День полнолуния
Повесть
Ночь отступала, и небо над горами постепенно начинало светлеть, окрашиваясь в яркие – багряные, лиловые, розоватые – тона. Из-за гребня ближайшего хребта показался диск ослепительного солнца. В воздухе, еще наполненном ночной прохладой, носились запахи хвои, выжженной солнцем земли и полыни.
У Восточной мечети, с восьмиугольным минаретом из обожженного кирпича, постепенно собирались гости. Было их не так уж и много, всего человек пятьдесят, не больше. Женщины, одетые в расшитые бисером шаровары и длинные рубахи, стояли отдельной групп-кой. Бородатые мужчины, облачившиеся ради праздника в темные костюмы, негромко переговаривались. Жених – молодой, двадцатилетний парень, статный, ладный, широкоплечий – обликом напоминал воина-черкеса со старинной чеканки. Во всей его фигуре, в поджаром теле чувствовалась спокойная величественная сила. Улыбка, чуть надменная, редко трогала его губы. Темные глаза смотрели цепко и пристально. Парень, несмотря на молодость, ничем не выдавал волнения, которое, казалось бы, должен был испытывать перед предстоящей свадьбой.
Рядом с женихом стояли братья невесты – Омар и Али. Из-за длинных бород оба казались старше своих лет, но, приглядевшись, можно было отметить, что лица у обоих гладкие, еще не тронутые морщинами. Омар держался к жениху поближе, что-то говорил ему, посмеиваясь, хлопал по плечу. Оно и понятно – друзья, однокурсники. Гости перешептывались, обсуждая, что как раз Омар и познакомил Тимура со своей сестрой, пригласив того на каникулы в отчий дом, в кишлак, расположенный в горах в ста километрах от Душанбе.
И вот наконец появилась семья невесты. Отец, Маджуд, человек с суровым, словно грубо высеченным из камня, обточенным горными ветрами лицом, с начинающей седеть бородой и темными, кипящими смолой глазами. Его двоюродный брат Хайдар был невысок, коренаст и улыбчив.
Чуть поодаль держались мать невесты Шарифа – еще не старая, но уже согнутая грузом прожитых лет, и новая супруга Хайдара, которую он представил родне только пару дней назад, приехав из Душанбе на свадьбу племянника. Эта женщина, кажется, робела, впервые оказавшись среди родственников мужа. Старалась держаться незаметно, все больше куталась в платок, застенчиво пряча лицо.
– Красавица, – по-таджикски пояснил Хайдар, знакомя новую жену с семьей. – Но немая с рождения… – добавил он с сожалением.
– Это, брат, скорее достоинство, чем недостаток, – рассмеялся Маджуд. – Где ты ее нашел?
– Под Эсокуле, Лайло дикая совсем, в город попала впервые лишь со мной, шарахается от всего. Вы уж ее простите.
– Что ты, брат. Лайло нам с Шарифой теперь сестра, – заверил Маджуд.
Однако немая, несмотря на то что родственники мужа встретили ее радушно, все продолжала дичиться, сторониться всех и не открывала лица даже на женской половине дома.
Наконец появилась сама невеста, Фатима, – в новом светлом вышитом платье и закрывающей лицо полупрозрачной фате.
Жених лишь искоса глянул на нее, на красивом лице его не отразилось никаких эмоций. Лишь по дрогнувшему уголку рта можно было догадаться, что он взволнован встречей со своей возлюбленной.
Мужчины вошли в мечеть. Женщины же остались во дворе и приникли к окнам, чтобы посмотреть на церемонию. Совершили намаз, а потом Устаз Исмаил Газневи, плотный улыбающийся человек в застиранной добела аккуратной галабии и широких светлых брюках, пригласил троих – отца невесты Маджуда, жениха и его свидетеля Омара – подойти и стать рядом с ним, впереди всех. Высоким, чуть хрипловатым голосом он неторопливо начал читать суру Ан-Ниса:
– Бойтесь Аллаха, именем которого вы просите друг друга, и бойтесь разрывать родственные связи. Воистину Аллах наблюдает за вами.
