Сотня цветов. Японская драма о сыне, матери и ускользающей во времени памяти

© Дробикова А.В., перевод на русский язык, 2023

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2023

* * *

1

За дверью распахнулось желтое небо. На горизонте – ни единого облака, но и диска солнца уже нигде не видать.

Я спустилась по склону улицы и свернула направо. Нужно поспешить. Идзуми уже совсем скоро приедет.

Вдоль плавного спуска тянулись жилые дома, по форме – почти один к одному. Откуда-то доносились звуки фортепиано. «Грезы» Шумана. Снова и снова проигрывался один только второй такт.

Точно, сегодня же у нас урок по фортепиано! Мику-тян, милая, повнимательнее к фа и ре… Ох, уже скоро начало занятия. А мне еще нужно успеть сходить… Так, а куда мне нужно сходить?.. Куда я сейчас шла? Ах, точно! В супермаркет. Тот, что у станции. Сегодня вечером приезжает Идзуми. Приготовлю ему мясо с рисом по его любимому рецепту. И сладкий омлет, который ему нравится. С помидорами. Так… Майонез дома вроде еще есть. Или нет… Лучше купить на всякий случай. Черт, поезд Идзуми уже совсем скоро. Надо побыстрее расправиться с покупками. Нужно бы ускорить шаг.

По одинокому переулку разносился стук, отскакивавший от асфальта под ударами спешащих туфель. Вдали показались качели. Похоже, здешние дети разбрелись по домам совсем недавно: проржавевшие цепи еще продолжали покачиваться. Рядом затаились качалка и потертая временем горка. Сбоку к этой маленькой детской площадке примыкала крутая лестница. Длинный спуск ее вел к железнодорожным путям. По ним беззвучно пробегали красные вагоны.

Желтый, словно усыпанный цветами одуванчиков, простор неба. Под ним – плотно застроенный, будто замощенный зданиями, жилой микрорайон. За ним должно виднеться море, но сейчас все вдали было размыто дымкой тумана.

– Юрико, ты что удумала?

Я повернулась на голос. Отец?

– Тебе просто нужно успокоиться и еще раз все хорошенько обдумать.

Мама приложила платочек к глазам.

«Отец, мама, простите меня. Но я не могу бросить своего ребенка». Я пытаюсь произнести эти слова, мои губы шевелятся, но почему-то вместо голоса просачивается только сдавленный воздух.

– Ладно, раз ты по-другому не хочешь, то поступай как знаешь. – Глаза отца наполняются безразличием, он разворачивается ко мне спиной и устремляется вдаль. Мама идет следом.

Я хочу побежать за ними, догнать, но мои ноги не двигаются с места. Что же делать? Кто-нибудь, пожалуйста! Помогите мне!

Силуэты папы и мамы окончательно растворились вдали.

Я, обессилев, опустилась на сиденье качелей. Под размеренное движение ржавых цепей я смотрела куда-то вглубь желтого полотна. Вдруг раздался пронзительный звук, подобный дребезгу стекла: по куполу неба потянулась трещина. Сквозь открывшуюся щель показалось лишенное объема белое пятно, и в это же мгновение поверхность земли пошла волнами. Видневшиеся вдали здания, словно костяшки домино, рушились, падая друг на друга.

– Идзуми… – сорвалось с моих уст. – Идзуми! Идзуми! – выкрикивала я снова и снова.

Как же быть… Идзуми уже должен приехать. Но меня ждет Асаба. Мне нужно идти: он же ждет! И надо купить лук, морковь и говядину. И майонез. Я не успеваю.

Мику-тян, давай начинать наш урок. Итак, второй такт «Грез». Не забывай про фа и ре… Отец, мама, простите.

Пробитое белизной небо темнело на глазах. На отдававшем серым оттенком желтом полотне взорвалась вспышка фейерверка, за ней еще одна. Какой странный фейерверк! Почему вспышки полукруглые? Где нижняя часть искр? Я наблюдала за поднимавшимися друг за другом половинчатыми вспышками и вдруг расплакалась. Почему-то они казались по-особенному красивыми.

* * *

Прибыв, Касай Идзуми обнаружил, что мамы дома нет.

