Francis Carsac
LES ROBINSONS DU COSMOS
Copyright c 1955 by Francis Carsac
TERRE EN FUITE
Copyright c 1960 by Francis Carsac
© Ф. Л. Мендельсон (наследник), перевод, 1960, 1972
© Л. С. Самуйлов, перевод, 2021
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2023 Издательство Азбука®
* * *
Робинзоны космоса
Предупреждение
Персонажи данной истории являются вымышленными, любые совпадения имен или портретных черт с реальными людьми – случайные.
Пролог
Я не стану описывать здесь ни историю катаклизма, ни историю завоевания Теллуса: все это, изученное в мельчайших деталях, вы найдете в трудах моего брата. Я просто хочу рассказать о своей жизни. Быть может, вам, моим потомкам и потомкам моих товарищей, живущим в этом мире по праву рождения, будет интересно узнать впечатления и страдания человека, родившегося на другой планете и перенесенного сюда в результате беспрецедентного и пока не объясненного явления, человека, едва не отчаявшегося, прежде чем он смог осознать, какое чудесное приключение уготовила ему судьба.
Для чего я пишу эту книгу? Вероятно, сейчас лишь немногие из вас захотят ее прочесть, так как суть ее всем известна. Но я пишу ее главным образом для будущих поколений. Я помню, как на неведомой вам Земле, затерянной где-то в космосе, историки высоко ценили свидетельства людей, являвшихся непосредственными участниками тех или иных событий прошлого. Пройдет пять или шесть веков – и моя книга тоже будет представлять интерес, ибо это рассказ очевидца Великого Начала.
В те времена, с которых начинается мой рассказ, я еще не был тем согбенным и немного вздорным стариком, каким являюсь сейчас. Шестьдесят лет тому назад мне было всего двадцать три! Да-да, целых шестьдесят лет пронеслось с тех пор стремительным потоком. Я знаю, что уже сильно сдал: движения мои утратили былую точность, я быстро устаю и уже мало что люблю в этой жизни – разве только моих детей, внуков, быть может, еще чуть-чуть геологию да погреться на солнце – или, скорее, на солнцах, ибо здесь для вас светят целых два. Вот почему я спешу продиктовать моему внуку Пьеру – мои собственные руки так дрожат, что я не могу писать, – незаменимую и уникальную историю человеческой судьбы. В этом мне помогает дневник, который я вел на протяжении всей своей жизни и который я уничтожу, как только задача моя будет окончена. Все, что важно, будет сказано здесь. А что до остального, то мне вовсе не хочется предавать порой немного садистскому любопытству историков свои скромные радости и печали.
Диктуя, я смотрю в окно, за которым колышется на ветру пшеница, и иногда мне кажется, будто я снова на моей родной Земле, – но ровно до того момента, как я замечаю, что деревья отбрасывают две тени…
Часть первая. Катаклизм
Глава 1. Предзнаменование
Прежде всего – о том, кто я такой. Конечно, вы, мои ближайшие потомки, это и так знаете. Но скоро ваши дети и дети ваших детей забудут даже о том, что когда-то я вообще существовал. Много ли сам я знаю о собственном прадеде?
В июле 1985 года заканчивался мой первый год работы ассистентом-лаборантом на геологическом факультете в Бордо, одном из городов Земли. Мне тогда было двадцать три, и, хотя красавцем меня не называли, скроен я был ладно.
Если сейчас я, согбенный старик, выгляжу жалко в этом мире юных гигантов, то на Земле мои метр восемьдесят три сантиметра и широкоплечая фигура внушали уважение. Это для вас метр восемьдесят три сантиметра – всего лишь средний рост! Если хотите знать, что я собой представлял, посмотрите на моего первого внука Жана. Как и он, я был молодым брюнетом с большим носом, длинными руками и зелеными глазами.
Год назад я был очень рад своему назначению и возвращению в лабораторию, где за несколько лет до того впервые зарисовал окаменелости. Теперь меня забавляли ошибки студентов, путавших схожие виды, которые человек искушенный различал тотчас же и без труда.