Берешь ли ты, Тимур, сын Ахмета, в жены Фатиму, дочь Маджуда?
– Беру.
– Берешь ли ты, Фатима, дочь Маджуда, в мужья Тимура, сына Ахмета?
– Беру.
Свидетели были опрошены, жених принес в дар за невесту два бесценных ковра, никях был совершен. Все вышли из мечети, направились к машинам. Ехать, правда, было недалеко, но здесь, в горах, частенько выползали из-под камней опасные змеи. Да и не шествовать же было нарядной процессии пешком по пыльной дороге. Заурчали моторы, двинулась кавалькада. Жениха и невесту по-прежнему рассадили по разным машинам. Тимур только проводил глазами автомобиль, который умчал его красавицу Фатиму, и покорно сел в машину вместе с ее братьями.
Свадебный кортеж лихо затормозил у большого дома, окруженного высоким глухим забором: здесь жил отец невесты, Маджуд, здесь и должно было происходить торжественное застолье.
В саду за забором царила прохлада, и ленивый шелест ручейка перекликался с шорохом листьев старых яблонь, и накрыт уже был дастархан – для мужчин отдельно и отдельно – на женской половине. Родственники невесты и друзья жениха степенно расселись на мутаки, и женщины принесли им плошки с водой и чистые полотенца для омовения рук. Во дворе под дощатым навесом еще с утра в огромных казанах готовился праздничный плов.
Женщины же прошли на свою половину. Шарифа кивнула Лайло на место рядом с собой, и немая, все время державшаяся как-то боязливо, скованно, с благодарностью закивала, заняв свое место за столом.
Свадьба шла своим чередом. За столом текли негромкие разговоры. Степенно говорили старшие, молодые парни по обычаю не смели вмешиваться в разговор, заговаривали, только когда к ним обращались. Жених, а вернее теперь уже молодой муж, все больше молчал и искоса поглядывая в сторону женской половины дома. Наверное, думал о том, что уже совсем скоро сможет обнять свою Фатиму, поцеловать тонкие пальцы, зарыться лицом в ее иссиня-черные, ароматные волосы.
На женской половине негромко переговаривались, обсуждали семьи, воспитание детей, рецепты традиционных блюд и кулинарные хитрости. Никто и не заметил, как, тихо поднявшись, выскользнула в коридор немая.
И почти сразу же снаружи загудело, загремело, застрекотало. Из сухого арыка за забором дома взмыла зеленая ракета, окрасив лица пировавших гостей в мертвенные цвета. Мужчины повскакали с мест. Маджуд выкрикнул на таджикском какие-то распоряжения. Тимур бросился к дому. Должно быть, в нем мгновенно сработал природный инстинкт – защищать, спасать. Отвести опасность от своей только что обретенной жены. Но было поздно.
Из-за недалекой гряды, из ближайшего к кишлаку ущелья медленно, словно аэростат на привязи, всплыла страшная черно-зеленая туша вертолета. За ним появилась вторая. Вертолеты величаво развернулись над самой дорогой и зависли прямо над двором, где уже царила паника, метались вспугнутые неожиданным вторжением гости, кричали женщины.
Залп! От подкрылков отделились и стремительно рванули вниз белесые полосы с тусклыми огоньками впереди – ракеты. Словно швейная машинка, застрекотал крупнокалиберный пулемет. Где-то на улицах кишлака заревели, перекрывая выходы, тяжелые БМП, подползали, словно темные неповоротливые жуки.
Не осталось и следа от степенного застолья, от приподнятой атмосферы праздника. Кругом горело, чадило, дымило. С предсмертным визгом метнулась по двору окровавленная собака. Что-то прокричал Маджуд, увлекая гостей за собой. Снова грохнуло, и Тимур, словно раненый зверь, метавшийся по задымленному коридору, пытался найти пропавшую где-то в этом аду молодую жену. Однако, откинутый взрывной волной, отлетел в сторону и упал прямо в осыпавшуюся штукатурку.