Порог дома пропитан запахом старости. Разуваясь, он позвал маму. Голос рассеялся по темному коридору. В гостиной – уже отсюда видно – свет тоже выключен. Да и на втором этаже мамы, скорее всего, нет. В доме стоит леденящий холод. По ощущениям, даже на улице теплее. Идзуми подтянул собачку молнии на куртке. Озноб начал пробирать его еще по пути со станции, и он грел себя мыслью о том, как тепло будет дома. И какое разочарование!

Идзуми прошел на кухню. В нос ударил затхлый запах. Изначально предполагалось найти здесь маму за готовкой ужина, но в этот раз что-то пошло не так. Идзуми включил лампу, которая озарила светом гору немытой посуды, образовавшуюся в крохотной раковине. На плите – кастрюля с остатками недоеденной пекинской капусты. Такое даже во сне вряд ли можно было увидеть: мама всегда поддерживала безукоризненный порядок в доме и к мытью посуды подходила очень тщательно.

В детстве Идзуми приходилось стоять у раковины только в одном случае: когда мама слегала с какой-нибудь простудой. Сразу по возвращении из школы он шел прямо на кухню, приставлял стул к раковине, забирался на него и, вытянув руки, начинал вспенивать губку. Ему нечасто выпадало мыть посуду, но когда так случалось, он докладывал маме о выполненном деле так, как если бы отчитывался о ходе изнурительной операции. За чем следовали мамины слова: «Какую невероятную работу ты проделал! Спасибо!»

Однажды, воодушевленный такой похвалой, он решил помыть посуду и утром следующего дня. Выполнявший весь процесс уже на автомате, Идзуми внезапно почувствовал, как очередная посудина начала выскальзывать из рук. В тот момент уже было ничего не исправить.

Это была чашка в традиционном стиле, с которой мама всегда обращалась очень бережно. Идзуми не раз слышал о том, что эта вещь попала к ней в руки, когда в молодости она ездила в путешествие на Кюсю. Больше десяти лет уже прошло.

Мама прибежала на звук и обнаружила в раковине расколотую ровно пополам чашку. «Идзуми, все хорошо? Ты не поранился?» – воскликнула она, принявшись осматривать руки сына. На подушечке указательного пальца обнаружилась застывшая божьей коровкой капля крови. Идзуми и ахнуть не успел, как мама сунула порезанный палец себе в рот. Мальчик почувствовал, как кончик пальца окутывает теплая слюна, и его тут же захлестнули угрызения совести, все сжалось внутри.

Из кухни Идзуми перешел в гостиную. Там он разом включил свет, кондиционер и телевизор. Посреди комнаты демонстративно располагался – словно указывая, чья это территория, – почтенного возраста рояль. Телевизор и звуковая система, даже не претендуя на господство, ютились в тени музыкального инструмента.

Жизнь матери Идзуми всегда крутилась вокруг фортепиано. После выпуска из консерватории она устраивала небольшие сольные концерты, а для того чтобы зарабатывать на жизнь, выступала по заказу на различных мероприятиях. После рождения ребенка она стремилась найти источник стабильного дохода и потому стала давать частные уроки фортепиано. По сарафанному радио сразу разнеслось известие о «прелестной пианистке с педагогическим даром», и к ней хлынул поток учеников. В детстве Идзуми тоже занимался с мамой музыкой. Но во время их уроков она становилась совершенно другим человеком, была очень строгой, даже пугающей. И когда Идзуми пошел в младшую школу, он собрался с духом и сказал матери, что хочет бросить это дело. Мама немного нахмурилась и ответила: «Не обращай на меня внимания, просто играй». Потом она, впрочем, добавила: «Насильно мил не будешь; музыка должна идти от души». Принуждений и упреков больше не последовало.

Кондиционер с забитым грязью фильтром, жалобно постанывая, выдыхал чуть теплый воздух. Откуда-то слегка несло запахом плесени. Идзуми попробовал позвонить маме на мобильный, но раздавалось шесть-семь гудков – и дальше только голос автоответчика.