Итак, наступил июль. Экзамены закончились, и вместе с моим братом Полем я готовился отправиться на каникулы к нашему дяде Пьеру Бурна, директору только что построенной в Альпах обсерватории, гигантское (пять метров пятьдесят сантиметров в диаметре) зеркало телескопа которой отныне позволяло французским астрономам на равных соперничать с их американскими коллегами. Дяде должны были помогать его ассистент Робер Менар, необычайно сведущий и неприметный мужчина лет сорока, и целая армия астрономов, вычислителей и техников, которые к моменту катастрофы либо еще не прибыли на место, либо находились в отпуске или в какой-нибудь поездке. Словом, рядом с дядей тогда, помимо Менара, были только два его ученика – брат и сестра, Мишель и Мартина Соваж, с которыми я тогда еще не имел чести быть знакомым.
Мишеля нет с нами уже шесть лет, а ваша бабушка Мартина, как вы знаете, покинула меня три месяца назад. В то время я не предполагал, однако же, какие чувства свяжут нас в будущем. По правде сказать, при моем довольно-таки замкнутом характере, я бы вполне удовлетворился компанией дяди и брата – Менара в расчет я не брал – и потому заранее рассматривал этих двоих как неприятное приложение, даже несмотря или, скорее, именно по причине их молодости: Мишелю тогда было тридцать, а Мартине – двадцать два.
О первых признаках приближающегося катаклизма я узнал 12 июля 1985 года, в четыре часа пополудни. Я уже практически собрал чемоданы, когда в дверь позвонили. Я открыл и увидел перед собой моего кузена Бернара Верильяка, геолога, как и сам я. Тремя годами ранее он принимал участие в первой международной экспедиции «Земля – Марс», а в прошлом году отправился в новую.
– И откуда ты на этот раз? – спросил у него я.
– Прошли без посадки по эллиптической орбите Нептуна. Как какая-нибудь комета.
– За такой короткий срок?
– Поль хорошо поработал над нашим старым «Рони» – теперь он делает две тысячи километров в секунду, и хоть бы что!
– Удачно слетали?
– Конечно! Сделали кучу потрясающих снимков. Правда, на обратном пути нам пришлось туго.
– Возникли какие-то неполадки?
– Да нет. Нас немного снесло. Поль и наш штурман-астроном Клод Ромье уверяли, что впечатление такое, будто в нашу Солнечную систему вторглась масса материи, огромная, но совершенно невидимая. Правда, Сигурд думает по-другому, а наш журналист Рэй Макли вообще уверяет, что мы просто выпили лишнего в честь ухода с орбиты Нептуна и поэтому все наши расчеты никуда не годятся.
Он взглянул на часы:
– Двадцать минут пятого. Ну, мне пора. Счастливо отдохнуть! Сам-то когда собираешься с нами? Следующая цель – спутники Юпитера. Работы там, как понимаешь, хватит и для двух геологов – а может, и их окажется мало! Получишь прекрасную тему для диссертации – из тех, каких еще ни у кого не бывало. Ну да ладно, обсудить это мы еще успеем. Как-нибудь летом я намерен наведаться к твоему дяде.
Дверь за ним закрылась. Больше мы так никогда и не свиделись! Старина Бернар!.. Вероятно, он уже умер. Сейчас ему было бы девяносто шесть. Правда, Бернар уверял, что марсиане умеют увеличивать срок жизни почти вдвое, и, возможно, он еще жив и странствует где-то в космосе. Знал бы он, что меня ждет, он бы со мной наверняка не расстался!
В тот же вечер мы с братом сели в поезд и уже на следующий день, часа в четыре пополудни, прибыли на вокзал… впрочем, название этого места, которое я не записал, а сейчас уже и не помню, не так уж и важно. Это была маленькая, незначительная станция. Нас ожидали. Долговязый блондин, еще более высокий, чем я, стоявший прислонившись к капоту авто, помахал нам рукой. Мы подошли, и он представился:
– Мишель Соваж. Ваш дядя извиняется, что не смог вас встретить, но у него важная и срочная работа.
– Что-то новое среди туманностей? – спросил мой брат.
– Да нет, не среди туманностей. Скорее уж, во всей Вселенной. Вчера вечером я хотел сфотографировать туманность Андромеды – есть там одна недавно открытая сверхновая звезда. Сделав расчет, я включил автоматику большого телескопа, но, к счастью, из чистого любопытства заглянул в «искатель» – маленькую подзорную трубу, укрепленную параллельно с большим объективом. И Андромеды там не оказалось! Я ее обнаружил… в восемнадцати градусах от ее обычного положения!