* * *
Где-то в сумке раздается короткая трель мобильника. Я просыпаюсь и встряхиваю головой, отгоняя навязчивое сновидение. Этот сон преследует меня долгие годы, что странно вообще-то, ведь это была не самая страшная, не самая кровавая из операций, в которой я принимала участие. Просто первая. Может быть, дело в этом. Может быть, есть картины, которые впаиваются в мозг навечно, и что бы ни происходило с тобой позже, как бы тебе ни казалось, что ты видела уже все и ничто на свете больше не способно выбить тебя из колеи, эти воспоминания остаются с тобой навсегда.
С детства увлекаясь литературой и испытывая некую тягу к письму, я неоднократно пыталась написать о тех событиях. Не для печати, разумеется, нет. Просто в психотерапевтических целях. Наверное, еще и поэтому мне до сих пор кажется, что эта история, преломившись у меня в голове, как в кривом зеркале, продолжает жить своей жизнью, не давая мне покоя.
Автобус ровно гудит мотором, осторожно пробираясь по высокогорной трассе. Должно быть, этот монотонный негромкий звук и убаюкал меня, позволил забыться, привалившись головой к запыленному оконному стеклу.
За окном тянется горная дорога. Очень похожая на ту, из моего сна. Каменистый, то серый, то буро-коричневый рельеф, темные хвойные деревья, устремляющие ввысь, к глядящей с небес бледной луне, свои верхушки. Редкая, припорошенная пылью растительность, пробивающаяся меж камней. Высоко-высоко, где днем небо бывает такое насыщенно-синее, что, если долго смотреть на него, в глазах начинают рябить разноцветные вспышки, должны светлеть утонувшие в зелени крыши горных поселений. Но сейчас темно, их не видно. Мглистый вечер висит над горами, и лишь редкие перистые облака цепляются за вершины. Моря здесь нет, вся дорога идет через горы. Но я знаю, что, если открыть окно этого комфортабельного турецкого автобуса, выгнать из салона выхолощенный кондиционированный воздух, сюда ворвется его соленый, свежий запах. Донесется через сотни километров. Ни на что иное в мире не похожий аромат, будящий в голове какие-то детские мечтания о каравеллах, путешествиях, приключениях, страшных, но благородных пиратах и сундуках с награбленным золотом, спрятанных в темных прибрежных пещерах. Увы, все эти романтичные представления остались далеко в детстве. Мне тридцать семь лет, и по долгу службы я давно уже знаю, что в контрабандистах, погонях, смертельных схватках нет ничего романтичного. Тут всегда замешаны деньги, войны и жизни десятков, сотен, тысяч людей, иногда не имеющих никакого отношения к предмету торговли.
Немного придя в себя после сморившего меня сна, я вдруг вспоминаю, что меня разбудило. Звук входящего сообщения! Конечно, значит, автобус давно миновал приграничную с охваченной войной Сирией территорию и заработал турецкий мобильный Интернет. Я невольно хмурюсь, думая о том, кто мог бы прислать сообщение. Перед отъездом я распрощалась со всеми своими коллегами на базе. Постаралась решить все вопросы, утрясти все завязанные на мне дела. Хотелось уехать раз и навсегда и больше не вспоминать о том, что было, ни с кем не контактировать. Неужели кто-то еще не все со мной решил?
Я лезу в лежащий у меня на коленях рюкзак, машинально проверяю, на месте ли полученный из Москвы документ, подтверждающий мою увольнительную и дающий разрешение на поездку в Москву. Конечно, на месте, иначе мне не удалось бы преодолеть блокпост на границе Сирии и турецкого Диярьбекира. И все же мне доставляет некое смутное удовольствие в который раз прикасаться к нему руками. Это – мое будущее, мой билет в спокойную, мирную жизнь.
