2. Гвен
Змеелов прибывает минут через десять. Это суровый мужчина, выглядящий так, как будто целыми неделями не выходит из леса, и мне это не нравится. Или он мне не нравится. Или все это сразу.
– Я приехал за этой змеей, – говорит он.
– Документы, – коротко говорю я.
Он моргает:
– Что?
– Предъявите мне свои документы. Я вас не знаю, и я вооружена. – Ставлю ноги в прочную бойцовскую стойку, перенеся вес на срединную линию и пружиня коленями. Я не знаю, знакома ли ему это стойка, однако взирает он на меня с подозрением. Вероятно, считает, что у меня паранойя.
Что ж, в этом он прав.
– Хорошо. – Поднимает обе руки вверх. – Конечно. Я достану документы, ладно?
– Медленно.
Он так и делает, не сводя с меня взгляда, – заводит одну руку себе за спину. Я притворяюсь, будто нащупываю свой пистолет, хотя оставила его в «бардачке» чертова пикапа и теперь мысленно пинаю себя за это. Но когда змеелов – медленно – извлекает руку из-за спины, в ней нет ничего, кроме бумажника. Он открывает его и достает толстую белую визитку.
– Положите на землю, – говорю я ему.
Он нагибается и кладет карточку на полпути между нами, так далеко от себя, как только может дотянуться. Я делаю шаг вперед и одним быстрым движением поднимаю ее; потом выпрямляюсь, чтобы прочитать надпись, при этом не выпуская его из поля зрения.
Визитка приятная на ощупь, чисто-белая, со строгой черной надписью выпуклым шрифтом. «Профессор Грег Мэйнард». Работает в Университете Теннесси. Да, не следовало судить об этом лесном отшельнике по его виду. Он – профессор биологии с пожизненным контрактом. Как странно!
– Змея? – снова спрашивает Мэйнард.
Я указываю на почтовый ящик.
– Извините за неласковый прием, – говорю ему. – Я просто… я не знаю, кто это сделал. Понимаете?
– Может быть, это была просто шутка?
– А вы откройте.
Он достает холщовый мешок и палку с крюком на конце, потом открывает дверцу ящика, зацепив ее крюком. Змея атакует. Профессор даже не вздрагивает, но, надо сказать, он стоит на точно выверенном безопасном расстоянии.
– Полосатый гремучник, – говорит он. – Ничего себе! Круто. Вам повезло, и это определенно не шутка. Во всяком случае, не добрая.
Я завороженно смотрю, как Мэйнард выманивает змею из ящика и она сползает по металлическому шесту на землю. Там он ловко прижимает ее крюком за головой и берет голыми руками – со спокойствием, которое кажется мне поразительным. Змея гремит и мечется, но он сует ее в мешок, потом затягивает горловину и надежно завязывает.
Я почти расслабляюсь, пока до меня не доходит, что для того, чтобы поместить змею в почтовый ящик, нужно обладать такими же навыками.
– Они здесь водятся? – спрашиваю я профессора.
Он кивает:
– Конечно, в лесу. Иногда я встречаю какую-нибудь из них достаточно далеко от леса, но это не слишком обычно. Возле воды чаще можно встретить щитомордника или мокасиновую змею. – Мэйнард тщательно осматривает внутренности почтового ящика, подсвечивая себе телефоном, потом говорит: – Хорошо, все чисто. Я отвезу эту красотку в свою лабораторию.
– В лабораторию? – переспрашиваю я.
– Я герпетолог. Дою змей – то есть сцеживаю яд. Так мы делаем сыворотку, – объясняет он. – Она всегда требуется то здесь, то там. Кстати, если увидите еще одну такую змею или другой вид гадюк, позвоните мне. После того как мы берем у них яд, я нахожу им хорошее местечко подальше в лесу, где они больше никого не потревожат.
Я киваю, все еще пристально глядя на него. Профессор или нет, сейчас он первый, кого я подозреваю. Хотя на кой черт ему могло понадобиться пугать меня до смерти или травить меня змеей, понятия не имею. Непохоже, чтобы у него ко мне была какая-то личная неприязнь. Я не чувствую, чтобы от него исходила враждебность.
