Династия. Под сенью коммунистического древа. Книга первая. Лидер

От автора

Если бы меня попросили дать определение жанру, в котором написана эта книга, то я бы без всякого сомнения определил его, как «фантастика». И это несмотря на то, что здесь Вы не встретите ни зеленых человечков, ни мощных бластеров, выстрелами сметающих все на своем пути, ни даже просто космических кораблей, караванами летящих в сторону «Альфа Центавра».

В «Династии» – буду называть книгу коротко, ничего этого нет. Зато здесь масса смеха и масса сцен, относящихся к категории «18+». Что говорит о том, что детям и незрелым подросткам ее читать не рекомендуется.

Так почему же, все-таки, фантастика? Дело в том, что ничего из изложенного в книге никогда не происходило (ну, или почти никогда), и все возможные совпадения полностью случайны, и все персонажи выдуманы, и не стоит их искать в толстых биографических справочниках или (упаси, боже!) даже в сети Интернет.

И если у кого-то вдруг возникнет желание подать на автора в суд (мало ли, могут ведь найтись люди, которые всерьез начнут дискутировать с автором по вопросу мировоззрения его выдуманных героев), то пусть сразу пишет заявление на мое имя, как на автора-фантаста, что сделает мне честь.

И в завершении. Я желаю Вам приятного чтения, и если Вам понравится мое творчество, то приглашаю Вас приобрести еще мои книги, коих, поверьте на слово, изрядное количество.

Пролог

В коридорах здания Государственной Думы на Охотном Ряду было малолюдно. Нижняя палата Законодательного Собрания должна была собраться на свое первое заседание только через неделю, и депутаты-старожилы, вновь переизбранные на новый срок, пока не спешили возвращаться в родное здание из отпусков и регионов. Чего нельзя было сказать о новеньких, свежеиспеченных счастливчиках, получивших заветный мандат, поднимающий их почти на самый верх государственной власти. Они-то, как раз, с нетерпением ждали начала работы, чтобы сразу влиться в тот или иной комитет и с пылом, и с жаром наброситься на гигантский воз проблем, накопившихся с прошлых лет.

Сейчас один из них – молодой депутат от одной из партий левого толка – с интересом рассматривал свой кабинет, расположенный в левом крыле здания Государственной Думы. Это было стандартное помещение – небольшого размера, со стандартным ремонтом и не менее стандартной мебелью. И все же, заветная табличка с именем депутата на двери кабинета, делала его совершенно особенным и наполняла гордостью сердце молодого человека.

Он осторожно открыл дверь и, почему-то затаив дыхание, вошел внутрь. Отодвинул жалюзи и посмотрел в окно. Внизу было все, как обычно: куда-то по своим делам мчались машины, деловито сновали пешеходы, офицеры ГИБДД регулировали движение, но чаще ловили нарушителей и выписывали им штраф, молодые люди пили пиво и целовались на морозе с не менее молодыми девушками, а голуби оккупировали тротуары в поисках крошек хлеба – словом, город и страна жили своей обычной жизнью, совершенно позабыв поздравить молодого человека в столь радостный для него день. День его нового персонального кабинета в Государственной Думе!

Молодой человек немного постоял возле окна, медленно прошелся туда-сюда от двери и обратно, потом сел в кресло и сладко потянулся. Сейчас он был похож на породистого кота, который только что полакомился чудесной на вкус фермерской сметанкой, запил натуральными сливками и теперь имеет полное право отойти ко сну, чтобы насладиться заслуженным отдыхом.

Мы, конечно, не можем утверждать никак, что все молодые депутаты похожи на котов, поскольку совершенно не хотим навлечь на себя гнев власть предержащих, но именно вот этот депутат был похож – как ни крути. Мало того, он был похож на кота голубых кровей – с сертификатами происхождения, медалями и вязкой по науке, от которой рождается поколение, действительно достойное продолжать породу. Его папа был настоящим альфа-самцом, а мама – но, впрочем, не стоит о ней говорить, потому что у людей – в отличие от животных – мам не выбирают, а принимают, как есть. И обычно одного папы бывает достаточно.

Молодой человек посидел немного, потом встал, медленно вышел из кабинета и закрыл за собой дверь. На первый раз будет достаточно: он еще успеет обжить свое депутатское пространство – мало того, оно, наверняка, еще ему надоест. Или нет? И могут ли вообще надоесть атрибуты власти?