Конечно, мне еще придется побороться, убедить генерала Голубева подписать мою отставку. Он решительно отказался сделать это дистанционно, потребовал моего приезда в Москву и подписал вот эту самую увольнительную. Конечно, меня, аналитика с таким опытом, принимавшего участие в разработке и проведении нескольких десятков крупных операций, награжденного орденом Мужества и медалью «За отвагу», не захотят отпускать так просто. Будут сулить всякие земные блага, убеждать остаться хотя бы на контрактной основе. Но я все же буду настаивать на отставке. Ведь для меня это станет возможностью забыть о срочных приказах, ночных побудках, сотнях страниц расшифровок телефонных переговоров, бесконечных аналитических выкладках, в которых жизни людей обозначаются лишь безликими цифрами. Это станет моей вольной.
Отодвинув в сторону папку с документами, я наконец достаю мобильник.
«Привет, – читаю я. – Как ты? Посмотри новый пост об отставке Красносельцева. Не подскажешь, как лучше отреагировать? А то мой пресс-секретарь развел в отзыве какие-то сантименты».
Две строчки. Все по делу. А у меня отчего-то начинает колотиться сердце. Это глупо, нелепо. Нас с Тимуром, отправителем этого сообщения, связывают чисто деловые отношения. Тимур Ахметович Сайдаев – министр внутренних дел одной из республик в южном регионе России. Несколько лет назад я работала журналистом, собирающим материал о тамошнем быте, а затем уже по личной договоренности выполняла задания, связанные с написанием текстов, речей, комментариев для прессы, официальных заявлений и прочего обязательного для официальных лиц славословия. Вернее, так следовало из бумаг. На самом же деле…
Впрочем, как обстояли дела на самом деле, кроме меня, не знал почти никто. Для Тимура я всегда оставалась всего лишь малоизвестной журналисткой, решившей сменить карьеру политического обозревателя на более спокойную, более надежную должность – личного пресс-секретаря.
Когда долго работаешь с человеком бок о бок, и не просто работаешь, а стремишься понять его мышление, уловить особенности его речи, прочувствовать неповторимый индивидуальный стиль, конечно, невольно сближаешься с ним, и думать начинаешь схоже, и проникаешься некоторыми чертами характера. У меня же для этого было еще больше причин… Порой мне начинало казаться, что я ловлю его мысли на лету. Что стоит ему лишь нахмурить широкие темные брови и дернуть углом рта – и я уже знаю, что именно он хочет сказать в очередном своем официальном комментарии.
Признаться, ему вся эта писанина претила. В его руках находилась большая власть, и тратить время на обязательные мероприятия, интервью и заметки для прессы он не любил. Наверное, я была для него ценна еще и потому, что не отнимала много времени. Я всегда была рядом, чтобы снять хотя бы этот груз с его плеч.
После, уже когда я вынуждена была уволиться и уехать из города, почти на целый год ставшего мне домом, Тимур иногда еще обращался ко мне. Я никогда не страдала жаждой писательской славы, и работа журналиста мне нравилась. Я, в отличие от словоохотливых писательниц, умела работать коротко и по делу. Тимур же считал, что я просто устала от замысловатых восточных традиций, что, уехав из его города, обосновалась где-то в Москве, все так же пишу заметки, пресс-релизы, речи – только теперь для какого-то другого чина. Впрочем, о том, где я сейчас нахожусь, он никогда меня не спрашивал, а мне, соответственно, не приходилось лгать. Помочь ему мне было несложно, к тому же… К тому же я была до нелепости благодарна за возможность хоть как-то поддерживать с ним связь. И каждое его обращение будило внутри какие-то смутные надежды. Может быть, когда-нибудь… Однажды… Когда все это кончится?.. Ведь когда-нибудь моя жизнь перестанет быть сплошной войной, срочными командировками, отправками на очередной объект, душными городками, пыльными дорогами, бесконечными аналитическими сводками и смертями? И вот тогда, возможно, мне удастся вернуться в прекрасный южный город с шелестящей листвой посреди проспекта, дарящими прохладу в жаркий южный полдень фонтанами, островерхими минаретами, удастся вернуться к моему остроумному и далеко не глупому начальнику, и… Возможно, именно рядом с ним мне удастся обрести покой.
