Блатной конвейер

Основано на реальных событиях

РИА «Новости»

2011.07.06

Массовая драка, в которой был застрелен житель Екатеринбурга, произошла на въезде в поселок Сосновое городского округа Верхняя Лебедянка. Все чаще в средствах массовой информации это событие фигурирует под названием «Кровавое побоище на Черной речке», по названию реки, на которой и расположен этот злосчастный поселок. По факту ЧП было возбуждено уголовное дело по статье «Убийство». По данным областной прокуратуры, в конфликте участвовали около 30 человек: с одной стороны местные жители, с другой – приезжие из Екатеринбурга. Обе стороны были вооружены. Событие, произошедшее почти неделю назад, привлекло внимание в том числе и многих деятелей, склонных разыгрывать «национальную» карту. При этом часть СМИ делает акцент на национальности участников событий, другая часть ее принципиально не указывает. Следствие упорно умалчивает тот факт, что в основе событий лежит неприкрытая наркоторговля. В поселке уже несколько дней дежурят усиленные наряды полиции. О событии было толком ничего не известно до вечера понедельника, пока жители Соснового не отправились жаловаться в штаб-квартиру фонда «Город без наркотиков» в Екатеринбурге…

Глава 1

Сергей Резенков шел по рынку в мрачном настроении. Он не был в Екатеринбурге четыре года, и теперь видел, как многое тут изменилось. Рынок преобразился, чувствовалась сильная хозяйская рука. Исчезли павильоны с облупленными стенами, исчезла сама конструкция крытых торговых рядов со стеклянной крышей, под которой хлопали крыльями вездесущие голуби. Теперь здесь выросло современное двухэтажное здание с продовольственным рынком на первом и промтоварными отделами на втором.

И сама территория преобразилась. За новым ажурным металлическим забором все было закатано хорошим асфальтом. Не осталось и следа от привычных ям и щербин, заполненных грязной тухлой водой, которые надо было осторожно преодолевать по брошенным доскам и поддонам. Теперь тут красовались однообразные металлические навесы с крупными номерами на стенках. По периметру территории были выстроены тоже однообразные одноэтажные павильоны из легких конструкций. И на каждом виднелись яркие вывески: «Обувь», «Костюмы. Брюки», «Мягкие игрушки», «Строительные материалы».

«Жизнь проходит мимо, – всплыла в голове Сергея услышанная когда-то фраза. – Все меняется, все другое, а я плетусь тут, как моряк-оборванец с выброшенного штормом на берег корабля». Солнце припекало спину и голову, его блики играли на стеклах и бирюзовых стенах ближайшего павильона. И опять в мозгу непроизвольно возникла ассоциация с морем.

Это была его наивная, еще давняя детская мечта. Мечта о море. Он был там один раз, в детстве. Сколько тогда ему было? Лет шесть, кажется? Да, как раз перед поступлением в первый класс родители повезли его на юг в Геленджик. Он так радовался, с таким нетерпением ждал дня отъезда, потом в ожидании, когда покажется море, с таким же нетерпением торчал у окна в купе поезда. А потом… потом, в первый же день обнаружилось, что у него воспаление легких. Он даже не успел искупаться в море, даже посмотреть на него близко.

И две недели прошли для него в больничной палате, а родители с виноватыми глазами, загорелые и пропахшие морской водой, дважды в день приходили к нему. Они успокаивали его, обещали, что обязательно приедут с ним сюда еще раз, будут часто приезжать. А он дул губы и плакал по вечерам в подушку, переполняемый детским эгоизмом. Ну почему они без него ходят купаться и загорать? Если он болеет, то и они не должны ходить на море. И с тех пор накрепко в нем засела мечта о море.

Потом он подрос. Неожиданно у родителей начались проблемы на работе, и с деньгами в семье стало плоховато, не до поездок на море. Потом эта дурацкая авария, в которой родители погибли, а он остался с одной бабушкой. Затем армия, краткосрочный отпуск на похороны бабушки.

А потом детская мечта вновь стала манить. Вот закончится служба, и первым делом надо поехать на море. Ощутить наконец его соленую прохладу, вдохнуть южного воздуха. Крепко засела эта мысль в голове, настолько крепко, что стала навязчивой идеей, как будто это был долг перед покойными родителями.