Ответ на этот вопрос каждый ищет сам для себя, а мы же, тем временем, оставим молодого человека наедине со своим триумфом и вернемся назад, и начнем свое повествование задолго до этого дня.

Часть первая. Наш паровоз вперед летит

Глава 1. Сопротивление

Двадцать семь лет назад (а мы с Вами, дорогой читатель, живем сейчас, как известно, в 2014 г. от рождества Христова) в обычной московской семье (не мажоров, не кооператоров, не членов (многочленов) ЦК КПСС) родился обычный русский мальчик, которого назвали Андрюша. Или Андрей Иванович Капитонов, если читать запись в книге ЗАГС о рождении. И дата рождения – 25 декабря 1987 г.

Отец Андрюши – Иван Иванович Капитонов – работал простым инженером в одном закрытом НИИ (ну, допустим, не простым, а уже руководителем проекта), а мама – Мария Тимофеевна Капитонова (в девичестве Олейникова) – учительницей в московской средней школе, где преподавала русский язык и литературу.

Следует сразу заметить, что с рождением Андрюше не сильно повезло – конечно, родители были очень добрые и очень хотели ребенка (потому что были уже немолодые, а рождение первенца затягивалось), но времена на дворе стояли смутные, и в жизни не было никакой определенности. Вернее – не так. Она пока еще была – но из всех щелей уже бил свежий ветер перемени, причем основная масса населения никак не могла понять, к чему они приведут.

Так вот, когда Андрюша родился, практически повсеместно наступила разруха. Вдруг внезапно с прилавков магазинов исчезло вообще все – и куда подевалось, было совершенно неизвестно. Зато на рынках и в коммерческих ларьках царило изобилие – только по ценам раза в три дороже. Или даже в пять.

Разруха в одном месте с одновременным изобилием в другом назывались: «Честными рыночными отношениями», хотя, что в них было честного, мало кому понятно даже сейчас. Не говоря уж о том времени. Поэтому вместо «Честных рыночных отношений» старались использовать другие синонимы, например: «Ускорение», «Перестройка», «Хозрасчет», «Продразверстка». Простите, «Продразверстка» – это чуть-чуть из другой области. Но не суть.

Так вот, когда в одном месте все пропало, а в другом все появилось (а у Капитонова Ивана Ивановича и его супруги родился сын – вернее, супруга родила, а Капитонов участвовал), то обнаружилось, что Андрюшу кормить нечем. Конечно, не стоит мазать одной сплошной мрачной краской жизнь в то время – работали государственные учреждения, ясли, детские сады, молочные кухни – так что Андрей от отсутствия еды не страдал, но вот весь остальной ассортимент сузился до воистину спартанских самоограничений – и особенно с новыми кооперативными ценами на все. И апофеозом всего этого стало отсутствие элементарных продуктов в магазинах, и это – в Первопрестольной!

А поскольку супруги Капитоновы были честными служащими и примерными членами общества, ни о чем таком противоправном (например, не уплатить положенную по закону пошлину за торговлю белковой черной икрой возле «Детского мира» под видом паюсной) не могло быть и речи. Вследствие чего скоро в доме (квартирке о двух комнатах на улице Подбельского) стало просто нечего кушать.

Что сказать – отец семейства сильно переживал и на чем свет крыл всех подряд в правительстве, ЦК, Моссовете и т. д., полностью возлагая на них вину за свалившиеся на него лично и его семью несчастья. Мама же терпеливо молчала, ходила на работу и успевала управляться с сыном (благо, помогали две бабушки на пенсии). Но вскоре ее терпение лопнуло (к тому времени сынок уже немного подрос, а изменения в стране значительно ускорились), и она написала заявление об увольнении и подалась в коммерсанты.

Это ее решение оказалось спасительным для семьи. Маме повезло – у нее была подруга детства, которая всю свою жизнь прослужила бухгалтером в каком-то мутном тресте, но теперь устроилась в свежеиспеченную коммерческую контору на паях и быстро (а специалист она была действительно хороший) приобрела там вес и статус. А заодно и привилегии участвовать в наборе штата. И первым делом она позвонила маме и рассказала ей о многообещающих перспективах работы на себя (в смысле, мамы – на маму же). Мама поначалу отнеслась к идее подруги довольно прохладно (как никак, она была преподавателем русского языка и литературы, свою профессию любила и считала, что учить детей высокому – правильно и благородно), но потом, все совершенно осознанно обдумав и взвесив, решила-таки рискнуть. И не прогадала.

