна предоставила Гитлеру случай избавиться от Бломберга в тот самый момент, когда завершилась «разработка» Фрича. Одним блестяще подготовленным ударом Гитлер заставил повиноваться всю армию, ошеломленную и растерянную.

Военный министр позволил себе роскошь жениться вторым браком на проститутке. Эта оплошность была абсолютно не допустима этическим стандартом офицерского корпуса. Таким образом, Гитлер оказался в положении безукоризненного моралиста. В эту атмосферу сексуального скандала гестапо поспешно вбросило свое досье на главнокомандующего, обвинив его еще и в том, что тот предавался противоестественному пороку с известным баварским заключенным.

Бедный Фрич! Он не знал, как опровергнуть подобные обвинения, будучи абсолютно невиновным. Он мог лишь воспользоваться обычным для своей касты выходом – вызвал Гитлера на дуэль. Но в джунглях нацистской политики этот жест вызвал такую же реакцию, как и при распускании хвоста павлином перед питоном. Гитлер безжалостно использовал свое преимущество. Были уволены шестнадцать старших генералов (среди них Рундштедт^[16], который неосмотрительно выдвинул Фрича как преемника Бломберга во время краткого интервала между отставкой первого и обвинением второго), а еще сорок четыре офицера были перемещены на другие менее значимые посты.

Но как ни унизительны были эти события, это было еще ничто по сравнению с последовавшими официальными нововведениями. По декрету от 4 февраля 1938 года три министерства, ведавшие делами вооруженных сил, были объединены и подчинены единому командующему, самому Гитлеру:

«С этого дня я лично осуществляю непосредственное командование всеми видами вооруженных сил. Прежний штаб вермахта в военном министерстве становится Верховным командованием вооруженных сил (ОКВ) и подчиняется непосредственно мне. Во главе штаба Верховного командования находится прежний начальник штаба вермахта [Кейтель]. Он имеет ранг, равный рейхсминистру. Верховное командование вооруженных сил также принимает на себя функции военного министерства, и начальник Верховного командования, в качестве моего заместителя, осуществляет властные полномочия прежнего военного министра рейха».

Организация ОКВ и последующее подчинение армии небольшому исполнительному органу, который, как видно, все сильнее подпадал под контроль фюрера и испытывал его личное влияние, были политическим приемом, и как часто бывает с мерами, целесообразными с точки зрения внутренней политики, шли вразрез со строгими требованиями боеспособности.

Это было окончательным штрихом в борьбе между гражданской властью (если так можно описать нацистскую партию) и армией. Это значило, что Генеральный штаб, уже утративший право определения «наилучших интересов рейха» и вмешательства в его внутреннюю политику, теперь оказался лишенным и своей исторической и фундаментальной прерогативы – права решать, когда и как вести войну. ОКХ по статусу было низведено до положения департамента, занятого армейскими делами и подчиненного штабу, состоящему из людей, выдвинутых и непосредственно подотчетных фюреру. Результатом стало то, что ортодоксальная процедура выработки стратегической доктрины больше не действовала. Вместо консультаций специалистов стали проводиться совещания у фюрера, которые были почти ничем не лучше аудиенций, когда Гитлер, более или менее спокойно выслушав «доклады», обрушивал на собравшихся свое уже готовое решение – директивы^[17] и документы. Таким образом, огромный фонд технической экспертизы, хранилищем которого был Генеральный штаб, использовался только на уровне тактического и оперативно-тактического планирования. Основные направления военной политики, координация операций на различных театрах, даже разработка новых видов вооружения и определение приоритетов в снабжении, – все эти вопросы решались, не считаясь с мнением Генерального штаба. Отсутствовала постоянная консультативная организация экспертов, готовивших оценки и альтернативы, то есть не было никакого эквивалента комитету начальников штабов или объединенным начальникам штабов, как это существовало на Западе.

И действительно, стоило только начаться войне, как о существовании политики в военном смысле стало нечего и говорить – довольно привести слова Геринга: «Если мы проиграем эту войну, то помоги нам Бог». Цели войны, все детали и выбор времени военных действий определялись Гитлером. Если и проходило какое-нибудь обсуждение, то в нем принимали участие члены его непосредственного окружения – партийные приятели Гиммлер, Борман, Гесс и Геринг, – люди, которые могли жить той же ночной жизнью и говорить на том же языке о расе и «судьбе». Больше всего из них Гитлер прислушивался к Герингу. Но даже Геринг добился не более чем отрицательного к себе отношения, выторговав преимущественное положение для люфтваффе. А на последних стадиях войны его влияние уменьшилось, и он все реже и реже стал встречаться с Гитлером.

Нет свидетельств о том, что Гитлер когда-либо менял свои решения по вопросам стратегии, выслушав доводы своих партийных друзей или высших офицеров армии. Он нес на своих плечах всю ответственность за каждое важное решение и сам формулировал развитие стратегических целей по совокупности.

Эта способность, которую некоторые кратко именовали «интуицией», была поистине удивительной и в течение целого ряда лет непогрешимой. Рука дьявола направляла Гитлера, так же как позднее она охраняла его жизнь. Но с началом войны по мере усиления напряжения и расширения ответственности отсутствие постоянного консультативного органа начало остро ощущаться.

Примером самого серьезного и одного из самых ранних пробелов в стратегическом планировании стало положение сразу после падения Франции. Не только не существовало плана вторжения на Британские острова, но и сама директива «Морской лев» – приказ на разработку такого плана – была дана спустя месяц.

И все недостатки практики Гитлера игнорировать нормальный порядок проявлялись не только в деталях, но и в большой стратегии. Например, после кампании во Франции Гитлер приказал заменить 37-мм пушку в танке III на 50-мм L60. Однако по каким-то причинам, которые так и останутся неизвестными (но обусловленными тем, что не было постоянного органа, который бы мог проследить доведение директивы вплоть до артиллерийско-технического управления), спецификация была изменена на 50-мм L42. В результате самый удачный танк этой войны получил пушку с гораздо меньшей дальностью и начальной скоростью, чем приказал Гитлер. Но если бы все было сделано как надо, этот танк сохранил бы свое техническое превосходство по меньшей мере еще только на год.

После капитуляции Франции Гитлер одобрил предложение ОКХ демобилизовать ряд дивизий, что едва ли увязывается с его собственным планом совершить нападение в следующем году на армию, считавшуюся самой большой в мире. Единственным объяснением может быть то, что при отсутствии надлежащего контролирующего органа и процедуры этот приказ канул в небытие. Однако почти в тот же самый момент Гитлер давал директиву удвоить количество танковых дивизий в армии и поднять производство танков до уровня 800–1000 единиц в месяц. Здесь снова вмешалось артиллерийско-техническое управление, доложив, что расширение производства такого рода обойдется в два миллиарда марок и потребует дополнительно 100 тысяч квалифицированных рабочих и специалистов. Гитлер согласился на отсрочку «временно», но реорганизация танковых дивизий уже шла, так что конечным результатом стало уменьшение наполовину количества танков в каждой дивизии. Но это отчасти компенсировалось усилением их огневой мощи и постепенной заменой более тяжелого танка III на танк II. Однако танковые дивизии так никогда и не восстановили свою численность и подвижность, с которыми они начали битву за Францию. Гитлер также дал директиву на удвоение количества моторизованных дивизий, не предусмотрев условий для повышения производства транспортных единиц. В результате многие новые соединения пришлось оснащать захваченными или реквизированными грузовиками, которые оказывались ненадежными и сложными в эксплуатации в суровых погодных условиях.