Обязательственное право

Исходя из приведенных мыслей, Савиньи полагает, что истинная задача законодателя – собирать, очищать и устанавливать существующее право, а так как для этого первое условие – основательные исторические познания, а его век не обладает ими, то он и не призван совершить эту работу; предварительно должно достигнуть более высокого состояния науки права, и так как к достижению этого уже проявились стремления, то все народные силы и должны быть сосредоточены в этом направлении. К началам, провозглашенным Савиньи, примкнули Эйхгорн, Нибур и целая толпа молодых ученых, снискавших впоследствии в науке почетные имена – Пухта, Гриммы, Дирксен, Гасс, Унтергольцнер и др.

Спор Савиньи с Тибо, возбужденный, собственно, вследствие частного вопроса о гражданском законодательстве для Германии, получил громадное значение, так как в нем были затронуты необходимые для его разрешения вопросы общего характера о происхождении и значении права в народной жизни. Чтобы поддержать и распространить взгляды, высказанные в ответе Тибо, Савиньи вместе с другом своим Гёшеном в 1815 г. основал «Журнал исторического законодательства правоведения». Вся Германия разделилась тогда на два лагеря, получившие названия исторической и неисторической школ. Эти названия в первый раз встречаются во введении к вышеназванному журналу, где Савиньи говорит следующее: «Одна из этих школ совершенно основательно называет себя исторической; для другой же едва ли можно придумать какое-либо название, так как единой она представляется только в возражениях первой школе, сама же по себе выступает в самых разнообразных и противоречивых формах, выставляя себя то школой философской и естественного права (Naturrecht), то здравого человеческого смысла; поэтому за недостатком другого выражения мы назовем ее школой неисторической. Противоположность между этими школами выражается в разрешении следующих общих вопросов: в каком отношении стоит прошедшее к настоящему или будущее к существующему? Одни учат, что всякий период имеет свое бытие и воспроизводит свой мир свободно и произвольно, хорошо и счастливо, дурно и несчастливо, смотря по степени своих сил и предусмотрительности. По мнению этих ученых, изучением предшествующего времени не следует пренебрегать только потому, что из него можно научиться, как и что существовало у предков; таким образом история есть собрание морально-политических примеров, и изучение прошедшего является только одним из многих вспомогательных средств, а гений может и без него легко обойтись.

По учению других, нет отдельного и обособленного человеческого существования; напротив, то, что представляется отдельным с одной точки зрения, с другой оказывается частью высшего целого.

Как каждый отдельный человек необходимо мыслится членом семейства, народа, государства, так и каждый период народа – продолжением и развитием всех предшествующих времен. Всякое иное воззрение будет поэтому односторонним и, если получит господство, окажется вредным и гибельным. Если же это так, то всякий период творит свой мир не для себя одного и произвольно, но установляет его в неразрывной связи совсем прошедшим. С этой точки зрения история будет уже не одним собранием примеров, но единственно верным путем для познания нашего собственного состояния».

Тибо и его приверженцы возражали в журналах и полемических сочинениях, причем некоторые зашли так далеко, что заподозрили своих противников даже в демократической пропаганде. Так, Гённер в своем сочинении «О законодательстве и правоведении в наше время» (1815 г.) старался возбудить правительство против исторической школы, отнимающей будто у них право законодательства и передающей его в руки народа и юристов как народных представителей; такой взгляд, по мнению Гённера, прямо ведет к тому, что государства должны управляться не правителем, а народом и юристами. Сам Тибо в брошюре «О так называемой исторической и неисторической школе юристов» возражал гораздо умереннее и обвинял своих противников только в том, что они напрасно выступают с притязаниями на установление каких-то новых начал. По словам Тибо, хотя и следует признать за исторической школой большие заслуги в разъяснении текста источников, но и прежде были ученые, работавшие в том же направлении, как, например, Куяций, Гейнекций и др. Кто стремится к новому, тот не теряет способности познавать старое и объяснять его исторически, и нет такого юриста, который бы отрицал пользу и важность истории; но последнюю нельзя, да и не нужно знать до мелочей: мелочные подробности необходимы для филологии, но не для прагматической истории права.

