© Д.В. Киселёв, 2019
© ООО «БОС», 2019
* * *
Посвящается Баулину Юрию Николаевичу, ставшему надежным другом во время службы в армии. Он был рядом все эти два сложных года. Рискуя собственной жизнью, вытащил нашего раненого товарища из-под пуль. Был награжден медалью. А через два года после службы нелепо погиб… На гражданке…
Вступление
Эта книга написана спустя многие годы после службы в армии. Я не старался отыскать достоверные факты в Интернете и добавить их в пересказ. Возможно, это и улучшило бы восприятие ее. Но мне хочется отыскать в памяти характеры людей и мое собственное перевоплощение за те два года. Вспомнить все те ощущения от увиденной впервые Москвы, Дагестана, его городов и сел, гор и рек.
Я специально не описывал стрельбу и боевую готовность. Мне просто хотелось, преодолев многие испытания, проанализировать, кем я приехал в армию и кем стал после нее. А больше всего – рассказать всё так, как было, не придумывая ничего.
Призывник
Это утро 25 июня 2002 года было особенным, роковым. Стремительное его наступление пугало, но путь, начавшийся в тот день, круто изменил весь смысл моей жизни.
Я всегда мечтал попасть в армию, но, когда этот момент наступил, я растерялся. Куда и зачем я иду служить, что ждет новобранца в новом мире? Военкомат в маленьком, мало кому известном городе, приводил меня в трепет одним своим видом. В голове крутились разные истории о службе, о тамошнем быте, о трудностях… Закрыв глаза в надежде, что всё это сон, я вдруг вспомнил лицо друга, недавно вернувшегося из армии и принимавшего участие в боевых действиях. Он, пугая, как будто замер передо мной со стеклянными, пустыми глазами. Он не рассказывал ни слова о той жизни. Казалось, хочет забыть, что с ним произошло и кем он стал в результате. Однако это уже навсегда оставило отпечаток не только на его лице, но и на всей жизни. А теперь и я сам еду туда.
Куда?
Перво-наперво меня пригласили (именно пригласили, хотя, как я мог отказаться?) на медкомиссию. Я заходил в один кабинет за другим, где непонятного вида люди решали, годен ли я к воинской службе. Пришлось пройти это, унизительное для меня, испытание (дышал, не дышал, поднимал, опускал, наклонялся и что-то там показывал посторонним людям). Годен! Назначили время сбора, когда я обязан был явиться, чтобы начать свой путь.
Куда?
Я родился в маленьком городке с хорошим названием Богородицк и жил там до семи лет. Город расположился на берегу реки Уперты, в 65 км от Тулы, в 240 км от Москвы и в 50 км от Куликова поля. И населяло его около 30 000 человек. В Богородицке горожане вели вполне размеренную и тихую жизнь, здесь можно было здороваться почти с каждым встреченным, выходя на вечернюю прогулку.
Сейчас Богородицк часто называют Тульским Петергофом благодаря уникальному дворцово-парковому комплексу Бобринских. Эту усадьбу проектировал архитектор И.Е. Старов для Екатерины Великой и ее внебрачного сына Алексея Бобринского.
Но на моей памяти город всегда был скучным, серым, с плохими дорогами и тусклым освещением ночью. Лишь единственный потертый кинотеатр скрашивал мое детство.
Этого я лишился в тот день, когда обстоятельства заставили нас переехать в поселок, удаленный на 7 км от города. Пришлось оставить приличную школу, отдельный дом с центральным отоплением, санузлом, ванной, который еще к тому же стоял вплотную к исторической усадьбе Бобринского. А новые соседи изменили мое представление о реальности, помогая освоить основы выживания в суровой действительности.
Итак, я оказался в одноэтажном бараке с удобствами в виде ведра и в одной комнате с населением пять человек. Но несмотря на все лишения и «тьму» поселкового школьного образования, часто отвергавшегося блатными понятиями и правилами, по которым мне приходилось жить, я, на удивление, созрел во вполне приличного юношу. Начитавшись в детстве романов Дюма о мушкетерах, я грезил о подвигах, хотел совершить что-нибудь достойное, оттого и стремился испытать себя в армии.
Поселок сейчас. Барак, увы, не сохранился.
С трудом закончив восьмилетнюю школу – хорошие оценки были только по физкультуре, истории и литературе – решил продолжить образование в своей прежней городской. Но не смог осилить 10-й класс с тем поселковым чемоданом знаний. Гораздо успешнее я провел три года в железнодорожном училище соседнего города.