– Ну и ну! – живо откликнулся я. – А знаете, не далее как вчера Бернар Верильяк сказал мне…
– Так он вернулся? – перебил меня Мишель.
– Да, с орбиты Нептуна. Так вот, он сказал, что они ошиблись в расчетах или же что-то отклонило корабль на обратном пути.
– Месье Бурна это будет крайне интересно…
– Бернар должен заскочить в обсерваторию летом. Пока же я могу написать ему, попросить, чтобы сообщил подробности…
Пока мы так болтали, машина стремительно неслась по долине. Рядом с шоссе проходила железная дорога.
– Так теперь поезд идет до самой деревни?
– Нет, эту линию проложили совсем недавно к заводу легких металлов, который достался нам по наследству. К счастью, он полностью электрифицирован – шел бы дым, пришлось бы переносить либо завод, либо обсерваторию.
– И большой он, этот завод?
– Сейчас там триста пятьдесят рабочих, но в будущем их должно стать как минимум вдвое больше.
Мы выехали на извилистую дорогу, поднимавшуюся к обсерватории. У подножия небольшой горы, на которой она стояла, раскинулась высокогорная долина с маленькой симпатичной деревушкой. Чуть выше деревни виднелся поселок из сборных домиков, сгрудившихся вокруг завода. Вдаль, за гребни гор, уходила линия высокого напряжения.
– Ток идет от плотины, построенной специально для завода, – объяснил Мишель. – Мы сами получаем электричество от нее.
Прямо у подножия холма, на котором стояла обсерватория, возвышались дома моего дяди и его ассистентов.
– А за эти два года тут многое изменилось! – заметил мой брат.
– Вечером за столом намечается большая компания: ваш дядя, Менар, вы двое, мы с сестрой, биолог Вандаль…
– Вандаль? Я знаю его с самого детства! Он старый друг нашей семьи.
– Он здесь с одним из своих коллег по Медицинской академии, знаменитым хирургом Массакром.
– Занятная фамилия для хирурга![1] – пошутил мой брат Поль. – Брр! Не хотел бы я у него оперироваться…
– И напрасно. Это самый искусный хирург Франции, а может, и всей Европы. С ним, кстати, приехал один из его друзей – и одновременно учеников – антрополог Андре Бреффор.
– Тот самый Бреффор, что занимается патагонцами? – спросил я.
– Так точно. Словом, каким бы просторным дом ни был, сейчас все комнаты в нем заняты.
Сразу же по прибытии я прошел в обсерваторию и постучался в дверь кабинета дяди.
– Войдите! – проревел он, но, увидев меня, смягчился. – А, это ты!..
Поднявшись из кресла во весь свой гигантский рост, он заключил меня в медвежьи объятья. Таким я вижу его и сейчас: седые волосы и брови, черные как уголь глаза, широкая черная-пречерная борода, веером опускающаяся на жилет.
Робкое «добрый день, месье Бурна!» заставило меня сделать полуоборот: у своего стола, заваленного листками с алгебраическими формулами, стоял Менар. То был невысокий мужчина в очках, с козлиной бородкой и огромным морщинистым лбом. Под столь незначительной внешностью скрывался человек, знавший с десяток языков и способный извлекать немыслимые корни, человек, которому самые дерзкие теории физики и математики были так же ясны, как мне – бурдигальские ярусы в окрестностях Бордо. В этом мой дядя, превосходный исследователь и экспериментатор, не годился Менару даже в подметки, зато вдвоем они составляли могучую пару в области астрономии и атомной физики.
Стрекот пишущей машинки привлек мое внимание к другому углу.
– Ах да! – спохватился дядя. – Забыл тебя представить. Мадемуазель, это мой племянник Жан, бездельник, так и не научившийся точному счету. Позор нашей семьи!
– Не один же я такой, – возразил я. – Поль в арифметике смыслит не больше меня!
– Тут ты прав, – признал дядя. – И это притом что их отец щелкал интегралы как орехи! Хиреет наш род, хиреет… Впрочем, с ними тоже не все так плохо. Жан обещает стать прекрасным геологом, а Поль, я надеюсь, кое-что все же понимает в этих его ассирийцах.