На эти упреки в мелочных изысканиях Савиньи отвечал: «По методу, который я принимаю за истинный, в разнообразии, представляемом историей, отыскивается высшее единство, жизненный принцип, объясняющий все отдельные явления и одухотворяющий все материально существующее…» «Всякий разумный человек должен презирать микрологию, но точное и строгое знание до такой степени необходимо во всякой истории, что оно только и может сообщить ей цену»^[15].

Что касается Гённера, то Савиньи возражал на его нападки колко и с некоторым презрением: Гённер во времена французского владычества принял сочувственно Code Napoleon, что в глазах всех, а также и Савиньи, представлялось положительной изменой. Полемика до того была, впрочем, чужда характеру Савиньи, что он после этого ответа навсегда от нее отказался. Мало того, он не поместил статьи, написанной против Гённера, в сборнике всех своих полемических статей, изданном 15 лет спустя, объясняя причину этого обстоятельства следующим образом: «Хотя я и ни в чем не изменил своих взглядов, но все-таки не желаю по прошествии стольких лет и после смерти противника напоминать спор, вызванный моментом и принявший характер личной полемики». Впоследствии Савиньи всегда был верен этой мудрой сдержанности, и даже самые злые нападки ярого противника исторической школы Ганса были бессильны вывести его из добровольно наложенного на себя молчания. Сверх того, приняв участие в издании общего вексельного устава для всей Германии, Савиньи доказал, что нападки на него так называемой философской школы были построены на неверном понимании высказанных им идей.

В 1815 г., после с лишком десятилетних неутомимых трудов, посвященных обработке материала для истории римского права в среднее века, появился, наконец, первый том этого великого творения; все сочинение вышло в промежуток времени с 1815 по 1831 г. в шести томах; при втором издании к ним был присоединен еще седьмой. Это сочинение разделяется на две части: первая обнимает 6 веков до Ирнерия и излагает судьбу римского права в государствах, возникших на развалинах Западноримской империи, когда оно продолжало составлять жизненный народный элемент почти без всяких следов научной обработки; вторая заключает 4 столетия после Ирнерия, когда научное изучение римского права, передача словом и письмом стали преобладающими; таким образом, часть эта по своей задаче преимущественно литературно-исторического содержания.

Этот труд установил совершенно новый взгляд на непрерывность исторической жизни римского права. До его появления господствовало воззрение, что начало научной обработки римского права Ирнерием было внезапным оживлением мертвой материи, происшедшим по чисто случайным причинам. Савиньи же раскрыл бесчисленные нити живой передачи, соединявшие период упадка римского государства с деятельностью глоссаторов, и доказал, что ни каприз, ни случай или произвол не объясняют принятие римского права, но что перед нами лежит результат исторического развития. Против труда Савиньи возражали, что автор излагает не историю права, а историю литературы. Штинцинг по этому поводу справедливо замечает, что указанное возражение может считаться несколько основательным в рассуждении второй части, причем нельзя не согласиться, что если правовая жизнь в такой сильной степени проявляется в ученых трудах, то история права, само собой разумеется, должна принять вид истории литературы; в последнем случае очевидно, что в литературе весьма естественно отразится и то развитие, которое право претерпевает вне ее, в жизни^[16].