Мэйнард как раз загружает змею в свой пикап, когда подъезжает команда криминалистов – точнее, один мужчина средних лет, в мешковатой ветровке; приехал он на старом «Джипе». Он даже без просьб с моей стороны предъявляет мне свои документы – таким заученным движением, что мог бы, наверное, сделать это даже во сне. Кстати говоря, выглядит он совершенно измотанным, однако задает мне вполне толковые вопросы и записывает ответы, потом посыпает почтовый ящик порошком для снятия отпечатков.
Пару минут спустя появляется Кеция Клермонт. Она приезжает на своей личной машине без мигалок и сирен, и я рада этому; наши соседи наверняка уже глазеют на эту суматоху вокруг почтового ящика. Я не хотела бы давать им лишней пищи для слухов.
– Привет, Бето, – говорит Кец криминалисту, и тот машет рукой, не поднимая взгляда. Она все еще одета в то, что можно считать ее рабочей формой: скромный темно-синий брючный костюм с белой блузкой, со значком детектива, пристегнутым к поясу. Пистолет спрятан под пиджаком. Если б она уже побывала дома, то переоделась бы в джинсы и удобную футболку. – Змею, полагаю, уже забрали?
– Увезли переселять в хороший дом, если верить… – Я сверяюсь с визиткой. – …профессору Мэйнарду. Что ты знаешь о нем?
– А что? – спрашивает она, потом отвечает на собственный вопрос: – Умения. Конечно же. – Качает головой: – Вычеркни его из своего списка. Поблизости живет не меньше двух десятков человек, которые отлично умеют справляться со змеями, и они с куда большей вероятностью будут точить на тебя зуб.
Нет смысла спрашивать почему, но я все равно спрашиваю:
– По какой-то конкретной причине?
Кец пожимает плечами:
– Ну, начиная с того, что ты нездешняя, приехала откуда-то.
– Я живу у озера уже…
– Нас с отцом считают чужаками, а мы приехали сюда больше двадцати лет назад, – объясняет она. – Если ты не родился в здешних местах, ты не отсюда. Некоторым и этого достаточно. Добавь к этому слухи и всякое дерьмо из Интернета… Скажу честно – это может быть кто угодно.
– Круто. – Я надеялась, что за сегодняшний день поводов для паранойи у меня станет меньше, а не больше.
Кец подходит, чтобы осмотреть почтовый ящик.
– Он крепко закрывается?
– Да.
– Эта змея никак не могла попасть туда случайно?
– Нет. И она могла укусить Сэма или детей. Просто повезло, что это я открыла ящик. Если б это был Коннор или Ланни…
– Но это были не они, – напоминает Кеция. – Так что давай сосредоточимся на том, что случилось, а не на том, чего не случилось. В худшем случае кто-то пытался убить тебя, хотя я полагаю, что окружной прокурор постарается свести все это к преступной шутке. Он не самый большой твой поклонник.
– Не смешно, – отвечаю я. – Я бы не удивилась, если б он обвинил меня в том, что я слишком долго здесь стою.
– Ну ты знаешь поговорку: хороший окружной прокурор может убедить присяжных обвинить даже сэндвич с ветчиной. Повезло, что наш не настолько хорош.
Я усмехаюсь. Кеция не из тех полицейских, которые любят пустую болтовню, но она с глубоким неуважением относится к окружному прокурору Элрою Комптону. И я тоже. Это седовласый белый мужчина, послужной список которого почти полностью состоит из обвинительных заключений в адрес чернокожих подсудимых – и это в о́круге, где процветает торговля метамфетамином и опиатами, которой заправляют в основном белые воротилы. И, естественно, он всегда требует оправдания для белых подсудимых. Они «в глубине души хорошие люди», и так далее, и тому подобное, и не важно, насколько жестокими и отвратительными были их преступления. «За них поручатся их собратья по приходу. Их родители – добрые христиане». Обычная песенка.
Это мучительно напоминает мне те годы, когда я слепо верила своему бывшему мужу-монстру, не умея – или не желая – увидеть правду, лежащую прямо у меня под носом. Иногда мне кажется, что половина мира впала в то же самое состояние отрицания. И это меня злит.
– Есть мысли о том, кому могло прийти в голову вот так напугать тебя? – спрашивает Кеция.