– В индусах, дядюшка, в индусах!
– Да какая, в общем, разница: что одни полный сброд, что другие! Жан, это Мартина Соваж, сестра Мишеля, наша ассистентка.
– Как поживаете? – произнесла девушка, протягивая мне руку.
Я пожал ее, не успев даже толком прийти в себя. Я ожидал увидеть остроносую лабораторную крысу в очках, а передо мной стояла крепкая девушка с фигурой греческой статуи и столь правильным лицом, что его совершенство приводило в отчаяние. Впрочем, лоб, возможно, был чуть низковат, но под ним сияли восхитительные серо-зеленые глаза, а обрамляли его длинные пряди на удивление черных – ведь брат ее был блондином! – волос. Ее нельзя было назвать хорошенькой. Нет, она была по-настоящему красива, красивее всех женщин, каких я когда-либо видел.
Ее рукопожатие было дружеским и коротким, и она сразу же снова погрузилась в свои расчеты. Дядя увлек меня в сторону.
– Вижу, Мартина произвела на тебя впечатление, – усмехнулся он. – Впрочем, как и на всех, кто ее видел; полагаю, дело тут в контрасте с этим местом. А теперь извини меня, но мне еще до вечера нужно закончить работу, чтобы подойти к ночным наблюдениям во всеоружии. Как тебе известно, персонал я все еще не набрал. Ужинаем мы в половине восьмого.
– И как важная работа? – спросил я. – Мишель сказал, происходят какие-то странные явления…
– Странные! Эти явления опрокидывают всю нашу науку! Ты только представь себе это: туманность Андромеды, отклонившуюся на восемнадцать градусов от своего обычного положения! Одно из двух: либо эта туманность действительно сдвинулась, но тогда она должна развить скорость физически невозможную, потому что еще позавчера она была на своем месте, либо, как полагаем я и мои коллеги из Паломарской обсерватории, свет этой туманности отклонился из-за какого-то феномена, которого позавчера еще не было. И не только ее свет, но и всех звезд, расположенных в том же направлении, свет Нептуна, возможно, даже… Из всех гипотез наименее абсурдной кажется следующая: ты, конечно же, знаешь – или, скорее, наоборот, не знаешь, – что луч света способно отклонить мощное гравитационное поле. Сейчас все происходит так, как если бы где-то в Солнечной системе, между Андромедой и нами, появилась некая огромная масса материи и эта масса невидима! Это глупо, немыслимо, но тем не менее это так!
– Бернар мне говорил, что когда они возвращались из своей последней экспедиции…
– Ты его видел? Когда?
– Вчера.
– А когда он вернулся?
– Позапрошлой ночью, и как раз с орбиты Нептуна. Так вот, он говорил, что, по всей видимости, их тоже что-то отклонило…
– Насколько? И когда?
– Этого я у него не спросил. Он забежал буквально на минутку и снова умчался. Но он заедет сюда этим летом!
– Этим летом! Право же! Этим летом! Составь телеграмму: пусть немедленно приезжает со всеми своими товарищами и бортовым журналом. Сын садовника отнесет ее на почту. Быть может, в этом и кроется разгадка тайны? Этим летом! Давай беги! Да что же ты стоишь, ей-богу!..
Я мигом исчез, набросал телеграмму, и малыш Бенуа убежал с нею в деревню. Получил ее Бернар или же нет, мне так и не суждено было узнать.
Когда я добрался до дома дяди, все гости были уже в сборе. Первым мне попался на глаза Вандаль, который был моим учителем, когда я еще готовился к экзаменам на аттестат зрелости: высокий и сутуловатый, он был совершенно сед, хотя тогда ему было не более сорока пяти лет. Он представил меня своему другу Массакру, невысокому смуглому мужчине с округлыми жестами, и Бреффору, костистому и молчаливому верзиле.
Ровно в семь двадцать прибыли мой дядя и его свита, в половине восьмого мы сели за стол.
За исключением моего дяди и Менара, выглядевших заметно встревоженными, мы все были веселы, даже Бреффор, не без юмора рассказавший, как ему едва удалось избежать, конечно, весьма почетной, но не слишком приятной женитьбы на дочери вождя племени о́на с Огненной Земли. Я же, словно зачарованный, не сводил глаз с Мартины. Когда она была серьезна, ее прелестное личико напоминало застывшую маску мраморной статуи, но когда смеялась, откидывая назад голову и отбрасывая тяжелую копну волос, глаза ее сверкали, и она была чудо как хороша!