Пролетали мои последние дни на гражданке. Я тогда просто жил, гулял, общался с друзьями, наслаждался родными бараками и прощался со всем привычным мне миром.
В последний день перед армией, когда все родственники готовились меня проводить к военкомату, ранним утром в дверь постучала соседка. Она принесла очень маленький кусок мыла, по виду старый, сказав, что этим мылом мылся каждый из ее семьи, кто уходил на службу. И все вернулись домой целыми и невредимыми. Я хотел было отказаться от предлагаемого «омовения» – это же смешно и глупо, но, чтобы не обидеть ее, согласился немедленно сходить в душ. Быстро вымывшись, вышел к ожидавшей меня соседке и поблагодарив, передал ей оставшийся обмылок. Она нежно завернула его в бумагу и с чувством выполненного долга ушла домой. И, признаться, чуть позже я ощутил себя защищенным, вспомнив о том, что действительно все, кто уходил из ее родственников в армию, вернулись живыми и здоровыми.
Потом мне надели на шею крест (я был крещеным, но никогда не носил его); пытался всех убедить, что мне он не нужен, но пришлось подчиниться. Родственники всё же. Вечером собрались соседи, друзья, родные, уселись за стол и понеслось… Всю ночь, до самого рассвета, у нас громко играла музыка, а изрядно выпившие, радостные гости танцевали, заглушая ее своим топотом.
Но меня не волновало происходящее, мысли не давали возможности отвлечься – я изо всех сил старался не подавать вида, что напуган. И, кажется, никто, кроме моей девушки, не понимал мое состояние и не видел моей тревоги. Мы старались спрятаться ото всех, чтобы насладиться последними часами, проведенными друг с другом. Она приободряла меня и сквозь слезы говорила о своих чувствах и вечной любви. Всю ночь я утешал ее, надеясь, что через два года… – «они жили долго и счастливо и умерли в один день». Тем более что первый шаг к нашим отношениям сделала она, и у меня не было оснований ей не верить. Я считал, что мне повезло быть со столь прекрасной девушкой, с отменной фигурой, длинными вьющимися черными волосами и открытой душой. Она словами вселяла в меня уверенность в завтрашнем дне, обещав стопроцентно дождаться. Но утро 25 июня 2002 года разлучило нас на гораздо больший срок, чем на 730 дней.
Заранее заказанный ПАЗик приехал вовремя. Загрузившись всей ватагой, мы отправились к зданию военкомата. И вот уже целуют родственники, пьяные друзья желают остаться человеком, а девушка еще раз гарантирует хранить верность. Меня и еще нескольких моих земляков пересадили в старый автобус и направили в армию.
Куда?
* * *
Через пару часов автобус въехал в ворота Тульского военкомата, где уже толпилось много призывников, собранных со всех маленьких городов нашей области. Нас, только что прибывших, построили перед зданием, скомандовали выложить вещи перед собой, и какой-то офицер лично проверил, не взяли ли мы в армию что-нибудь незаконное. Затем – снова медкомиссия, номер два. Возможно, не доверяли тем докторам, которые уже осматривали каждого в районных военкоматах. На обходном листе мне вновь написали: годен.
В областном военкомате с нами никто не церемонился, я должен был делать всё, что мне говорят: идти, стоять, все по команде, и это сбивало с толку. Впервые оказался в месте, где обязан выполнять приказы, как и все остальные. Позже отвели в какое-то помещение, напоминавшее советский полуподвальный спортзал. Места всем на скамейках не хватило, и пришлось сидеть на полу.
Эх!
В «спортзале» мы провели очень много времени, около пяти часов, ели то, что привезли с собой (каждому родственники положили еду в дорогу), иногда нас выводили в туалет. Как позже выяснилось, мы ждали «покупателей». Я не мог взять в толк, что значит «покупатели», мы же не товар. Но тут так называли офицеров, которые приезжали набирать новобранцев в свои части.
Парень, сидевший со мной рядом, сказал, что сначала дают выбрать солдат «покупателям» из элитных войск, из ВДВ или морской пехоты, а остальные поедут в обычные войска или стройбат.
Я очень надеялся попасть в престижные войска, но меня никто в этот день не «купил». «Ростом, что ли, не вышел? Да нет, 183 см, вроде нормальный рост», – думал я. Ночью всех «некупленных» отвели на второй этаж военкомата и приказали отлеживаться на кроватях-«полках» до новых «покупателей». И никого из офицеров не волновало, что «полок» всем не хватает – товар может полежать и на полу.