У окна располагалась фотография в рамке – с их поездки с мамой на горячие источники. Тогда они останавливались в рекане. Изображение, конечно, не передавало в полной мере изящество той гостиницы, сохранившей национальные черты. Идзуми и мама стоят у входа. В соответствии с атмосферой места они облачены в юката. Сколько лет уже прошло с той поездки?.. Года два-три. А быть может, и больше. В памяти Идзуми всплыл эпизод путешествия: когда к ним в комнату принесли ужин, мама все восхищалась лангустом и без конца повторяла: «Как же вкусно. Вот бы еще сюда приехать». Идзуми, выведенный из себя этой шарманкой, в какой-то момент бросил: «Да я все уже понял!» После этих слов мама немного поникла, и теплый голос ее произнес: «Уж прости меня».

Семейных снимков у них, конечно, – по пальцам можно пересчитать.

Идзуми сел за стол и уставился в телевизор. Так незаметно пролетел почти час. Над задним двориком висело фиолетовое небо. Его безграничность скрывал гигантский жилой массив. И когда за окном то тут, то там стали отблескивать крошечные белые огни, Идзуми почувствовал бездонную пустоту желудка. Его стало волновать, что мама до сих пор не вернулась. Он же предупреждал ее, во сколько приедет… Да и на улице уже смеркалось. Все в такое время сидели по домам.

Идзуми поднялся на второй этаж, зашел в свою старую комнату, закинул на кровать рюкзак. Постель откликнулась стоном. Дешевенькая с металлическим каркасом, она стояла здесь еще с тех времен, когда Идзуми ходил в старшую школу. Он повернулся и окинул взглядом полки: на них все так же располагалось несколько карманных книг-детективов и коллекция CD с западной музыкой. В стороне от шкафа была выставлена электрогитара, темно-коричневый Telecaster, некогда подаренный мамой. Инструмент покрывала пыль, которую не тревожили уже много лет. До самого выпуска из университета Идзуми играл в одной студенческой музыкальной группе, но за все время так и не смог добиться такого исполнения, которое сам бы не считал никудышным.

Согнувшись для поддержания равновесия, Идзуми спустился по крутой деревянной лестнице обратно на первый этаж. По пути в прихожую он поймал взглядом брошенный на диване в гостиной мамин шарф. У входной двери всунул ноги в тряпичные кеды и переступил порог дома.

Идзуми спустился по склону улицы и свернул направо. «Куда же мама могла пойти?» Он даже не обратил внимания, как перешел на легкий бег. Ускорение темпа пришлось весьма кстати: движение заглушало чувство холода. В свете уличных фонарей рассеивались белые пары выдыхаемого воздуха. Город в ожидании Нового года, казалось, сиял большим количеством огней, нежели обычно. Из окон домов, что тянулись вдоль плавного уличного спуска, просачивался блеклый свет и доносились звуки телевизоров.

Идзуми свернул в переулок, который заканчивался крутой лестницей. Через этот спуск можно было срезать путь до станции. Идзуми взялся уже было за поручни, как его взор зацепился за покачивавшиеся на соседней площадке качели. Под фонарем, жизненные силы которого словно вот-вот собирались угаснуть, виднелась фигура Юрико.

Под скрип покачивавшихся качелей она озирала распластавшийся впереди ночной город. Идзуми стал тихо приближаться, стараясь не напугать маму. Подойдя, в скудном свете он заметил, что на лице Юрико появилось несколько морщин. С их видом к Идзуми пришло осознание, что всегда для него одинаковая мама меняется: она стареет, и ход этого процесса никак не остановить. В то же время он чувствовал в этой фигуре на качелях и что-то удивительно детское.

Юрико не обратила внимания на сына, даже когда тот подошел практически вплотную к качелям: она все глядела на огни ночного города и мягко улыбалась. Так, будто видела сладкий сон.

– Мам, что ты делаешь в таком месте? – спросил Идзуми еле слышно. Он еще слегка задыхался.

– Нужно… возвращаться, – протянула Юрико будто сама себе.

– В смысле?

– Нужно возвращаться. Так больше нельзя…

– Да о чем ты, мама?

– Ой, Идзуми? Прости.

Юрико наконец перевела взгляд на сына. Пронзительный блеск еще влажных от слез глаз лишили Идзуми дара речи. Он еще никогда не видал маму такой.