К ее уходу из школы отнеслись, мягко говоря, с прохладцей. Но поскольку мама не была членом КПСС (что к тому времени, конечно, уже мало кого волновало – вот то ли дело десять лет назад!), и зарплата в школе была уже совсем никуда, то директор, скрепя сердце, подписал заявление. Мама отработала еще два месяца, положенные ей по закону (признаться честно, уже безо всякого энтузиазма), и ушла на тучные вольные хлеба.

По сравнению со скудным школьным пайком вольные хлеба оказались настоящей хлебной нивой, да к тому же еще и все в масле. Контора, куда она пристроилась продавцом всего подряд (с гордым званием ассистента коммерческого директора) торговала действительно всем, что могла достать: начиная от кабачковой икры прямо с завода и заканчивая мануфактурой в больших тюках – тоже прямо с завода. Поначалу маме было несладко – новые хозяева гоняли ее в хвост и в гриву (но благо, подружка бросалась на ее защиту, как боец невидимого фронта за невидимым гонораром), но потом освоилась и стала крутиться, как волчок, преумножая благосостояние хозяев и не забывая о себе.

В доме у Капитоновых, наконец, появилось мясо, икра и даже финский сервелат с финским же маслом «Валио». Потребкооперация в лице мамы теперь чувствовала себя человеком и осмеливалась даже изредка покрикивать на мужа, намекая, что, дескать, нечего здесь нахлебникам командовать так же, как и в старые времена. Муж, конечно, очень обижался и даже на какое-то время запил от безысходности, но (нужно отдать ему должное – он был волевой и к тому же весьма грамотный человек), вскоре опомнился и начал искать выход из поначалу казавшейся ему безысходной ситуации, в которую загнало его государство. И нашел!

Он решил податься в политику – ну, т. е. не совсем в политику, но поближе к ней. В то время это было совсем нетрудно – повсеместно все бурлило, и бурлило именно из-за политики, и кричать всласть на митингах и массовых сборищах можно было легко и свободно. Конечно, коммунисты тогда были уже немодными, но папа – член КПСС в отличие от мамы – не смог перебороть себя и решил до конца сражаться с резко поднимающей голову гидрой свободного антинародного рынка. И примкнул к партячейке в родном НИИ, руководитель которой так и говорил: «КПСС уйдет, а коммунисты будут жить всегда!». И руководитель оказался в итоге прав. Но пока что папа подвязался там просто одним из идейных борцов, что, впрочем, придало ему силы продолжать жить дальше с надеждой на светлое будущее.

Но тут грянул гром, и Союз Советских Социалистических Республик как-то сразу и очень тихо перестал существовать. И его никто не оплакивал. В жизни семьи Капитоновых (как, впрочем, и в жизни почти всех семей на пространстве бывшего СССР) наступили значительные перемены. И это еще слабо сказано – жизнь поменялась так, что жить стало почти невозможно. И если бы не мама со своей конторой, где она к тому времени уже стала старшим менеджером, то было бы совсем плохо.

Мамины деньги до поры, до времени оберегали Андрюшу и мужа Ивана Ивановича – за что им честь и хвала. Однако появились нюансы – мама почему-то вдруг сильно охладела к папе и чуть ли не начала говорить ему в лицо всякие гадости (что для бывшей учительницы русского языка и литературы было верхом эмоционального надлома). А потом вообще хлопнула дверью и, оставив напоследок на тумбочке возле двери энную сумму денег, которой могло хватить на пару месяцев, ушла восвояси. Как потом выяснилось – к коммерческому директору, который был старше ее на пятнадцать лет и только что выгнал из дома свою прежнюю и порядком поднадоевшую ему жену.

Папа был в шоке. Он смотрел на деньги, потом на себя в зеркало, потом на маленького Андрюшу, который как ни в чем не бывало игрался с дешевыми китайскими пластиковыми солдатиками, и напряженно думал, каким образом ему выжить самому и еще вырастить сына. Но вариантов было совсем немного – ровно два: идти или в бандиты, или в политику. Подставлять голову под пули совсем не хотелось, поэтому выбор произошел сам собой – Иван Иванович Капитонов отныне становился идейным борцом за только что потерянные коммунистические ценности под звон монет презренного металла.