Эх!
Я был расстроен – так много готовиться к армии, пробежать сотни километров, постоянно заниматься со штангой (даже портянки научился наматывать!), а меня всё равно не взяли в элитное подразделение! А может, они узнали мою тайну – что я на самом деле не годен к службе в армии. Поняли, что обманул! Но как? Не может быть! Тогда бы меня отправили домой. Или я все-таки товар второго сорта? Мысли переплетались, мешая заснуть, и только под утро мне удалось задремать.
С первыми лучами солнца нас, собрав в колонну, повели на железнодорожный вокзал. Оглядев строй, я понял, что основная масса шагающих это обыкновенные, неспортивные призывники. И я подумал, что всех нас ждет обыкновенная служба: никаких самолетов, прыжков с парашютом или операций на морской глади.
Эх!
Посадили в вагон электрички до Москвы. Пейзажи, быстро мелькая в окне, заставляли сжиматься сердце, уже тоскующее по дому. Но, подъезжая к столице, уныние сменилось удивлением. Мы не могли оторвать глаз, ведь почти все выросли в маленьких уездных городках, многие даже в Туле не бывали, а тут за окнами проносилась сама МОСКВА! Я впервые в жизни видел большой город и дома настолько высокие, что дух захватывало.
Ах!
Это сейчас у меня уже не вызывают удивления и восхищения башни «Москвы-Сити» – привык, а тогда даже десятиэтажки казались мне небоскребами.
Электровоз, сбавив ход, медленно подъезжал к огромному, красивому, наполненному множеством разных людей, Курскому вокзалу. Оказавшись на платформе, я испугался, что потеряюсь в этом городе, а, засмотревшись на очередное строение, отстану от колонны. И никого вокруг не удивляло то, что мы стараемся идти строем. Люди как будто бы просачивались сквозь нас, не замечая… Они обреченно торопились куда-то.
В моем маленьком городе люди ходили неспешно, размеренно, широко, а эти – жители Москвы – толкали меня, задевали и практически занесли в здание вокзала. Офицер, сопровождавший нас, указал угол в огромном помещении, где мы и разместились на полу, ожидая дальнейших распоряжений. Мне очень хотелось походить по вокзалу, выйти на улицу, «наполнить себя красками», привыкнуть к радуге цветов и форм. Почувствовать Москву! Но не решаясь нарушить приказ – сидеть в углу и ждать – я мог лишь подойти к окну и восторгаться тем, что в будущем будет меня дико раздражать: пробки, толпы людей, постоянный гул… А тогда я просто наполнял себя всем этим.
Сказать, что я был восхищен после 18 лет жизни в городке, где всё было одинаково обычным – это ничего не сказать. Совершенно утопая в новой реальности, я был парализован полнотой цветов и оттенков, собранных в одном месте. А среди проплывавшей толпы выделялись «странно» одетые люди, взгляд к которым непроизвольно «приклеивался» до появления следующего яркого персонажа. Я поглощал буквально всё – от безумного макияжа девушек до вокзального, наполненного потом, воздуха. Москва околдовала меня, впечатлила, ошеломила, но, боясь заразиться ее «ненормальностью», я безумно захотел вернуться домой, пока еще самим собой.
Теперь-то я понимаю, что в те времена эти люди на вокзале приезжали в Москву такими же, как и я, но Москва их впитывала, закручивала и раскрашивала. И такими они уезжали в свои серые родовые гнезда, где
«Далеко от больших городов,
Там, где нет дорогих бутиков,
Там другие люди живут,
О которых совсем не поют.
Не снимают про них сериалов,
Ведь они не в формате каналов,
И не пишет про них интернет,
Их совсем вроде как бы и нет»[1].
Окрик вернувшегося офицера привел меня в чувства, команда «строиться» заставила сдвинуться и вновь ощутить свою участь российского призывника. Всё в той же людской неразберихе мы вышли на перрон к поезду и быстро загрузились в вагон. Еще на вокзале я надеялся, что что-то изменится, что вернется офицер и скажет, что нет билетов, ждать тут не можем, поэтому вернемся домой. Меня не столько пугала армия, сколько всё то новое, что сейчас увидел, как будто все 18 лет прожил за забором. Но уже в вагоне, почувствовав движение поезда, я понял: теперь уже точно только вперед, в армию!
Знакомство с армией
Мы приехали в город Ковров Владимирской области. Тут с июня 2002 года и началась моя армия!