– Ты серьезно? Половина нортонцев до сих пор полагает, что мне сошли с рук убийства местных – начнем с этого. Не считая «троллей», сталкеров, семьи жертв Мэлвина…
– Криминальных хакеров из «Авессалома», которым удалось ускользнуть от ареста, – добавляет она. – Да, знаю. Я надеялась на более конкретного врага, потому что «почти все» – это как-то слишком много.
– Знаю. Но на данный момент это всё, что у меня есть.
Кеция постукивает ручкой по стопке листков для записей.
– Да, и не уверена, что случившееся на сегодняшней передаче улучшило положение. А как насчет той женщины – той, которая присутствовала на твоем интервью?
Я не хочу верить в это, но факт заключается в том, что изначально большинство фанатично-упорных преследователей составляли родные и близкие жертв Мэлвина. Включая Миранду.
– Миранда Тайдуэлл? Она может подсыпать мышьяк в сироп от кашля, но справиться со змеей… На самом деле мне так не кажется, – говорю я. – Но… она могла кого-то для этого нанять. Просто чтобы запугать нас.
– Судя по всему, она сделала своей миссией доказать то, что ты…
– Монстр? Да. Она приняла на себя эту миссию еще во время суда надо мной. Я просто думала – точнее, надеялась, – что она переросла это.
– Нынче на все найдется свой одержимый фанатик, – говорит Кец. – Особенно если дело дурацкое и запутанное. Извини. Не хочу этого говорить, Гвен, но…
– Да, я должна быть осмотрительной. Знаю. Я работаю над этим.
Она окидывает меня взглядом.
– Ты забыла взять, верно?
– Не забыла. Просто оставила в машине, когда пошла забрать почту.
– Машина там, – указывает Кеция. – А ты торчишь здесь, как живая мишень, ты это понимаешь?
– Я поняла это, как только застряла здесь, следя за ящиком со змеей.
Она кивает:
– Хорошо. Не делай так больше. Мне, конечно, хотелось бы, чтобы большинство здешних болванов оставляли свое оружие в сейфах, – но не ты. Тебе оно действительно нужно. Так что не забывай удостовериться, что оно при тебе.
Я натянуто улыбаюсь ей, поскольку знаю, что она права, а я сделала глупость.
– Я поняла, – говорю ей. До меня доходит, что уже совсем темно. Обычно Кец задолго до этого времени помогает отцу подняться на холм, к его хижине. – Ты уже доставила Изи домой?
– Да, и именно поэтому не примчалась сюда первым делом. Извини, но мне нужно было проследить за его безопасностью.
– Хорошо. Поедешь сейчас домой?
– К Хавьеру, – отвечает она. Хавьер – ее любовник, даже, может быть (хотя я не спрашивала), долгосрочный партнер, но живут они по-прежнему отдельно. – Эй, Бето, ты закончил?
– Закончил, – говорит криминалист и закрывает ящик с принадлежностями. – Удалось получить немного. Несколько четких отпечатков, однако они, вероятно, принадлежат либо кому-то из семьи, либо почтальону. Но, может быть, нам повезет…
– Может быть, – повторяет Кеция. – Спасибо, приятель. Удачной дороги домой.
– Тебе тоже.
Когда он направляется к своей машине, взгляд Кец внезапно смещается, и она пристально смотрит вверх по склону. Проследив за ее взглядом, я вижу направляющегося к нам Сэма.
– Итак, – говорит он, – Ланни сказала, что ты солгала, будто с тобой всё в порядке, а теперь я вижу здесь Кец, плюс еще две машины. Какого черта тут творится?
Вздыхаю. Я надеялась избежать этого.
– Пойдем в дом, – говорю ему. – Лучше я расскажу всем сразу.
По пути делаю крюк к пикапу и забираю свой пистолет; как только беру оружие в руки, я чувствую себя увереннее. Знаю, что это неправильно: оружие не обеспечивает мне безопасность, просто дает возможность нанести ответный удар. ПТСР [3], очередная ложь. Мне нужно отучить себя рассматривать оружие как средство успокоения. Для меня это необходимое зло, но это не должно означать, что я нуждаюсь в нем.