– Ты меня напугала. Я приехал домой, а тебя нет.

– Прости. Я просто так устала, пока бегала по этому супермаркету… – тяжело сказала Юрико, у которой ничего не было в руках.

– Так ведь и простудиться недолго!

Идзуми подошел к матери, снял с себя куртку и накинул ее на плечи Юрико. Сама же она была только в безупречно выглаженной белой блузке со скромным темно-синим кардиганом поверх. Как ни посмотри, для такого-то времени года наряд слишком легкий.

– Ну что? Пойдем домой и будем отогреваться? Чай горячий заварим.

– Нужно купить лук с морковкой. И говядину еще…

– Тогда вместе сходим в магазин?

Юрико кивнула и снова окинула взором жилой район, раскинувшийся вниз по холму и дальше за ним. На железнодорожных путях, уходивших бесконечной полосой в обе стороны, показался красный поезд. Пассажиров было не видно. Еще бы – последняя ночь уходящего года. Вереница вагонов двигалась на удивление неторопливо, но через некоторое время она таки скрылась из поля зрения.

У станции находился супермаркет, чем-то походивший на парк развлечений. Четыре года назад до города, который прежде не видал ничего, кроме мелких торговых точек, добралась сеть крупных розничных магазинов. В результате и здесь появилось такое место, где можно было найти сразу и продукты питания, и товары повседневного спроса, бытовую технику и одежду, лекарства. Такой магазин по определению не был супермаркетом, но Юрико называла его именно так: по ее словам, одна только мысль об универмаге или торговом центре сразу отбивает у нее желание туда идти.

На полках с продуктами, как и полагается за несколько часов до наступления Нового года, было негусто. Юрико шла впереди, вернее, даже неслась, хотя ей не была свойственна такая торопливость.

– Куда ты так бежишь? Давай помедленней. – Идзуми, толкавший тележку, пытался не отстать от матери.

На какую полку ни глянь – упаковки доброй части продуктов так и кричали об их лучших качествах: «источник питательных веществ», «укрепление иммунитета», «без глютена», «полезно для здоровья». Идзуми смотрел на товары как турист на экскурсии: за то время, пока он не посещал магазины, ассортимент значительно изменился.

В окрестностях многоэтажки в центре Токио, где теперь жил Идзуми, супермаркетов практически не было, и он привык продукты и другие нужные товары заказывать в интернете с доставкой до двери. Механизмы сайта очень упрощали процесс: они сами рекомендовали к покупке товары, подобранные на основании предыдущих заказов, «Избранного» и работы алгоритмов по анализу предпочтений. Пара кликов на сайте – вот и сходил за покупками.

Юрико суетливо перемещалась от одного стеллажа к другому. «Так, это надо взять обязательно. Ой, вот это тоже пригодится», – приговаривала она, укладывая в красную тележку помидоры, морковь и другие продукты. Мама брала все в таком количестве, будто закупалась на месяц вперед, и Идзуми это немного настораживало.

Юрико положила в тележку самые дорогие венские сосиски.

– Может, лучше взять вот эти? – предложил Идзуми, указывая на упаковку подешевле.

– Да? А в детстве ты привередничал, никакие другие не ел. Возьмешь не те – и сразу истерика! – Судя по голосу, мама улыбалась.

– Аж до такого доходило? Совсем не помню…

– Да у тебя всегда была девичья память! – добродушно заметила мама и потянулась за приправой для соуса. – У нас сегодня на ужин твое самое любимое: я приготовлю хаяси райсу и сладкий тамагояки.

Когда тележка оказалась заполнена, мать с сыном направились в сторону кассы. Там Юрико достала из кармана кошелек, кожаный, с оригинальным логотипом раскрученного бренда. Идзуми купил для мамы этот аксессуар в дьюти-фри за границей. Но сейчас кошелек выглядел не очень презентабельно: он был раздут, как пышная слойка. Когда Юрико открыла его, стало заметно, что отсек для бумажных купюр забит чеками, а кармашек для мелочи разрывается от монет. А ведь раньше мама всегда по возвращении из магазина перебирала содержимое кошелька. Размышляя об этом, Идзуми поймал себя на том, что всматривается в «пышку» с деньгами.