Что-то подобное промелькнуло у меня в голове и сейчас. В конце концов, я ведь ехала уже по мирной территории, домой. Мне было не так уж много лет по штатским понятиям, в сумке у меня лежала бумага, гарантирующая мне какую-никакую свободу, и, наверное, именно сейчас я была как никогда близка к этой давно уже живущей у меня внутри неопределенной мечте о доме и спокойной жизни.
Экран телефона давно погас. Крепко зажмурившись, чтобы отогнать слишком уж заманчивые, слишком уж сладкие видения, провожу по нему пальцем, снова перечитываю сообщение и быстро, чтобы не передумать, набираю ответ. Наше общение с ним всегда носило немного ироничный характер, мы часто перемежали переписку шутками, легкими взаимными подколками. И потому в сообщении я, помимо пары фраз, необходимых ему для публикации, пишу:
«Кстати, в данный момент я, можно сказать, безработная. Так что если новый пресс-секретарь тебя не устраивает, могу приехать. Ты ведь помнишь, как мы с тобой хорошо понимали друг друга».
Сообщение уходит, и я невольно представляю себе, как в это самое мгновение, где-то за много сотен километров от меня, у Тимура на столе вибрирует телефон. Как он проводит по экрану пальцем, читает мои слова и, может быть, улыбается. Мне так хорошо знакома эта его улыбка – легкая, белозубая, едва заметная. Словно блик, мелькнувший на секунду на каменистой поверхности горного отрога.
А быть может, он хмурится, и темные его брови сходятся на переносице. Или задумчиво смотрит в окно, за которым играет яркими красками южный полдень. И в его темных глазах пляшут солнечные искры – в тех самых глазах, которые я, увидев однажды, так и не смогла забыть.
* * *
Все началось почти семнадцать лет назад, когда я, выпускница Академии ФСБ, в качестве дипломного проекта получила задание – раскрыть и обезвредить группировку, действовавшую на территории Северного Кавказа России и Таджикистана, которая занималась контрабандой оружия и поставкой его афганским моджахедам. Я в ту пору была совсем еще салагой, новичком, знавшим обо всех тонкостях оперативной работы под прикрытием только из учебника и лекций, которые читали нам генералы военной контрразведки. Несмотря на то что основным направлением моей учебы была военная аналитика, я упорством, занудством и планомерным доставанием своего куратора выбила себе в качестве дипломной работы силовое задание. Знала, что, если операция пройдет успешно, мне за нее светит повышение в звании, и не хотела упускать такую возможность. Думаю, не последнюю роль тут сыграло и то, что я к тому времени была уже мастером спорта по многоборью и служебному многоборью с собаками, а значит, чисто технически вполне могла справиться с подобным заданием.
Наша группа прибыла в Душанбе в начале лета. Это оказался белоснежный восточный город, центральная часть которого была выстроена в 30–40-х годах двадцатого века. Театры, библиотеки, министерства – светлые здания с колоннами, порой украшенные восточным орнаментом и восьмиконечными звездами. Причудливые фонтаны, дарящие прохладу даже в жаркий полдень, тенистые парки и скверы. На окраинных же улочках царило запустение – мусор, грязь, облупившиеся невысокие дома, выгоревшие вывески. В городе в глазах рябило от ярких красок – женщины тут носили пестрые восточные одеяния, состоявшие из шаровар и «курты», длинной широкой рубахи из хлопчатобумажной ткани, украшенных цветистым узором. Мужчины предпочитали более скромные цвета, вели себя степенно и с достоинством.
Казалось, кругом царила атмосфера счастливой мирной жизни. И все же близость к еще недавно охваченному войной Афганистану чувствовалась: и в написанной на лицах местных жителей постоянной готовности к атаке, в изредка доносившихся глухих отзвуках стрельбы, на которые, казалось, тут никто не обращал особого внимания.
