© Ким Х., 2023
© ООО «Издательство «АСТ», 2023
Плейлист
X Ambassadors – Renegades
Bel Heir – Chain Me To The Sun
FRENSHIP – 1000 Nights
Theory Of A Deadman – Angel
Marina & The Diamonds – Immortal
Red – Pieces
Nickelback – Lullaby
Adelitas Way – Undivided
Bahjat – Hometown Smile
Equinox – Bones
KAINA – Cannonball
Trafton – Risk
1
Мингю стоит перед зеркалом уже пятнадцать минут: убирает волосы то в одну сторону, то в другую, ерошит их от бессилия. Отросшая челка начала лезть в глаза еще неделю назад, а сейчас и вовсе хочется откромсать ее ножницами, как он однажды сделал в детстве, за что получил нагоняй от бабушки.
Он понимает, что дело вовсе не в волосах, а в волнении, которое концентрируется в кончиках пальцев, раз за разом треплющих волосы, превращая их в еще больший хаос. Осталось минут десять до выхода, а Мингю так и не смог взять себя в руки.
– Может, тебе волосы покрасить, чтобы ты наконец-то успокоился? – не выдерживает Чонхо, все это время наблюдавший за его страданиями.
Мингю смотрит на него через зеркало в ванной и закатывает глаза. В последний раз он красил себя сам – точнее, с ним был Тэён, который вызвался помочь, руководствуясь якобы разумными доводами вроде «Ты так без волос останешься или про затылок забудешь». Без волос в итоге не остался, но вся ванная оказалась заляпана краской, а шторку из душа и вовсе пришлось выбросить. Тэён – ходячая катастрофа.
– Тебе что, настолько заняться нечем, что ты хочешь мне помочь?
– А я тут при чем? У меня один знакомый в салоне работает, – пожимает плечами Чонхо и осторожно добавляет: – Он Сонёля в красный красил, кстати.
Мингю вздрагивает все равно. Смотрит какое-то время в чужие глаза – все так же через зеркало – и оборачивается. Улыбается неуверенно и кивает, до конца не понимая, с чем именно соглашается.
Они едут в противоположный конец Сеула, поймав такси прямо у выхода из дома. Мингю таращится в окно, нервно теребя рукав рубашки, и понятия не имеет, как ему себя вести в чужом доме. Вчерашний звонок матери Мина попросту застал врасплох – женщина позвонила вечером и радостно сообщила, что ждет Мингю (и Чонхо тоже) завтра в гости. Где-то тут они переглянулись, копируя замешательство на лицах друг друга, – странно ждать новолуния и в принципе быть зависимым от лунного календаря, но напрочь забыть про один из главных праздников в году, который вообще-то в эту субботу. Мингю не праздновал Чхусок[1] по-человечески уже несколько лет, так что ему эту забывчивость вполне можно простить, потому что как справлять семейное торжество, когда семьи нет. Но Чонхо?..
– Почему тогда мы учились в пятницу? – Недоверчиво спрашивает он, отвлекаясь от разглядывания улицы через окно такси. – Там же три дня выходных должно быть.
– Зато мы не учимся в понедельник и вторник. У нас немного странный университет. – Чонхо проверяет время на телефоне. – Кажется, мы опаздываем.
– Я все еще думаю, что это плохая идея, – качает головой Мингю, опять принявшись дергать рукав рубашки; его ладонь накрывают рукой.
– Все будет нормально. – Чонхо смотрит ему в глаза как-то упрямо и чересчур уверенно. – Как-никак, это и твои родители тоже. Пусть и не в этом мире.
И в этом главная проблема, думает Мингю. Пусть он уже видел мать Мина, пусть и переписывался с ней иногда, чтобы та не переживала, эта встреча значит куда больше, чем может показаться на первый взгляд. Хотя бы потому, что там будет еще и отец. Хотя бы потому, что это первый в жизни Мингю Чхусок с родителями, который он запомнит. Хотя бы потому, что…
Курит ли все еще его (не его) отец крепкие сигареты? Есть ли на его плече шрам? Заплетет ли его (не его) мать волосы в косу сегодня? Пахнет ли в том доме персиками?
Мингю хочет знать. Но вместе с этим – не проверять никогда.
