Фонари на бульваре горели ярко, но свет их был каким-то ненастоящим. И неприятным. Такого света в мире не должно быть.
Но он был.
– Мёртвый, – сказала Мирра, – мёртвый свет какой-то. Толку от него никакого.
Снежинки, прилетающие из темноты, ударялись об этот свет, и, вспыхнув на мгновение алмазными осколками, и тут же исчезали в темноте снова. Руслан смотрел на них запрокинув голову, и ему казалось, что это он сам летит куда-то вверх, сквозь эту темноту. Снежинки падали ему на лицо и таяли, стекая по щекам ледяными слезами.
– Если будешь так долго смотреть, – шепнула Мирра ему на ухо, – то однажды какая-нибудь снежинка может и не растаять. Ты же помнишь, что случилось с Каем?
– Моё сердце никакая королева не сможет заморозить, – засмеялся Руслан, – ведь в нём живёшь ты.
Он оглянулся; Мирры рядом не было. Лишь её смех серебряными колокольчиками отозвался где-то за пеленой падающего снега.
– Посмотри-ка сюда, Мирра, – сказал Руслан, – Скажи, что ты видишь?
Он знал, что любопытная Мирра не выдержит, и тут же явится посмотреть, что же такого необычного ей сейчас покажут.
Один из фонарей был не как все; если другие кидали в мир свет белый и холодный, то свет этого был жёлтым и тёплым. Снежинки рядом с ним уже не казались опасными осколками, но скорее белыми мотыльками, кружащими вокруг старой керосиновой лампы.
– Как чудесно! – восхищённо воскликнула Мирра, появившись из белесой темноты. – Помнишь, как мы ездили летом в деревню, и там целых три дня не было электричества? Никаких телевизоров и телефонов, микроволновок и электрочайников. Весь этот электрический мир тогда словно бы исчез в один миг. Мы ходили за водой к колодцу и крутили вдвоём тяжёлый ворот. Вся посуда тогда закоптилась на древнем керогазе, а свет нам давали свечи и такая вот лампа.
– Мама тогда была очень недовольна, и ездила куда-то ругаться на велосипеде, а бабушка наоборот; совсем не расстроилась и лишь улыбалась, – добавил Руслан.
– А ещё бабушка нам рассказывала сказки и пела старые песни, – напомнила Мирра. – Она сидела за столом, на котором стояла старая керосиновая лампа, и вокруг неё летали мотыльки, отбрасывая по стенам страшные тени.
– Поэтому ты вся дрожала, хоть мы лежали под ватным лоскутным одеялом, и боялась слезать с кровати, – засмеялся Руслан
– Ты сам боялся не меньше меня, – рассмеялась в ответ Мирра, – а дрожала я не от страха, а от холода.
Как и сейчас.
Мирра всегда одевалась невпопад; летом она постоянно мёрзла и куталась в свитер, в дождь ходила в босоножках без зонтика и плаща, а зимой под тёплое пальто надевала лёгкое летнее платье. Поэтому у неё всё время был шмыгающий нос, замотанное горло и охрипший голос. А Руслан поддразнивал её, говоря, что так она всех женихов распугает, и останется вековухой куковать с сорока кошками.
Кошек Мирра любила. Мирра вообще любила всех. Всё живое. Она терпеть не могла ложь, подлость, жестокость, предательство и прочие человеческие пороки, но самих людей она любила и жалела.
– Пойдём в чайхану к Кариму?– предложил Руслан
– Давай, – согласилась Мирра,– ты давно не водил меня туда; я даже соскучилась. А заодно и поиграем у него! – лукаво улыбнулась девушка.
– Опять у него? – удивился Руслан? – Ты же не любишь играть в одном и том же месте.
– Но мы так давно не были у Карима, что это уже можно считать за новое место, – заупрямилась Мирра, и Руслан не стал спорить.
Старый Карим любил это время дня, когда зал чайханы становился тихим и почти пустым.
Городской шум был уже почти не слышен, выключались вентиляторы на кухне, стихала и сама кухонная суета. А редкие посетители чайханы вели себя прилично, погружённые в свои думы. Эти случайные гости нередко приглашали Карима к разговору, делясь с ним своими бедами и радостями, мыслями и мечтами. Карим ценил эти вечерние неспешные беседы, и не спешил домой, порой закрывая свою чайхану гораздо позже указанного на двери времени. Он даже думал иногда, а не в этом ли главный, истинный смысл его работы: встречать таких вот потерявшихся во времени и в своих жизнях случайных посетителей, слушать их рассказы, помогать, если не советом, то сочувствием, да и просто тем, чтобы дать им возможность высказаться, с кем-то поговорить.
Карим замечал, что люди стали сейчас скупы на такие беседы. Каждый жил сам по себе, в своём коконе из надуманных «прав» и правил. «Личное пространство», – так они это называли. Но Кариму это «личное пространство» виделось скорее камерой-одиночкой, нежели уютным домом, и он лишь удивлялся тому, как люди спешили возвести поскорее и повыше стены этих камер. Люди забыли великие слова, сказанные одним французом, о том, что «Единственная настоящая роскошь – это роскошь человеческого общения» …
– Погоди, Мирра, – сказал Руслан, – откуда ты взяла, что этот кишлачник не то, что читал Экзюпери, а вообще знает о нём?
– Потому, что он не «кишлачник», – нахмурилась Мирра. – Он приехал сюда давно, сразу после школы. Поступил в институт, женился на студентке из местных и всю жизнь прожил здесь.