И он тогда мужественно подписал контракт на пять лет и остался служить. Оно стоило того. Только служба по контракту позволяла ему вернуться на гражданку с деньгами, которые позволят ему первым делом съездить на юг, к морю, а потом уже жить дальше. И он служил упорно, старательно, лез во все дыры, зарабатывая «боевые». Ох, как хотелось ему попасть в ситуацию, которая позволила бы проявить себя и, чем черт не шутит, заработать звание Героя России. Ведь за него полагалась немалая сумма.

В животе опять заурчало, и желудок сжался от голодного спазма. Сергей перестал глазеть по сторонам и решительно свернул в сторону крытого продовольственного рынка. Здесь можно было купить пожрать чего-нибудь калорийного и не очень дорого. Сколько ему еще тянуть на оставшиеся пять тысяч, он не знал. Пока ни работы, ни жилья. От мыслей о ряженке или кефире появилась тошнота. Нет, таких экспериментов он больше делать не будет, слишком большая нагрузка на желудок и кишечник, если постоянно и в таком количестве есть их с одним хлебом. Кстати, и ощущения сытости тоже это дает не особенно.

Курить хотелось страшно. Сергей вздохнул и остановился у входа в крытый рынок. Из фирменного пакета магазина «Пятерочка» он извлек спичечный коробок с половинкой притушенной сигареты «Прима». Чтобы хоть как-то экономить, Сергей выкуривал по половинке сигареты, а оставшуюся часть аккуратно тушил и прятал в спичечный коробок. Он понимал, что выглядит сейчас и без этого окурка как бомж. Хотя бомж он и есть, если разобраться.

От первых затяжек острое чувство голода притупилось, слюна во рту немного связалась горечью сигаретного дыма. Еще пара затяжек, и пальцами окурок уже не удержишь. Есть, правда, один способ добавить парочку лишних затяжек. Для этого кончик сигареты нужно зажать двумя спичками, чтобы не обжечь пальцы. Но стоять тут у всех на виду, зажимая спичками окурок, было стыдно.

Эти двое парней сразу бросились Резенкову в глаза. Типаж, к которому его глаз уже привык и автоматически вычленял его из любой толпы. Бегающие глаза, мимика, жестикуляция, даже то, как они переговаривались, явно таясь от чужих ушей, – все говорило за то, что эти пареньки замыслили поживиться чужим. Прошли мимо и скрылись в дверях рынка.

Сергей сплюнул и тоже пошел на рынок. Его волновал собственный желудок, а на все остальное было глубоко наплевать. Он двинулся в ту часть торговых рядов, где торговали мясом и колбасами. Пареньки снова попались ему на глаза. Сергей ожидал, что они по обычной схеме карманников начнут притираться к какой-нибудь тетке с висящей на руке сумкой. Но эти двое оказались не карманниками.

Все произошло быстро. Один из парней, тот, который был поменьше ростом и худощавее, вдруг перегнулся через прилавок, запустил туда руку и выхватил из передника продавщицы мясного отдела пачку денег. Женщина оказалась проворной и успела поймать вора за руку. И тут случилось то, чего Сергей не ожидал. Парень, недолго думая, размахнулся и врезал продавщице кулаком в лицо. Женщина громко, истошно вскрикнула и, зажав лицо руками, скрылась за прилавком.

Грабитель зигзагами, выбирая свободное пространство, юркнул в сторону выхода. Поднялся крик, суматоха. Двое или трое мужиков рванулись следом, но напарник грабителя умело подыгрывая толпе, споткнулся в самый «неудачный» момент и создал сутолоку на несколько секунд. Этого было бы достаточно, чтобы его дружок с деньгами скрылся.

Сергей, крайне озлобленный на вора за то, что тот ударил женщину, не смог удержаться. Вор как раз собрался пронестись мимо него и скрыться за дверью. Выброшенная горизонтально в сторону напряженная рука Сергея сработала как шлагбаум, ударивший парня в верхнюю часть груди. Вор хрипло ахнул от удара, взбрыкнул в воздухе ногами и грохнулся спиной и затылком на каменные плиты пола. Резенков резко присел и добавил нижней частью кисти прямо в солнечное сплетение. Парень еще раз ахнул и согнулся пополам на грязном полу. Вокруг с шумом стал собираться народ.