– Надо было выгулять Куки перед отъездом, – нервничает он.
– Мы это делали два часа назад.
– Надо было еще.
Чонхо в ответ только тяжело вздыхает, а потом смеется по-доброму, отворачиваясь к окну.
Не выходные, а пиздец какой-то. Потому что сегодня только начало. И если Мингю готов грызть ногти только от мысли, что меньше чем через полчаса будет сидеть за одним столом с семьей, которая в этом мире вдруг стала его, то что с ним будет, когда он переступит порог загородного дома, принадлежащего отцу Чонхо.
Не только Мингю накануне получил звонок от семьи. Чонхо позвонили тоже – отец, который в воскресенье утром возвращается из командировки. Откуда именно, Мингю решил не уточнять, потому что был слишком занят разглядыванием чужого озадаченного лица: Чонхо хмурил брови и то и дело чесал затылок, подбрасывая телефон в руке.
– Мы два года в Чхусок не виделись, – говорит он. – Я обычно… с родителями Мингю его праздную. Понятия не имею, почему он вдруг…
– Может, соскучился, – неуверенно пробует Мингю.
– Сложно поверить, – хмыкает Чонхо, выдыхая через нос.
– Как так вышло, что… – слова подбирать как-то сложно слишком, – что вы есть друг у друга, но…
– Не знаю, – прерывают его, – мы с отцом не особо близки. Может, проблема в том, что он видит во мне женщину, которая его бросила. Я внешне пошел в мать. – Чонхо нервно кусает ноготь большого пальца. – Все в порядке. Я давно привык и не жалуюсь. Отец обеспечивает меня абсолютно всем, поэтому… Ну, глупо быть недовольным.
Не глупо, думает Мингю. А еще хочет опрокинуть что-нибудь. Кто-то не имеет семьи и мечтает лишь о том, чтобы снова оказаться в любящих объятиях, а кто-то семью имеет – и пусть расколотую на два далеких друг от друга берега, – но не может ощутить и крупицы тепла. Это неправильно.
– Я не думаю, что нам следует ехать. Да, нам, – акцентирует Чонхо последнее слово. – Потому что один я в этот дом не поеду.
– Почему не следует?
– Потому что, если ночью пойдет дождь, мы не успеем вовремя вернуться.
Мингю разглядывает чужое серьезное лицо напротив и из последних сил давит в себе глупые слова. В нем их слишком много в последнее время – слов этих глупых. Вроде «К черту этот дождь» и «Ты не хочешь, чтобы я уходил, а я не хочу, чтобы ты меня отпускал».
(«Я хочу остаться».)
Он долго стоит перед домом, когда они выходят из такси. Рассматривает серый кирпич, балконы чужих квартир, даже встречается взглядом с какой-то девушкой на третьем этаже, которая вышла выкурить сигарету. Чонхо не торопит его – терпеливо ждет, пока Мингю сам сделает первый шаг. И он делает его – крепко вцепившись в рукав чужой рубашки.
– Кто это тут почтил нас своим присутствием? – встречает их с порога пожилая женщина в переднике с подсолнухами.
Всю храбрость, которую Мингю успел собрать в кулак к этому моменту, он разом теряет. Стоит столбом в дверях и почти физически чувствует, как конечности наливаются тяжестью. Не сдвинуться с места. В носу начинает покалывать.
– Здравствуйте! – Чонхо первым заходит внутрь и подставляется под чужие объятия. – Прошу прощения за опоздание, мы застряли в пробке.
– Ой, да не извиняйся. – Бабушка хватает его за обе щеки. – Ишь какой вырос жених красивый! Девчонки поди толпами бегают! – Она начинает скрипуче смеяться.
Мингю понимает, что окончательно пропал. Он видит человека перед собой и понимает, что тот абсолютно такой же, каким запомнился в лучшие годы. Его бабушка – она все такая же. С яркой серебристой проседью, улыбающимися глазами, с фартуком абсурдным и такими же абсурдными шутками, которые мало кто понимает.
– Ну, иди сюда. – Она сгребает Мингю руками и так крепко сжимает, что тот буквально испускает дух. – Совсем хилый стал. Кушай больше, а то на такой скелет никто не позарится.
