Благодарности
Моей жене Элеоноре, которая серьезно прониклась судьбой Вениамина Фогеля.
Ольге Ивановне Орловой за подбор необходимых материалов и прекрасные фотографии Старой Москвы, а также – рецензирование.
Ирине Володиной за редактирование и превращение рукописи в нечто читаемое.
… Исторический роман
Сочинял я понемногу,
Пробиваясь, как в туман,
От пролога к эпилогу.
Были дали голубы,
Было вымысла в избытке,
И из собственной судьбы
Я выдергивал по нитке.
В путь героев снаряжал,
Наводил о прошлом справки,
И поручиком в отставке
Сам себя воображал.
Вымысел не есть обман,
Замысел – еще не точка.
Дайте дописать роман
До последнего листочка…
… Каждый пишет, что он слышит,
Каждый слышит, как он дышит,
Как он дышит, так и пишет,
Не стараясь угодить.
Так природа захотела,
Почему, не наше дело,
Для чего, не нам судить.
Б. Окуджава
Предисловие
Это рассказ о Вениамине Фогеле из цеха аптекарей Фогелей. Хотя, как показывает жизнь, настоящим аптекарем он так и не стал. Но в свободное время в аптеке подрабатывал.
Вениамин, или Венька, был несколько меланхоличным. Высокий, рыжеватый и глаза голубые. Все в жизни воспринимал, следуя поговорке – делай, что должно, а там уж все само сложится.
Иногда правда, не все складывалось, но на то она и есть – жизнь.
Наш герой прошел в СССР все невзгоды, сопутствующие тому, советскому времени. И счастливые моменты были, но не так уж и много. Но – были.
И остался жив. Что само по себе удивительно. Учитывая времена, в которых он проживал.
Он приехал в Москву в 1925 году и был поселен со своей семьей в бараке Аптекарского переулка. Так и остался там.
Иногда встречается со своими друзьями по двору, школе.
Разговаривают разговоры, вспоминают близких. Друзей. Многих нет и уже не вернешь. Остается только кричать небу – что же ты наделало!
Но молчат облака, звезды, дожди и туманы.
Просто – молчат.
Вспоминает ли он город, в котором родился. Где были радостные годы детства, когда цветы пахли изумительно, трава была изумрудного цвета. И даже была девочка Бася. Первая, самая чувственная любовь. А это не забывается. Как не забывается и сам город, которого, оказалось, – больше нет.
Но – все по порядку.
Часть I
История семьи аптекарей Фогелей. Басманная слобода. Кёнигсберг. Перемена Родины. Альбом
Басманная слобода
Басманная Слобода сформировалась в те давние времена, когда мастеровые делали изящные басманы из хорошей кожи, а вокруг храмов, церквей и общественных садов строили красивые особняки купцы, промышленники, адвокаты.
Да как здесь не селиться то? Прямая дорога, великого князя враз домчит от Спасской башни до Измайлово, например, а вдоль дороги стоят особняки царских слуг. Напоминают князю: вот мол я! Здесь, государь, только мигни. Всё тотчас исполню.
Купцы же помимо уважения к царям занимались богоугодными делами, ставили храмы, собирали картины, книги и иные раритеты. Так в домах по басманным улицам вдруг образовались изрядные музеи стоимости неслыханный. Но! Всё это богатство в одночасье исчезло и растворилось в вихре известных всем событий 1917 и последующих годов. Это небольшое отвлечение. Наше повествование совсем о другом. Но уж никак нельзя удержаться и не упомянуть богом благословенные места славной, старой, уже пропадающий Москвы-матушки.
Вот и идем мы по переулкам и улочкам Басманной слободы. Площадь Разгуляй, а от неё по Доброслободской направляемся к баням. Доброслободским же. Но нет. Приостановимся и ежели повернем налево, то окажемся в Аптекарском переулке. Он ещё иногда называется – Туманный. Это когда туман от речки Яуза, да пар от бань Доброслободских вдруг возьми и накрой половину Аптечного. Сразу начинает казаться, что ты не в Москве вовсе, а где-то в Подмосковье, этак на 60-м километре. Птицы, белки, ежи, зайцы. Акации. Впрочем, акации и в Аптечном очень даже хорошо цветут. А уж запах!