Мне, впервые оказавшейся на задании, конечно, невероятно интересно было бы присмотреться к здешнему миру повнимательнее, но времени на это у меня не было. В первый же день моей командировки, под вечер, из отдела разведки по Таджикистану пришла шифровка. Сообщалось, что через несколько дней в горном кишлаке в ста километрах от Душанбе состоится свадьба. Абу-аль-Маджид, главарь той самой группировки, осуществлявшей связь между восточными регионами России, Таджикистаном и «Золотым полумесяцем», как именовали в сведущих кругах Афганистан, Пакистан и Иран – район, где процветала контрабанда оружия и наркотиков, выдавал замуж свою дочь Фатиму. Женихом был один из друзей его старшего сына Омара. Парень вроде бы учился вместе с ним в институте в Ставрополье. Очевидно, сама свадьба должна была служить неким политическим и экономическим шагом, стать связкой, которая еще крепче объединит таджикскую часть группировки с российской стороной. Однако никакой информации на жениха, Тимура Сайдаева, у разведотдела пока не было. До сих пор в связях с контрабандистами он замечен не был. Возможно, и вообще не представлял, чем занимается его будущий тесть и какая подоплека таится в предстоящей свадьбе. Но вдаваться в тонкости сейчас было некогда. Свадьба должна была состояться через четыре дня, а значит, наставало время действовать. Моей задачей было попасть на торжество под благовидным предлогом, убедиться, что это не ловушка, и дать сигнал группе захвата, что все готово к штурму.
С Хайдаром, двоюродным братом интересовавшего меня главы контрабандистского синдиката, меня свели наши ребята, работающие по Таджикистану. Хайдар, сам в свое время промышлявший контрабандой наркотиков, в какой-то момент засветился, попал на крючок и был завербован со всеми потрохами.
Наша первая встреча состоялась в какой-то дыре на окраине города, в доме, выкрашенном светло-желтой облупившейся от времени краской. Хайдар, впервые увидев меня, двадцатилетнюю, настроенную решительно, но, вероятно, все же очень юную и неопытную на вид, не удержавшись, разразился смехом, несмотря на присутствовавшую в помещении военную охрану.
– Тебя как сюда занесло, дочка? – скаля желтоватые зубы, с сильным акцентом обратился ко мне он. – Что, хочешь попасть в дом к Маджуду? Да от тебя там мокрого места не останется в два счета.
Один из моих ребят сделал быстрое движение к Хайдару, и я, мгновенно сообразив, что он собирается его ударить, перехватила его кулак.
– Не нужно! – коротко скомандовала я. А затем, стараясь говорить спокойно и убедительно, продолжила: – Вы же понимаете, что у вас нет выбора. Вы должны провести меня на свадьбу. В качестве вашей гостьи, родственницы, как угодно.
– Да какой гостьи? – вскинулся он. – Никаких русских гостей на свадьбе брата быть не может. И родственники у нас общие. Что я скажу, что ты с неба свалилась? И потом, ты себя в зеркало видела? Какая ты таджичка? А разговариваешь как? Нет-нет, нечего и думать, я еще жить хочу…
Тогда я в одно движение преодолела разделявшее нас расстояние и приставила к его виску пистолет.
– Жить ты будешь очень недолго, если откажешься сотрудничать, – негромко произнесла я.
Хайдару вовсе незачем было знать, что я впервые угрожала оружием человеку и что внутри у меня все замирало от страха. Не знаю, удалось ли мне выглядеть убедительно, или тертый таджик сообразил, что дом окружен моими людьми и, если он будет артачиться, ему все равно не уйти. Так или иначе, после моего выступления он стал сговорчивее.
– Хорошо-хорошо, я тебя понял. Выдам тебя за свою новую жену.
– Отлично, – медленно произнесла я. – Видишь, соображаешь же, когда хочешь.
– Но как с лицом быть? И с речью? – не унимался он.
– Скажешь, что я немая, – внушительно заговорила я. – Ты взял меня в диком горном кишлаке, заплатил большой выкуп. К городским обычаям я не привыкла, хожу в парандже, лица не открываю даже женщинам.