Сергей поднял глаза. Второй парень бочком пробирался в сторону выхода. Плевать! Каждый живет, как умеет, и это не его, Сергея, дело. Тот пусть убирается, а этот урод получил за то, что женщину ударил. До чего же это гнусно, подло, низко и грязно – бить женщину, да еще в лицо.

– Магомед… – зашептали вокруг, – Магомед пришел.

В толпе сразу стало тише. Было понятно – появился хозяин.

Сергей неторопливо поднялся на ноги и отряхнул колени стареньких вытертых джинсов. Перед ним стоял невысокий, с заметным брюшком кавказец в дорогой льняной паре и светлых летних ботинках из тонкой мягкой кожи. Черные, как маслины, глаза смотрели на лежавшего на земле вора без ненависти, скорее с терпеливой высокомерной снисходительностью.

– Как тараканы, – с чуть заметным акцентом сказал Магомед. – Выводишь их, выводишь, а они опять откуда-то лезут. Выкиньте его отсюда! Только напутствие дайте, чтобы дорогу сюда забыл.

Из-за спины Магомеда протиснулся крепкий парень, у которого рукава футболки чуть ли не лопались на перекачанных до безобразия бицепсах. Он подхватил лежавшего вора за шею и плечо и без усилия поставил на ноги. Люди расступились, когда грабителя повели к выходу.

– Подбери, – тихо приказал Магомед в пространство. – Продавщице отдай.

Второй парень, правда, не такой здоровый, тенью скользнул из-за спины Магомеда и присел, собирая рассыпавшиеся по полу купюры. Сумма, как показалось Сергею, была приличной. В основной массе купюры были тысячными и пятисотками. Мелькнуло и несколько пятитысячных.

– Посмотри, что там с ней, – велел Магомед своему помощнику, – может, «Скорую» вызвать?

Сергей решил, что ему тут делать больше нечего, и попытался протиснуться сквозь плотный строй покупателей, столпившихся вокруг. Очень он в последнее время не любил оказываться в центре внимания.

– Постой-ка, боец, – властно остановил Резенкова Магомед. – Не спеши.

Сергей послушно остановился, еще даже не поняв, что он выполнил команду. Тьфу, как впиталось за эти годы!

– Сноровка чувствуется, – с благосклонным видом покачал Магомед головой, одновременно осматривая Резенкова с ног до головы. – Молодец! Хвалю. Пойдем-ка со мной, поговорим. Чаю хорошего попьем.

Кавказец еще не закончил фразы, но уже повернулся и пошел вдоль торговых рядов. Было понятно, что этот Магомед привык, чтобы его приказы выполнялись беспрекословно. Даже те, что выглядят вот так, как мимолетно брошенная фраза. А если учесть, что среди массы покупателей, которая стала постепенно рассасываться, замаячила еще одна голова с короткой стрижкой, то понятно, что распоряжение Магомеда выполнить Сергею обязательно помогут. Хочешь ты идти или не хочешь.

Под строгим надзором бритоголового верзилы Резенков проследовал через торговые ряды вслед за Магомедом. Они поднялись на второй этаж и вошли через пластиковую белую дверь с табличкой «Администрация» в офисную часть. Магомед не пошел по общему коридору с рядами дверей, а сразу свернул вправо, в короткий коридорчик всего с двумя дверями.

И входная дверь и все внутри его личного офиса было оформлено со вкусом, в восточном стиле. Магомед с наигранным кряхтением аксакала опустил свое тело в глубокое кожаное кресло и кивнул Сергею на кресло напротив.

– Лена, – крикнул он в сторону двери, – приготовь нам чайку! И печенья какого-нибудь принеси.

Магомед еще раз оценивающе бросил взгляд на гостя и добавил:

– И бутербродов тоже!

Сергей уселся, сгорбившись, на дорогой диван и стыдливо положил рядом свой не очень свежий пакет. Чувствовал он себя в этом царстве чистоты и достатка неуютно.