Впрочем, в тот вечер я не долго наслаждался ее обществом. В четверть девятого дядя встал из-за стола и подал ей знак. Они удалились вместе с Менаром, и через окно я увидел, как они направляются к обсерватории.
Глава 2. Катаклизм
Мы вышли на террасу, чтобы выпить кофе. Вечер был тихий. Далеко на западе заходящее солнце окрашивало в красный цвет высокие горы. Мишель говорил о всеобщем безразличии к астрономическому изучению планет с тех пор, как экспедиция Поля Бернадака начала изучать их, как говорится, «на местах». Вандаль ввел нас в курс последних открытий в области биологии. Наступила ночь. Над горами висел полумесяц, мерцали звезды.
С темнотой пришла прохлада, и мы вернулись в гостиную, но свет зажигать не стали. Я сел лицом к окну рядом с Мишелем. И сейчас, после стольких лет, я с поразительной ясностью помню мельчайшие подробности этого вечера! Я видел четко вырисовывавшийся на фоне ночного неба купол обсерватории, по бокам которого располагались небольшие башенки со вспомогательными телескопами. Общий разговор вскоре распался на уединенные беседы; я говорил с Мишелем. Даже не знаю почему, но на душе у меня было легко и радостно. Мне казалось, что я ничего не вешу, и мне было столь же комфортно в моем кресле, как бывает прекрасному пловцу в воде.
В обсерватории загорелось, погасло, снова загорелось небольшое оконце.
– Я нужен патрону, – сказал Мишель. – Придется идти.
Он взглянул на светящийся циферблат своих часов.
– Который час? – спросил я.
– Одиннадцать тридцать шесть.
Он встал, и – к его и нашему величайшему изумлению – это простое движение отбросило его к расположенной в добрых трех метрах стене.
– Но… Я же совсем ничего не вешу!
Я тоже поднялся и, несмотря на все предосторожности, врезался головой прямо в стену.
– Ну и дела!
Со всех сторон неслись удивленные возгласы. Какое-то время мы вихрем кружились по гостиной, словно пылинки, подхваченные ветром. У всех нас возникло одно и то же тревожное ощущение, некое внутреннее опустошение, головокружение, практически полная утрата понимания того, где теперь верх, где низ. Цепляясь за мебель, я кое-как добрался до окна. Нет, этого не могло быть, – должно быть, я сошел с ума!
Казалось, звезды отплясывают бешеную сарабанду, как это делают их отражения в бурной воде. Они мерцали, разгорались, угасали, снова вспыхивали, резко перемещались с места на место.
– Смотрите! – воскликнул я.
– Конец света, – простонал Массакр.
– Похоже на то, – прошептал Мишель, и я почувствовал, как его пальцы судорожно вцепились в мое плечо.
От этой пляски звезд рябило в глазах; я перевел взгляд ниже и снова воскликнул:
– Взгляните на горы!
Вершины гор исчезали одна за другой! Наиболее приближенные к нам были еще целыми, но те, что располагались подальше, слева, выглядели срезанными так же ровно, как головки сыра, срезанные ножом. И это надвигалось на нас!
– Моя сестра! – хрипло вскрикнул Мишель и кинулся к двери.
Я видел, как он мчится по тропинке к обсерватории нелепыми длинными скачками метров по десять каждый. Ни о чем не думая, не испытывая ничего, даже страха, я машинально отмечал все происходящее.
Все выглядело так, будто сверху и чуть наискосок на нас падало огромное лезвие, незримое лезвие, выше которого все исчезало. Это длилось, быть может, секунд двадцать!
Я слышал приглушенные возгласы моих спутников, увидел, как ворвался в обсерваторию Мишель. И вдруг она, эта обсерватория, тоже исчезла! Я еще успел заметить, как в нескольких сотнях метров ниже гора разверзлась, словно на геологической диаграмме, обнажая все свои геологические пласты, озаренные странным мертвенно-бледным светом, светом Иного Мира. И уже в следующее мгновение на нас с оглушительным грохотом обрушилась катастрофа.