– Гвен? – встревоженно спрашивает Сэм. Я улыбаюсь ему, хотя поводов для улыбки ноль.
– Я готова, – отзываюсь. Но на самом деле – нет.
Как только мы входим в дом, я запираю дверь и включаю сигнализацию. Ланни стоит, скрестив руки на груди и сместив вес на одну ногу. Коннор даже поднимает взгляд от книги, которую читает. Они тоже ждут объяснений.
– Как дела? – спрашиваю я, стараясь, чтобы голос звучал нормально. Это не срабатывает. Ланни продолжает хмуриться, Коннор качает головой, а в глазах Сэма читается, что эта попытка успокоить всех была заведомо провальной. – Ладно. Значит, так: в почтовом ящике была змея.
– Что? – выпаливает Ланни. К моему изумлению, хмурое выражение пропадает с ее лица. Сэм замирает.
– Какая змея? – спрашивает Коннор. – Мокасиновая? Я видел тут мокасиновых змей и раньше.
– Не мокасиновая. Я не хочу, чтобы вы тревожились… – Голос мой затихает, и я понимаю, что должна это сделать. – Я солгала: мне нужно, чтобы вы тревожились. Мне нужно, чтобы вы понимали: после сегодняшнего дня ситуация уже не будет такой, как прежде. Вам нужно быть очень осторожными. И впредь почту будем забирать только Сэм и я. Хорошо?
– Мама, мы всегда очень осторожны, – возражает Ланни. – Ну правда, ты же это знаешь!
Но это не так. Это не так. И меня снова подташнивает при мысли о том, что ящик мог открыть Коннор или Ланни, или даже Сэм, хотя реакция у него даже лучше, чем у меня. Мои дети считают себя вполне параноидальными. Но они никогда не будут параноиками в достаточной степени – настолько, чтобы предотвратить все, что может случиться с ними. Самоуверенность может быть гибельной.
Сэм пристально смотрит на меня.
– Ребята, дайте нам минуту поговорить, ладно? Коннор, помешивай бобы. И ты должен мне салат.
– Ладно. – Попроси об этом я, сын вздохнул бы так, словно я навалила ему на плечи половину земного шара. А вот Сэму вечно достается немедленное согласие. Я завидую.
Ланни сверяется с таймером на телефоне.
– Курица почти готова, – говорит она. – Осталось минуты три.
– Значит, достанешь ее, когда она будет готова, – отвечает ей Сэм, потом выключает сигнализацию и отпирает входную дверь. – Гвен?
Следую за ним наружу. Сейчас мне не хочется торчать на крыльце на виду у всех, и я выключаю наружное освещение. Мы стоим в темноте, пока мои глаза не привыкают.
– Что происходит? – спрашивает Сэм.
– Не знаю, – отвечаю я. – Змея в почтовом ящике, конечно, довела меня до нервной трясучки, как и то, что случилось сегодня утром. Я просто чувствую себя…
– Уязвимой? – уточняет он и обнимает меня. – Мне жаль, правда. Я знаю, что ты изначально не хотела участвовать в этом чертовом шоу, и мне жаль, что я отговаривал тебя недостаточно настойчиво. У меня было плохое предчувствие, и очень плохо, что оно сбылось. Я не думал, что они решатся устроить такое после всех переговоров и соглашений.
– Я тоже так не думала, иначе вообще не пошла бы туда. – Расслабляюсь, чувствуя его тепло, его силу. Рядом с ним я на пару минут могу отключить вечную настороженность, даже стоя под открытым небом. – Может быть, нам повезет. Может быть, кто-нибудь оставил отпечаток пальца на почтовом ящике.
– Ты так и не ответила детям, – напоминает он, поддевая пальцем мой подбородок. Вокруг темно, но не настолько, чтобы я не могла прочитать выражение его глаз. – Что за змея это была?
– Полосатый гремучник.
– Господи, Гвен!..
– Знаю. – Опускаю голову ему на плечо. – Со мной всё в порядке. Даже со змеей всё в порядке. Никто не пострадал.
Я чувствую, что Сэм многое хочет сказать по этому поводу, но сдерживается. Понимаю, что он привел меня сюда, чтобы о чем-то поговорить, – но вряд ли о змее в почтовом ящике. Странно. Обычно он без колебаний поднимает неудобные вопросы.