Так вот, река Яуза. Ещё пока, слава Богу, в трубы не убрана. Значит, можно увидеть и лягушку, и пескаря, и водомерку. А на мостиках у бывших садов графа Разумовского стоит рыбак. Смотрит, смотрит на свои поплавки. Да нет, думается, смотрит он на свою жизнь. А что думает? Может, что вот течёт эта жизнь мимо поплавков. Только лишь лёгкую рябь оставляет. Размышляет, верно, и про жену. Что опять будет ругать его за пиво. Или ещё за что. Жена – найдёт. Вот ведь как интересно получается у нас, у мужчин. Мы ведь всегда любим, да-да, любим одних. А женимся совсем на других. Поэтому рыбак решил пескарей отдать коту, а сам он пойдёт в Доброслободские бани. Пива попить. Наверняка и Чапа с Жекой, и Сашка с Валькой да Игорёк уже давно там. Что-что, а пиво не пропустят. Мужики правильные. Так вот неспешно размышляет рыбак, направляясь к Доброслободским баням. Благо, всего-то пройти 3-4 минуты.
Рыбак наш шел ударить по пиву, да нет-нет, а фронт вспомнит. Война, кто её хлебнул, никого не отпускает. Даже молодых совсем пацанов. Они меняют немецкие марки на немецкие же монетки. Слушают, раскрыв рты, рассказы подвыпивших. Хотя, правды ради, настоящие фронтовики о войне не рассказывают. Также, как и лагерники – об лагерях.
Ибо – рассказать про это невозможно. А ежели правду – да кто поверит. Что кишки из разорванного живота солдат руками схватил да до санбата дошёл. И зашили. И жив остался. Вот вам и рассказы о войне.
А встречаются мужики всё реже и реже. Всех разбросало. Ну, едут к Сашке в Измайлово. Далеко то как, от Аптекарского. Впрочем, может даже и недалеко. По теперешним понятиям. Когда Москвы вовсе не стало, а стали Тропаревы, да Бескудниковы, да Фили – Мазиловы – прости Господи.
У Сашки наши герои и приняли без меры. Хотя природа шептала: мужики, что вы делаете! Остановитесь! Нельзя на грудь так сразу и так много. Ведь вам уже даже не 70. Но куда там!
А что только наша любезная водочка не делает. Вспоминают мужики свои Токмаковы, да Бабушкины, да Гороховские. И плачут. Размазывая сопли по пиджакам французского покроя, да роняя слюни на рубашки с эмблемой крокодила (это значит – дорогая).
А Сашка вдруг неожиданно и заяви:
– Вы мужики не знаете ничего!
– Как это ничего, – загалдели мужики.
– Да вот так, – и Сашка обвел всех мутным, но с хитринкой, взглядом. – Наш Венька кем в войну был?
– Да, небось, в Ташкенте чаи гонял, – ляпнул Жека. Нет, не со зла. А так, дворовая привычка. Где главное – ляпнуть первым.
– Ха-ха, Жека, ну ты и тупарь, – Сашка даже рассердился немного. – Венька к твоему сведению был разведчиком.
– В тылу у немцев, вот где был Венька.
– Ну так бы и сказал, – снизил накал Жека и тут же предложил выпить за Веньку. Выпили. Тут же мужики предложили вызвать мотор и Веньку в компанию втянуть.
– Это свинство, ведь он один ещё держится в наших Аптекарских. Это мы все родину продали, да то на Аминьевскую, то на Молодежную, то в Фили, как тараканы разбежались.
Мужики согласились, что да, где-то они малую родину продали. Хорошо, что хоть не пропили до конца.
Как изменилась жизнь советская при развитом капитализме! В том смысле, что через 40 минут в дверь звонил Венька! И все разом бросились Веньку целовать. Правда, осторожно, ибо пьяные-пьяные, но левая половина лица Вениамина была покрыта каким-то коричневого цвета струпом.
Да, вот вам и ответ о рассказах о войне. И рассказывать не надо. Надо просто увидеть Веньку. И снова пили. И плакали. И снова пили. Сашка был, кстати, женат. Но жил один. Может, в душе ему многие завидовали. А сейчас было всем хорошо. Ибо остались у Сашки ночевать. Правда, ближе к часу ночи Жека вдруг загорелся вызвать дам. Мужики здраво, хотя и заплеталось уже всё, заявили, что да, дам даже очень можно вызвать.