– Мне в последнее время совсем не удается отсчитывать нужную сумму, – начала оправдываться Юрико, заметив застывшего в созерцании сына. – Поэтому всегда купюрой расплачиваюсь. Вот мелочь со сдачи и копится… – Она стыдливо опустила глаза и закрыла кошелек.

– Можно я заскочу еще на третий этаж? – спросил Идзуми после того, как закинул купленные овощи в пакет.

Тот оказался неустойчивым и чуть было не упал с упаковочного стола, но Идзуми быстро среагировал и подстраховал его.

– Тебе что-то нужно купить? – поинтересовалась мама.

В ее пакете все продукты были аккуратно уложены, так, что он имел безупречную круглую форму.

– Как-то холодно дома. Думаю, может, термобелье купить, в нем спать лечь.

– Кондиционер дома совсем не греет… Прости, пожалуйста.

– Да все в порядке! Это просто я мерзляк.

– Ну да, ты и правда вечно мерзнешь.

– Да, есть такое.

Идзуми невольно хихикнул. Сколько он себя помнил, ему претили и мороз, и жара. Еще в младшей школе Идзуми удивил маму заявлением: «Ненавижу лето и зиму! Вот бы были только осень и весна!»

– Давай я и тебе комплект куплю?

– Нет-нет, мне и так хорошо, не стоит. Я тоже еще в один магазин пока зайду.

– Хорошо, тогда встретимся минут через пятнадцать у выхода.

Идзуми поднялся на эскалаторе на два этажа и принялся искать одежду с функцией защиты от холода. Блуждая теперь в одиночестве между ровными рядами стеллажей и стоек, он заметил, что ему словно стало легче дышать. Не прошло и часа, как они с мамой встретились, а от совместного времяпрепровождения он уже ощущал неприятную тяжесть. Даже когда он просто шел рядом с ней, ему было не по себе.

Прошло уже пятнадцать лет, как Идзуми устроился на работу и стал жить отдельно. Его дом был не так далеко – в полутора часах езды. Но со временем Идзуми стал выбираться к матери все реже, и сейчас ездил к ней только раза два в год. Совесть не позволяла ему оставлять ее в одиночестве на Новый год, поэтому он взял за железное правило встречать этот праздник вместе. Но последние несколько лет даже такое недлительное пребывание с матерью давалось ему с трудом: все диалоги с Юрико казались Идзуми пустыми, он то и дело выпадал из разговора и только кивал в знак того, что слушает. Когда же общение с мамой стало так его изнурять? Раньше Идзуми было не остановить, когда он начинал вываливать матери все свои новости, но внезапно они поменялись ролями рассказчика и слушателя.

«Сверхтеплый». Идзуми взял в руки комплект термобелья с выделенным жирным шрифтом многообещающим слоганом. Он стал изучать упаковку: проверил цвет, сверился с размерной сеткой. И в этот момент краем глаза заметил рядом такой же стенд с женской коллекцией. Идзуми почувствовал отвращение при мысли, что у них с матерью будет своего рода «парное белье», но к кассе направился все-таки с двумя комплектами: для себя и для нее.

Спустившись по эскалатору обратно к супермаркету, он заметил у выхода маму с цветком амариллиса в руках. Казалось, расцвела и сама Юрико: даже морщины словно бы расправились. Создавалось ощущение, будто вернулась та самая мама, которую Идзуми всегда видел в детстве. Сколько он помнил, ни разу не было так, чтобы после каких-нибудь школьных церемоний или открытых уроков кто-то из учителей или одноклассников не выразил свое восхищение: «Идзуми, у тебя такая красивая мама!» Он окунулся в приятные воспоминания: эти слова всегда вызывали у него гордость.

– Давно ждешь? Я долго ходил? – приблизившись к ней, спросил Идзуми.

Мама покачала головой, давая понять, что все в порядке. Бутон цветка подчеркивал нежную улыбку на маленьком правильном овале ее лица.

Стоило им войти в дом, как Юрико начала поминутно извиняться за беспорядок и одновременно собирать раскиданные по гостиной почтовые конверты.