Дом задрожал, я вцепился в какой-то предмет мебели, уж и не помню в какой, и тут окно вылетело, словно вышибленное изнутри гигантским коленом. Сильнейшим ветром меня вместе с остальными вышвырнуло наружу, и я покатился вниз по склону, ударяясь о камни и напарываясь на кусты, оглушенный, задыхающийся, с сильно разбитым носом. Несколько секунд – и все это закончилось. Я обнаружил, что лежу на земле метрах в пятистах от дома, среди разбросанных тел, обломков деревьев, осколков стекла и черепицы. Обсерватория снова появилась – на первый взгляд, совершенно невредимая. И все вокруг было залито необычным медно-красным светом. Я поднял глаза и увидел солнце – уменьшившееся в размерах, красноватое, далекое. В ушах у меня гудело, левое колено распухло, глаза застилало пеленой. Воздух казался пропитанным странным запахом.
Первая моя мысль была о брате. Он лежал на спине в нескольких метрах от меня. Я бросился к нему, с удивлением ощущая, что снова обрел вес. Глаза Поля были закрыты, из правой ноги, глубоко разрезанной осколком стекла чуть выше щиколотки, шла кровь. Пока я перетягивал ему ногу жгутом, свернутым из носового платка, он пришел в себя.
– Мы еще живы?
– Да, ты ранен, но ничего серьезного. Пойду посмотрю, что с остальными.
Ему удалось сесть.
– Ступай!
Вандаль уже поднимался, Массакр и вовсе отделался всего лишь фонарем под глазом. Он направился к Полю, осмотрел его.
– Пустяки! Жгут, пожалуй, не нужен. Крупные сосуды не задеты.
Больше всех пострадал Бреффор: он лежал без сознания с пробитым черепом.
– Его нужно срочно оперировать, – заметил хирург. – В доме вашего дяди у меня есть все, что для этого необходимо.
Я взглянул на дом: он вышел из этого испытания с минимальными потерями. Часть крыши была снесена, окна выбиты, ставни сорваны, но все прочее на первый взгляд уцелело. Общими усилиями мы перенесли в дом Бреффора и Поля. Внутри все было перевернуто вверх дном, содержимое шкафов, столов, комодов валялось на полу. Кое-как мы поставили на место большой стол и уложили на него Бреффора. Вандаль взялся помогать Массакру.
Только тогда я наконец вспомнил о своем дяде. Дверь обсерватории была открыта, но никто оттуда не показывался.
– Схожу посмотрю, – проговорил я и, прихрамывая, вышел.
Не успел я завернуть за угол, как наткнулся на садовника, папашу Ансельма, о котором я совершенно забыл. Все его лицо было в крови. Отправив его на перевязку, я доковылял до обсерватории и поднялся по лестнице. Под куполом, возле большого телескопа, не было ни души. В кабинете выглядевший слегка ошеломленным Менар возился со своими очками.
– Где мой дядя? – прокричал ему я.
Протерев окуляры, он ответил:
– Когда это произошло, они уже собирались выйти, так что, где они сейчас, я не знаю…
Выбежав наружу, я принялся кричать:
– Дядя! Мишель! Мартина!
Ответом мне стало чье-то «эй!». Обогнув груду сошедших с горы камней, я увидел дядю, который сидел привалившись спиной к обломку скалы.
– У него вывихнута лодыжка, – пояснила Мартина.
– А где Мишель?
Несмотря на обстоятельства, я залюбовался округлостью ее плеча под разорванным платьем.
– Пошел за водой к ручью.
– Ну и как вы все это объясните, дядя? – спросил я.
– И что я должен тебе сказать? Сам ничего не знаю. Как там остальные?
Я рассказал ему, как обстоят дела.
– Нужно спуститься в деревню, посмотреть, что там… – сказал он.
– К несчастью, солнце уже садится…
– Садится? Да нет же, встает!
– Солнце заходит, дядя. Еще минут десять тому назад оно висело гораздо выше.
– А! Так ты говоришь об этом жалком медном фонарике? Оглянись-ка лучше назад!
Обернувшись, я увидел над порядком осевшими горами сияющий голубоватый шар. Глаза меня не обманывали: мы находились в мире, где было два солнца.
Мои часы показывали десять минут первого.