Бродяги Севера

Глава XVI

В эту самую ночь, в десяти милях к западу, Мики спал под буреломом всего только в полуверсте от расставленных Лебо капканов.

На заре, в то самое время, как Лебо вышел из своей хижины в сопровождении Убийцы, Мики тоже выполз из-под своего бурелома, оставив за собою ночь, полную тревожных сновидений. Ему снились те первые недели скитаний, когда, потеряв своего хозяина, он проводил время с Нивой. Эти видения наполнили его такими невыносимыми тоской и одиночеством, что он стал скулить, безучастно глядя на то, как перед занимавшимся утром таяли темные тени ночи. Если бы только Лебо мог видеть, как он стоял теперь, весь залитый первыми лучами холодного солнца, то он, пожалуй, не сказал бы про него своему Убийце тех слов, которые сказал. Для своих одиннадцати месяцев Мики был в полном смысле слова великаном. В нем было шестьдесят фунтов весу, и из этих шестидесяти фунтов ни один процент не приходился на долю жира. Тело его было тонко и гибко, как у волка. Грудь – массивна, и при каждом его движении мускулы натягивались на ней, как струны. Ноги он унаследовал от отца, а челюстями мог разгрызть оленью кость так же легко, как Лебо мог разбить ее о камень. Из одиннадцати месяцев своего существования на свете целых восемь он провел в глуши, на полной свободе, без хозяина; судьба закалила его, как вороненую сталь. Жизнь в глуши лесов, без всякого снисхождения к его молодости, так вышколила его в своем кипучем, безжалостном котле, что он научился бороться за жизнь, убивать, чтобы быть сытым, и пускать в ход свой мозг раньше, чем зубы. Он был так же силен, как и Убийца, хотя тот был вдвое старше его, но, помимо силы, он обладал еще также и хитростью и сметкой, которых рабу Убийце никогда не суждено было узнать. Так вышколила его лесная пустыня к описываемому дню. Как только солнце окрасило леса в свое холодное утреннее пламя, Мики направился прямо к капканам, расставленным Лебо. Дойдя до того места, по которому Лебо проходил еще только вчера, он подозрительно обнюхал оставленные его лыжами следы, от которых еще сильно отдавало человечиной. Он уже привык к этому запаху, но это еще не значило, что он перестал его остерегаться. Этот запах одновременно и отталкивал и притягивал его к себе. Он наполнял все его существо непонятным страхом, и все-таки Мики сознавал, что бежать от него был не в силах. За последние десять дней он три раза видел самого Лебо, а один раз был так близко от него, что едва успел спрятаться, когда тот проходил мимо.

В это утро Мики побежал прямо к болоту, на котором были расставлены капканы Лебо. На этот раз в них попалось больше всего зайцев, и попадались они именно на этом самом болоте в маленькие домики, которые Лебо устраивал из прутиков и веток, чтобы снег не засыпал его приманок. Зайцев ловилось всегда так много, что они представляли собою для звероловов одно сплошное бедствие, так как, попадаясь в ловушки, делали их совершенно бесполезными для поимки других животных, с более ценным мехом. Это раздражало Лебо тем более, что к зайцам теперь прибавился еще и Мики, который съедал приманки и портил шкурки на попавшихся действительно ценных зверьках.