Одна из отличительных особенностей великих людей состоит в том, что, служа выражением эпохи, они же сообщают ей и свой характер, указывая цель и направление другим умам. Отсюда появление великих людей как нельзя более кстати сопровождается разного рода событиями, которые в другое время и не могли бы совершиться, а если бы и совершились случайно, то не нашли бы сочувствия и остались бы незамеченными. К такого рода событиям в эпох у возникновения исторической школы следует отнести открытие истинных институций Гая, сделанное Нибуром в 1816 г. в Болонье: только в эпоху зарождения исторической школы можно было понять, объяснить и оценить это сокровище. Поэтому нельзя не согласиться с Гуго, который в 1818 г. по случаю третьего издания «О праве владения» Савиньи провозгласил, что без Савиньи мы на верно не имели бы Гая. В самом деле, со времени открытия останков Павла и вестготского Гая, совершившегося три столетия тому назад, никогда наука права не получала еще подобно го толчка. Можно без всякого преувеличения сказать, что в наших познаниях римского права произошел с открытием истинного Гая радикальный переворот: перед нами раскрылся процесс, краеугольный камень всякого права, а у римлян служивший точкой отправления для дальнейшего развития права; сверх того, институции Гая подтвердили взгляды Савиньи, что историческое познание римского права крайне недостаточно и что лучший путь для науки права – это приобретение более точного и глубокого знания.

Влияние нового направления не ограничивалось тесным кругом только приверженцев исторической школы, но сказывалось в общем оживлении научной и практической правовой деятельности.

В продолжении 10 лет (до 1827 г.) в Германии возникло шесть юридических журналов и появилось множество критических исследований; вновь же открытые были изданы и подвергнуты тщательной обработке. Взгляд на право не как на бесформенную массу отдельных положений, обязанных своим существованием произволу, а как на органический результат нравственных народных сил, побуждал юристов с любовью изучать предмет и всецело посвящать ему лучшие свои силы.

Со смертью Тибо в 1839 г. исчезла последняя преграда, отделявшая старую школу от исторической, хотя главные особенности первой сгладились еще прежде. Но с начала 20-х годов в философию права стала проникать система Гегеля, и последователи ее заняли место сошедших со сцены прежних противников исторической школы. Хотя между юристами и мало было рьяных гегельянцев, но, тем не менее, под влиянием новой школы стали заметно развиваться стремления к систематическому изучению права, раздаваться голоса в пользу преимущественно практического правоведения. Послышались во многих отношениях основательные упреки, что юристы, погружаясь исключительно в исторические исследования, не обращают внимания на потребности жизни и совершенно забывают, что правоведение, по существу своему, есть практическая дисциплина. Кроме того, германисты обвиняли романистов в чрезмерном поклонении римскому праву, препятствовавшему обработке национального германского права.

Ввиду этих обвинений юридический мир был крайне поражен появлением в 1840 г. первых трех частей «Системы ныне действующего римского права», где Савиньи вполне удовлетворил всем требованиям века и вместе с тем высказал, что историческая школа исполнила свое назначение и наступает другая эпоха – систематико-практического изучения права. В предисловии Савиньи говорит: «Всякий успех в нашей науке основывается на взаимодействии различных духовных деятельностей. Для обозначения одной из них и вытекшего из нее научного направления во всей его особенности, мною и другими совершенно беспристрастно было выбрано выражение – историческая школа. Эта сторона науки была тогда особенно выставлена не с целью отвергнуть достоинство других деятельностей и направлений, или умалить их; но только потому, что историческая сторона в продолжении долгого времени оставалась в пренебрежении сравнительно с другими. Таким образом, чтобы вновь получить свои права, она нуждалась временно в более ревностном заступничестве сравнительно с другими». «Если мы бросим взгляд, – продолжает Савиньи, – на настоящее состояние нашей теории права и сравним его с существовавшим 50 или 100 лет тому назад, то увидим в нем, с одной стороны, улучшения, с другой – ухудшения. Хотя никто не станет отрицать, что теперь стало возможным и даже осуществилось многое, о чем прежде нельзя было и думать, и что масса разработанных сведений, в сравнении с прежними временами, бесконечно велика, но если мы взглянем на необходимый при этом практический смысл, который оживляет знание в отдельных носителях теории, то сравнение для настоящего будет менее благоприятно. Этот недостаток нашего времени стоит в связи с особенностью направления, которое замечается в теоретических стремлениях». «Если же главное зло нашего правового состояния кроется в постоянно возрастающем разрыве между теорией и практикой, то и помощь должна состоять в восстановлении их естественного единства. Для этой именно цели римское право, если только пользоваться им правильно, может оказать самые важные услуги. У римских юристов это естественное единство является ненарушимым и в самом живом осуществлении; но это, разумеется, не их заслуга, точно так же как и наше противоположное состояние обусловливается скорее общим ходом развития, нежели волею отдельных лиц». В самом деле, в «Системе» Савиньи особенно бросается в глаза глубокое понимание внутреннего практического значения юридических институтов, их целей в практической жизни как настоящего, так и прошедшего времени. Для Савиньи они не холодные отвлеченности, а результат живых человеческих отношений, доступный пониманию только при их посредстве. Везде виден истинный юридический такт и самое удачное соединение теоретического созерцания с практическим знанием. Если и встречаются в «Системе» исторические исследования, то лишь с целью доказать, что известная юридическая теория отжила свое время и, если, несмотря на то, продолжает еще пользоваться мнимой жизнью, то только в учебниках и вследствие недоразумения. Таким образом, «Система» вполне примирила историческую обработку права с практическими потребностями.