– Да можешь сильно не прибираться! – попытался Идзуми успокоить маму.

Сам он в это время занялся цветком: снял бумажную упаковку и хотел было поставить в вазу, но та оказалась занята. В ней стояла засохшая уже ветреница. На столешнице покоилось несколько утративших свой цвет лепестков. Идзуми вынул старые стебли. Похоже, мама даже не подрезала их. Он вылил желтую помутневшую жидкость в раковину и поставил в вазу с кристально чистой и потому почти невидимой водой свежий, полный жизненной энергии букет. От этого комната сразу стала уютнее.

Юрико складывала накопившуюся после стирки одежду. Идзуми принялся разбирать пакеты с покупками. Он открыл холодильник, чтобы выгрузить туда продукты, но наткнулся на жуткий беспорядок внутри. Полки были забиты накрытыми пищевой пленкой тарелками с объедками. В овощном отделе – высохший шпинат и не первой свежести морковь. В глубине ящика разлагался полностью почерневший банан. На столешнице у рисоварки примостились две буханки, обе были нетронутые. Идзуми извлек из пакета новоприобретенный хлеб и крикнул маме в гостиную:

– Мам, тебе не кажется, что с хлебом теперь перебор? – он вытянул руку в сторону собравшихся у рисоварки трех буханок.

– Да, в последнее время, бывает, грешу этим, – она извиняюще улыбнулась, ловко выстраивая стопку из аккуратно сложенных брикетов полотенец. – Мама твоя ни на что уже не годится.

– То есть это уже не первый раз?

Идзуми прежде приходилось видеть маму, загружавшую холодильник одинаковыми упаковками йогуртов или ломтями ветчины. Тогда она объясняла: «Ты же сказал, что тебе понравилось, вот я и купила побольше… К тому же как раз акция была!»

Юрико сменила сына на кухне. Она надела фартук, промыла рис и начала хлопотать у настольной плиты, занимаясь одновременно приготовлением и мяса с рисом, и омлета. Поставила на огонь кастрюлю, тут же подбежала к раковине промыть зелень и вскоре уже резала помидоры.

Когда Идзуми был еще ребенком, его работавшая не покладая рук мама – днем она занималась музыкой с учениками, а вечерами отправлялась на подработки – и на кухне всегда оставалась расторопной. Только начинал раздаваться звук ножей и сковородок, как тут же доносился зовущий голос: «Идзуми, пойдем есть!» С момента переезда в отдельное жилье сын тоже добился определенных достижений на кухне, но готовить несколько блюд одновременно было выше его сил. Тогда он сделал вывод, что это тайное искусство, доступное только избранным.

– Чем-нибудь помочь? – Идзуми заглянул на кухню.

– Можешь там телевизор посмотреть, – ответила Юрико, не отрывая взгляда от разделочной доски.

Наслаждаясь доносившимся ароматом демигласа, Идзуми развалился на диване и включил телевизор. Там как раз шел концерт «Кохаку». Это соревновательное музыкальное шоу ежегодно транслировалось в канун праздника. Участницы молодежной айдол-группы – все в одинаковых красных шляпках – визгливыми криками поддерживали исполнительницу, выступавшую с песней в традиционном стиле. Женщина им улыбалась, однако по выражению лица невозможно было понять, испытывала ли она радость от такой бурной реакции или же всеми силами скрывала свое негодование по поводу забивавшего ее исполнение шума.

Интересно, в какой раз уже Идзуми с мамой вместе смотрели это шоу… Они переехали сюда, когда ему было лет четырнадцать, значит, число уже, должно быть, перевалило за двадцать. А сколько раз им еще предстоит посмотреть «Кохаку» вместе? Десять или, может, еще двадцать? Больше тридцати уже вряд ли будет, конечно… Похоже, точка «сейчас» уже перескочила за середину того отрезка времени, которое им суждено находиться в этом мире вместе.

«Да-а, в этом году в “Красных” собрались мощнейшие голоса!» – провозгласила ведущая от женской команды, актриса, которая эпизодически появлялась в популярной утренней телепрограмме. Между выступлениями она постоянно напоминала засмотревшимся зрителям, что программа имеет соревновательный характер и между собой за победу борются женская «Красная» и мужская «Белая» команды.