Он медленно поднимает руки и обнимает в ответ. Думает вдруг, что никогда его жизнь не была настолько правильной, как в этот момент. Мингю чувствует запах персиков, обнимает человека, которого хотел спасти больше, чем жить, и смотрит через плечо бабушки на Чонхо, глаза которого слишком черные и слишком красивые. И хочется, чтобы так всегда было. Чтобы всегда можно было чувствовать родное тепло рядом и видеть улыбку человека, для которого ты по непонятной причине стал чем-то большим, чем просто тусклым блеском потерянной звезды из другой галактики.
Мингю и вправду потерянная звезда. Ищет свет, в котором может сгореть без каких-либо сожалений. Окончательно и безвозвратно. И пусть после него ничего не останется, эту яркую вспышку всего, что осталось от его души, увидят те, ради кого и хотелось умереть.
Он только и успевает, что снять кеды, когда в коридор выходят мать и… отец. Высокий – Мингю ростом пошел не в него – и будто бы молодой даже в свои сорок пять, в белой рубашке и свободных брюках. Мингю теряется немного, смотрит на чужое предплечье, скрытое под тканью, – словно хочет увидеть шрам, который все еще помнит на ощупь, – и делает небольшой поклон, потому что просто не знает, как себя вести. Отец Мина смеется, хлопает его по плечу и приобнимает одной рукой. А Мингю – Мингю все так же продолжает рассыпаться внутри себя. Весь этот мир – проекция жизни и людей, которых у него никогда не будет.
(Но сейчас же есть?)
Чонхо достает из рюкзака огромную упаковку традиционных рисовых пирожных, перевязанных голубой лентой, и вручает ее хозяйке дома. Мингю лупит глаза и теряется еще больше, потому что как, как тот успел позаботиться еще и о таких вещах, когда он почти глаз с него не спускал? Мать Мина обнимает Чонхо, а Мингю кажется вдруг, что в этой семье не один сын, а двое. И от этой мысли становится только грустнее.
– Уже нашел себе невесту? – В шутку спрашивает мать, когда ставит перед Мингю тарелку с супом.
Тот давится воздухом, закашлять хочет, но получается не очень – сидит только с красным лицом и круглит глаза.
– Да ладно тебе, чего ты опять, – шикает на нее бабушка.
– Но я хочу внуков! – возмущается женщина, отбрасывая за спину волосы, заплетенные в косу.
– Да какие тебе внуки! А этот еще поди набегаться не успел. – Бабуля смеется, накладывая себе в тарелку кимчи. – И вообще, ему, может, больше мальчишки нравятся. – Она начинает хохотать еще громче и роняет кусок капусты на стол.
Классно, Мингю думает. Бабушка что в том мире, что в этом – остается все той же бабулей с неуместными шутками, которые большинство воспринимает в штыки. Он улыбается, разглядывая содержимое тарелки, и берет в руку ложку. На бабушкину тираду никто не отвечает – только отец громко отпивает соджу из стопки, а Чонхо давится смешком, неумело делая вид, что поперхнулся.
Сложно выразить словами чувства, когда сидишь в кругу людей, которые когда-то были в твоей жизни, но ушли, растаяли в воспоминаниях, будто снег по весне. И в размытой луже ты видишь их отражения, которые исчезают, испаряются безвозвратно на солнце, которое печет своими лучами из будущего, обреченного на то, чтобы все-таки наступить. Сложно выразить словами чувства, когда дышишь полной грудью, а легкие заполняют давно забытые, как ты думал, запахи из детства. Ты весь в них, они все в тебе, это как отдельная Вселенная со своими законами. И все, что остается, – только делать вдох за вдохом, умоляя себя запомнить этот момент навсегда.
Сложно выразить словами чувства, когда понимаешь, что потерянное однажды ты потеряешь снова, вернувшись в то место, которому принадлежишь. Мингю бросает на Чонхо долгий взгляд, плавая в мыслях где-то между «не хочу» и «я должен».
«Выбор есть всегда», – твердят умники, которых он ненавидит всей душой. Потому что они никогда не были там, где Мингю есть сейчас. Тут нет перепутий, нет перекрестков. Есть лишь тысяча дорог, у которых один общий конец, а за ним – ничего. И нужно повернуть назад.
– Чонхо, – мать Мина взмахивает руками, резко поменявшись в лице, – боже, как я могла забыть!
Она поднимается с места и убегает куда-то. Возвращается всего через минуту с пачкой каких-то бумаг и протягивает их Чонхо.
– Когда я к вам заезжала недавно, то проверила почтовый ящик. Хотела сразу отдать, но из головы тогда совсем вылетело из-за… – Женщина качает головой, не решившись продолжить. – Простите, обычно я не такая рассеянная.
– Все в порядке, – мягко улыбается Чонхо. – Если бы вы этого не сделали, то никто бы не сделал. Сами знаете, что мы в почтовый ящик почти не заглядываем.
– Там письмо, – вкрадчиво извещают его в ответ.
Он опускает взгляд на бумаги, сплошь состоящие из всяких рекламных листовок, и вытаскивает из середины тонкий конверт. Мингю, сидящий рядом, застывает с ложкой в руке и умоляет себя не подглядывать. Не спрашивать. Сделать вид, что он не слышал и не видел ничего, потому что это его не касается.
Но все равно смотрит на конверт в чужих руках и видит в адресе отправителя «Нью-Йорк, США».
– Забавно это, – говорит мать Мина. – Сейчас все отдают предпочтение всяким мессенджерам, а кто-то все еще пишет письма от руки!
– Иногда я думаю, что тут есть чему поучиться, – улыбается Чонхо и прячет письмо в карман. – Игнорируя прошлое, мы не можем полноценно жить в будущем.
Мингю кажется, что что-то идет не так. Неправильно совсем. Не по тому пути. Он откладывает ложку с растерянным лицом и извиняется, после уходя в уборную. Умывается холодной водой, смотрит долго на свое лицо в зеркале и думает, что не хочет больше быть тем, кем его знают остальные. Не хочет быть собой.
И он не понимает, зачем другие цепляются за то, что лишь всплеск, вспышка – нечто мимолетное, стремительно тающее. Зачем тебе падающая звезда, зачем тебе комета, зачем все звезды, вместе взятые, если есть солнце? Мингю смеется в свое отражение немного истерично и вытирает со щек капли воды.
Они возвращаются домой к десяти вечера. Мингю по пути едва ли произносит пару фраз, разглядывая то Сеул сквозь окно такси, то свои руки. А иногда смотрит на карман Чонхо, который слегка топорщится от конверта. Хочет, правда очень хочет узнать, что там. Кто тот человек, что написал. Зачем он пишет. Почему Чонхо нужны эти письма. Ведь нужны же, верно?
Когда Мингю подходит к окну на кухне, на улице начинает накрапывать дождь – слишком мелкий, чтобы его заметить с первого взгляда. Он давит в себе глупое желание вытянуть руку и поймать пару капель. Думает вдруг, сидят ли сейчас перед окном Тэён и Мин. Гадают ли, будет ливень или нет. Они не виделись всего несколько дней, а чувство такое, будто целую вечность.
Мелкий дождь заканчивается около двенадцати ночи. Мингю к этому времени так и не решается спросить у Чонхо, кто тот человек, от которого он получил письмо.
– Ты уверен, что хочешь именно такой цвет? Он будет быстро вымываться. – Высокий парень с вытатуированным на шее крестом с интересом разглядывает волосы Мингю.
– Не быстрее, чем пепельный, – хмыкает тот.
Он и сам не до конца понял, как оказался в этом кресле в салоне. В какой именно момент осознал то, что происходит, – когда Чонхо скинул ему в катоке адрес или же когда ехал в метро. Черт его знает. Да и есть ли хоть какая-то разница. Мингю разглядывает свое отражение из-под отросшей челки, что уже давно утратила свой серебристый цвет, и в который раз за последние дни хочет перестать быть собой.
(Не дни. Всю жизнь.)
Он осторожно чешет голову, возвращаясь домой, потому что кожа дико зудит, как и обычно после каждой покраски, и избегает взглядов на себя в любой отражающей поверхности. Мингю знает, что выглядит хорошо. А еще знает, что все осталось по-прежнему. Странно и глупо думать, будто, изменив цвет волос, ты изменишь самого себя. Но ведь нужно начать хоть с чего-то?
Чонхо роняет поводок, когда Мингю переступает порог квартиры. Куки начинает возмущенно выть, словно решив, что его передумали выгуливать.
– Это… в смысле… – Чонхо подбирает поводок, не сводя взгляда с чужих волос. – Тебе идет. Но почему такой цвет?
Мингю пожимает плечами. Решает не говорить, что потому, что ближе к закату облака на лавандовом небе становятся мятными. Такие яркие и в то же время такие чужие. Пятнами на небосклоне. И лишь несколько минут перед тем, как зайдет солнце.
(Он – это мгновения.)
Они вместе выгуливают Куки, молча поглядывая друг на друга. Чонхо – потому что разглядывает чужие волосы, Мингю – потому что все еще думает о вчерашнем вечере. И письме, которое Чонхо так и не открыл.
– Я Сонёля позвал вместе с нами, – роняет он, когда они заходят в лифт.
– Куда? – Мингю не понимает.
– Ну, – Чонхо нажимает кнопку с номером нужного этажа, – завтра.
Он долго рассматривает Куки, который трется о его ногу, а потом поднимает взгляд. Честно не хочет строить причинно-следственные связи в своей в голове, но они строятся сами.
– Ты уверен?
– Почему нет? Он уже ездил вместе с нами. – Чонхо легко улыбается. – Да и в том доме совершенно нечем заняться, поэтому…
Мингю усмехается, вспоминая почему-то, как однажды они вчетвером поехали за город: он, Тэён, Санхён и мелкий Чонхо. Это было года два назад – почти сразу после того, как Мингю выписался из реабилитационного центра. Они сняли маленький домик на берегу озера и жарили самгёпсаль на открытом воздухе, который пах костром, лесом и чем-то, что Мингю давно забыл.
Вечеринка на четверых в тот вечер быстро стала вечеринкой на троих, потому что в одиннадцать им пришлось загнать Чонхо спать, ибо мать отпустила его на выходные вместе с ними только при том условии, что он будет ложиться спать вовремя. Мингю все еще помнит те обиженные детские глаза, что выглядывали из-под одеяла. И «я скучал по тебе, хён», брошенное точно в спину. А еще – соджу с виноградным вкусом, которое привез с собой Тэён и которое они втроем пили до самого утра, сидя на веранде и смотря на темный лес вдали.
– Если хочешь, можешь позвать Тэёна с Юбином. Я не буду против. – Чонхо спускает Куки с поводка, когда они заходят в квартиру. – Моему отцу так и в принципе нет дела до того, кто приедет.
– Они, скорее всего, со своими семьями, да и зачем мне… – Мингю замолкает, не договорив, ловит чужой взгляд и хмыкает. – Мог бы и сам позвонить. Или боишься, что они не захотят?
Настала очередь Чонхо хмыкать.
Мингю действительно звонит Тэёну. У того голос удивленный и немного озадаченный, но все равно веселый. Он вскользь говорит, что сейчас они с Юбином сидят в парке у реки Ханган, а Мингю рубит с плеча и говорит: «Чонхо зовет вас в загородный дом отдохнуть», ибо кто он такой, чтобы брать на себя всю ответственность. И почему-то на том конце провода звонко смеются, понимая, откуда ноги растут. А потом соглашаются, уточняя, куда и во сколько нужно подъехать.
По небу плывут рваные облака, пряча его за собой, когда они просыпаются рано утром. Собираются в спешке, потому что время хоть и раннее, но все равно уже опаздывают. Мингю наблюдает за Чонхо, который носится туда-сюда и смеется, надевая поводок на Куки. Ему ведь не нужно ничего собирать – только себя да телефон с зарядкой, а вот Чонхо нервно дергается из одного конца квартиры в другой, будто ему нужно упаковать вещи в месячную поездку куда-нибудь в Камбоджу, которая едва ли знакома с цивилизацией.
Когда они приезжают в автобусный терминал, Сонёль, Юбин и Тэён уже давно там – точно под табло с расписанием. Стоят, толкаются и тычут пальцами в это самое табло, явно отпуская шутки, что ехать им придется на следующем автобусе. Кто бы мог подумать, что они почти окажутся правы.
Мингю не сразу понимает, почему Тэён делает страшное лицо, когда смотрит на него. Вспоминает вдруг про волосы и невольно проводит пальцами по челке, которая наконец-то перестала лезть в самые глаза. Сонёль смеется и говорит, что «теперь нас обоих можно будет без труда отыскать в толпе». У Мингю от взгляда на него начинает болеть точно сверху и чуть сбоку. Кажется, там у людей сердце.
Свободных мест рядом почти не оказывается – только два, которые сразу же занимает Чонхо, садясь точно поперек. Мингю глядит на него как на идиота, а потом пинает чужие ноги, пробираясь к окну; Куки устраивается внизу, завалившись на его кеды. Ехать им совсем недолго – в принципе, можно было и на метро, но потом бы пришлось идти пешком около получаса. Ехать недолго, но проводить это время за разговором или в тишине не хочется совсем, поэтому Мингю залезает на Спотифай и создает короткий плейлист, который без долгих раздумий называет «p.s.».
Чонхо смотрит в его телефон и спрашивает, что это значит, но он лишь неопределенно качает головой и отворачивается к окну, стараясь игнорировать тот факт, что у него забирают второй наушник.
(Между ними – много, но почему-то так мало.)
За окном – привычные сеульские улицы, которые довольно быстро сменяются пригородом, а затем – зелеными полями. Мингю знает, что они будут зелеными еще очень долго, но сейчас почему-то так хочется сгореть в самом сердце ноября, что полыхает огнем осенних красок. Но когда листья гинкго во дворе его дома пожелтеют, он уже… Он уже давно будет в том месте, которое и не должен был покидать. В этом году осень сожжет его по-настоящему. Лучше бы она не вспоминала, что сейчас ее пора.
Они высаживаются на небольшой станции, где делают остановки все междугородние автобусы, чтобы пассажиры могли размяться и купить что-нибудь поесть, и идут по небольшой дороге, которая уходит вбок, к небольшому пролеску. Мингю с подозрением смотрит по сторонам, понятия не имея, где они сейчас находятся, и тормозит от удивления, когда за редкими деревьями показывается коттеджный поселок на склоне холма. Дома выглядят так, словно стоят кучу денег и построены для столичных звезд, которые приезжают сюда ненадолго спрятаться от мира. Куки радостно тявкает, натягивая поводок, который был вручен Тэёну.
– Ничего, что мы так целой толпой завалимся? – Сонёль, очевидно, начинает нервничать, что для него как минимум странно.
Они идут в гору вот уже десять минут, и Мингю совсем немного хочется умереть. С этими сигаретами дыхалка совершенно ни к черту.
– Если бы с этим были какие-то проблемы, я бы вообще поехал один. – Чонхо кривит губы в подозрительно злорадной усмешке. – Расслабься, я не думаю, что отец вообще запомнил, что ты разбил ту статуэтку в прошлый раз.
А, так вот в чем дело. Мингю не сдерживает тихого смешка, когда смотрит на сморщенное лицо Сонёля.
Они сворачивают с главной дороги и через какое-то время останавливаются перед трехэтажным коттеджем с огромной террасой и закрытым навесным балконом на самом верху. Курить на нем ночью и смотреть на весь коттеджный поселок с вершины холма, наверное, здорово. Самый лучший ночной вид, который Мингю видел за всю свою жизнь, – Сеул, но не с вершины Сеульской башни, а недалеко от ее подножия, с небольшой обзорной площадки, которую легко пропустить, когда ты спускаешься вниз по бесконечным лестницам. Сеул с высоты птичьего полета прекрасен, но будто бы запредельно далек, а на той площадке казалось, что руки распахни – и сможешь весь город обнять.
– Я приехал! – с порога кричит Чонхо, когда заходит внутрь дома.
Они вчетвером замирают в дверях, толкая друг друга плечами, – до тех пор, пока Мингю, истошно закатывая глаза, не заходит в дом следующим. Он разглядывает зеркала в прихожей и тапочки, выстроенные в ряд около входной двери, и все это навевает давно потерянные воспоминания.
По лестнице, берущей свое начало точно рядом с прихожей, спускается мужчина в деловом костюме. Мингю бы не дал ему на вид больше тридцати пяти – ни одной морщины на лбу, гладкая кожа, аккуратно зачесанные назад волосы. И весь вид кричит о состоятельности.
– Да, конечно, я понял вас. – Мужчина зажимает мобильный телефон между ухом и плечом, закатывая рукава рубашки, как вдруг находит взглядом Чонхо. – Завтра, хорошо. Я перезвоню вам чуть позже. – Он отключает телефон и улыбается. – Не слышал, как ты зашел. Иди сюда. – Спускается с лестницы и крепко обнимает Чонхо, который замер у самого ее подножия. – Смотрю, ты с друзьями приехал.
Все дружно кланяются – кроме Мингю, который жутко тормозит, засмотревшись на чужое лицо, потому что – нет, серьезно, так бывает? Чтобы отец выглядел так же молодо, как и сын?
– Ты прости, тут такое дело, – мужчина явно чувствует себя неловко, – кажется, мне нужно уехать.
– Кажется? – Чонхо вздрагивает, и настолько сильно, что это замечают все. – Ты только что вернулся.
– Да, но… Есть кое-какие дела, которые нужно решить, и…
– Хорошо, я понял. – Он резко меняется в лице. Мингю сбоку видит, как ломаются чужие губы, показывая широкую улыбку. – Ничего страшного. Напиши, как доберешься.
– Прости, я понимаю, что…
– Все в порядке, не переживай. – Чонхо громко ставит свой рюкзак у подножия лестницы, не переставая широко улыбаться. – Мы найдем, чем заняться.
– Да, да. – Мужчина кивает, подходит ближе, тянет руку к Мингю, но вдруг передумывает в последний момент и неловко приобнимает его одной рукой, отчего тот растерянно вздыхает. – Давно тебя не видел. Вы тут не скучайте, – добавляет он в конце и присаживается на корточки, чтобы почесать корги за ухом; собака расстроенно скулит.
Мингю кажется, что он чувствует себя нехорошо: когда смотрит, как отец Чонхо подхватывает портфель несколькими минутами позже и покидает дом, как сам Чонхо роняет свою улыбку так, что та вдребезги разбивается, стоит отцу исчезнуть из виду, как тускнеет лицо Юбина, которого начинает тормошить Тэён. Как Сонёль ломано улыбается, спрашивая, какую из комнат можно занять.
Ему нехорошо. Ему отвратительно. Ему хочется встряхнуть Чонхо и прокричать ему в лицо, что все нормально, что так бывает и «ты сам это понимаешь». Но Мингю ничего не делает – только сжимает лямку рюкзака и тупит взгляд, пытаясь вспомнить про себя, как пахнут персики. Как пахнет в месте – родном доме, – где тебя всегда ждут.
– Слушайте, тут много комнат, можете любые занять. – Чонхо достает из заднего кармана джинсов телефон и тянет губы в очередной улыбке. – А пока, если вы не против, мне нужно кое-что сделать. Там в баре на кухне есть пиво, можете открыть, а я скоро вернусь.
Он начинает подниматься по лестнице; исчезает где-то наверху, так ни разу и не оглянувшись.
– Хуже всего то, что это не впервые, – вздыхает Сонёль, а Мингю от неожиданности роняет свой рюкзак.
– О чем ты?
– Чур моя комната та, что крайняя слева на втором этаже! – вскидывает руку Юбин.
– Да пошел ты, я не пойду в соседнюю, – возмущается Тэён.
– Тогда вместе спать будем. А ты помнишь, что я пинаюсь как сраный тюлень.
– Да идите вы оба куда-нибудь, – возмущается Сонёль. – Пойдем собаку выгуляем пока. – Он дергает Мингю за рукав, в то время как тот все еще растерянно стоит посреди гостиной, не зная, куда себя деть.
Он все еще думает, что ему нехорошо. Все еще пытается отделаться от прилипчивого ощущения, будто горло подпирает тошнота. Мингю глядит на подножие лестницы, ведущей на второй этаж, смотрит выше, вспоминает Чонхо. И ему нехорошо – правда. Ему хочется исчезнуть в ванной и пробыть там половину вечности.
Мингю потерял все: родителей, бабушку, вырастившую его, учебу в университете, которая пророчила безбедное будущее, потерял веру в себя, цели, мечты. Самого себя потерял. У Чонхо есть друзья, которых он пытался оттолкнуть, но которые все еще рядом, у него есть живые мать и отец, есть все тот же университет и настоящая взрослая жизнь. У него есть все, о чем Мингю когда-либо мог мечтать: близкие, понимание, стремления. Даже деньги есть, которые могут исполнить любой каприз.
Мингю смотрит на себя и думает: «Пусто». Мингю смотрит на Чонхо и думает: «Так же».
Ты видишь человека, что кажется тебе полным со всех сторон, ты видишь человека, в котором до краев, в нем много этого и другого, там бездна целая. Но потом понимаешь вдруг, что даже у тех, кто выглядит полным и целым со стороны, внутри зияет все та же дыра, что так красиво резонирует с твоей собственной.
Чужая боль – твоя собственная боль. Та самая, которую ты игнорируешь, выставляешь на всеобщее посмешище.
Нет боли сильнее. Нет той боли, что будет ощущаться меньше. Боль – это боль.
(Каждый хоть раз в своей жизни хотел стать кем-то для кого-то, но почему-то не стал.)
– Давай туда свернем, – говорит Сонёль спустя пару минут молчания после того, как они покидают дом.
– Ты ведь был здесь уже? – нехотя отзывается Мингю.
– Да, пару раз. Мы тут как-то гуляли вместе с Юбином после того, как вы с Тэёном… – Сонёль жует слова и явно не желает заканчивать предложение, а Мингю ненормально.
После того, как что? Ссорились? Ему не хочется уточнять.
Они идут около пяти минут в тишине, и когда Мингю собирается спросить, куда и зачем они направляются, Сонёль останавливается, начиная звонко смеяться. Мингю смотрит вперед и теряется – на пару долгих секунд, которые замешивают кислород в его легких в самый настоящий пиздец.
Перед ними – широкое поле.
Оно зеленое. Оно настолько зеленое, что этого цвета хватило бы до конца жизни. Мингю вздыхает тихо и морщится, когда точно в сердце колет уже высказанным, но все равно глубоко спрятанным. Не успевает даже руку вскинуть с немым вопросом в глазах, как Сонёль срывается с места и бежит вперед, оставляя Мингю позади. Он целую минуту стоит, не двигаясь, наблюдая за тем, как тот, навернув пару кругов вдали, падает прямо на землю, раскинув руки.
Мингю делает глубокий вдох, прежде чем наклониться вниз и снять поводок с Куки, который все это время нетерпеливо подпрыгивает на месте. Смотрит вслед убегающей собаке и сам делает первый шаг. Медленно подходит к Сонёлю и глядит на него сверху вниз, загораживая спиной солнце. Тот улыбается и тянет к нему руку, в которой зажат криво сорванный цветок космеи.
– Присоединишься?
– Определенно, да, – не может не улыбнуться Мингю в ответ, забирая из чужой руки цветок.
Они лежат рядом и молчат, слушая фырчание Куки, который носится вокруг них и то и дело катается по траве. Мингю глядит на небо, на котором сейчас ни единого облака, и чувство такое, что этот сиреневый цвет наполнил его изнутри до самых краев. Он мнет стебель космеи меж пальцев и поднимает руку, поднося цветок к лицу. Ярко-розовые лепестки удивительно контрастируют с небом, но в то же время смотрятся до абсурда гармонично.
(Инородный пазл, обреченный быть лишним, может оказаться тем, которого всегда не хватало.)
– Как думаешь, – Мингю сглатывает, – могли бы где-то на другом конце Вселенной быть такие же мы, точно так же лежащие на поле?
– Почему нет, все возможно. – Сонёль коротко смеется. – Уверен, что в другой жизни мы с тобой тоже бы были знакомы.
Мингю поворачивает голову, чтобы бросить на него короткий взгляд. Думает, что все это – слишком. Что вся жизнь последние три недели – это слишком.
– И как бы мы познакомились? – Он переводит взгляд обратно на небо; точно над ними проплывает крошечное облако.
– Не знаю, но точно не в университете. Думаю, и у тебя, и у меня в тот момент мог быть сложный период, а мы бы помогли друг другу.