– А что делать-то с ними, – вдруг спросил лауреат Госпремии Игорь Штейн.
– Да хоть приберут здесь, – после размышлений решили мужики и разом отрубились. Все, даже Венька. А дамы так и не приехали.
Им даже снилось. Вообще, сны или, вернее, исследование сновидений – наука серьёзная. Женьке, или Жеке, снился сон простой, но в некоторой степени напряженный. Мол, он докладывает Маршалу, Министру обороны документ, только что полученный из посольства страны Руанда. Это – эндюзер, документ, подтверждающий право на приобретение вооружения от министерства обороны СССР. Жека переводит документ с английского и в конце текста видит, что вместо подписи премьер-министра Руанды Мбаби Четвертого стоит сальное пятно с отпечатком чьего-то большого пальца. А на обратной стороне документа, кстати, на папирусе (особо важная почта), во весь лист явственно проступал отпечаток чьей-то босой ноги. И видно, не очень чистой.
– Что это! – рявкнул министр СССР. Жека набрал в легкие воздуха, сколько возможно, но выдохнуть не смог. Он задыхался. Вроде, министр Руанды держал его за горло. Последним усилием Жека вырвался и упал, к счастью, с дивана. Да, это хорошо, ибо подушка все дыхательные пути Жеке, сотруднику Генштаба СССР, что на Арбате, перекрыла. Не упади с дивана полковник Шишков Евгений Иванович, так может и задохнулся бы. Но нет, не задохнулся. Задышал часто-часто и остался спать на полу, на немудреном коврике Сашкиной квартиры. Коврик якобы женин, но как говорят в Одессе, кто вам считает.
Игорю Штейну, кстати, самому более-менее ясно мыслящему в этой компании крепко выпивших, сон явился тревожный. Как и вся его жизнь после получения лаборатории, коей он руководил, Государственной премии СССР. Короче, снился ему актовый зал дома культуры академии наук СССР, где его просят выступить и объяснить некоторые разногласия по выключателям какой-то ГРЭС.
Ах, это давняя история, споры со смежниками по поводу выключателей на Бурятской ГЭС, думалось доктору.
Игорь Семёнович да, доктор, кстати, наук не только СССР, но и Гарварда (почетный), начал было оборачиваться, искать доску, где он мог бы в очередной раз посрамить этих гадов из Минэнерго. Им и денег дали. Так нет, всё мало.
Но вместо доски, мела и указки ведущий собрание товарищ, очень похожий на Суслова Михаила Андреевича, скрипучим голосом вдруг произнес:
– Коротко скажите нам, господин Штейн (Господи, как он меня называет! Почему не товарищ? Или хотя бы – гражданин мозга). Эти мысли лихорадочно метались по воспалённой оболочке полушарий головного.
– Так вот, скажите-ка нам, уважаемый, как вы скрыли от государства, партии, науки и вашего института биографические данные.
– Да какие, – возопил Игорь. – Ни в коем случае я ничего не скрывал. Только правда, вместо отчества Семёнович было – Срульевич. Но это партбюро института известно.
– Так, обратите внимание, – тихим скрипом продолжал Суслов. – Не хочет быть честным наш доктор наук. Не желает разоружаться перед партией и народом. Придётся мне сорвать покрывало с этого мимикрифицирующего субъекта! А ларчик открывается просто. Он такой же Штейн, как я – Гриншпун. (В зале раздался смех). Его настоящая фамилия – Пупыскин Иван Семёнович. Так он обманул всех и ещё в деревне взял фамилию сосланного навечно Штейна. Вот вам его лицо.
В зале раздался рев и визг. Кто-то даже захрюкал. Вдруг все стали скандировать:
– Пупыскин, верни деньги!
В этот момент Игорь повернулся на другой бок и продолжал спать. Иногда тревожно вздыхая.
Эх, ах, ну до каких фантасмагории доводит нас, россиян, неумеренное потребление.
Сашке, который после долгих юридических тонкостей утвердился в красивой фамилии Мещеряков, с приставкой – граф, сон снился почти не тревожный. Даже, пожалуй, игривый. Какая-то девица, явно француженка, очень даже блондинка, всё время требовала от Сашки любви. В самой извращенной форме. Что это такое, Сашка и не знал, а ежели знал, то позабыл. Он просто в самые напряженные моменты оргии зажимал ей рот и уши. Объясняя, что только такая любовь была в его роду.
– И если бы не коммуняки! – возопил он и проснулся. От того, что пукнул. Он, человек деликатный, испугался, что подумает это развязная француженка. Но сон продолжался, ибо она почему-то по-русски сказала:
– Ах, граф, как вы милы. Это любовь по-русски. Просто сплошной шарман! После этого Сашка снова заснул. Спокойно, с чувством выполненного долга.
Чапе не снилось ничего. Он выпил слишком много. Просто очень. Здесь уже не до снов. Остаться бы живым. На этот раз – остался.
Венька по случаю опоздания выпил немного. И спал отлично. Но сон был у него почти всегда один и тот же. Идет бой, а он, водитель, сжёг главный фракцион. Все танки уже давно впереди, а он застрял в какой-то мешанине досок, стекла, фанеры. Вот так и окружили его немцы. И рация не работает, сел аккумулятор. Его, Веньку, вытаскивают немцы. Но не бьют и не убивают, а тащат к офицеру. Он сидит за столиком на газоне. Пьет кофе. Рядом Нина! И офицер говорит: вы, как офицер, должны немедленно жениться на Нине. А Венька отвечает, что он – старший сержант.
Спать уже не мог. Пошёл застирывать рубашку. Запачкал ее кровью. Надо же, как выпьет, так ожоги щеки и плеча начинают кровоточить. Он задремал, ему приснилось, что снимает в сгоревшим танке рацию, а что-то ему мешает. Смотрит, ботинки водителя обгоревшие. А в них – стопа ноги.
После этого Веня проснулся окончательно. Тихонько вымыл посуду, нашёл кофе. Поставил чайник. Ему показалось, что он снова со своим экипажем в родной Пруссии и тихонько будит командира танка, лейтенанта. Вставайте, мол, ребята, я кофе сварил. Да вот вставать то некому. Нет его команды. И Веня тихонько заплакал. Да-а, к старости все становятся слезливые и сентиментальные.
* * *
Утром же все благодарили Веньку и пили кофей. Игорь пил чай и был мрачен.
– Если бы вы знали, что мне снилось. Вот водка чертова, что делает.
– Да не говори, Игорёк. Я чуть третью мировую не развязал, – буркнул Жека и закурил сигару. Такая у него оказалась фишка: после пьянки, по утрам сигара обязательно.
Все посмотрели. Хмыкнули.
– Конечно, Генштаб без утренней сигары – уж совершенно не Генштаб, – серьёзно произнёс Венька.
Все захохотали и начали привязываться к Вениамину. Расскажи да расскажи, как ты попал к немцам в тыл. В смысле – разведчик.
–Да совсем просто. Ведь это – Пруссия, моя родина. Можно сказать, фазерленд. Правда – бывший. – Вениамин тяжело вздохнул. – Правда, долго придётся излагать, особенно когда вы все – с бодуна.
– А мы не торопимся, – сказал Сашка и налил ещё чашечку кофия. Рука немного подрагивала, а так ещё вовсе и ничего. Держался.
Да и остальная компания, даром что всем за 70, нет, чего там, уже восьмидесятью попахивает вовсю, так вот, компания держалась молодцом. Не последнюю роль и ликер сыграл, «Куантро», что Сашка выкатил к кофею.
Ребята приходили в себя и готовы были слушать Веньку внимательно. Да и как иначе. С ним учились. Он воевал. И вон – инвалид. Оказалось вовсе даже немец. Русский. Но тут у Веньки всегда путаница. Не то он немецкий еврей, не то он – еврейский немец. Но разбираться – поздно. Уж годы не те и страна не та.
Тут, правда начался, как и бывает, вялый спор. Не то он прусский еврей, не то еврейский немец, не то – наш советский можно сказать Вальтер Скотт. Почему кто-то ляпнул про Валера Скотта, очевидно – спьяна. Да и Штирлиц к тому времени ещё не был написан. А Веня, глядя в окно, стал грустный и сказал:
– Я вам, ребята, расскажу историю моего рода. Но не всю. Жизньто продолжается. А явки и пароли не выдам. Знаете, почему? Да я их просто забыл. – И он засмеялся.
– В общем, я вам и рассказывать ничего не буду. Просто дам читать записки о моей семье. Конечно, не такого древнего рода, как у нашего хозяина, графа Мещерякова, но тоже под две тысячи лет. – И он снова засмеялся. – Читайте, да вернуть не забудьте. – И передал ребятам затрепанную рукописную книжицу, которую все начали листать с большим интересом. Ниже мы приводим текст книжицы полностью. Во-первых, чтобы не потерялся. Во-вторых, для понимания жизни простых ребят в непростое время ХХ века.
* * *
В Москве на левом берегу Яузы в XVII веке жили в избах солдаты когда-то потешных полков. Из которых потом и сформировалась армия российская. Потешные жили в избах и образовалась Преображенская слобода.
А далее шла Лефортова слобода. На взгорке для солдат был построен первый гошпиталь. При нем же была открыта школа лекарей и сад для разведения лекарственных растений. Там же неподалеку построен первый дворец императрицы Российской – Анненгоф летний.
Чуть повыше гошпиталя шли дома зажиточных и не очень иностранцев, что испокон веков селились за Яузой, в своей немецкой слободе.
В одном из домов утром 1754 года проснулся немецкий подданный, с патентом лекаря и хирурга, по фамилии Фогель.
Дом у Фогеля Иоганна Михайловича был двухэтажный, в нижнем помещалась его же аптека со всеми разрешениями. А верхний этаж с отдельным входом занимал собственно Фогель. Был у него и кабинет с массой интересных книг, и зала для приема не очень большого количества гостей и даже при спальне он приспособил будуар. Будуар этот интересовал многих жителей немецкой слободы. Ибо очень уж остроумно в нем был организован нужник. То есть, из будуара шла труба до первого этажа, а затем чуть под землю, где вкопана была емкость. И все, что герр Фогель производил в будуаре, лилось или падало по трубе прямо в емкость. И ещё водой проливалось. Далее золотарь уж емкость время от времени освобождал. А чтобы запахов из трубы не шло, придумал хитроумный Фогель заглушку. Да ещё с игривыми виньетками.
Фогель Иоганн Михайлович являл внешним видом совершенного немца. Высокий, даже скорее – длинный, с рыжими волосами, но не очень, с баками, как у шкипера. Все было немецкое, от прибалтов. То есть, из Кёнигсберга. И веснушки. И глаза голубые немного на выкате. И лоб хорошей формы.
Руки были руками аптекаря и врача. Недаром немецкие фрау и медхен, после посещения Фогеля отмечали: как он возьмет мою руку, у меня сердце просто млеет. В общем, немец. Да вот и нет. Вовсе не немцем был герр доктор Фогель. Ежели вы внимательно в лицо вглядитесь, то отметите чувственные губы. И глаза хоть и голубые и чуть даже навыкате, но что-то есть в них этакое. Грустное.
Волосы. Да, с рыжиной. Но вот приглядеться, есть в волосах какая-то курчавинка.
В общем, не будем интриговать. Фогель по фамилии был натуральный Фогель. Но звали его в детстве Иосиф. А отец у него был Моисей. Вот вам и открылось. Фогель был иудей. Но семья его испокон веков проживала в Кёнигсберге, были все предки заслуженные врачеватели, а значит обеспеченные и почтенные люди. Давно приняли католическую веру. Ходили нечасто, но исправно в кирху (что в наше время в Калининграде напрочь разрушена) и работали. Иногда тихонько совершали обряды, завещанные предками. И просили прощения у Бога. Бог еврейский, вероятно, понимал, что жить среди «неверных», значит – крутиться. Ну и крутитесь, а я, – так думал Бог, – буду по мере сил помогать своему бродячему народу.
Вот таким образом Фогель-младший и решил отправиться в Россию. О которой у них в городе информации было предостаточно.
И заработок пошел. В аптеку пришлось взять ученика и старшего провизора. И все равно с утра до вечера трудились все, изготавливая помады, румяна, средства для отбеливания лица (молоко, сметана, мед яичный желток, сок огурца, отвар петрушки). Да сколько стояло по полкам из красного дерева мазей, микстур, настоек трав, банок с растираниями.
Всё было в аптеке. У Фогеля безусловно аптечное дело было наследственное. И не смолкал, звякал колокольчик на первом этаже.
– Ах, фрау Грета, вы прекрасны.
– Ну, герр Фогель, вы как всегда – дамский угодник. Все не могу выучить вашу французскую фразу про кожу.
– А, эту: peau veloutée – peau satinéе1, ха-ха-ха.
– Этот ужасный французский язык, не находите ли, герр Фогель.
– Нисколько, фрау Грета, ведь это: C’est très bien porté2. Вам как всегда, для очищения лица и растирания для колен. Арнольд, обслужи фрау Гретхен, bitte3.
И так целый день. Динь-звяк, динь-звяк. Динь – это колокольчик. Звяк – это монеты в кассу. Ура, жизнь идет!
Но была ещё и личная жизнь. Как же без неё. Хоть Фогель был и длинный и на вид этакая немецкая флегма, но вовсе нет. Нет! Бушевали в душе Фогеля страсти восточные. Редкие, подчеркиваю, редкие дамы, коим удавалось убедить Фогеля в своих глубоких чувствах посредством невразумительных стихов. Мол, очень хочется.
«Вот и пот скользит по шее,
И я млею, млею, млею…»
И подобную ерунду. Фогель иногда поддавался и тогда, победно улыбаясь, дама своим подружкам такое рассказывала. Вероятно, весьма привирая. Ибо, какая Евина дщерь удержится, чтобы не приврать.
Но оставим потомкам эти отвлечения.
Дела у Фогеля шли хорошо, он ещё одну аптеку открыл недалеко от Лефортова. До сих пор переулок тот называется Аптекарским. Да и аптека на углу до сих пор стоит. Пока!
Фогель при случае русские деньги превращал в золотые талеры и посылал с оказией в Кёнигсберг. В банк своего дяди – тоже Фогеля. Вот такие они, Фогели.
У Фогеля была прислужница, которая выучилась аптечному делу и споро растирала мази или продавала белила. Звали девушку Мария. Фогель называл её – Марья. Или ещё – мой котенок. И чувствовал – он любит эту русскую прислужницу, эту Марию – Машу больше всех аптек, лекарств и перевязочных материалов. А может – и больше жизни. Вот как бывает, оказывается!
Было у Фогеля ещё одно увлечение. Астрология. Он вообще увлекался небом. Купил телескоп и на чердаке в светлые ночи по звездному атласу древних составлял гороскопы.
Дело это, астрономия, было не тайное. Не под запретом. И церковь, хоть и искоса смотрела на звездочетов, но терпела. На костер не тащила и в чернокнижники не записывала. Но…
Фогель и гороскопы, и гадания по звездам составлял, даже за деньги, но особо этот свой «бизнес» не афишировал. По старой еврейской привычке – чтобы не завидовали.
Но гороскопы составлял, гадая по звездам и иными методами – производил и за это в немецкой слободе был даже уважаем. Так как знал, что, кому, когда нужно было нагадывать.
Поэтому Гертруды, Элизы и Минны благополучно выходили замуж за бравых, налитых пивом офицеров, а вдовушки и вообще одинокие особы тоже получали утешение в виде обещаний светлого будущего. (Совсем как несколько веков спустя народ российский тоже ждал в стране СССР этого светлого пришествия).
В общем, Фогель угадывал, делал все осторожно, хоть и балансировал. Тихонько, но счет герра аптекаря и звездочета Фогеля в банке его дяди в Кёнигсберге рос. И это было хорошо.
Пока однажды не стало плохо. Не совсем, но…
* * *
Однажды в подъезд, что вел в покои герра Фогеля, постучали. Да громко. Нетерпеливо. Кажется, даже властно.
Фогель с российской действительностью особо не сталкивался. На ассамблеях все больше были свои, местные. Немцы, французы, меньше – англичане. Ко двору он, слава Богу, приближен не был. Врачи двора Фогеля избегали из-за опасения, мол, кто его знает. Принесет, мерзавец, мазь императрице и попадет в «случай». И уж раскроет матушке – государыне, что вовсе дворцовые лекари не смыслят в деле Гиппократа.
В дверь стучали. Фогель спустился быстренько, однако, в левой руке стилет припрятал. Слобода хоть и немецкая, а жизнь-то российская. Лихих людей хватает.
За дверью стоял в отличной шубе-накидке человек, у которого и спрашивать кто он и зачем – язык не поворачивается. Стоял вельможа. И даже без шпаги. Правда, за ним виделись два звероподобного вида гайдука, и Фогель понял – шпага этому господину совсем без надобности.
– Что вам угодно, ваше сиятельство, – спросил Фогель довольно твердым голосом.
– Вы мне угодны, герр Фогель Иосиф Моисеевич, – внятно произнес вельможа. От того, что он услышал, у Фогеля лицо покраснело и бросило в жар.
– Прошу ваше сиятельство пройти в мои скромные покои. Только я не Иосиф Моисеевич, а Иоганн Михайлович. Вы что-то путаете.
– Да, вероятно, – усмехнулся вельможа. – Я просил бы у вас, господин Фогель, уделить мне минут 30 вашего драгоценного времени. И выньте из рукава стилет. Вы что, всех так встречаете?
– Ах, извините, иногда шалят, вот и приходится.
– Как шалят, – и вельможа сделал большие глаза. – Неужели в городе, где провела лучшие молодые годы своей жизни наша императрица, есть воры и разбойники. Я удивлен.
Фогель смешался окончательно. Тут и стилет. И это имя и отчество. Да и кто же он такой.
– Не буду вас интриговать, почтенный Иоганн Михайлович, я граф Ушаков Андрей Иванович, управляю тайной канцелярией ея Величества. Меня можно называть просто – ваша светлость.
Фогеля пробила дрожь. Ушак-пашу, так его называли в слободе, знали, ещё как знали. Но Фогель собой овладел быстро, предложил располагаться и быть, как у себя дома. Распорядился Марии насчет кофе. Конечно и печенье. И ликер.
– Ну, это потом, любезный Фогель. Я к вам по делу. Оно не особенно и секретное, но все-таки.
В общем, мне нужно составить гороскопы на некую персону дамского полу. Это первое.
Второе – гороскопы на молодого человека – его жизненный путь.
Наконец, и это уже не секрет, хотел бы узнать и о себе, что меня ожидает. Ведь жизнь при дворе, сами понимаете, – сказал Ушаков бархатным голосом и так доверительно и интимно, что Фогель, ничего не поняв, только и произнес – конечно, конечно.
– Прошу минуту, Ваша светлость, я возьму бумагу и перо. В этом деле с гороскопом любая мелочь важна.
– Прошу вас садиться, ваша светлость. Прежде, чем подготовить гороскоп персоны, я должен задать вам несколько вопросов.
– Ну, – как-то неуверенно произнес граф. Фогель заметил, что Ушаков немного сник.
– Я буду составлять гороскоп на лицо, основываясь на астрологии рождения, ежели вы не против.
– Я, герр Фогель, в ваших гаданиях не разбираюсь и не стремлюсь разобраться, – сказал несколько нервно граф. Задавайте вопросы.
– Хорошо, мне нужно знать число и год рождения. И пол, то есть, мужчина или женщина.
– Это женщина. Рождения последнего месяца 1709 года.
– Хорошо, ваше сиятельство. Гороскоп будет готов через 5 дней.
– Я за ним заеду завтра. Что до молодого человека – могу подождать ещё два – три дня. Он рождения 1740 года и более ничего. Мой гороскоп мне не нужен – я передумал.
Стоимость вашей работы назовете мне при передаче гороскопов. И последнее – не буду вас пугать. Просто, ежели когда-нибудь ваш гороскоп станет кому-нибудь известен, вы будете находиться в крепости до скончания вашей жизни. И без телескопа. И без Марии.
Граф улыбнулся и вышел, накинув шубу.
Приблизительно час герр Фогель приходил в себя. А через час он уже понял – первый его клиент – императрица Елизавета. Год рождения и месяц совпадали.
– Ну, ладно, сделаю. Ушаков и ея величество будут довольны. И денег не возьму.
Тем не менее начал думать. Думы умчали его в город Кёнигсберг, куда нужно бежать немедленно после гороскопов. Только подорожную подготовить – это за деньги и небольшие легко сделать. А Марию даже и уговаривать не нужно.
К утру первый документ был готов:
«Его сиятельству графу Ушакову Андрею Ивановичу, в собственные руки.
Ваша клиентка экстравагантна, как и все женщины астрального знака Стрелец, коему она принадлежит.
Она правдива, любит путешествовать и не любит сидеть на одном месте.
Ваша клиентка доверчива. Её часто может обмануть даже друг. Её сердце абсолютно беззащитно, из-за чего ей часто приходится сильно страдать.
Она не питает особой склонности к браку. Она нежна и сентиментальна, но не любит домашние обязанности. У неё редко бывает плохое настроение, она любит принимать и развлекать гостей.
Ея стихия – огонь. Знак ея мутабельный. Опасный год для здоровья – 1760-е годы. Однако жизнь до этих лет будет спокойна и не подвержена вражеским или недоброжелательным воздействиям
Преданный вам, граф, всем сердцем. И готов к услугам.Ваш Фогель, аптекарь.
Немецкая слобода,Проезд Лефорта, В собственном доме».
«Его сиятельству графу Ушакову Андрею Ивановичу в собственные руки.
Звезды дают неопределенные результаты судьбы молодого человека 1740 (приблизительно) года рождения.
Одно можно сказать с уверенностью – созвездия в его год установили такой треугольник, что из него молодому человеку не выбраться.
Звезды предрекают ему страдания, однако жизненный путь его может прерваться только после 1770-х годов. Но ближним он не угрожает.
Преданный вам всем сердцем.Всегда Ваш, Фогель, аптекарь»
Через несколько дней при очередном докладе граф Ушаков прочел императрице оба астрологических прогноза Фогеля. Императрица была удивлена.
– Ты смотри, Андрей Иваныч, про меня пишет, словно жил во дворце, али моим кофешенком работал. Но вроде предсказания добрые, а уж верить али нет, кто знает.
– Я полагаю, довериться возможно. Ведь главное, он же не знал персону, на которую гороскоп составлял. Что до известного нам молодого человека, то прогноз неутешительный, да уж точно Фогель этот не мог знать, что это Иоанн.
– Вот то-то и оно. Что знать ничего не мог, а в точку попал.
– Дак это же звезды, Ваше императорское…
– Да оставь ты. Ну какие звезды, когда он, этот Фогель, русским языком пишет: из треугольника, сиречь крепости, ему, Ивану, не выбраться. Кажется мне, догадлив этот Фогель. Ты бы его взял да поспрошал в Преображенском.
– Как прикажешь, матушка. Токо ты ведь знаешь, на дыбе все сознаются, что было или что не было. Только себя запутаем. Лучше я посмотрю за ним, тем более, что он вроде отъехать в Кёнигсберг хочет, якобы за лекарствами. И пущай отъезжает. А его прислужницу мы здесь оставим. Вот и посмотрим, что он знает, чего – не знает.
– Пожалуй, ты прав, граф. Я это одобряю, ежели там у них амур, то Фогелем и управлять можно.
– Конечно, амур. Да ещё какой.
По поводу амуров императрица была готова говорить долго и со знанием дела.
Решение было принято. О чем ни звездочет, аптекарь Фогель, ни его возлюбленная Мария не знали и не ведали. И звезды их подвели – молчали звезды.
Аптекарь Фогель вернулся из присутствия довольный. Подорожную получил неожиданно легко. Да и мзда была небольшая. Там же договорился о карете, грузовой повозке и небольшой охране. Все неожиданно легко сладилось и Фогель подъехал к своему дому только под вечер, довольный и веселый. Эй, звезды, где вы? Намекните хоть Иоганну Михайловичу, что радоваться рано. И на самом деле, на первом этаже аптеки царила полная растерянность. Арнольд стоял бледный, с заплывающим глазом. А две девушки – помощницы провизора были заплаканы и растрепаны, что в заведении Фогеля было просто немыслимо. Однако – возможно.
Прояснилось все быстро. Арнольд рассказал, ворвались трое огромных гайдуков. Один схватил Марию, двое принялись бить Арнольда, да и девчонкам досталось.
То, что не понимали служащие, Фогель понял сразу. Хорошо, лошади были не распряжены.
– В Преображенское, – распорядился хозяин, благо от немецкой слободы было совсем ничего.