По мере того как при свете раннего солнца Лебо спешил вперед, его сердце все более и более распалялось гневом и местью. За ним, привязанный на ремне, следовал по пятам и Убийца. В то время как они подошли к болоту, Мики уже обнюхивал ловушки. Первая из них оказалась уже совершенно пустой; вторая – тоже. Он удивился и отправился к третьей. Тут он остановился, постоял несколько минут, подозрительно понюхал воздух и только после этого подошел к ней поближе. Следы человека оказались здесь более отчетливыми. Весь снег был утоптан, и запах Лебо был так силен, что Мики на минуту подумал, что он находится где-нибудь совсем поблизости. Затем Мики подошел к домику и заглянул в него. В нем оказался большой полярный заяц, который посмотрел на него испуганными круглыми глазами. Какое-то особенное предчувствие опасности сразу же сдержало Мики. В позе старого зайца было что-то угрожающее. Он совершенно не был похож на тех других зайцев, которых Мики ловил раньше по всей линии расставленных капканов. Он бился во все стороны, стараясь высвободиться из ловушки, не лежал полузамерзшим и не прыгал на конце силка. Напротив, он как-то уютно чувствовал себя в домике, сжавшись в теплый круглый комок, и больше не желал ничего лучшего. Было ясно, что Лебо поймал его прямо руками в каком-нибудь дупле и просто привязал его в ловушке к колышку ремешком, установив вокруг него под снегом целый ряд капканов, в которые должен был наконец попасться Мики.

Несмотря на безотчетный импульс, все время звавший его назад, Мики все ближе и ближе подходил к опасному месту. Завороженный его медленным и опасным продвижением вперед, заяц сидел словно окаменевший. Тогда Мики напал на него. Его могучие челюсти сжались. В тот самый момент раздался сердитый звук щелкнувшей стали, и капкан сжал его заднюю лапу. Зарычав, Мики выпустил из пасти зайца и повернулся к ней головой. Трах-трах-трах! Это захлопнулись еще три поставленных Жаком капкана. Два из них промахнулись. Третий защемил его переднюю лапу. Как до этого он хватал зубами зайцев и убивал норок, так и теперь он схватился ими за железо, почувствовав в нем нового, непримиримого врага. Челюсти его впивались в холодный металл, он буквально сдирал его со своей ноги, причем кровь из нее лилась рекой и обагряла собою снег. Он бешено стал извиваться, чтобы хоть как-нибудь достать и до своей задней ноги. Но захвативший ее капкан оказался неумолимым. Он стал перегрызать его, и только кровь потекла у него изо рта. И когда Лебо и его Убийца вышли из-за елового кустарника, находившегося от Мики всего только в двадцати ярдах, то они увидели, как он безуспешно боролся с железом.

Человек-зверь остановился. Он задыхался, и глаза его горели. Щелканье капкана он услышал еще за сто ярдов отсюда и потому бежал.

– Уф… Попался-таки наконец! – вздохнул он, туго натягивая ремень, на котором вел за собою Убийцу. – Гляди сюда, красноглазый! Он здесь! Это тот самый разбойник, которого ты должен загрызть, но только не совсем. Сейчас я развяжу тебя и – ату его!

Перестав сражаться с капканами, Мики стал следить за приближением Лебо. В этот момент смертельной опасности Мики не испугался человека. Текшая в его жилах горячая кровь забушевала в нем жаждою убийства. Точно пробудившись от сна, он сразу же инстинктивно понял всю правду. Эти двое – человек-зверь и его собака Убийца – были его настоящими врагами, а не эта штука, сжавшая, точно в клещах, обе его ноги. И ему сразу пришло на память то, что происходило точно бы только еще вчера. Он не в первый раз увидел перед собою человека с дубиной. А у Лебо как раз была в руке дубина. И все-таки он его не испугался. Он пристально стал следить за Убийцей. А этого пса теперь спустили с привязи, и он стоял от Мики всего только в нескольких шагах, на всех своих четырех лапах, и его загривок ощетинился, и все мускулы его тела напряглись.

Мики услышал, как человек-зверь скомандовал:

– Ну, черт! Ату его!

Мики ждал, не двинув ни единым мускулом. Многому научили его тяжелые уроки пустыни, а главное: ждать, наблюдать и использовать свою хитрость. Он улегся на живот и положил морду между передними лапами. Его губы были слегка, только лишь немножко, оттянуты назад; но он не издал ни малейшего звука, и глаза его горели, как два раскаленных угля. Лебо с удивлением на него посмотрел. Он вдруг почувствовал в себе какой-то новый трепет, и этот трепет вовсе не был в нем желанием мести. Никогда еще в своей жизни он не видел, чтобы так вели себя даже рысь, лисица или волк, попавшие в западню. Никогда еще он не видел собаки, которая смотрела бы на его Убийцу так, как смотрел на него теперь Мики. И на мгновение он даже затаил в себе дыхание.

Фут за футом, дюйм за дюймом Убийца стал подползать к нему все ближе и ближе. Десять футов, восемь, шесть – и все это время Мики не шелохнулся и не сморгнул даже глазом. И тут, точно тигр, на него с яростным рычаньем налетел Убийца.

Но то, что случилось вслед за этим, было самой удивительной вещью, какую когда-либо видел на своем веку Лебо. Так быстро, что человек-зверь едва успел уловить его движение, Мики как молния пролетел под самым животом у Убийцы и, повернувшись, насколько позволяла ему его капканная цепь, впился зубами в самое горло своего противника еще прежде, чем Лебо успел бы сосчитать до десяти. Теперь обе собаки повалились навзничь, а Лебо, с дубиной в руке, продолжал стоять как зачарованный. Он услышал затем крушащий звук челюстей и понял, что то работали зубы Мики; потом до него донеслось рычание, перешедшее затем в визгливый, предсмертный стон, и он понял, что этот стон издал его Убийца. Кровь бросилась ему в лицо. Горевший в его глазах красный огонь вдруг погас, и они снова вспыхнули, но уже восторгом и торжеством.

– Гром и молния! – проговорил он, прерывисто дыша. – Ведь этак он и вовсе прикончит Убийцу! Нет, я еще никогда не видал такой собаки! Я оставлю его жить, и пусть он бьется с дюрановским псом вместо моего Убийцы! Клянусь тысячью чертей!..

Еще бы одна минута – и Убийце пришел бы конец. Тогда выступил на сцену сам Лебо со своей дубиной. Углубляясь клыками в горло Убийцы, Мики одним краешком глаза уловил приближение новой опасности. Он высвободил зубы и, когда увидел, что на него стала опускаться дубина, тотчас же оставил в покое Убийцу. Он лишь отчасти избежал сокрушающего удара, который все-таки пришелся ему по плечу и сбил его с ног. С быстротой молнии он снова вскочил на них и бросился на Лебо. Но француз мастерски владел дубиной. Он ею пользовался всю свою жизнь и внезапным боковым ударом с невероятной силой ударил Мики прямо по голове. Кровь хлынула изо рта и ноздрей у собаки. Она была оглушена и почти ослеплена. Мики опять вскочил на ноги, но дубина вторично повергла его наземь. Он услышал затем свирепый крик восторга, который испустил Лебо. Свалив Мики в третий, четвертый и пятый раз, Лебо уж больше не смеялся и вдруг стал чувствовать овладевший им перед собакой страх. Когда на шестом ударе дубина промахнулась, то зубы Мики вдруг сомкнулись у него на самой груди, содрали с него куртку и рубашку, точно это были простые листки бумаги, и оставили у него на груди кровавый шрам. Еще бы только несколько дюймов и немного более точный расчет – и зубы Мики впились бы в самое горло Лебо. Человек-зверь издал пронзительный крик. Он понял, что его жизнь висела уже на волоске.

– Убийца! Убийца! – стал кликать он к себе свою собаку и дико замахал вокруг себя дубиной.

Убийца не отозвался. Возможно, что в этот момент он наконец осознал, что не кто иной, как именно этот самый его хозяин, сделал из него чудовище. Перед ним открывалась пустыня, которая широко распахивала перед ним двери к свободе. Когда Лебо позвал его опять, то он уже убегал от него навсегда, оставляя за собою кровавый след, – и больше уже Лебо не видел его никогда. Возможно также, что он присоединился к волкам, так как и сам был на три четверти волком.

Лишь краешком глаза Лебо мог видеть, как он от него исчезал. Его дубина поднялась опять и промахнулась и на этот раз; только одна простая случайность спасла его. Мики зацепился за капканную цепь и повалился навзничь в тот самый момент, как его горячее дыхание уже почти долетело до самого горла Лебо. И прежде чем Мики успел прийти в себя, дубина уже вколачивала его голову в глубокий снег. Свет потемнел у него в глазах. Силы уже совсем оставили его. Лежа замертво, он все еще слышал над собой задыхавшийся, возбужденный голос зверя-человека. Несмотря на всю черствость своего сердца, Лебо не мог удержаться от радостного, благодарного крика, что он оказался победителем и что так легко избежал смерти, хотя и был от нее всего только на один волосок.

Глава XVII

Под вечер Нанетта, жена Лебо, увидела из окна, что ее муж возвращается из лесу, таща за собою что-то непонятное. С тех самых пор, как ее муж впервые заговорил о какой-то дикой собаке, она в глубине своего сердца стала испытывать к ней тайное сострадание. Еще задолго перед тем, как появился на свет ее последний ребенок, у нее была собака, которую она очень любила. Эта собака давала ей возможность испытывать единственную привязанность, которую она знала в обществе своего мужа, а он с варварской жестокостью согнал ее со двора. Она убежала в лес искать той свободы, которую получил наконец и Убийца, и вследствие этого Нанетта и теперь надеялась, что дикому псу, о котором говорил ее муж, все-таки как-нибудь удастся избежать капканов.

По мере приближения Лебо она стала различать, что то, что он за собой тащил, было чем-то вроде саней, устроенных из четырех еловых ветвей, и когда вгляделась попристальнее и увидела, что на них лежало, то она испустила легкий крик ужаса.

Все четыре ноги Мики были так туго притянуты к этим ветвям, что он не имел возможности двинуться. Охватывавшая его шею веревка была крепко привязана к поперечной жерди. Челюсти собаки Лебо окрутил ремнем, так что получилось нечто вроде намордника. Все это Лебо сделал с Мики, когда еще он не успел прийти в себя после избиения. Женщина увидала его, и у нее от волнения перехватило дыхание, и она испустила слабый крик. Несколько раз она видела, как Жак избивал собак, но чтобы он мог так изувечить эту собаку, она даже себе этого и не представляла. Голова и плечи Мики представляли собою одну сплошную массу замерзшей крови. Она заглянула ему в глаза. Они были устремлены прямо на нее. И женщина отвернулась, боясь, как бы Жак не прочел того, что было написано у нее на лице.

Лебо втянул свою поклажу прямо в хижину, затем отошел в сторону и стал потирать руки, поглядывая на распростертого на полу Мики. Нанетта с изумлением увидела, что он находился в хорошем расположении духа, и стала ожидать, что будет дальше.

– Клянусь всеми святыми, – восторженно начал он, – ты бы только видела, как он чуть не загрыз нашего Убийцу! Да, он его схватил прямо за глотку и при этом так скоро, что ты не успела бы даже глазом моргнуть. Даже я сам был два раза на волосок от смерти! Теперь собаке Дюрана не поздоровится, когда они сойдутся оба вместе в драке в Форт-Огоде! Готов побиться об заклад, что этот ее задушит в одну минуту. Ну и молодец же! Посмотри за ним, Нанетта, пока я пойду сделаю для него отдельную конуру, а то он перегрызет там всех других собак!

Он вышел. Глаза Мики все время следили за ним, пока наконец он не затворил за собою дверь. Потом он вдруг перевел глаза на Нанетту. Она подошла к нему и склонилась над ним. Глаза ее горели. Мики застонал и смолк. В первый раз в жизни он видел перед собою женщину и сразу же почувствовал всю огромную разницу между женщиной и мужчиной. В избитом и исковерканном его теле слабо затрепетало сердце. Нанетта заговорила с ним. Никогда еще в жизни он не слышал такого голоса – мягкого и нежного, с едва сдерживаемыми слезами. А затем – чудо из чудес! – она опустилась перед ним на колени и коснулась его головы рукой!

В этот момент душа его сделала громадный прыжок назад через целые поколения его отцов, дедов и предков к тому далекому времени, когда собака впервые сделалась другом человека и стала шумно играть с его детьми, чутко прислушиваясь к зову женщин и преклоняясь перед гением человечества. Нанетта быстро пробежала до печки и вернулась обратно с тазом теплой воды и мягкой тряпкой. Она стала смачивать ему голову, все время при этом разговаривая с ним мягким полурыдающим голосом, полным сострадания и любви. Он закрыл глаза – больше уж не боялся. Тяжелый вздох всколыхнул все его тело. Ему захотелось вдруг высунуть язык и лизнуть им эти тонкие белые руки, которые принесли ему мир и успокоение. А затем случилась еще более странная вещь. В колыбели поднялся младенец и стал что-то лепетать по-своему. И Мики внезапно охватила какая-то странная, полная очарования дрожь, какой он не испытывал никогда. Он широко раскрыл глаза и заскулил.

Радостный смех – новый и странный даже для нее самой – послышался в голосе у женщины, и она побежала к колыбели и вернулась с ребенком на руках. Она опять опустилась перед ним на колени, а ребенок, при виде большой, странной игрушки на полу, широко растопырил свои детские ручки и задвигал пухлыми, крошечными ножками, одетыми в шерстяные чулки. Он стал лопотать, взвизгивать и смеяться до тех пор, пока наконец Мики не сделал усилия, чтобы хоть немножко повернуться в своих ремнях, продвинуться поближе и коснуться носом этого удивительного существа. Он забыл о своих страданиях. Он более уже не чувствовал мучительной боли в своих избитых и искалеченных челюстях. Все его внимание сосредоточилось теперь только на этих двоих.

Теперь и женщина вдруг стала прекрасной. Она поняла его, и ее робкое сердце радостно забилось у нее в груди, забыв о жестоком человеке. Ее глаза засветились мягким сиянием звезд, и на ее щеки набежал легкий румянец. Она усадила около него своего ребенка и продолжала обмывать ему голову теплой водой. Будь Лебо гуманным человеком, он сам склонился бы перед ней даже и тогда, когда она, как теперь, стояла на коленях; так чисто и прекрасно было в ней ее материнство, когда она на одно мгновение забыла о нем. Но он вошел и увидел ее – тихую и безмятежную, а она в первую минуту не заметила его прихода; он уставился на нее, а она все еще продолжала говорить, смеяться и в то же время и плакать, а ребенок болтал ногами и тянул ручонки к собаке.

Толстые губы Лебо скривились в презрительную усмешку, и он грубо ее окликнул. Нанетта вся съежилась в комок, как будто бы присела от удара.

– Встань с пола, дура! – крикнул на нее Лебо.

Она повиновалась и, взяв ребенка на руки, отступила с ним назад. Мики сразу заметил происшедшую в ней перемену, и в глазах у него снова сверкнул зеленый огонек, когда они встретились с глазами Лебо. Низкий, чисто волчий вой вылетел у него из горла.

Лебо повернулся к Нанетте. Тихий свет еще не совсем погас у нее в очах, и ее щеки еще пылали. Она крепко прижала к груди ребенка; тяжелая блестящая коса упала ей через плечо и отразила на своей шелковистой поверхности последний луч заката, заглянувший в комнату через окошко, выходившее на запад. Но все это было не для Лебо.

– Ты мне из этой собаки котенка не строй! – пригрозил он ей. – Испортила уже суку Мину – и довольно. А не то…

Он не договорил, но его большие руки сжались в кулаки, и в глазах у него сверкнула какая-то дикая страсть. Впрочем, договаривать было и не нужно. Нанетта сразу же поняла все. За свою совместную жизнь с Лебо она получила от него уже достаточно побоев, но одного его удара она не могла позабыть ни за что: она вспоминала о нем и днем и ночью, и если бы только могла вырваться отсюда и убежать хотя бы в Форт-Огод, то с каким бы наслаждением она рассказала там начальнику и всем о том, как ее муж Лебо ударил ее прямо в грудь в то самое время, как она кормила своего младенца, и задел при этом и его. Да, она рассказала бы об этом всем, но только в том случае, если бы была убеждена, что и она сама, и этот ее второй ребенок будут ограждены от такого мужа и отца.

Лебо взялся за жерди и вытащил Мики из хижины, чтобы посадить его в особую клетку, в которой он раньше держал двух лисиц. К одному из кольев этой клетки он прикрепил длинную цепь, к противоположному концу которой он привязал за шею Мики. Затем он бросил пленника в его тюрьму.

Несколько минут Мики пролежал спокойно, пока не восстановилось кровообращение в его онемевших и обмороженных членах. Затем он поднялся на ноги. Лебо с торжеством засмеялся и вернулся обратно к жене.

Для Мики потянулись дни мучений. Настал сущий ад – борьба между силой человека-зверя и духом собаки почти человека.

– Я обломаю тебя! – время от времени говорил Лебо, приходя к нему с дубиной и кнутом. – Я тебя сломлю! Клянусь тебе в этом. Я заставлю тебя подползать ко мне на животе! И когда я прикажу тебе драться насмерть, то ты будешь драться!

Клетка была очень тесна, так мала, что Мики с трудом мог увертываться в ней от ударов дубины и кнута. Эти два орудия пытки положительно сводили его с ума, а мрачная душа Лебо испытывала радость и блаженство всякий раз, как Мики бросался к кольям своей решетки, впивался в них зубами и затем отплевывался кровью, как бешеный волк.

Три раза видела Нанетта из окна своей хижины эти ужасные схватки человека с собакой. На третий раз она закрыла лицо ладонями и стала плакать. Когда Лебо вошел и увидал ее всю в слезах, то нарочно подтащил ее к окну и еще раз, насильно, заставил ее поглядеть на Мики, который, весь в крови, лежал избитый до полусмерти в своей клетке на полу.

В это самое утро Лебо должен был отправиться на осмотр своих капканов и западней. В такие дни он уходил из дому сразу на целых полтора дня и возвращался только к вечеру следующего дня. Уходя, он даже и не подозревал, что вслед за его исчезновением Нанетта выбежит из дому и направится прямо к клетке Мики.

Вот тогда-то Мики и позабыл ненадолго о человеке-звере. Избитый до такой степени, что едва мог держаться на ногах и смотреть, он все же нашел в себе достаточно сил, чтобы подползти к самой решетке и начать ласкаться о мягкие руки, которые бесстрашно просовывала к нему Нанетта. В одно из следующих посещений Нанетта принесла с собой и ребенка, закутанного, как маленький эскимос, и в преклонении перед обоими Мики радостно вилял хвостом и тихо, но ласково скулил.

Это удивительное событие в его жизни произошло в конце второй недели его плена. Лебо ушел, и на дворе стояла такая сильная метель, что Нанетта не решилась вынести на воздух ребенка. Поэтому она прошла к клетке одна и, с замиранием сердца отперев дверцу, на своих собственных руках перенесла Мики в хижину. Что, если бы Лебо когда-нибудь узнал, что она осмелилась это сделать?! Одна только мысль об этом бросала ее в дрожь. Тем не менее это продолжалось.

Однажды ее сердце чуть не остановилось, когда возвратившийся неожиданно Лебо вдруг увидел на полу пятна крови, оставленные собакой, и подозрительно взглянул на жену. Она успела ему солгать:

– Я порезала себе палец, – сказала она, и действительно, повернувшись к нему спиной, нарочно порезала его, так что когда Жак в следующий раз посмотрел на ее руку, то увидел, что палец на ней был обвязан и на тряпке виднелись кровавые следы.

После этого Нанетта внимательно следила за полом.

Эта хижина с женщиной и ребенком все более и более превращалась для Мики в рай. Наступил день, когда Нанетта настолько уже осмелела, что решилась брать его в хижину на всю ночь; и тогда Мики, лежа рядом с драгоценной колыбелью, ни на минуту не отрывал от нее глаз. Нанетта обыкновенно ложилась поздно. Перед сном она надевала длинный мягкий капот и, садясь около Мики и поставив маленькие голые ноги у печки, начинала расчесывать свои длинные волосы. Мики в первый раз увидел это удивительное, совершенно новое для него украшение женщины. Оно рассыпалось волнами по ее плечам и груди почти до самого пола, а запах от волос был так приятен, что Мики даже подползал к ней поближе и начинал тихонько скулить. С пытливым вниманием он следил также и за тем, как, кончив расчесывать волосы, она заплетала их в две косы своими тонкими пальцами. А затем, перед тем как потушить в хижине свет, она еще брала на руки ребенка и начинала его нежно ласкать. Мики следил за всем этим полными любви глазами, а когда наступала наконец ночь и в хижине воцарялась тишина, то он заботился только о том, чтобы до самого утра их не побеспокоило ничто.

По утрам, когда Нанетта просыпалась и открывала глаза, то всегда находила, что Мики лежал так близко около ее постели, что почти касался своею шерстью прижавшегося к ее груди младенца.

Однажды утром, когда Нанетта разводила огонь, какое-то странное чувство, неожиданно проснувшееся у нее в груди, заставило ее вдруг ни с того ни с сего запеть. В этот день Лебо ушел до ночи. Ни за что на свете она не решилась бы рассказать ему, что собирались делать они трое: она, ребенок и собака, в его отсутствие. Это был день ее рождения. Только двадцать шесть лет! А ей казалось, что она прожила уже целых двести лет! И из этих двадцати шести – целых восемь проведены с Лебо! Но все равно сегодня они будут праздновать этот день только втроем. И все утро хмурая хижина была полна новой жизнью – новым счастьем.

Еще в те далекие времена, когда, Нанетта еще не встречалась с Лебо, индейцы прозвали ее «маленькой птичкой» – так хорош был у нее голос. И в это утро, приготовляя праздничное торжество, она вдруг вспомнила прошлое и запела. В первый раз за все свои восемь лет супружества. Солнце затопляло комнату своими лучами, Мики весело скулил и колотил об пол хвостом, ребенок лепетал что-то по-своему и смеялся – и человек-зверь на время был забыт. В этом забвении Нанетта стала снова очаровательной девушкой, прекрасной, как в те дни, когда покойный теперь и тогда уже старый индеец Джекпайн уверял ее, что она родилась из цветочной пыли. Наконец поспел и вкуснейший обед, и, к великому удовольствию ребенка, Нанетта пригласила на него и Мики. Он уселся рядом с ребенком и имел при этом такой глупо-серьезный вид, что Нанетта смеялась до тех пор, пока у нее на черных ресницах не показались слезы. Под конец она не выдержала, подскочила к нему, обняла его за шею и стала говорить ему ласковые слова.

Так прошел день до трех часов, когда Нанетта убрала все признаки былого торжества и снова отвела Мики в его тюрьму. Это случилось как нельзя более кстати, так как едва только она успела скрыть следы преступления, как в просеке показался сам Лебо. Он шел вместе с прибывшим с озера Барренса из-за Полярного круга своим другом и соперником Дюраном, с которым неожиданно столкнулся по пути. Дюран ехал на двух собаках в Форт-Огод, а Лебо осматривал свои ловушки – там они и встретились.

В нескольких словах Лебо сообщил об этом Нанетте, и та удивленными глазами посмотрела на Дюрана: он произвел на нее неприятное впечатление. Она как-то сразу почувствовала к нему неприязнь. Он не сказал с ней еще ни одного слова, но она уже его сразу испугалась и легко вздохнула, когда оба мужчины отправились на двор.

– А теперь я покажу вам того зверя, – обратился к Дюрану Лебо, – который задушит вашу хваленую собаку, как зайца, в один прием. Я вам говорил уже, но вы не хотели верить. Теперь убедитесь сами!

И он захватил с собой дубину и кнут.

В этот вечер Мики как-то особенно свирепо отнесся к дубине и к кнуту и держал себя, как тигр из джунглей. Даже изумился сам Дюран и, затаив дыхание, воскликнул:

– Ну и черт же, действительно!..

Нанетта увидела через окошко то, что происходило у клетки ее Мики, и крик глубокой боли вырвался у нее из груди. И вдруг то женское начало, которое Лебо целыми годами выколачивал из нее, как-то сразу вспыхнуло в ней торжественным и бесстрашным огнем. В ней пробудилась ее освободившаяся от оков душа. Она вдруг осознала в себе веру в свои забитые силы, в свое мужество и решительность. Резким движением она оторвалась от окна, выбежала из хижины и прямо по снегу устремилась к клетке. И тут в первый раз в жизни она ударила Лебо по руке, которою он размахивал дубиной.

– Зверь, зверь! – закричала она. – Я говорю тебе, не смей! Слышишь? Не смей!

Остолбенев от изумления, Лебо опустил свою дубину. И это говорила ему она, Нанетта, его раба? Эта удивительная женщина, в глазах у которой горел вызов и было такое выражение, какого он никогда раньше не видел ни у одной женщины в мире, была его кроткой, безответной женой? Нет, это какое-то недоразумение! Здесь какая-то ошибка! Его охватила бешеная ярость, и одним только движением руки он оттолкнул ее так, что она упала на землю.

– Теперь я его убью! – заговорил он быстро, задыхаясь. – Да, именно убью! И ты, ты, чертовка, съешь его сердце живьем! Я его насильно протисну сквозь твою глотку, чтобы ты не заступалась за него и не говорила мне таких слов! Я… я…

Он потянул Мики за цепь и вытащил его из клетки наружу. Затем он замахнулся на него дубиной, но между ним и собакой с быстротой молнии вдруг встала Нанетта. Дубина вылетела у него из рук, и освободившийся кулак изо всей силы ударил женщину по плечу. Она, как лист, повалилась на землю.

И тут…

Дюран крикнул Лебо, чтобы он посторонился. Но было уже слишком поздно. Как воплощение возмездия Мики туго натянул свою цепь, бросился на Лебо и вцепился ему зубами в самое горло. Нанетта слышала это предостережение Дюрана, она видела своими глазами всю эту дикую сцену; голова у нее кружилась, в висках стучало, но она все-таки попыталась подняться на ноги. Затем она посмотрела на то, что лежало около нее на снегу. Испустив дикий, отчаянный крик, она бросилась бежать к своему ребенку.

Мики не сделал ни малейшей попытки огрызнуться на Дюрана, когда тот, набравшись храбрости, решился наконец оттащить его от трупа Лебо. Может быть, благодетельный инстинкт и тут подсказал Мики, что долг его исполнен. Он покорно вернулся к себе в клетку и, улегшись там на животе, только искоса стал поглядывать из нее на Дюрана.

А тот, глядя на окровавленный снег и на мертвое тело человека-зверя, смог только еще раз прошептать:

– Ну и черт же, действительно!

А очеловечившийся зверь в это время лежал в своей клетке и думал думу.