– Да у нас же суннитская семья, не шиитская, – возразил он. – Какая паранджа?
– Значит, будешь рассказывать о-очень убедительно, – отрезала я. – Ни один человек в доме не должен видеть моего лица, я не открою его даже на женской половине. Твоя задача сделать так, чтобы меня оставили в покое.
Разумеется, наш с ним разговор продолжался еще долго. Мы отрабатывали все мельчайшие детали легенды. Хайдар безбожно торговался, требовал, чтобы ему за предательство семьи гарантировали не только жизнь, но и вознаграждение. Я давила и настаивала, не давая ему ни на секунду усомниться в том, что в случае неповиновения ему все равно не жить.
В конце концов все было решено, и через два дня я, отдав последние распоряжения боевой группе, закутанная по самые глаза, отправилась вместе с Хайдаром к месту, где должна была состояться свадьба его племянницы. Там я впервые и увидела Тимура.
Все шло как по маслу. Хайдар представил меня брату и его семье. Я терлась позади него, потупившись и при любом громком звуке прячась за его спину. Хайдар балагурил, рассказывал о том, как я хороша собой и какой большой выкуп он за меня дал. Говорил он весьма красноречиво, должно быть, и в самом деле очень хотел уцелеть в ходе операции.
Я большую часть времени проводила на кухне, вместе с другими женщинами, принимая участие в подготовке свадебного пира. Держалась я так тихо, что вскоре меня и в самом деле перестали замечать. Женщины общались на некой смеси фарси и русского, которую я понимала достаточно хорошо, упуская разве что тонкости. Из их разговоров я поняла, что жених уже приехал, но допускать его в дом к невесте до свадьбы, конечно, нельзя – не по обычаю. Поэтому Омар поселил его у кого-то из родни. Жених был, по словам Шарифы, уж очень хорош собой. Жаль только, что приехал один, без родни. Отец его уже умер, а мать слишком стара, ей не под силу такое долгое путешествие, она будет ждать молодых дома.
Фатима, прелестная семнадцатилетняя девушка с удивительными миндалевидными глазами, слушала все эти речи с большим интересом. До сих пор она разговаривала со своим женихом только один раз, но, кажется, была совершенно им очарована, и когда речь заходила о Тимуре, на лице ее появлялось мечтательное выражение.
Я же, глядя на этих хлопочущих женщин, все никак не могла отделаться от мысли: какая судьба ждет их в ближайшем будущем при моем непосредственном участии? Сколько из них выживет при штурме? Сколько тех, кто выживет, лишится своих мужей, сыновей, братьев? Я отлично понимала, что они не имели к темному бизнесу своих мужей никакого отношения, уж точно не вот эти умелые ловкие руки разбирали автоматы, смазывали детали маслом, паковали их и переправляли через границу. Нет, эти руки умели лишь поддерживать уют, готовить, лечить, качать детей и гладить по волосам повзрослевших сыновей.
В какой-то момент я поняла, что не должна больше думать об этом, иначе сойду с ума. На занятиях по психологии все это казалось мне как-то проще. Есть мы, есть враг, идет война – даже в мирное время. Наша задача – уничтожить врага и обеспечить спокойную жизнь соотечественникам. Что делать, если процесс уничтожения врага непосредственно затрагивал мирных граждан, было непонятно.
Чтобы не думать об этом, не терять настроя – ведь только от меня теперь зависело, будет ли успешно завершена операция, – я старалась постоянно заниматься каким-нибудь делом. Понятно, что дом я нафаршировала «жучками» в первые же часы своего пребывания здесь. Но дальше мне оставалось только наблюдать за членами группировки, запоминать особенности их поведения и прогнозировать, как они могут повести себя при штурме. Это отнимало не так много времени, а главное, не слишком отвлекало от навязчивых мыслей. И когда Шарифа позвала меня сходить вместе с ней на местный небольшой рынок, докупить к праздничному столу каких-то продуктов, я с готовностью кивнула.