– Чай у меня хороший, – заметил Магомед. – Настоящий, азербайджанский. Мне его земляки привозят. Это не то, что в магазинах продается, а то, что для себя собирается. Чисто два-три верхних листочка с куста. Сейчас попробуешь и поймешь, что такого ты в жизни не пил.

Вопросов не задавали, поэтому Сергей сидел и украдкой посматривал по сторонам. Надо будет – скажет этот кавказец, зачем позвал. И пара бутербродов не помешает. Дверь открылась, и в кабинет вошла крепенькая высокая блондинка лет тридцати. Когда она, нагнувшись, ставила на невысокий столик поднос, из глубокого выреза ее блузки чуть не вываливались две большие груди. Сергей про себя усмехнулся, знал, что кавказцы таких любят.

Секретарша или помощница, кем она там у него была, быстро налила в две чашки чай из заварочного чайника с восточным орнаментом на крутых боках и молча вышла.

– Пей, – широко повел рукой Магомед над столиком, – кушай. Как тебя зовут?

– Сергей.

– Угощайся, Сергей, кушай! Чай пей.

Сам он взял только чашку за тоненькую ручку и поднес к губам. Глубоко вдохнул аромат, а сделал маленький глоток. Сергей не стал ждать повторного приглашения. Положив в чашку три кусочка сахара, размешал, стараясь интеллигентно не стучать ложкой о стенки чашки. Три бутерброда с колбасой он проглотил, даже не заметив этого.

Вытерев пальцы о салфетку, Резенков кивком поблагодарил Магомеда за предложенные сигареты и с наслаждением закурил.

– Ну, скажи мне, Сергей, – со странной усмешкой спросил Магомед, пуская в потолок струю табачного дыма, – чего это ты на своих же бросился? Зачем того крадуна вырубил?

– Они мне не свои, – покачал Резенков головой.

– Да, ладно! – рассмеялся Магомед. – По ушам ты мне ездить будешь! Давно откинулся?

– Только что, – признался Сергей и нахмурился.

– Чего по рынку бродишь? Что за дела? Дом у тебя есть, откуда родом-то?

– Я здешний, коренной, – неохотно ответил Резенков. – С квартирой, правда, беда. Пока я сидел, дом мой пошел под снос. Программа у них тут ведется по сносу ветхого жилья. Я в администрацию района пришел, а мне там… в общем, нет у меня теперь квартиры. На очередь могут поставить, но это… лет на двадцать.

– По какой чалился? – снова спросил Магомед, демонстрируя хорошее знание уголовного жаргона.

Сергей с самого начала подозревал, что этот Магомед сидел. Может, и не один раз. А на рынке себя ведет как хозяин – потому что он или есть его хозяин, или крышует его.

– Сто четырнадцатая и сто одиннадцатая, – нехотя ответил Сергей.

– Интересно, – хмыкнул Магомед, – покалечил кого-то? Сто четырнадцатая – статья знакомая, встречал таких. Как это там у них называется – превышение пределов необходимой обороны? Люблю наше государство, оно такие статьи придумывает, что любого, если есть желание, в зону упечь можно. На тебя бугай наезжает, который в два раза тебя выше и в три раза здоровее, а ты должен одними кулаками отбиться от него. И не дай бог тебе его кирпичом стукнуть. Ты кирпичом бил?

– Руками, – теперь пришла очередь Сергея хмыкать. – Только их четверо было.

– Орел! – похвалил Магомед. – Уважаю таких решительных. А что за сто одиннадцатая? Что-то не припоминаю.

– Умышленное причинение тяжкого вреда здоровью. Это уже на суде добавили. Родственнички постарались подмазать кого надо.

– А ты умысла, конечно, не имел.

– Если честно, то имел. Они уже разбегались, а меня злость взяла…

– Ну и?

– Ну и догнал двоих. Сначала одного, а потом другого.

– Нравишься ты мне, Серега, – прищурился Магомед. – Или как там тебя? «Погоняло» есть?

– Прозвище, – насупился Сергей. – Мне его не в зоне дали, а раньше. Еще в армии. Я сержантом был, зовут Сергеем, вот прозвище Серж и прилепилось. В зоне тоже так звали.

– Возьму я тебя, Серж, – вдруг сказал Магомед. – Ничего сказочного обещать не буду – от тебя все зависит. Считай, что поначалу это просто помощь одного хорошего человека другому хорошему человеку. Работы у тебя нет, а в ближайшее время и не предвидится. Денег, я думаю, тоже почти уже нет. И жить тебе негде. Сторожем ночным ко мне на рынок пойдешь? Положу тебе, как и всем, «пятерину» в месяц. Жить будешь в сторожке, а днем… покрутись тут, ребята подскажут. Короче, если не ленивый, то заработать можно еще столько же. Кому товар привезти, кому починить чего. Согласен?

– Без жилья, я боюсь, мне паспорта не получить…

– Вот проблема! Давай свою справку, через два дня получишь паспорт. А то, что без регистрации будешь пока жить, не беспокойся. Пока я жив – тебя ни одна собака не тронет. А со временем решим и насчет твоего будущего. Мне крепкие надежные ребята нужны, на кого опереться можно и любое дело поручить.

– Достаточно пока и сторожа, – нахмурился Резенков. Ходить в «быках» и ломать кости каждому, на кого укажет «хозяин», он не хотел. Сергей вообще не хотел связываться с криминалом и уголовниками, но на этом этапе выбора у него не было.

* * *

Учреждение УШ-235/15, как и большинство уральских колоний, имело хорошую деревообрабатывающую базу. В почете у администрации учреждения были соответственно и мастера – резчики по дереву. У руководства всегда есть потребность похвалиться, подарить кому-то из друзей или начальства что-то на память. А когда подарок ручной работы, да еще и выполненный качественно и со вкусом, то это ценилось в определенных кругах очень высоко. Почти у каждого старшего офицера в Управлении системы исполнения наказания по Свердловской области имелись резные нарды, шахматы, журнальные и кофейные столики. Да много чего красивого и вычурного выходило из-за забора колонии.

Но не только хорошие и талантливые мастера имели уважение начальства. Фома, например, или по-другому – осужденный Фомичев, – к поделкам никакого отношения не имел. Более того, Фомичев в разгар рабочего дня сидел в каптерке деревообрабатывающего цеха и пил чай. Его черная зэковская куртка, на вид совсем новенькая, аккуратно висела на плечиках у окна, а сам Фома в одной майке восседал за столом. И майка у него была не синяя, как у других «сидельцев», а белая. И на ногах у него в этот момент были удобные тапки. Рабочие ботинки, принятые к ношению в колониях всей страны, у него тоже имелись, но они сейчас находились в руках Ворчуна – хмурого седого осужденного, который надраивал их щеткой и фланелевой тряпочкой.

Фома любил уют и комфорт, любил он и порядок. Многие считали этого авторитетного пожилого вора консерватором, человеком старомодным во всем. И что касается воровских законов, и что касается элементарного быта. По этой причине Ворчун всегда носил с собой под курткой тапочки Фомы. Вдруг ему захочется где-то присесть, отдохнуть. Тут он и подбежит с тапочками. Правда, те, кто хорошо знал Фому, поговаривали, что за его внешней мягкостью, вялостью и вальяжностью скрывается изворотливый ум и жестокость.

– Налей-ка мне еще чашечку, – вялым голосом попросил, а не приказал Фома, ставя на стол опустевшую эмалированную кружку.

Ворчун мгновенно вскочил с низенькой табуреточки, на которой он приводил в порядок обувь своего босса, и кинулся к заварочному чайнику.

– Руки-то помой, – укоризненно покачал головой Фома. – Что ты такой неопрятный? С грязными руками и за посуду хватаешься.

Ворчун что-то пробормотал, тихо шлепая полными губами, и поспешил к раковине с краном. Фома со снисходительным видом ждал, глядя на рыхлую фигуру своей «шестерки». Умел Фома прощать маленькие слабости своим людям, даже любил это делать. Но боже упаси ослушаться его по-крупному, по важному поручению. Многие боялись его глаз, которые становились сразу колючими и не сулили ничего хорошего ослушнику.

Открылась дверь, и в маленьком помещении сразу стали слышны шум и гул производственного цеха. В каптерку вошел молодой суетливый парень без передних зубов и поспешно прикрыл за собой дверь.

– Можно, Фома? – чуть шепелявя, спросил он.

– Заходи, Крючок, заходи, – барственным голосом разрешил Фома и чуть приподнял одну бровь. От этого его лысый веснушчатый череп пошел мелкими складочками.

Крючок поспешно стал доставать из кармана пачку «Винстона» и распечатывать ее. Протянув раскрытую пачку Фоме, дождался, когда тот вытащит из нее сигаретку, потом щелкнул зажигалкой. Фома прикурил и с удовольствием выдохнул струю дыма. Поймав заискивающий взгляд Крючка, ногтем подтолкнул к нему пачку. Зэк тут же полез доставать из пачки сигарету и стал торопливо прикуривать. Лицо его было немного огорченным, потому что «Винстон» для него был слабоват. Он предпочитал «Приму» или «Астру», но денег в кармане Крючка не было и в ближайшем будущем не предвиделось.

Фома некоторое время с сожалением в глазах смотрел, как парень жадно затягивается сигаретой, потом пожурил его мягким голосом:

– Зря ты в карты играешь, Крючок, не везет тебе в картишки. Нету у тебя удачи в жизни.

– Фома, – удивленно прошепелявил парень, – так ты же сам велел с тобой играть.

– Так мне же скучно было. А ты бы не отказался. Ты все время проигрываешь, а садишься.

– Так… как же я могу отказаться? Ты же велел.

– Слабый ты, Крючок, – поскреб пальцами Фома костлявую ключицу, – нет в тебе стержня настоящего. Я для чего тебя при себе держу-то? Не для карт. В карты мне есть с кем поиграть, мне об жизни поговорить не с кем. А ты слушать любишь, впитываешь. Я вот на воле всегда себя окружал такими дружками, чтобы слушать любили. А знаешь почему? Не знаешь. Опыт жизненный хочу передать тем, кто около меня. Я ведь старый уже, Крючок, не ровен час помру.

– Ты че, Фома, какой же ты старый? – бросился возражать парень, покосившись на Ворчуна, который снова занялся ботинками. – Ты еще в силе, тебе и лет-то всего… шестьдесят только будет.

– Не в годах старость, Крючок, не в годах, – поучающим тоном возразил Фома и мечтательно поднял глаза к потолку. – Старость, она от насыщенности жизни, от опыта, который имеешь. Я вот на воле половину города держу, в большом авторитете я в Екатеринбурге. А почему? Потому что есть что передать вот таким молодым, как ты. Что для тебя главное в жизни, Крючок? Вот скажи мне как на духу!

– Для меня… чтоб по понятиям жить, ясное дело.

– Эх ты! По понятиям. Потеряли вы, молодые, понятия-то настоящие. Уважать старость и опыт разучились. Вам бы все своевольничать, вы все норовите свою масть поймать, спешите все.

Крючок несколько раз порывался ответить на заумные вопросы Фомы, но получалось у него только блеять. Никак он не мог привыкнуть к тому, что старый вор в разговоре вдруг переставал пользоваться феней, а говорил как обычные люди. Отвечать в таких же выражениях у Крючка не получалось, как он ни тужился. Не мог он выражать свои мысли без «блатной музыки». Крючок даже не подозревал, что Фома так развлекается, что он сидит сейчас с сигареткой и наслаждается умственными потугами своего собеседника.

Наконец Фоме надоело философствовать.

– Ну, что новенького принес, Крючок? Давай, рассказывай.

– Это… Шмак там… с этапом пришел. Говорит, что повидаться с тобой хочет. Вроде того… ты его знаешь.

– Шмак? – Фома без всякого выражения посмотрел на Крючка. – Повязали, значит, Шмака. А ведь говорил я ему, советовал. Все вы увлекаетесь, горячитесь, а жить надо спокойно. Приметил чего, спокойно планчик составил, подумал хорошенько, а потом без суеты все и сделал. А Шмак… Он и кулаками помахать любит, и гонор свой показать. Ладно, Крючок, вечером, как отбой будет, приведешь его ко мне.

Когда Фома говорил, что не любит суеты и шума, он не кривил душой. Но больше всего старый вор любил, чтобы было все по-его. И чтобы с ним не спорили. Поэтому и в отряде редко кто из маститых уголовников после отбоя засиживался за картами или пускался в иные развлечения. За последние годы, что Фома отбывал в этой колонии, побывали тут всего двое или трое воров, которым он был не указ. Теперь же в отряде царил полный порядок.

Когда Шмак вошел в бытовку, Фоме делали массаж. Что-то там у него сдвинулось, защемилось, и теперь Ворчун старательно разминал и растирал его костлявую желтую спину. Хотя вполне возможно, что старого хитрого вора ничего и не беспокоило в спине, а хотел показать он Шмаку, что полный здесь хозяин.

– Здорово, Фома! – расплылся Шмак в дружелюбной улыбке. – Привет тебе с воли. От пацанов, от Магомеда.

Фома смерил равнодушным взглядом плечистую фигуру уголовника и промолчал. Шмак недоуменно покосился на Ворчуна, на Крючка, и улыбка медленно сползла с его лица. Он хорошо знал Фому, знал, что угадать его настроение сложно. А сесть без разрешения или просто пройти дальше в помещение – запросто можно нарваться на неприятности. Хороший был человек Фома, но со странностями. Хороший, если не злить его.

– Ну, хватит, хватит, – сказал наконец старый вор и стал с кряхтением подниматься. – Иди, Ворчун, отдыхай. Если чего надо будет, так Крючок здесь. А ты иди, иди.

Шмак терпеливо ждал, пока Фома натянет свою зэковскую черную куртку и усядется на табурет посреди бытовки.

– Ну, здравствуй, Шмак, – наконец сказал старый вор, грустно глядя собеседнику в лицо. – Как же ты загремел-то сюда, голубчик? На чем погорел?

– Да фигня, Фома! – оживился Шмак. – По пьяни накосячил. Говорят, порвал кого-то малеха.

– Повезло тебе, – закивал Фома, – прямо ко мне и попал, в эту же зону. Бывает же такое!

– Ниче не бывает, – заверил Шмак, – это Магомед постарался. Он бабки кому надо сунул, вот меня сюда и направили. Все, говорит, Фоме веселее будет. Ты, говорит, как при нем тут был, так и там рядом побудешь.

– А что же Магомед тебя совсем не отмазал? – искренне удивился Фома. – Денег пожалел? Или ты ему дорожку перешел?

– Так ведь… – Шмак напоролся на подозрительный взгляд вора и осекся. – Он и так скостил мне статью, я ж по бакланке пошел. А так бы лет восемь тянуть. Этот, кого я… он сынок там чей-то оказался. Ну и… это Магомед меня вроде как наказал… чтобы я кулаками не махал…

– Ладно, ладно! – Фома кивнул на табурет. – Ты садись, чего торчком стоишь. Ну, рассказывай, как вы там без меня дела в порядке содержите.

Шмак вытер лоб кепкой, которую до этого мял в руках, и сел. Испарина на его лбу не осталась незамеченной Фомой. Рассказ Шмака был сбивчивый, торопливый. Он старательно несколько раз говорил, что Магомед строго велел ему быть при Фоме, во всем ему помогать, беречь и, вообще, быть правой рукой. Старый вор эти заверения пропускал мимо ушей и больше интересовался делами Магомеда да своей семьей.

Если верить Шмаку, то жена Фомы, сорокалетняя красивая женщина, бывшая танцовщица, ни в чем не нуждалась. Раз в год Магомед отправлял ее отдыхать на юг, не скупился. Дочь Фомы Анна, которая жила с мужем в Швеции, тоже была в порядке. Фома кивал с мягкой улыбкой, хотя знал, что у дочери есть проблемы. Муженек ее, еще тот делец, давно имел шведское гражданство, но только за последний год дважды побывал в полиции. И каждый раз за махинации его штрафовали на такие суммы, что жизнь его самого и его жены назвать безмятежной было никак нельзя. Да и сама Анна пристрастилась в последнее время к алкоголю.

Врал Шмак, врал самозабвенно, а почему? Щадил старика? Может, и так, но только Фома придерживался принципа: если человек врет в чем-то одном, то веры ему и в остальном быть не может.

– Ну, спасибо тебе, Шмак, успокоил ты старика, – грустно сказал Фома, склонил голову и изобразил пальцем смахивание навернувшейся старческой слезинки. – Иди, дружок, отдыхай. Нечего режим без толку нарушать. Мы с администрацией в ладу живем. Иди. А завтра тебя поставят на пилораму. Там ребятки хорошие работают, веселые. Скучать не будешь, и срок быстрее пройдет.

– Как? – Шмак от неожиданности выронил кепку. – Как работать? Я же… Ты че, Фома, к «мужикам» меня? Я же при тебе… это… Западло как-то!

– Иди, Шмак, иди. Я сказал, значит, так тому и быть.

Шмак угрюмо глянул на Крючка, не скалится ли, нет ли унижения тут какого. Крючок сидел в сторонке и равнодушно грыз заусенец на пальце. Перечить Фоме себе дороже. Шмак послушно встал и, сдержав вздох, вышел из бытовки. Среди двухъярусных шконок, где посапывали и похрапывали зэки, ему показалось, что шевельнулись две фигуры. Вроде одетые сидели в темноте, или показалось.

– Ну? – не поворачивая головы, спросил Фома Крючка. – Принес «маляву»?

– Все как обещано, – тут же вскочил со стула Крючок и, сдернув с головы кепку, полез под отворот. – Вот она.

Фома взял клочок бумажки, достал из нагрудного кармана очки и неторопливо водрузил их на нос. Крючку показалось, что Фома прочитал переданную с воли записку два, а то и три раза. Очень ему хотелось узнать, о чем это срочно хотели Фому известить, но спрашивать нельзя.

– Ну, вот так, Крючок, – наконец сказал Фома спокойным голосом и снял очки. – Как я и думал.

– Чего случилось? Не так что? – забеспокоился Крючок.

– Много чего не так, – задумчиво ответил Фома. – Ты мне вот что скажи, могу я на тебя положиться как на кореша?

– Фома! – Крючок чуть ли не пуговицы на груди рванул. – Да я за тебя… Ты меня… ты мне жизнь спас, да я тебе по гроб жизни обязан. Говори!

– Верю, верю, не горячись. Что обязан ты мне, это хорошо, что помнишь. Ладно, должок твой карточный я тебе прощаю, вроде подарил я его тебе. Но смотри, Крючок, подведешь… в натуре нагнешься! Дело такое. Магомед этот, про которого мне Шмак рассказывал, был моим помощником, ближайшим корешком. Но только ссучился он за эти годы, что я на воле не был. А может, и раньше, это еще разобраться придется. Только не остановился Магомед, сам на мое место мылится. А для этого ему меня убрать надо с дороги, чтобы я с зоны не вышел.

– Как? Пришить тебя хочет? – нахмурился Крючок. – Так как же это можно? Его же воры за тебя на части порвут! Это же беспредел!

– Правильно думаешь – беспредел. А пришить можно разными способами. Подсыпал порошочку в чай, вот сердце и остановилось. Старый я, Крючок, все так и подумают, что я от возраста своего ласты склеил. Никто и не разберется. А порошок тот в организме минут за тридцать растворится без следа. И Шмака мне Магомед для этого и прислал сюда. «Палач» это, Крючок, «палач».

– Так ты только скажи, Фома, мы его на ремни порежем! Он же до утра, падла, не доживет!

– Опять ты дергаешься, Крючок, – вздохнул старый вор. – Торопливые вы все, а так нельзя, нельзя, чтобы Магомед понял, что известили меня. Магомед не должен успеть сообразить, а я должен успеть вперед него. Значит, так, слушай и запоминай. Шмака держать от меня за версту. И днем и ночью. С ним мы потом разберемся. А для начала шепнуть надо на волю, чтобы человечка мне одного подогнали. Есть у меня верные люди там…

* * *

Всеволоду хотелось курить, но Катя в своей спальне курить строго запрещала. Приходилось терпеть. Интересно, думал Сева, почему мужикам после секса всегда хочется курить, а женщинам, наоборот, понежиться на мужской груди. Мысли блуждали в его голове, а рука машинально поглаживала обнаженное плечо девушки. Хорошо-то как, в который уже раз подумал Сева блаженно. Катя его любит, дела идут прекрасно, перспективы отличные. Что в газете, что… в другом.