Нас «толпообразно» стали куда-то водить – и первой была очередная медкомиссия. Уже третья! А я всё еще не ощущал себя в армии – форму не дали, автомат не дали, в казарме не спал, на танках не ездил… Одну медкомиссию прошел в своем городе, вторую в областном военкомате, третью здесь, и тем не менее я, почти не видевший одним глазом, везде был признан годным. Но если бы врачи заглянули в мою толстенную амбулаторную карту, которой у них, к моему счастью, не было, они бы на пушечный выстрел не подпустили меня к службе.
В детстве мы с другом играли в хоккей, как «настоящие мужчины» – в валенках и с клюшками, сделанными из фанеры.
Катком была подчищенная от снега дорога у моего барака. Воротами служили снежные комья. Мы были и вратарями, и нападающими, и защитниками. В какой-то момент, решив атаковать мои ворота, друг, поддавшись азарту, случайно промахнулся по шайбе и угодил мне клюшкой в глаз.
Я упал. Кровь, много крови! Друг в испуге замер возле меня. Понимая, что его ожидает наказание от наших родителей, я, невзирая на дикую боль, кричал ему: «Уходи, уходи! Не хочу, чтобы тебя обвинили в этом!» И «друг» убежал, оставив меня одного, истекающего кровью. По-видимому, от болевого шока я впал в забытье.
Плохо помню, как очнувшись, поднялся и, шатаясь, добрел до дома. Еле сумел открыть ключами замок, но как очутился на кровати – не помню. Тогда я думал, что всё образуется, боль утихнет, кровь смою, и никто не заметит, что со мною что-то случилось. Я то приходил в сознание, то проваливался «в туманную даль».
Очнулся в скорой, где врачи пытались мне чем-то залепить глаз. Окончательно я пришел в себя через пару недель в больничной палате: правая рука была вся в следах от уколов, начали колоть на левой. Как потом узнал, я имел все шансы вовсе не вернуться к жизни. Хотя, казалось, что такого страшного может быть в повреждении глаза. Всё это надломило меня – я впервые в жизни, будучи ребенком, понял, что смертен.
Еще много лет меня возили по всевозможным больницам, пытаясь вылечить, в одной даже хотели вставить искусственный глаз – я сбежал.
Поставили диагноз «хориоретинит[2] левого глаза», одели очки, которые никогда не помогали, запретили заниматься спортом, в армию тоже путь был заказан, да и водителем не стать. А основным приговором стало то, что я могу ослепнуть в один миг на оба глаза.
Всё время, проведенное в больницах, я ежедневно слышал от докторов и медсестер, что мне просто не повезло и теперь я должен принять то, что практически стал инвалидом. Они говорили о неизлечимости моей болезни и неспособности мне помочь. Всякий раз, проведя несколько месяцев в больничной палате, я катастрофически терял не только вес, но и душевные силы.
Врачи своими действиями и словами только ломали меня, с тех пор я отношусь с прохладцей к этой профессии. Позже я узнал, что так плохо вижу одним глазом из-за неквалифицированной операции, которую провела местный доктор, окулист.
Вопреки запретам этих так называемых «врачей», которые больше навредили, чем помогли, я всё равно всегда занимался спортом, обманом попал в армию. Ведь я с детства хотел служить там, хотя имел возможность отказаться. Но не мог представить себе, как буду смотреть в глаза друзьям. Как потом буду слушать рассказы об их подвигах и пережитых трудностях. Армия виделась мне испытанием духа, стойкости и отваги.
Для того чтобы пройти удачно медкомиссию в моем городском военкомате, мне пришлось договариваться, ведь меня сразу забраковали и готовились выдать белый билет.
Эта новость стала ударом: мне что же теперь беззаботно гулять одиноко по улицам, когда все друзья стали защитниками родины? А я? Кем меня будут называть? И я решил во что бы то ни стало найти способ стать пригодным для службы.
Мне повезло: окулистом в военкомате иногда подрабатывала мать моего приятеля, с которым учился в 10-м классе. Я всё рассказал ей о себе, о своем отношении к армии, и о том, что не смогу жить нормально, если меня забракуют. И спасибо, что она согласилась помочь мне. Подправила, где нужно, документы, рискуя своим местом, но расстроила, сказав, что в Тульском военкомате меня, скорее всего, не допустят к службе.