Мы вышли за ворота дома, и вот тогда на улице я впервые увидела Тимура. Он стоял у ограды соседнего дома, о чем-то негромко переговаривался с Омаром, и во всей его фигуре, в манере держать себя, в осанке, повороте головы, движениях было столько природной грации и сдержанной горделивости, что у меня перехватило дыхание. Он был похож на черкеса, сошедшего со старинной литографии. Статный, поджарый, с высокими скулами, яркими глазами и редкой, лишь иногда трогавшей губы чуть надменной улыбкой. Я невольно засмотрелась на него – чуть дольше положенного местным женщинам задержала на нем взгляд. Так вот, значит, каким он был – жених красавицы Фатимы. Никак не замешанный в темных делах ее родни, но в будущем должный стать связующим звеном между ними и Северным Кавказом России, всего лишь одним из звеньев этой длинной цепочки, по которой российское оружие уходило к афганским талибам.
Спохватившись, я опустила глаза и принялась разглядывать пыльную проселочную дорогу под ногами. Не хватало еще, чтобы кто-нибудь заметил мой интерес к этому парню. Может быть, эта встреча так и окончилась бы ничем, в конце концов, моей задачей сейчас было обеспечить выполнение операции, и позволить себе отвлекаться на посторонние мысли я не могла. Но в этот момент где-то впереди раздался шум, истошный женский крик, и я, вскинув голову, увидела, что по улице селения несется закусивший удила жеребец.
До сих пор мне доводилось видеть такое только в кино. То ли испуганный чем-то, то ли бог его знает почему взбесившийся жеребец летел вперед, не разбирая дороги, – ладный, стремительный, безудержный. Бока его лоснились под солнцем, на морде повисли клочья пены, горячие глаза лихорадочно метались из стороны в сторону. На скаку конь заржал, обнажив крупные белые зубы. Зрелище это было страшным и в то же время странно волнующим.
Реакция и спортивная подготовка у меня были очень хорошие. И я успела отскочить в сторону, утащив за собой Шарифу, но только тут заметила, что на дороге в паре шагов от нас остался стоять, испуганно моргая темными глазами, двухлетний мальчишка, видимо выбежавший из соседнего дома. Первым моим побуждением было рвануть к ребенку. Но за долю секунды я успела вспомнить о задании, которое мне предстояло исполнить, и о том, что будет, если я сейчас получу травмы и моя миссия окажется под угрозой. Я не могла этого допустить, слишком многое находилось на кону. И все же стоять и равнодушно смотреть, как ребенок погибнет под копытами коня…
Однако на этот раз мироздание сжалилось и избавило меня от этого мучительного выбора. Прошла буквально доля секунды, а Тимур, быстрый как молния, уже метнулся вперед, ловко подхватил коня под уздцы и повис на них всем телом. Ноги его, обутые в городские кроссовки, проволоклись по земле, лицо покраснело от напряжения. Однако поразило меня то, что все это время черты его оставались совершенно бесстрастными. Ни волнения, ни страха, ни сомнений. Этот двадцатилетний парень был словно прирожденным воином, бесстрашным, решительным и невозмутимым. До сих пор о таких мне только доводилось слышать в рассказах наших преподавателей. Мои сокурсники только старались походить на таких бесстрастных, словно отлитых из стали солдат. Этот же парень был таким от природы. И я снова невольно задумалась о том, как это несправедливо, что он, не замешанный ни в каких махинациях, попадет в самый эпицентр операции по обезвреживанию контрабандистов и, скорее всего, погибнет.
Тем временем жеребец, прядая ушами, остановился буквально в метре от малыша, все так же оторопело смотревшего на происходящее круглыми глазами. Между домами медленно оседала желтоватая пыль, а конь, взмыленный, стоял в этом облаке, все еще пофыркивая и скаля зубы. И вот тогда Тимур, все такой же спокойный, уверенный, погладил его по шее и сказал негромко, но очень веско: