Твоя очередь умереть

«Жить надо так, чтобы тебя надолго запомнили. Особенно всякая сволочь».

Ф. Раневская

Часть первая

Пунктирный луч прорезал небо, обернулся огненным шаром и с треском разлетелся на куски. Распустились еще два бутона, хлопнули – и разразилась вакханалия! Залпы следовали без остановок, расцвечивая темнеющее небо. Трещало, хлопало, шипело! Мужчина раздраженно поморщился, заскрипело старенькое кресло. Он поднялся, бросив на тумбочку томик с повестями Пристли, подошел к окну. Неряшливый, сутулый, в домашней майке, очках на носу с горбинкой, напоминающей бородавку. Он перетащил очки на лоб, зацепив клок шевелюры, всмотрелся в сумерки. Время детское – половина девятого, просто на юге темнеет рано. Салютовали за холмом, на краю Антоновской слободки – местного «района для богатых». Небо озарялось, словно на землю проливался метеоритный дождь. Масштабность зрелища впечатляла. Никаких официальных торжеств в черноморской Фиоленсии в этот день не проводилось. Просто приспичило кому-то из толстосумов…

Мужчина раздраженно задернул шторку. В малоэтажном районе, где он обитал, выбрасывать деньги в небо было не принято. Салют оборвался, и в дверь постучали. Мужчина вздрогнул.

Входная дверь находилась в двух шагах от кресла. За порогом колыхалась неясная тень – мужчина, рослый, со спортивным разворотом плеч. Отнюдь не женщина, которую он ожидал позднее. Посетитель помалкивал, его лицо скрывалось в полумраке. Хозяин скромного жилища в двухквартирном домике почувствовал сухость в горле.

– Э-э-м… – начал он, но посетитель перебил:

– Привет, Гришаня… – произнес он утробным голосом, и мужчина похолодел.

«Привет, Доцент», – чуть не вырвалось из пересохшего горла. Он натянул очки обратно на глаза, всмотрелся в полумрак.

– Ну все, нарисовалась полярная лисичка… – обреченно вымолвил он.

Посетитель шевельнулся, хозяин попятился, поволок за собой потрепанный коврик. Незнакомец шагнул через порог, обозрел без претензий декорированную обстановку: старенький кухонный гарнитур, кресло, письменный стол с немолодым компьютером, потрепанную книгу на тумбочке. Хозяин мялся, не зная, куда пристроить руки. Он потрясенно разглядывал мужчину, которому в школе давал списывать, а однажды чуть не подрался с ним из-за девчонки, которая явно того не стоила. Посетитель был еще молод, одет невзрачно. Ни капли жира, бесцветная кожа обтягивала острые скулы. Поблескивали голубые глаза – в полумраке они приобретали цвет «сухого асфальта». На плече висела полупустая сумка.

– Ну, здравствуй еще раз, Гришаня, – с расстановкой произнес гость. – Квелый ты какой-то, не рад, похоже… Приютишь на пару месяцев беглого зэка – ведь мы с тобой кореша по жизни, нет? Что-то ты к полу прилип, Гришаня. Точно не рад. Ну, давай, мечи на стол – имеется в этом доме чего на клюв бросить? Посидим, за жизнь нашу скорбную вспомним. Водочку доставай – плеснем под жабры птичьей водички.

– Так это… – растерялся Гришаня. – Нет у меня водочки – только винишко дешевое в холодильнике… Черт, подожди… – Он нервно задергался, засуетился. – Я через дорогу сбегаю, там всегда есть…

– Ладно, расслабься, Фаткин. – Посетитель сменил тон, и глаза его лукаво заблестели. – Не будем становиться заложниками стереотипов. Зэки пьют не только водку. Слушай, Фаткин, – он засмеялся, – ты больше в церковь не ходи, ладно? Затеряешься среди икон. Посмотри на свой страдальческий лик. Шучу я, шуток не понимаешь? На понт беру. – Он шагнул к старинному приятелю, обнял его. Свалилось напряжение, Фаткин с шумом выпустил воздух.

– Максим, так и до кондрашки недолго… Слушай, – он опять забеспокоился, – а чего ты про побег-то говорил? Реально из зоны лыжи двинул? Тебе еще сидеть года четыре – проще дотерпеть…

– Шучу я, говорю же, – отмахнулся Максим. – Отпустили – по УДО за примерное поведение. Могу справку показать.

– Не нужна мне твоя справка. – Фаткин залился стыдливым румянцем. – Я же не мент – в твои справки вчитываться…

– И не отниму я два месяца твоей жизни, – успокоил Максим. – Посижу немного и пойду своей дорогой. Не смотри так, дружище – я все тот же, блатным не стал, по понятиям не живу. Хотя скрывать не буду – наложила зона отпечаток. Одиннадцать лет «полосатого режима» – не шутка… Но это не освобождает тебя от ответственности всё, что есть, нести на стол, – погрозил он пальцем, – и посидеть со старинным приятелем, который реально по всем вам соскучился. Держи. – Он вытащил из сумки бутылку дешевого кубанского вина. – Не большой я охотник до водочки, давай так, символично.

– Ну, слава богу, это ты… – успокоился Фаткин. Он стащил очки – стекла запотели от волнения, протер их застиранной майкой. – Проходи, садись, сейчас сообразим. Но сразу предупреждаю – разносолов в этом доме не держат. «Все, что есть» – это овощные и бобовые культуры, сок из свежих… сухофруктов, гм.

– То есть деньги для тебя ничто, – улыбнулся Максим.

– Ничто, – согласился Фаткин. – Особенно в том количестве, что у меня есть. Девиз придумал: денег не было, денег нет, денег не будет никогда. Я по-прежнему, – он удрученно развел руками, – мальчик из малобюджетной еврейской семьи. Урод, так сказать, в дружной семье своего народа. Временами сомневаюсь – может, я не еврей? Может, меня обманули?

– А кто? – удивился Максим.

– Ну, не знаю… Может, скрытый араб? У мамы не спросишь, у папы – тем более… Ты присаживайся, не маячь, сейчас соображу. Рассказывай, где сидел?

– В Сибири, – удивился Максим.

– Сибирь – понятие растяжимое…

Максим невесело рассмеялся:

– Ты даже не представляешь, какое растяжимое. Есть страна такая – Якмундия. Для непосвященных – Якутия. Там имеется речка с красивым названием Лена. Если двинуть от Лены на восток по 65-й параллели, желательно вертолетом – немного, всего каких-то пару тысяч верст…

Они сидели за ободранным столом, Максим жевал какой-то силос, запивал подслащенной водичкой с незначительными градусами. Он тихо повествовал о бесцельно прожитых годах – как приехал «к дяде на поруки», как учился выживать. Фаткин подливал, кивал, слушал. Оба сильно изменились. Максим отвердел, раздался в плечах. Запали глаза, в коротких русых волосах поблескивали капельки седины. Бывший «ботаник» Фаткин (способный, впрочем, на шальные поступки и не всегда ладящий с головой) превращался во что-то незаметное, никому не нужное. Жизнь согнула, потухли глаза, по лицу блуждала виноватая улыбочка. Впрочем, чувство самоиронии он не утратил.

– Вот так и процветаем, Максим. Ничего не меняется, юношеская дурь переходит в старческий маразм. Не смотри на эту мебель, финансовый кризис, так сказать… – Он зарумянился и пошутил: – Решил закрыть все свои счета на Кипре… Знаю, ты рассчитывал увидеть другое…

– Не грузись, – поморщился Максим. – Не ты один. Бобылем живешь?

– Развелся, – вздохнул Фаткин. – В 2009-м от Рождества Христова. Бывшая жена меня прокляла – так и заявила после визита к местной черной колдунье. Кучу денег извела, чтобы сделать мне гадость. Может, и впрямь прокляла? – Фаткин задумчиво покарябал горбатый «рубильник». – Судя по тому, как процветают мои дела…

– Район не самый благополучный, – согласился Максим. – Страшновато тут ходить. Овраги, свалки…

– Рай для нищих и шутов, – кивнул Фаткин. – Жена оттяпала хороший дом на улице Пескарева и половину дела. Бизнес загнулся через полгода, приехали крутые ребята, даже деньги из оборота не дали вытащить… Работаю сторожем в супермаркете на Обручальной, две ночи сплю дома, третью – на работе. Это скучно, Максим. С перспективой полный ноль.

– Женщины?

– Да ходит тут одна… Копия предыдущей, только годом выпуска посвежее. – Фаткин оскалился, продемонстрировав на удивление здоровые зубы. – С бабами проблем нет, Максим. Это у них проблемы с бабами, – он кивнул на стенку. – У соседей. Два сорокалетних лба, атипичная сексуальная ориентация. Наградил же бог соседями… В спальне перегородка тонкая, только лягу, так эти двое начинают любить друг дружку, приходится тазик под кровать ставить, чтобы к унитазу не бегать… А Екатерине нравится – заводит это ее. В гости напросилась, познакомилась, тортик им испекла – да чтоб мою еврейскую маму… – Максим плеснул в стакан, и Фаткин залпом выпил.

– Что в городе?

– Безрадостно, Максим… Ну, как, безрадостно, – смутился Григорий. – Фиоленсия цветет и пахнет – особенно в разгар курортного сезона. Отдыхающих – прорва. Пока тебя не было, отели наросли, пляжи – по всему побережью. Сочи теперь большая стройка, вот народ и валит в Фиоленсию – не протолкнуться в высокий сезон. Побережье засижено километров на шесть – мышь не проскочит. В курортных зонах красота и порядок, Европа отдыхает. Богатеи едут в Фиоленсию косяками – одни на отдых, другие недвижимость тут покупают. В городе несколько яхт-клубов, ты бы видел, на каких красавицах плавают толстосумы… В центре нарядные улицы, новые дома. А на окраинах без перемен – глушь, дороги не ремонтируют, безработица ужасная. Промышленности практически не осталось, население – а это без малого сорок тысяч – призвано обслуживать богатеньких отдыхающих. Прислуга, охрана, водители, уборщики… Конкуренция жуткая, народ согласен пахать за копейки. Вот скажи, такое возможно в любом северном городе? Власти жируют, ничего не боятся. Полиция – ручная, прокуратура – своя, волосатые лапы в Краснодаре, в Белокаменной. Бешеные бабки отмываются и пропадают! Мэр Колыванов ворует, не стесняясь, как и вся его рать. Полиция крышует подпольные казино, публичные дома, любой бизнес – если сможешь заплатить. Самые надежные крыши теперь – у них. Никакой анархии, все под контролем… Слушай, – смутился Фаткин, – я в курсе, что твои родители умерли… Мы с пацанами раз в полгода их могилки навещаем, чистим, поминаем. Родаки у тебя мировые были…

– Спасибо, – кивнул Максим. – Вчера вернулся в город – первым делом на погост. Потом домой побрел, а там… – Скулы Максима побелели.

– Ты не знал? – помрачнел Фаткин.

– Откуда? Теперь знаю. Дом выкуплен финансово-инвестиционным фондом «Лувр» у банка «Моркредит», которому тот достался за родительские долги. Дом прибрали после их кончины. Сейчас там обитает молодая семья, главе которой я чуть челюсть не разбил. Представляешь – прихожу к себе домой, а там… Какие-то киндеры под ногами шныряют, мебель незнакомая, в бумагах – полная видимость законности…

– Кто сильный – у того и видимость, – хмыкнул Фаткин. – Стало быть, ты бомж. Да еще без денег.

– Только не сочувствуй, – поморщился Максим. – Терпеть этого не могу. Справлюсь.

– У сестры уже был?

– Дважды к Светке заходил, – буркнул Максим. – Бился в дверь, не открывает. Блуждает где-то моя сестрица.

– Ты слышал, что она пустилась во все тяжкие?

– Слышал… – Максим побледнел.

– Слухи верны, – Фаткин потупился. – На парапет подалась твоя сестренка, плохи у нее дела. Пьет, балуется наркотиками средней тяжести… Работала официанткой в «Райском уголке» вместе с нашей Бобышкой, так уволили за систематические прогулы. Трудно Светку винить, если жизнь вокруг такая… Алену видел?

– Нет еще, – скрипнул зубами Максим. – Боюсь заходить. Ладно, замнем.

– Замнем, – кашлянул Фаткин. – Не заходи к ней, не стоит. Не береди старые раны. В городе баб хватает – и страшных, и не очень, найдешь себе. Ведь не бывает страшных баб после зоны? – подмигнул приятель. – Ладно, прости, не сердись.

– Замнем, говорю, – Максим нахмурился. – Как там наша дружная компания?

Фаткин долго вздыхал, хмурился, буркнул в ответ на нетерпеливый жест:

– Вопрос понял, над ответом размышляю… Развалилась наша дружная компания, Максим. С иными видимся, но уже без прежнего удовольствия. Борька Разумовский в Штаты уехал – держит ранчо в Калифорнии. Вечно недоволен, ворчит, но он один из нашей компании, кому хоть что-то обломилось… Стрижевой погиб лет восемь назад – приобрел новый катер, и в тот же день его под винт затянуло, жалко парня до слез… Угрюмый на зоне отмотал четыре года, вернулся в 2011-м – веселый, приблатненный. Строит из себя забубенного блатаря, но фактически безвредный. Бухарика скребанул – если по фене. А бухарик оказался непростой – в общем, менты постарались, закрыли Угрюмого. Здесь он корабли ремонтирует – он же по жизни отличный механик… Коля Селин – наша дылда стоеросовая – нынче пляжный работник, трудится на Белых Песках за Вороньей Горкой, чистит песок, носит пиво отдыхающим, получает тумаков от хозяина… Бобышка – то бишь Верка Верещагина – трудится официанткой в «Райском уголке». Бойкая баба, похорошела, уже не рыхлая – наоборот, за словом в карман не лезет. Дерется, как профессиональный боксер. – Фаткин усмехнулся. – Недавно после работы двое обормотов поиграться с ней вздумали, в кусты затащили – так она их так отдубасила, что им еще долго бюллетенить… Макар Глуховец в том же заведении работает – продукты возит на микроавтобусе, мрачный стал… С личной жизнью у всех не сложилось. Про меня ты знаешь… Угрюмый периодически с кем-то сходится, потом бежит в вендиспансер – проверяться. Коляша Селин бобылем живет с матерью – ни денег у парня, ни внешности, ни жилья толком. Божится, что ему не нужен никто, но это вранье… Бобышка замуж вышла через год после твоей посадки. Не повезло – полгода не прожили, как мужик на мотоцикле разбился. Оправилась, повеселела, но больше никого не нашла… Макар развелся в 2008-м – был большой судебный скандал с «распиливанием» ребенка. Жена – гулящая, мужик – положительный, но наши суды всегда «по умолчанию» на бабьей стороне – и укатила с чадом на Дальний Восток. Теперь он сына родного не может увидеть. Туда слетать – тысяч сорок, а у него зарплата – двенадцать, а еще сестре-инвалидке с двумя короедами помогать надо… Так что грустно в райском местечке, Максим. Отдыхать тут надо, а не жить. Хотя, возможно, сами виноваты, крутиться надо было в этой жизни. А сейчас уж поздно локти грызть, ничего не изменишь…

Фаткин огорченно потряс пустую бутылку:

– Тебе есть куда пойти?

– Придумаю, – улыбнулся Максим.

– Нечего тут думать, оставайся у меня, – проворчал Фаткин. – Кровать имеется, кресло старое, но раздвижное. Живи, сколько хочешь, денег не возьму…

Он вздрогнул от стука в дверь. Испуганно уставился на погрустневшего товарища, глянул на старые наручные часы:

– Че-ерт… Маринка пришла, совсем про нее забыл… Слушай, я сейчас ее отошью… – занервничал Фаткин. – Потерпит, завтра придет, не каждый день друзья из Сибири приезжают…

– Не вздумай, – Максим поднялся. – Раз пришла в твою глухомань – значит, нужен ты ей. Все в порядке, Гришаня, увидимся, уйду через окно.

– Подожди, – жалобно сказал Фаткин, когда Максим занес ногу над подоконником (проще перешагнуть, чем перелезть). Его приятель, мятый, расстроенный, мялся посреди комнаты и искал карманы там, где их не было.

– Жду, – вздохнул Максим.

– Почему так случилось? – жалобно протянул приятель. – Ну, тогда, одиннадцать лет назад… Зачем ты убил мужиков? Понимаю – был расстроен, пойло оказалось паленым… но ЗАЧЕМ? Сдержался бы – и жил бы сейчас со своей Аленкой… Ты понимаешь, что не только себе жизнь сломал – всем нам?..

Максим не ответил, только побледнел, скрипнул зубами и шагнул через подоконник.

На стук открыли – хотя и не сразу. Наконец-то! Неверные шаги, что-то покатилось, вырвался матерок. Скрипнула дверь, и на пороге объявилась призрачная фигура – в короткой сорочке, со спутанными волосами. От дамы исходил устойчивый сивушный запашок. Царила тьма. Он прекрасно понимал, кто стоит перед ним, а она – нет. Она вообще ничего не понимала – странно, что проснулась.

– Во, блин, ночь уже… – обнаружила дама. – Кто тут девушкам спать не дает? – Она всмотрелась, полюбовалась мутным пятном, заменяющим лицо. Максим угрюмо молчал. – Ты кто, мужик? – прохрипела женщина, подъезжая ближе. – Еще один клиент? Что-то я тебя не помню… Ты немой, нет? В смысле, этот… слабоговорящий… – Дама пьяненько захихикала. – А у меня уже спит один… Накладочка, упс, недоглядели… Напился, гад, уснул, а утром будет претензии предъявлять за оказание некачественных услуг… Устала я сегодня, – призналась женщина, хватаясь за косяк. – Под фонограмму работала с этим боровом… – И снова залилась смешком, пошатнулась, схватилась за Максима. – Только не надо меня уговаривать, я и так соглашусь… Проходи, родной, чего стоишь, словно первый раз на свет родился?

Она затащила Максима в прихожую, где пахло потом, носками, окурками. Он не сказал ни слова, окаменел.

– А у тебя удачные форматы, дружок… – оценила его плечи женщина. Стала щупать ниже. – А здесь у нас что?..

Он стряхнул ее руку.

– Во как… – удивилась дама. – Нет смысла искать… даже если найду? Такой маленький рейтинг?

«Нормальный рейтинг», – подумал Максим. По ходу отсидки он был умерен в сексе, но чтобы с собственной сестрой…

– Ладно, пойдем. – Она потянула его за рукав. – Разберемся с твоими аксес… суарами. Пошли, говорю, сегодня скидка, дешевле только дома… На кухню иди, да тише, а то этот боров проснется… Угощу тебя выпивкой, потом заплатишь за нее…

По дому разносился молодецкий храп. Кухня оказалась меньше прихожей, заняться сексом тут можно было только на столе. Она включила лампочку, забралась в аварийно накренившийся шкаф. Максим пристроился между пеналом и столом, с ужасом разглядывал обстановку. Сестрица опустилась донельзя. Сидеть на этой кухне было невозможно. Грязь, запустение, здесь даже холодильника не было! Она вернулась с двумя стаканами и бутылкой отвратного виски, села на диванчик, придвинутый к столу. Она ни разу не посмотрела ему в глаза! Наполнила стаканы дрожащей рукой. У Светки сохранилась фигура, лицо, волосы. Она могла бы быть красавицей, если бы не эта подлая жизнь! Бледная, как спирохета, волосы пучками. Следов от уколов видно не было, значит, сидела на чем-то «легком», еще не поздно вытащить сестрицу из дерьма. Она ведь младше Максима на три года, ей нет еще и тридцати!

– Держи. – Она подтолкнула стакан. – Я должна, дружок… я обязана выпить, раз ты меня разбудил…

Он не мешал. Светка влила в себя дозу яда, отдышалась. В глазах блеснула чуточка разума. Свершилось – она глубоко вздохнула и подняла когда-то красивые глаза.

– Чего не пьешь? – Она осеклась, стала озадаченно продавливать пальцем поперечную канавку на лбу.

– Светка, ну ты даешь, – вздохнул Максим. – Ты уже не зависишь от реальности…

– Убиться веником… – Она взялась за горло, надрывно закашлялась, потом уставилась на него со страхом, стала зачем-то себя ощупывать. – Ты не горячка?.. В смысле, белая?

А потом ревела белугой, он пытался ее вразумить, наставить на путь – хотя сам в этом пути немного смыслил. Она хрипела, что ее жизнь – это карма, а отнюдь не череда привычек и пороков. Скончались родители, уплыл дом – и ее понесло, хорошо хоть данная хибара сохранилась после череды сомнительных сделок с недвижимостью… Она так рада видеть братика – хотя не совсем понимает, откуда он взялся. Но за это надо выпить… Она схватилась за стакан, он не дал, и это вызвало новую лавину критики и порицаний. Она срывалась в истерику, потом делалась шелковой. Он гладил ее по сальным волосам, бормотал какие-то слова. Взял за плечи, стал проникновенно всматриваться в опухшее личико.

– Не смотри на меня… – бормотала сестра. – Я почти не изменилась, я такая же, на восемьдесят процентов состою из воды… или из чего я там состою…

– Откуда шрам на виске, Светка?

– На память подарили…

– Кто?

– Не помню…

– Работать не пробовала?

– Я рабо-отаю…

– Я вижу. – Он встряхнул ее. – Ты работаешь. Дни и ночи у мартеновских печей. Хватит, Светка, будешь завязывать. Независимо от желания.

Реакция на изречение последовала незамедлительно. Она подпрыгнула – пугающая смена настроения! – взбесилась. Он тоже вскочил, чтобы взять ее за руки – ведь дура, может и ножом пырнуть! За ним подпрыгнул стул – разразился грохот, треск! Оба невольно застыли.

– Эй, ты там, сдурела?! – хрипло взвыл «заспанец» в Светкиной спальне. Заныли пружины, заворочалось грузное туловище, и снова раздался чудовищный храп.

– Ну, всё, – стиснув кулаки, пообещал Максим. – Сейчас я ему чердак отшлифую и из дома выброшу.

Он бы так и сделал! Шагнул в проем, но Светка уже висела на нем, лупила по заднице коленками! Еще и горло сдавила! Пришлось вернуться, отдышаться и выслушать ее «железные» аргументы.

– Максим, ты спятил… – Она трезвела от испуга, шипела, как змея. – Ты дурак и не лечишься! Ну, вышвырнешь ты его из дома, и что? Нас обоих по стенке размажут… Откуда ты взялся, братец ненаглядный? С зоны вернулся, храбрость девать некуда? Можешь увезти меня за тридевять земель, поселить в безопасном месте, окружить заботой? За сестренку горой, твою мать… Деньги есть, связи, армия правильных пацанов, чтобы это сделать? Прикупил роскошный особняк, где поселишь нас обоих? Кто ты такой, братец, что обо мне знаешь? Я в последний раз тебя в семнадцать лет видела, я с трудом тебя помню… Этот кабан, что храпит в моей спальне, капитан полиции, работает в уголовном розыске, двоюродный брат жены Мишарина – начальника тутошней полиции… Ну, нравится ему меня трахать, кто ему запретит? И плевать он хотел, что в этом доме полный срач! Не такой уж он противный, если присмотреться… Выгонишь его из дома, а завтра тебя прикончат, а меня за решетку упрячут, и все менты района будут иметь меня во все отверстия. Этого хочешь? Не лезь в мою жизнь, братец, это моя жизнь, не твоя, ты в ней ни черта не смыслишь… И вообще, греби отсюда, пока не огреб, понял?

Он пятился под ее напором. А Светка вдруг ринулась к столу, схватила бутылку, стала жадно пить, запрокинув голову. Он дернулся, чтобы выбить у нее отраву… и встал, сраженный простой мыслью: ЗАЧЕМ? Только хуже сделает. А Светка подавилась, стала икать. Взгляд осоловел, много ли надо завзятой алкоголичке? Он подхватил их обоих – сестрицу и бутылку, доволок до обшарпанного дивана. Она спала, свернувшись зародышем. А он стоял над ней, как над телом скоропостижно скончавшейся родственницы. Материл себя, но понимал, что Светка права: не стоит доламывать чужую неудавшуюся жизнь. Кто он такой в этом городе? Он НИКТО, и зовут его НИКАК, кончился хороший парень по имени Максим Каверин…

Он очнулся где-то под скалой за пределами города – помятый, покусанный местными насекомыми. Ночью было холодно, невзирая на июль. Он просыпался, разогревал себя упражнениями, снова засыпал, убаюканный шорохом прибоя. А только солнце выбралось из-за горы над головой, он покинул нору и побежал греться на солнышко. И сразу стало жарко, спина вспотела. Черное море – благословенный Карадениз – плескалось под ногами. Мягкие волны набегали на пляж, с утробным шипением таяла пена. Вода струилась по блестящим камешкам, сливалась обратно в море. Чернели каменные острова, казалось, что они покачиваются на волнах. Безбрежная масса воды распростерлась до горизонта – ее уже расцвечивало взошедшее светило. В прибрежных водах – бирюза, а дальше, до бесконечности – глубокий насыщенный ультрамарин… Он скинул с себя одежду и в одних трусах, обжигая пятки о камни, вошел в воду. Дно уплыло – он нырнул, всплыл через несколько метров, подался к горизонту упругими размашистыми гребками. Организм отходил от «вчерашнего» – пронзительная душевная боль сменялась тупой, тихо ноющей. У горизонта делать было нечего, он подался обратно, выбрался из воды и несколько минут обсыхал, подставляя торс приятному ветерку. Ленточку пляжа подпирали «обугленные» скалы. Слева каменный мыс, заваленный булыжниками. Справа под горой палатка – молодежь отдыхала «дикарями». Ночью он сослепу чуть не въехал в нее. Выбежала блондинка в небесно-голубом купальнике, шлепая тапочками, добежала до воды и стала проверять ее температуру. Покосилась на Максима, улыбнулась. Он скорчил что-то похожее на улыбку. За палаткой, в обширной шестикилометровой бухте, распростерлась Фиоленсия. Со стороны этот город производил впечатление. Шумный рай на земле, бурлящая туристическая Мекка. Выделялись силуэты высотных гостиниц, горные террасы, на которых громоздились здания. Все пространство Жемчужной бухты было испещрено белыми точками – словно чайки расселись на воде: всевозможные суда – от роскошных круизных яхт до мелких катеров и хлипких ботов и вельботов. Вот уж действительно – рай на земле…

Он оделся, забросил сумку на плечо и зашагал по хрустящей гальке в город. Снова улыбнулась блондинка. Он смерил ее оценивающим взглядом. Всё на месте – можно вымучить повторную улыбку.

– Ты чего на мою девушку пялишься, козел? – гаркнули в спину. Максим вздохнул, покосился через плечо. Ничего особенного, молодой качок в купальных плавках – вылез из палатки, ему что-то не понравилось. Максим не стал останавливаться.

– Я кому говорю? – рявкнул качок.

– Максим, не связывайся, – пискнула блондинка. – Чего ты, в самом деле…

Тезка, стало быть. Хрустела галька – качок, уязвленный невниманием к своей персоне, спешил разобраться:

– А ну, стоять! Ты что, такой бурый?

Максим раздраженно повернулся. И юноша встал как вкопанный, когда его взгляд скрестился с тяжелым, уничтожающим взглядом мужчины, который шел и никого не трогал. Качок стушевался, закусил губу. Не выдержал надрывного взгляда, попятился, сплюнул:

– Да и черт с тобой, живи… – И неуверенно двинул прочь. И снова улыбалась блондинка – теперь уже удивленно, с интересом. Ох уж это яблоко раздора…

Утро разгоралось. Он пересек границу городской черты, смешался с людьми, выходящими на берег. Он брел по южному городскому пляжу, прозванному «Белыми Песками» – хотя логичнее было бы назвать «Привозными песками». Обходил зонтики, шезлонги, бронзовые и неприлично белые обнаженные тела. Персонал еще копался: кто-то уносил корзины с мусором, кто-то разравнивал песок специальными пляжными «граблями». Он увидел знакомую фигуру и встал в нерешительности. Долговязый парень в полосатых шортах совершал массу ненужных движений. Коля Селин – точно, Фаткин говорил, что он работает на Белых Песках! Коляша почти не изменился – простой, угреватый, с дурашливой улыбочкой. Он суетливо раскрывал сложенные на ночь зонты, наступил кому-то на ногу, принялся дико извиняться в ответ на матерок. Его окликнули – глава семейства из трех человек просил переставить шезлонги поближе к морю. Коля кинулся исполнять, подтаскивал лежаки к воде, опрокинул пластмассовый столик, на который кто-то выставил бутылку с минералкой…

Окликнуть товарища Максим не успел. Из огороженного кафе на краю пляжа выбрался пузатый тип в панамке и недовольно крикнул:

– Коляша, ты чего там возишься? А ну, бегом! Машина пришла – мне разгружать?

И школьный товарищ засуетился, бросил свои шезлонги, побрел, увязая в песке. Максим поморщился – типа в панамке он тоже знал. Этот гаденыш учился в параллельном классе и частенько летал на Колиных пинках. Настало время поквитаться за детские обиды? Дальше проход был закрыт, начинались частные владения. Он поднялся поперек «течения» на Морской бульвар, заросший липами и каштанами, двинулся по набережной. Он не узнавал свой город, здесь все изменилось. Новые дома, роскошные кабаки, которых раньше не было. На причале у эллинга – весь модельный ряд: парусные, моторные, парусно-моторные яхты… Город уплотнился, он шумел, как восточный базар. Давился транспорт. На улицах Канатной и Корабельной, пересекающих бульвар, образовались заторы, гудели машины. По набережной, засаженной пальмами в кадушках, сновали толпы отдыхающих. В этом городе ничего не стоило заблудиться и потеряться…

Он прошел сквозь муравейник. Каменистый пляж на северной стороне не пользовался популярностью. Нашел небольшое кафе, цены в котором с натяжкой тянули на демократичные. В кармане осталось две тысячи рублей. Ни жилья, ни работы, ни одежды… Организм просил нормальной пищи. Он заказал на двести рублей омлет, пару бутербродов, чашку теплого кофе и уединился у дальней загородки. Жевал, смотрел на ласковое море, от которого щемило сердце, и память неудержимо катилась в начало двадцать первого века…

Вот это жизнь была! Коммерсанты, выжившие в девяностых, поднимались, делались респектабельными господами. Фиоленсия уже тогда становилась привлекательным местом – эдаким мини-Сочи со всеми удовольствиями и умеренными (пока) ценами. Но бизнес Каверина в ту пору мало увлекал. Окончив школу, он поступил в Краснодарский кооперативный институт, но быстро сдался. Не стал балансировать между армией и высшим образованием, пришел в военкомат, получил «ценный подарок» – и поехал в морскую пехоту. Два года, от звонка до звонка, гордись, Родина! Вернулся, такой красивый, в уделанной парадке, сияющий, как Гагарин. Все девчонки просто сдохли. Даже та, Аленка Воронцова, в которую он был влюблен без памяти, – и она не устояла. Девушка похорошела, стала писаной красавицей. Как увидели друг друга – так обомлели… А ведь уверяла, что он ей не нужен, ждать не будет, пусть не обольщается и не тешит себя надеждами. А ведь дождалась… Этот год был самым счастливым в его набирающей обороты жизни. Они любили друг друга – у всех на глазах, скрывать было нечего. Практически не расставались, всюду были вместе. Лазили по горам, уплывали на живописные острова, где учили друг дружку премудростям секса и любви. Даже уместную шутку придумали: «До свадьбы ни-ни»… Он предложил Алене замуж – она испугалась и замкнулась. Предложил еще раз – в уютной романтической обстановке. Были слезы, неуместные отговорки. В «третьем чтении» идея прижилась и стала обрастать конкретикой. «Какое мыло…» – бормотал лучший друг Фаткин. И начинал философствовать: дескать, Максим ошибается, мечту нельзя осуществлять! Мечту нужно мечтать! «Других не будет, Фаткин, эта девушка – сильнодействующее вещество, она мне очень дорога», – возражал Максим. «Так найди подешевле», – хохотал приятель.

Даже с бизнесом в те годы что-то получалось! Пахать на государство было глупо, Максим крутился. Продавал одно, покупал другое – под негласным покровительством отца стал владельцем туристических бунгало. Он мечтал о разрастании бизнеса, придумал название для своего мифического гостиничного комплекса: «Каверин и два капитана», что вездесущий Фаткин немедленно обозвал «брендом сивой кобылы». С ним работали школьные товарищи, было весело и увлекательно. С каким размахом отмечали приобретение первого навороченного внедорожника: море шампанского, топили в бухте визжащих девчонок (и Алену тоже), дружно скандировали: «Джип-джип-ура!!!»

Все оборвалось через год. У Максима были прекрасные отношения с будущей тещей, а вот с тестем как-то не сложилось. Владимир Михайлович Воронцов был известным в городе предпринимателем – не бандитом, пользовался уважением у людей. Всего добился сам – без протекции криминальных структур. Он владел двумя гостиницами у Золотого пляжа – в самом центре – и несколькими пансионатами, разбросанными на побережье. Сдержанный, интеллигентный – он не был похож на местных воротил, уже тогда обраставших жирком. Был приветлив с Максимом, но всякий раз, когда его видел, становился каким-то задумчивым. А однажды пригласил на рыбалку, где и разразился кошмар…