Я думаю о том, как это странно. Время от времени на меня заново обрушивается понимание: Сэм – брат одной из жертв Мэлвина. Исходя из любой логики, он не должен находиться здесь, между нами не должно быть… такого. Начиналось все совсем иначе: я не доверяла ему, а он был глубоко убежден в моей виновности. Понадобились время, труд и страдания, чтобы прийти к этому моменту доверия и мира. И эти доверие и мир все еще хрупки, хотя мы и сумели выстроить этот мост. Но мост не из стали – из стекла. И иногда в нем возникают трещины.
После долгого молчания Сэм говорит:
– Послушай, насчет Миранды Тайдуэлл – она… она сказала, что реально собирается делать?
– Просто снять какой-то документальный фильм. И, полагаю, распространить его повсюду или хотя бы так широко, как сможет. Рискну предположить, что он не будет хвалебным. – Я пытаюсь произнести это небрежно, но не могу. Миранда Тайдуэлл до неприличия богата и до жестокости злобна, и если она не может в реальности опустить мне на голову топор, то сделает это в переносном смысле. Она осознаёт силу информации.
– Гвен… – Сэм убирает руки с моей талии и берет в ладони мое лицо невероятно нежным жестом, от которого у меня перехватывает дыхание. – Как нам это сделать? Скажи мне. Скажи мне! Как нам защитить от этого детей?
– Не знаю. – Я чувствую, как на глаза наворачиваются слезы, и изо всех сил моргаю, чтобы загнать их обратно. – Может быть, мы не сумеем этого сделать. Может быть, нам придется просто помочь им жить с этим.
– Боже… – выдыхает Сэм. – Я надеюсь, ты ошибаешься. Очень надеюсь.
Он целует меня – нежно и осторожно, но под этой нежностью тлеет уголек страсти. И чуть-чуть отчаяния. Я чувствую это. Мы всегда и неизменно стоим на краю обрыва, под которым зияет глубокая темная пропасть. И сейчас эта пропасть кажется особенно опасной.
– Еда готова, – говорит Сэм. – Настолько нам всем нужно бояться?
– Сильно, – отвечаю я. – Мне нужно, чтобы и ты, и дети были настороже. – Я ненавижу это. Я ненавижу отбирать крошечный кусочек нормальной жизни, который мы выгрызли для детей. Но они должны понимать, что именно может случиться.
Мы накрываем на стол. К ужину у нас курица с розмарином, мое любимое блюдо. Это мило с их стороны. Курица вкусная, бобы приготовлены в самый раз. Салат получился просто мешаниной, но мои дети старались. Однако мне кажется, что никто из нас не чувствует вкуса по-настоящему: мы говорим о возможности того, что отношение к нам со стороны обитателей Стиллхауз-Лейк может стать еще более враждебным. Мы говорим об осторожности, о том, что нужно держаться рядом с друзьями и со взрослыми, которым мы можем доверять. Мы говорим о том, что делать, если что-то пойдет не так. Невеселый, но необходимый разговор.
Дети не возражают. Я вижу мятежную злость Ланни; она как раз вошла в тот возраст, когда хочется расширить рамки своей жизни, а не сужать их. Коннора все это тревожит меньше. Он уже достаточно давно стал замкнутым, и я предполагаю, что в ближайшее время это не изменится.
Однако мне нужно внимательно присматривать за дочерью.
Они просят разрешения уйти, и я позволяю это, хотя их тарелки еще наполовину полны. Мы с Сэмом прибираем кухню; я постоянно проверяю, не забыла ли включить сигнализацию. Он замечает это, но никак не комментирует. Я мою тарелки и передаю ему, он вытирает их и ставит на место. Это происходит в уютном, спокойном молчании, но я все время мысленно возвращаюсь в студию, к тому леденящему ужасу, к тому, как я проиграла бой в прямом эфире. Это все равно что трогать горячую плиту, но я не могу остановиться.
Когда звонит домашний телефон, я почти признательна за возможность отвлечься. Я сохраняю телефонную линию по причинам безопасности. Девять звонков из десяти – это запись чьего-нибудь голоса с мошенническими предложениями, однако стационарный телефон в случае кризиса не так быстро выйдет из строя, как сотовый, – он не зависит от аккумулятора и энергоснабжения дома.