В памяти Идзуми всплыло ухмыляющееся лицо начальника, кинувшего: «Ха-а, вот она какая на самом деле-то! С ее телевизионным образом вообще не вяжется!» Пару лет назад Идзуми приходилось пересекаться с этой актрисой по работе. Она тогда должна была участвовать в съемках видеоклипа для песни, выбранной в качестве саундтрека к одному фильму. Идзуми же присутствовал на той площадке в качестве пиар-менеджера музыкального исполнителя. Эта девушка не проронила почти ни слова ни во время работы с костюмерами и гримерами, ни по ходу самого съемочного процесса. В этот день она ограничилась формальными приветствиями, лаконичными «да-нет» и предписанными актерскими репликами. Не особо, как выяснилось, дружелюбный собеседник, перед телезрителями она представала позитивной и бойкой молодой актрисой, и разница эта повергла в шок всю съемочную группу.

Тогда Идзуми было жаль девушку: ее, вероятно, даже не спрашивая, хочет она того или нет, привели на незнакомую площадку с чуждым ей музыкальным антуражем. Но сейчас, наблюдая за надрывавшей голос ведущей, он подумал, что тогда она водила всех за нос, а сама наслаждалась собственноручно устроенным спектаклем. Кто знает, может, и этот смеющийся образ, который нынче он наблюдал на экране телевизора, был лишь очередной ролью, которую девушка исполняла ради собственной забавы.

– Идзуми, ужин готов! – вырвал из размышлений мамин голос, раздавшийся из-за спины.

Вот он – приготовленный мамой хаяси райсу: рис – только из кастрюли – словно светился белым от впитавшейся влаги и из-за перепада температур испускал горячий пар; рядом с ним – мясо в густом соусе. В бульоннице – консоме с крупно порезанной репой. Рядом – салат из помидоров и зелени, сладкий тамагояки, жареные баклажаны, замоченные в специальном соусе, тушеный с морковью дайкон. Были и обязательные для новогоднего стола традиционные рыбные блюда.

На столе, заставленном тарелками с непревзойденной маминой стряпней, не осталось пустого места.

– Ну и что это, если не какая-то секретная техника! – оценил Идзуми изобилие блюд.

– Ты о чем сейчас? – поинтересовалась Юрико, выкладывая палочки.

– Просто поражаюсь, как ты успела так много наготовить.

– Слишком много?

– Ты что! Вкусной еды не может быть много!

– Честно сказать, в этом году я немного сдала: салаты в этот раз простецкие – только ингредиенты порезать и в тарелку закинуть. Да и дайкон я покупала в виде сушеной стружки. Уж прости, что подвела…

– Да не за что тут извиняться!

– Ты, наверное, хотел все домашнее, а я тут с купленным…

– Мама, ну чего ты начинаешь!

– Прости…

– Да сколько можно!

– Ладно-ладно, давай есть.

Они взяли палочки и сложили руки перед едой. В телешоу предоставили слово членам жюри, и они, сидевшие в одну шеренгу, стали по очереди наклоняться к своим микрофонам. По гостиной разносились звенящие голоса ведущих. Вообще, в этом доме было заведено непременно выключать телевизор во время еды, и только в новогоднюю ночь это правило не действовало.

Любимый хаяси райсу Идзуми. Бурого цвета соус. В нем – словно растворяющийся лук; кружочки моркови с сердцевинками, что еще немного сохраняли приятное похрустывание. Захватываешь рис вместе с соусом – сначала появляется едва уловимое ощущение кислинки, а затем следует послевкусие сладкого сочетания демигласа с луком. Идзуми уплетал любимое блюдо за обе щеки, с нетерпением обдувая каждую следующую горячую еще ложку. Он любил хаяси райсу, приготовленный мамой, больше всего. Вкус этого блюда напоминал ему, как в детстве он, следуя за пленявшим ароматом, исподтишка заглядывал на кухню.

Не успел Идзуми оглянуться, как на тарелке его осталось только несколько рисинок.

– Положить еще?

Идзуми кивнул. Юрико, захватив тарелку, направилась на кухню. Музыкальное шоу подходило к своему завершению. Мужская айдол-группа исполняла песню, танцуя на фоне мерцающего яркими красками экрана. Из зрительного зала доносился восторженный голос толпы, доходящий до визга. Ведущие объявили, что при создании видеоряда были использованы новейшие супер-технологии. Знать бы еще, где именно: разницы-то все равно не видно.

Как раз в то время, когда стол опустел, действие на экране телевизора перенеслось из концертного зала во двор укрытого снегом буддийского храма. Ведущие объявили, что до наступления Нового года остались считаные минуты. Идзуми взялся за пульт: может, на других каналах будет что поинтереснее. Каждый клик словно вытягивал новый кадр ленты с изображениями личностей, поймавших в уходящем году волну популярности: сменяли друг друга лица комиков, участников айдол-групп, телезвезд и спортсменов. Все программы сопровождались неимоверным гулом, поэтому Идзуми, недолго думая, вернулся на главный канал.

– Везде ерунду крутят. Тут хотя бы сразу будет понятно, когда Новый год наступит, – словно озвучила мысли сына Юрико.

Из телевизора донесся звук последнего, сто восьмого удара колокола: он ознаменовал очищение мира от страстей и открыл новый, чистый разворот в летописи жизни каждого человека.

– С Новым годом! – по правилам этикета глубоко поклонившись, поздравила Юрико сына.

– С Новым годом! – Идзуми одновременно проделал то же самое.

Такую формальную почтительность мать с сыном соблюдали лишь раз в году. Подняв голову, Идзуми неловко улыбнулся оттого, что в поздравлении их голоса слились.

Юрико заулыбалась в ответ:

– Пусть у нас в этом году тоже все будет хорошо.

Телефон дрожал, реагируя на поступавшие от друзей и коллег поздравления. Идзуми набрал короткое сообщение для Каори, которая тоже встречала Новый год с родителями. Сразу же пришел ответ: «С праздником! С мамой не горячись!»

– Как там Каори, все хорошо?

– Да, тебе привет передает. И поздравления, – ответил Идзуми, не поднимая глаз от экрана телефона.

– Спасибо! Передай ей мою благодарность. Я по ней уже так соскучилась…

– Кстати, это сколько тебе лет исполнилось? – направил Идзуми разговор в другое русло и потянулся за кусочком селедки, которая еще оставалась на столе.

– Не спрашивай! Даже вспоминать не хочу! – Юрико, автоматически собирая со стола опустевшие тарелки, покачала головой, словно пытаясь отогнать мысль о возрасте.

– Так сегодня хочешь не хочешь…

– В таком возрасте это уже не праздник.

– Шестьдесят девять?

– Шестьдесят восемь.

– Ой, прости.

– Ты каждый раз обсчитываешься, так что я и не обижаюсь.

Идзуми улыбнулся от смущения, но не отвел глаз от мамы: он ждал, пока она оторвется от оставшихся еще на столе тарелок и встретится с ним взглядом. Когда это наконец случилось, сын произнес:

– Мама, с днем рождения!

Юрико родилась в первый день года. Каждый раз после встречи Нового года Идзуми с мамой праздновали ее день рождения.

– Все знакомые точно знают дату моего рождения – еще бы: такая знаменательная! – но никто о ней никогда не вспоминает.

Спроси кого угодно – все ответят, что Юрико родилась в первый день нового года. Но в этот самый день все напрочь забывают данный факт, и ни от кого не услышишь слов поздравления. Захочешь отпраздновать свой день рождения – так и позвать некого: все в этот день с близкими, да и рестораны закрыты. Вот и получается, что вместо торта – традиционный новогодний набор о-сэти, а вместо подарка – да, и такое бывало – талисман из синтоистского храма, куда стекаются все японцы в первые дни года. «Родиться в такой праздник! Это же здорово!» Если кто-то так скажет, Юрико возразит: она всю жизнь страдала из-за того, что ей выпало появиться на свет первого января. «В конце концов, – произнесет она с легкой улыбкой, – такой день рождения неизбежно будет оставаться в тени Нового года, о котором трубят из каждого утюга».