Получив заветный проходной лист, с печатями «годен», начал готовиться и изучать таблицу букв и колец, по которой проверяли окулисты зрение. И в Туле, притворившись совершенно здоровым человеком, ответив на вопрос медсестры, что проблем со зрением нет, быстро назвал буквы и кольца, не дав ей шанса заподозрить что-то и осмотреть глаз с фонариком. В Коврове повторил то же, и безо всяких проблем явился совершенно зрячим и годным для строевой службы в рядах Российской армии, солдатом, чему был невероятно рад.
Но вернемся снова в Ковров. Всех «многоволосых», кто успешно прошел медкомиссию повели к цирюльнику. Честно говоря, я не понимал, зачем брить голову налысо – в армии подстригут. Я не учел того, что сразу стал выделяться в ряду призывников и на короткое время получил прозвище «волосатик». Каждый не упустил возможности так меня обозвать и посмеяться, и я ощущал себя посмешищем среди гладко побритых товарищей. Когда остальные отдыхали, я попал к парикмахеру-«садисту» из числа солдат этой части. Он выстригал разные фигуры на голове под радостный смех сослуживцев и приговаривал: «Вши не обнаружены, пациент свободен!»
И после этого я пришел к выводам, что в армии: 1) нет хорошего парикмахера и 2) армия боялась педикулеза.
Как я уже писал выше, всю свою юность я прожил в бараке, в маленьком бывшем шахтерском поселке, который располагался в семи километрах от города Богородицк. Когда-то поселок был построен как временное поселение для семей шахтеров, в нашем районе активно добывали уголь. Но шахты вскоре истощились, а люди остались брошенными после перестройки. Всё местное население имело возможность работать либо на мебельной фабрике, либо на заводе по производству мелких запчастей, либо в колхозе. Зарплату выдавали очень редко и всё чаще натурой.
Какой-то период мой дядя, работавший водителем на заводе, приносил зарплату перчатками. Вскоре и фабрика, и завод, и колхозы закрылись и были разворованы, как и большинство предприятий во всей стране. В поселке не существовало ни дорог, ни газа, ничего, что могло бы указывать на XXI век. Это было самое убогое мое время и одновременно самое счастливое. Старые, ветхие бараки, зимой промерзшие внутри, ванны и унитаза не то что не было, само понятие просто отсутствовало, все ходили в деревянные туалеты, а мылись в городской бане по выходным, но чаще дома, возле печки в тазиках.
А вот летом можно было помыться в душе, построенном самим, или в пруду, или на карьере. Кстати, эти условия и заставили меня постичь науку строительства. Так вот, постричься было сложно, машинок не было, ножницами никто не умел, а в парикмахерскую пойти – дорого. В армию я призвался с густой шевелюрой, нет, не с длинными волосами, а с давно не стриженными, подумал, что всё равно побреют налысо, и тем самым армия уровняет мою индивидуальность.
Эта часть в Коврове, где мы находились, была обыкновенной: с плацом, казармами, штабом. Призывников, старались отгородить от «местных» солдат, чтобы те не могли отнять что-нибудь у нас. Я как будто попал в мир с уже существующими, не понятными мне, правилами. «Старожилы» смотрели на молодое пополнение, как на добычу. И вроде бы они такие же, как и мы, тоже молодые парни, все разные, но объединенные общим бытом и новым представлением о жизни.
Мы оказались в мире, в котором ничего не понимали, и поэтому любой шкет, уже носивший форму, был увереннее каждого из нас. Я видел, как маленького роста солдат, прослуживший не многим больше полугода, с уверенностью и бесстрашием заставлял высокого и сильного призывника себе подчиниться. У меня всё это не укладывалось в голове, но чувствовалось, что я стал принадлежать к какому-то иному сообществу людей. Офицеры (я только потом это понял) были правы, что отгородили нас от остальных, дав возможность привыкнуть и осознать происходящее.
Думаю, только на время призыва была установлена палатка у забора, с подведенными к ней трубами, в которой нам всем вместе пришлось быстро помыться.
А после нас отвели в казарму и переодели в новую военную форму. Свою гражданскую одежду можно было отправить посылкой домой, так говорили офицеры, но все просто кидали ее в общую кучу, что сделал и я. Уезжая в армию, призывники старались надеть самую захудалую одежду, оттого мы и выглядели, как толпа оборванцев, на московском вокзале.
Позже каждого сфотографировали в новой форме, отдали наши снимки и приказали написать первые письма домой, вложив в них фотографии. Думаю, это был отчет командиров перед матерями: помыли, подстригли, одели, обули, на службу приняли!