К тому времени партячейка в его НИИ сама себя расформировала (да, честно, и сам НИИ откровенно дышал на ладан), но у папы сохранились все необходимые связи, телефоны, явки и адреса, и вскоре он органически влился в разношерстную толпу все еще недобитых либералами коммунистов, размахивающих красными флагами на Васильевском спуске.

О, там было на что посмотреть! Васильевский спуск в те жаркие дни был подобен микро-филиалу февральской – тире – октябрьской революции 1917 г. Конечно, размах был не тот, да и контингент подкачал (а потому что перевелись брутальные матросы в черных бушлатах и кожаных портупеях с маузерами, потому что сгинули в лету революционные сознательные солдаты в лаптях, подвязанных лыком, и в сбитых сапогах). А вот их-то мощной поддержки как раз и не хватало! А без поддержки вооруженного крыла что могли сделать все эти красные горлопано-главари? А ничего. Поэтому весь их крик и ушел просто в свисток (в отличие от 1917 г.)

Но Иван Иванович, приняв решение податься в политику, проявил на сем поприще себя весьма достойно и вскоре имел репутацию очень острого на язык и не лезущего в карман за словом оратора. Он не чурался выступать, пылко дискутировал с оппонентами (особенно на голодный желудок), и так упоенно доказывал, что капиталистам не место на планете Земля, и поэтому нужно срочно идти свергать их власть, что многие верили, соглашались и умильно начинали еще сильнее махать красными флагами.

Но, чур, небольшое отступление. Вы когда-нибудь обращали внимание, что у всех вождей коммунистического движения всегда красные лица? Под стать знаменам. И только краснотой лиц они и отличаются от респектабельных буржуазных или даже – не побоимся этого слова – демократических политиков. Все остальное – ну, ровно то же самое. И шикарные лимузины, и добротные английские костюмы, и русские красавицы-модели в эскорт-сопровождении. И даже самолеты с яхтами у них одинаковые. Но лица – разные. А все потому, что сознательные товарищи должны наглядно соблюдать разницу здесь и там.

Вот представьте себе, ну, не было бы красных лиц у вождей! И что тогда делать, как быть? Как отличить друга от врага? Ответа нет, да и быть не может, и остается только гадать и надеяться на успех.

Зато если красные лица есть, то можно всегда сказать, что они (лица) красные всегда (и были, есть и будут), потому что им стыдно при взгляде на те социальные несправедливости, которые творятся повсюду в отношении угнетенного трудового народа. И, дескать, чтобы исправить положение, нужно все взять и поделить. И тогда можно и про свои денежки не рассказывать, а просто валить все на проклятых эксплуататоров. И тогда не придется отвечать на вопросы, потупив глазки и осторожно ковыряя пальчиком по ладошке, а отчего это и Маркс, и Энгельс, и даже сам товарищ Ленин страсть как любили все эти курорты на водах в центре Европы, помпезные отели в Альпах и хрустящий багет с маслом и рюмочкой настоящего неподдельного коньячку-с по утрам? А только призывали всех других идти и крушить и отбирать заводы с пароходами. А потому что злило их не наличие заводов-пароходов и шахт с рудниками вообще как таковых, а то, что они принадлежат не им. Поэтому и выработали они новые принципы честного отъема собственности и денег для собственных нужд.

Но, впрочем, мы отвлеклись, а посему продолжим. Так вот, Иван Иванович, не будь дураком, через некоторое время заметил, что чтобы сделать настоящую карьеру в рядах коммунистических товарищей, нужно обязательно и всенепременно обзавестись красным лицом. Молодец – догадался, а все потому, что имел за плечами фундаментальное техническое образование и структурированный логический подход! Иван Иванович пришел к выводу, что более никакой цвет лица, помимо красного, не вызывает в сознательных массах положительных ассоциаций. Посудите сами: синий – как у алкашей, зеленый – это точно после перепоя, серый – здесь уже дело пахнет белой горячкой, а про желтые, фиолетовые и другие тона можно с уверенностью сказать только одно – либо человек, стоящий перед вами, болен, либо еще что, не менее скорбное.

Поэтому выбор хоть и существовал, но был весьма ограничен и заключался только в одном – красный, и никаких гвоздей! И Иван Иванович приложил массу усилий, чтобы стать обладателем настоящего красного лица. Он усердно экспериментировал – пробовал кремы и краски (гуашь была хороша, но цвет щек выглядел несколько неправдоподобным), пробовал натирать шею силикатным кирпичом и даже хотел несколько раз ошпарить самого себя кипятком, чтобы все было по-настоящему. Но вовремя одумался, зато начал чуть ли не каждый день ходить в баню, надеясь, что если долго и постоянно париться, цвет лица постепенно станет окончательно красным, а не будет белеть буквально через десять минут после банных процедур. Но и баня не помогла.

Выручила Ивана Ивановича природная смекалка советского инженера – он просто стал перед каждым своим выступлением перед соратниками по борьбе натирать нос, шею, щеки и подбородок свежевыпавшим снегом – благо, пролетарские митинги всегда происходят замой, потому что вожди пролетариата летом отдыхают в Лозанне, Берне и на Лазурному берегу – или подмерзшим настом. Кстати, наст оказался великолепен! Отличный природный доступный инструмент для придания правильного цвета лицу! После его применения лицо, шея, нос и все остальное багровели и начинали дышать лютой пролетарской краснотой, и Иван Иванович соколом взлетал на самодельную трибуну, поднимал высоко над головой знамя с изображением Ленина и начинал ораторствовать.

В то время его кумиром был Лев Давидович Бронштейн, более известный, как товаг’ищ Троцкий. Конечно, Иван Иванович был не во всем с ним согласен (например, в вопросах революционного террора он бы мог с ним поспорить), но вот ораторское искусство Льва Давидовича оценил по достоинству. Как известно, Лев Давидович в свое время если и всходил на революционную трибуну, то спускался с нее только тогда, когда его самый последний слушатель-скептик был полностью убежден, что все, сказанное Львом Давидовичем, есть сущая правда, и нужно идти прямо сейчас насаживать буржуинов на штыки.

Иван Иванович был до того захвачен мыслями и идеями своего кумира, что даже не поленился и прочитал несколько книг с оригинальными текстами выступлений товаг’ища Троцкого – как-никак, в свободной стране можно было купить все, что пожелаешь, и даже оригинал того самого ледоруба, которым Льва в итоге и кокнули. И начал применять на практике полученные знания. С каждым своим выступлением его умение заводить массы росло. Он стал чувствовать себя раскованно, полюбил, когда на него смотрят снизу, и даже начал внедрять в сознание трудящихся некоторые новые тезисы революционной борьбы, которые придумал самостоятельно.

Следует заметить, что в его выступлениях было много личного – рана, нанесенная предательским уходом жены к какому-то новоявленному коммерческому нуворишу, пылала в душе незаживающей раной – и Иван Иванович не жалел слов, описывая бесконечные мерзости и гнусности, которые позволяют себе откормленные жирные буржуины, дабы высосать последние соки из трудового народа. Когда же речь заходила о возможном возмездии, то тогда Ивана Ивановича было и вовсе не остановить – его, как говорится, несло.

Он вскидывал в экзальтированном порыве обе руки над головой, сжимал кулаки, и его лицо наливалось настоящей красной краской, делаясь еще более пролетарским, чем прежде. И зрители, и слушатели зачарованно замолкали, в душе гадая, выдержит ли он такое напряжения и не взорвется ли прямо сейчас, не сходя с места? Но он не взрывался, а только громко выдыхал (а вместе с ним выдыхали и все окружающие) и начинал по-настоящему свирепствовать. Десять казней египетских были совершенно ничто по сравнению с теми проклятиями, которые он обрушивал на голову ни в чем неповинных коммерсантов, и если бы они его слышали, то тут же убежали бы из страны, бросив собственность, и залегли бы на дно где-нибудь в Мексике, устрашившись праведного пролетарского гнева a la Иван Иванович.

Но коммерсанты были слепы и глухи и иммигрировать не торопились, но зато Ивана Ивановича услышали те, кому надо. А именно – настоящие вожди, сосредоточившие в своих руках бренд под названием «коммунистическое движение».

То было время нового партийного строительства. И строителям ох как нужны были талантливые ораторы и организаторы (а если еще и идейные, и не за деньги – то вообще отлично). В один из дней, когда Иван Иванович только закончил говорить и спустился с трибуны, к нему подошел человек в кепке, преставился Сергей Сергеичем и пригласил его завтра прийти ровно в девять утра в главный штаб народного сопротивления буржуазной хунте. С целью пройти кастинг. Иван Иванович, не раздумывая, согласился. Быть при штабе всегда было его заветной мечтой, поскольку к тому времени, начитавшись революционной литературы, он хорошо знал, что весь гешефт от любых начинаний всегда достается отцам-командирам, снабженцам и штабным, а все остальные довольствуются возможностью всласть покричать и потопать кирзовыми сапогами.

На следующее утро ровно в полдевятого он уже был в штабе, который располагался в уютном просторном подвале на Красной Пресне. Его порадовало, что все товарищи уже были в сборе, но ему все же пришлось ждать вышеозначенного времени, поскольку партийная дисциплина была жесткой и очень строгой, а время с полдевятого до девяти утра отводилось под хоровое чаепитие товарищей, и они никак не могли им пожертвовать – даже ради Ивана Ивановича.

Маленькое отвлечение: к моменту приглашения Ивана Ивановича в штаб прошло уже довольно много времени с момента подлого циничного побега жены, и ее деньги давно уже кончились. В доме наступила настоящая разруха, обремененная бесконечными навязчивыми долгами, и Иван Иванович был вынужден отдать наследника Андрейку на попечение деду с бабкой. И правильно сделал, а то неизвестно, что произошло бы с мальчиком. И вследствие переезда Андрейки на квартиру к бабушке и дедушке, в скором времени он уже почти окончательно забыл, как выглядит его мама, предававшаяся нескончаемым плотским утехам на шелковых перинах с жирным коммерсантом, и папа, который увлеченно и с огоньком делал партийную карьеру.

Андрейка рос очень подвижным и любознательным ребенком. Он рано начал говорить и проявлял видимый интерес к толстым без картинок и тоненьким (зато с картинками) книжкам. Обычно он брал их вверх ногами или задом наперед и увлечено перелистывал, пытаясь прояснить для себя аспекты творчества Блока, Окуджавы и Теодора Драйзера. У родителей Ивана Ивановича – Ивана Афанасьевича Капитонова и Марии Харитоновны Капитоновой (в девичестве Забористой) – была огромная даже по меркам самого читающего на тот момент народа библиотека, и они целиком и полностью поддерживали увлечение внука.

Однако кроме книг в доме почти ничего не было. Андрейкины дедушка и бабушка еле сводили концы с концами на свои скудные пенсии, и им приходилось постоянно искать подработку. Мария Харитоновна давала уроки французского языка отпрыскам богатых бизнесменов и вороватых чиновников – к тому времени новые богатеи и чиновничья каста, разжиревшая на распродаже бывшего народного имущества по бросовым ценам, уже вошли в силу и пытались выставить своих чад в качестве наследников вновь образованной российской элиты, а чадам требовался французский.

Ну, а Иван Афанасьевич просто бомбил на своем «Жигуленке», подвозя людей по утрам до метро или по ночам из клубов домой. Как-то раз ему предложили работу курьером при одной коммерческой конторе, и он, подумав совсем немного, согласился. Однако долго там не удержался – от постоянного напряжения прихватило сердце, и он уволился, и, чуть-чуть подлечившись, вновь принялся заниматься частным извозом.

Но главной заботой Ивана Афанасьевича и его благовоспитанной супруги был все же именно Андрейка. Бабушка любила подолгу смотреть на него и умиляться – ребенок был очень бойким, для мальчика – красивым, и живо интересовался разнообразным печатным творчеством, что только попадалось ему под руку. И бабушка надеялась, что он вырастет умным, начитанным и, главное – счастливым. Правда, иногда она его жалела – особенно, когда вспоминала (и часто!) своего непутевого сына и бывшую невестку, так подло с ними – сыном и внуком – поступившую.

Зато Иван Иванович (сын) вспоминал о своих родителях только тогда, когда у него заканчивались деньги, которые они ему и давали. Сам он пока ничего не зарабатывал (да и не считал нужным, поскольку главным было восстановление поруганной справедливости и карьера в партии), а посему полностью зависел от родителей, которые мало того, что тянули внука, так еще и великовозрастного сына – чтобы тот внезапно не протянул ноги от голода как раз под революционным красным стягом.

Мама Ивана Ивановича даже несколько раз пыталась поговорить с ним, тонко, прозрачно, а потом все более весомо и напористо – иногда от избытка чувств переходя на чистый парижский диалект – намекая, что их внук растет без отца, а сам отец не прилагает никаких усилий для того, чтобы в доме была хоть одна крошка хлеба, и что вскоре он сам покраснеет уже окончательно от своих утопических коммунистических идей. Но сын был чистый кремень и не поддавался на уговоры меньшевиков и соглашателей в рядах семьи, щурился на маму презрительным прищуром, вскидывал гневно подбородок, но сдерживал язвительные слова, готовые сорваться с языка, молчал, потом, тяжело дыша, вставал и хлопал дверью – и вновь появляясь только тогда, когда заканчивались деньги.

Но один раз он заявился к родителям, сияя, как полноценный медный пятак императорской чеканки (весом более шестнадцати граммов – не то, что советский – всего пять), с бутылкой Советского Шампанского (при царях отечественное тоже было – например «Новый Свет») и целым ворохом разнообразных красивых банок, бутылок, упаковок сыра, нарезки и заграничных овощей из супермаркета.

Сказать, что родители опешили, было не сказать ничего! Мама часто-часто переводила взгляд с сына на пакет с продуктами, потом опять на сына, а потом опять на пакет. Затем всплеснула руками и, подлинно просияв, схватила продукты и понесла их на кухню, сгорая от нетерпения разузнать подробно, что же произошло, и не устроился ли ее блудный сын на нормальную работу, приняв новые капиталистические правила новой капиталистической игры. За ней следом ковылял дед, который только что вернулся домой с честно заработанными деньгами за извоз обеспеченных жителей новой России, и который сейчас предвкушал душевное и долгое застолье.

Они быстро сообразили стол, а пока дедушка с бабушкой шуршали на кухне, отец пошел повидать сына, выразив желание с ним даже поиграть. Надо сказать, такое с ним бывало нечасто – он не считал себя обязанным тратить время на какие-то неинтересные игры, в то время как дело мировой революции только-только начинает набирать обороты. Позанимавшись с сыном и дождавшись, пока мама кликнет на кухню, Иван Иванович подхватил Андрейку и усадил его вместе со всеми за праздничный обеденный стол. Сын обязательно должен был присутствовать при его триумфе – поскольку такие события в жизни человека случаются не так чтобы очень часто.

Мама от нетерпения узнать, что же произошло, уже почти совершенно превратилась в тлеющую головешку, зато папа – в смысле дедушка Иван Афанасьевич – не терял времени даром, достал заначку беленькой благословенной и успел отпить из нее уже изрядное количество. Так что, уже к самому началу застолья пребывал в отличном расположении духа и даже не настаивал, чтобы Иван им срочно все рассказал.

Однако сам Иван Иванович не стал долго ходить вокруг да около и с присущей ему пролетарской прямотой поднял тост за себя любимого – отныне взятого на оклад при штабе и получившего назначение отправляться по регионам и обустраивать там региональные партийные ячейки, попутно объясняя народу все преимущества вновь сформированной, избавившейся от оппортунистов и сделавшей правильные выводы из всего происшедшего партии большевиков-коммунистов.

Услышав такую новость, мама чуть не поперхнулась колбасой, и все присутствующие (за исключением Андрейки) стали лупить ее кулаками по спине – так что ей стало еще хуже. Зато дед поднялся со стула, обнял сына и, форменно расчувствовавшись, произнес длинную речь, о том, что он всегда был на его стороне, а этих воров уже всех давно пора подвесить на их же золотых подтяжках. А самое главное – что сын-то молодец – сумел-таки убедить начальство в своей нужности и верности заветам партии!

Ко времени окончания речи мама вернулась из ванной, где продыхивалась после кусочка колбасы, и объявила, что в настоящий момент ей абсолютно все равно, кто будет платить ее сыну деньги – красные, белые, зеленые или же фиолетовые человечки с Венеры – главное, чтобы денег было побольше, и платили их почаще. Потом все дружно выпили и пили весь вечер, пока в квартире не осталось ничего, чтобы могло бы и в дальнейшем поднимать настроение. Андрейка к тому времени уже спал, сам того не ведая, что отныне в его жизни начинается совсем другой период.

Нет, конечно, сразу ничего такого особенного не произошло. Отец все также появлялся один раз в месяц (или даже реже), только теперь не требовал от родителей денег (ну, ладно, не просил), но даже сам подкидывал им на пропитание – и иногда очень даже прилично. Так что, дед, наконец-то, смог отказаться от постоянно бомбления и занялся любимым делом – с утра вставал, спускался в «ракушку», где у него был маленький токарный станочек, фреза, электрорубанок, слесарный столик, сверла, ножовки и прочий инструмент, и начинал работать с деревом.