Мне кажется, пусть у нас лучше будет такой запасной вариант.
Тянусь к трубке, потом отдергиваю руку. Номер мне незнаком, поэтому я слушаю, как звонок принимает автоответчик. Старомодный способ, но так я могу сортировать звонки и брать трубку лишь в случае чего-то срочного. Приглушаю звук и собираюсь уйти. Но автоответчик прокручивает мне первые слова, и это приветствие, произнесенное на том конце линии обычным человеческим голосом:
– Э-э… здравствуйте, мне нужно… нужно поговорить с женщиной по имени Гвен Проктор.
Я чувствую, как из желудка поднимается тошнота. Конечно, я получала множество гнусных телефонных звонков. Безымянные чужаки выкрикивали оскорбления, радуясь возможности попинать упавшего. Безымянные мужчины подробно описывали мне свои фантазии о том, как они желают изнасиловать и убить меня или моих детей или всех нас. Жуткие незнакомцы заявляли, что влюбились в меня с первого взгляда и знают, что мы предназначены друг для друга, если только я пойму…
Но сейчас неуверенный женский голос продолжает:
– Пожалуйста, умоляю вас. Ответьте мне, пожалуйста. Я не знаю, куда еще могу обратиться…
И я понимаю, что это один из тех звонков.
Это началось несколько месяцев назад, со случайного звонка от дальней знакомой копа, у которого был мой номер. Женщина плакала и молила меня сказать ей, что делать, потому что она не знает, как ей жить дальше. Ее четырнадцатилетний сын похитил, изнасиловал и убил пятилетнего ребенка соседей. А потом на три дня спрятал труп под кроватью. Эта женщина нашла тело и сообщила о находке, передав собственного сына в руки полиции.
Она не была готова к ужасной правде: люди винили и ее тоже. Винили за то, что она вырастила убийцу. Винили за то, что не знала, не остановила его.
Я потратила час, пытаясь помочь ей найти способы справиться с тем, через что ей пришлось пройти. В итоге нашла убежище для пострадавших от домашнего насилия, где она могла хотя бы на какое-то время спрятаться. Не знаю, что случилось с ней потом. Но она рассказала кому-то обо мне и о том, как я помогла ей. И началось…
За последние три месяца я получила несколько таких звонков. Бестелесные, полные боли голоса умоляли меня о помощи, об ответах, которых у меня не было. Самое большее, что я могла предложить им, – это понимание и слабое утешение, заключающееся в том, что не они одни живут в этом кошмаре.
Сэм смотрит на меня, и на лице его написано: «Не надо». И он, конечно же, прав. Нам не нужно дополнительных проблем. Я почти пропускаю этот звонок. Слышу дыхание этой женщины, слышу, как она давится всхлипом…
– Ну, ладно, – говорит она, и я различаю в ее голосе тусклую горечь. – Извините, что побеспокоила вас. Сейчас я положу…
Я хватаю трубку и говорю:
– Это Гвен. Что случилось?
На том конце линии раздается протяжный вдох.
– Извините, – отвечает женщина. – Мне казалось, что я могу пройти через это, не… не раскиснув вот так. Наверное, я просто не такая, как вы. Судя по тому, что мне говорили, вы практически сделаны из стали.
Я все еще понятия не имею, кто это и о чем речь, но прислушиваюсь к своим инстинктам.
– О, поверьте, это далеко не так, – говорю я ей. – Всё в порядке. Успокойтесь. Как вас зовут?
– М-марлин, – отвечает она. – Марлин Крокетт. Из Вулфхантера [4]. – Она говорит с растяжкой, характерной для сельских районов Теннесси. – Это поблизости от… ну, наверное, поблизости от са́мого ничего. – Нервно смеется, и этот смех похож на звук трескающегося стекла. – Никогда не слышали о таком месте, верно?
Она формулирует это как вопрос, и я честно отвечаю:
– Не слышала. Чего вы хотите от меня, Марлин?
Она не переходит сразу к сути дела. Мне знакома эта тенденция; Марлин собирается ходить вокруг этой сути, собираясь с духом. Она рассказывает мне о своем городишке, о своем недовольстве работой, о жирном пятне, которое никак не может соскрести с деревянного пола. Я жду. Сэм заканчивает мыть тарелки. Затем пишет записку и передает ее мне. «Пойду поработаю». Направляется к нашему общему кабинету. Теперь там стоят два рабочих стола, на довольно большом расстоянии друг от друга. Сэм одновременно трудится поденным рабочим на строительстве и выполняет пару мелких обязанностей для коммерческой формы в Ноксвилле. Я несколько часов в день работаю в онлайн-поддержке бухгалтерского бизнеса и попутно берусь за проекты по графическому дизайну. На обычной работе в офисе можно было бы обеспечить себе бо́льшую финансовую стабильность, но мне нравится быть дома, с детьми, особенно в такое невероятно долгое и жаркое лето. И мне нравится мысль о том, что даже сейчас я могу бросить все и бежать прочь, если понадобится. Мне потребуется много времени, чтобы отвыкнуть от этого побуждения. Если я вообще смогу отвыкнуть.
Наконец я понимаю, что моя собеседница выдыхается, поэтому вставляю реплику:
– Марлин, откуда вы вообще взяли этот номер?
– Одна женщина в соцсети сказала, что вы совсем не монстр, которым вас считают некоторые, и что ей вы помогли. Я спросила ее, сможете ли вы помочь и мне тоже. Она сказала, что, наверное, сможете, и дала мне ваш номер.
– В открытом доступе? На своей странице?
– По электронной почте, – отвечает Марлин. Голос ее звучит еще более нервозно. – А что не так?
По крайней мере, номер не был опубликован в Интернете, но все же, наверное, нужно его сменить. Или вообще избавиться от стационарной линии.
– Как ее зовут?
– Не знаю ее настоящего имени; в соцсети она прописана как Мелисса Торн.
Надо будет поговорить с этой Мелиссой.
– Ладно, – говорю я. – Вы можете сказать мне, что у вас не так?
Я предполагаю, что она заговорит о своем муже или любовнике или о ком-то еще из семьи. Может быть, даже о подруге. Но Марлин говорит:
– Не то чтобы именно у меня. Скорее… скорее что-то не так со всем этим чертовым городком. Ну, наверное, с некоторыми его жителями. Хотя это место никогда не было приятным. Тут с самого начала земля пропитана кровью.
Это никуда не ведет, и я начинаю думать, что меня разыгрывают. Быть может, ей просто одиноко и хочется поболтать.
– Даю вам еще минуту на то, чтобы вы сказали мне, чего ждете от меня. Потом я повешу трубку и больше не приму ваших звонков. Понимаете?
Она делает паузу.
– Понимаю. – Но не продолжает. Молчание тянется, наконец Марлин поспешно говорит: – Что я могу сделать, если здесь творится что-то плохое? Я не могу пойти в полицию, ни за что! Что делать, если я просто не доверяю людям в этом городе?
– Я могу дать вам контакты нескольких государственных служб, если вы про это спрашиваете. Но вам нужно будет сказать им, в чем действительно заключается ваша проблема. Во-первых, вам сейчас грозит какая-нибудь физическая опасность?
– Я… я так не думаю. Но это просто… это тяжело. Я не знаю, что с этим делать и куда обратиться. Я просто не хочу впутываться в неприятности сильнее, чем уже есть. – Она тяжело вздыхает. – Я – мать-одиночка, и моя дочь… с ней столько хлопот, понимаете? И нет никого, кто помог бы. Я должна быть осторожной. Это всё так сложно!
Изнутри это всегда сложно. Глядя со стороны, люди обычно полагают, что это так просто: оборвать все связи, уйти прочь… но человека на месте держит множество канатов. Дети. Родственники. Друзья. Работа. Деньги. Обязанности. Вина. И страх, так много страха! Самое опасное время в жизни женщины – когда она расстается с партнером, особенно склонным к насилию. Женщины инстинктивно знают это, даже если никогда не видели кровавой статистики. Иногда кажется более безопасным терпеть знакомого дьявола.
– Я знаю, может показаться, будто вы в ловушке, из которой нет выхода, – говорю я ей. – Но это неправда. Вы всегда держите в руках ключ от собственной клетки, понимаете? Вам просто нужно найти смелость воспользоваться им. Эта проблема как-то связана с вашим мужем?
Марлин втягивает воздух носом, словно собираясь заплакать.
– Нет. Он умер.
– Парень? Кто-то, с кем вы встречались?
– Нет.
– Ясно. – Это что-то новенькое. Большинство звонков, которые я получаю, связаны с насилием со стороны мужа или семейного партнера. Иногда – со стороны неизвестных преследователей. – Так кто же конкретно угрожает вам в данный момент?
– Это не… это не угрозы. Не совсем. И я не могу назвать ни одного имени, – отвечает она. – Это просто… если я скажу кому-то, то это отольется мне и моей дочери, и это будет ужасно, понимаете? А если я никому не скажу… я не знаю, как с этим жить.
– Извините, – говорю я так мягко, как могу. – Но я не психотерапевт и не юрист, и если вы замешаны в чем-то нелегальном, то все, что вы мне скажете, впоследствии может вызвать у вас проблемы с законом. Понимаете? Если вы хотите поговорить о чем-то, что вас пугает, но это не преступление, я могу дать вам контакты психолога или психиатра…
– Я не пойду ни к какому мозгоправу! – Голос ее звучит оскорбленно. В мелких поселениях в глубинке отрицательно относятся к психотерапии.
– Хорошо, Марлин, если вы считаете, что это может быть чем-то криминальным, почему тогда не можете обратиться в полицию? – Она ничего не отвечает на это. На линии молчание. – Вы боитесь их?
– Я боюсь всего, – отвечает она.
– А как насчет полиции штата?
Она втягивает воздух, затем выдыхает его.
– Может быть. Может быть, это и неплохой выход, я полагаю. Не уверена, что они поверят мне в этом, но я могу попробовать.
– Тогда советую вам побыстрее позвонить им. Иногда, если промедлить, могут погибнуть люди, и тогда вам придется всю жизнь жить с грузом этой ответственности.
Я лихорадочно размышляю, пытаясь заполнить пробелы. Она говорит о соседях, которым что-то грозит? О друзьях? О ком-то еще? Я не знаю.
– Да, – говорит Марлин. Я слышу, как она беспокойно расхаживает туда-сюда. – Да, я это знаю. Но это маленькое поселение. Черт, да половина города между собой в родстве. Наверное, я должна разобраться с этим сама и… – Она резко умолкает, и я не слышу даже дыхания. Потом раздается приглушенный, поспешный шепот: – Мне нужно идти. Извините.
– Марлин, если вы не можете сказать мне, что происходит, я не знаю, как вам помочь.
– Приезжайте сюда, – говорит она. – Приезжайте сюда, и я покажу вам всё. Это недалеко от того места, где они зарыли то, что осталось. Вам решать, что с этим делать.
«Зарыли то, что осталось?» Это звучит какой-то бессмыслицей.
– Вы имеете в виду – приехать в Вулфхантер? Нет, я не могу. – Я ни за что не поеду в какое-то изолированное сельское поселение. Вооружена я или нет, готова сражаться или нет, – риск того не стоит. Больше никогда. – Позвоните в полицию штата. Вы это сделаете?
Она не отвечает. С тихим щелчком связь обрывается. Звонок завершен. Я кладу трубку и качаю головой. Ситуация меня беспокоит, но я не знаю, что еще могла сказать или сделать. Что бы ни происходило с Марлин, это странно, и я не могу не чувствовать подозрений. Я только что обнаружила в своем почтовом ящике змею. А теперь – загадочный звонок от женщины, которая изо всех сил пыталась убедить меня приехать в те далекие холмы…
Я не позволю заманить меня в ловушку. У меня есть враги.
И нынешний день только подтвердил это.
Я медлю у телефона, ожидая, не перезвонит ли она, но звонка нет. Наконец направляюсь в кабинет. По пути останавливаюсь и заглядываю в комнату Коннора. Он читает, как я и ожидала, и я не мешаю ему. Также меня не удивляет, что Ланни с кем-то переписывается, и когда я стучу в ее открытую дверь, дочь едва поднимает на меня взгляд.