Издание «Системы» (в 8 томах) продолжалось до 1848 г. По первоначальному плану за ней должна была следовать особенная часть, но Савиньи в 1851 и 1853 гг. издал только два тома «Обязательственного права», о которых французские переводчики Жерарден и Жозон говорят следующее^[17]: «Ни в одном из своих сочинений Савиньи не выказался таким великим писателем и юристом в полном смысле слова, как в изданных им двух томах обязательственного права. Французские романисты и во главе их Пелла и Деманжа не колеблясь ставят этот труд первым в ряду ему принадлежащих. И действительно, ни в каком другом его труде нельзя найти более возвышенных идей, более научных сведений и проницательности». При обработке следующих частей Савиньи внезапно почувствовал некоторое утомление и решил отложить труд на некоторое время, но уже за тем не принимался за него и, таким образом, первые тома остались без продолжения; но, тем не менее, они представляются вполне законченными главными отделами обязательственного права и потому могут служить лучшим пособием для изучения сущности этой специальной части правовой системы.

Несмотря на столь обширную и обильную научную деятельность Савиньи не покидал и практического поприща, на котором работал и словом, и пером. Оставаясь членом университетского персонала в Берлине, он читал лекции до 1842 г. Кроме того, еще в 1817 г. он был назначен членом Государственного совета прусского королевства, год спустя членом Высшего суда в Рейнских провин циях, в 1826 г. – членом Комиссии по пересмотру законодательства, а в 1842 г. поставлен во главе Министерства по пересмотру законодательства, где содействовал изданию брачного закона, общего для всей Германии вексельного устава и составлению проекта новых уголовных законов, которыми отменялись телесные наказания, квалифицированная казнь и конфискация. После волнений 1848 г. Савиньи удалился от всех общественных дел и к прежнему участию в них не могло его побудить и дарованное ему королем в 1856 г. право заседать в Палате Господ. 31 октября 1860 г. Савиньи праздновал свой 60-летний докторский юбилей, а 25 октября следующего года судьба положила конец этой жизни, которую во всех отношениях следует назвать прекрасною и великою.

Быть может, предложенный очерк личности и деятельности Савиньи покажется несколько длинным, но, в виду некоторых возражений против исторической школы, мы полагали, что самым лучшим ответом на них будут изложенные выше идеи самого Савиньи. К главнейшим упрекам против его направления следует отнести следующие. Первый состоит в том, что проводимые Савиньи начала ведут к застою в праве и политике – словом, к самому крайнему консерватизму. Действительно, многие из последователей исторической школы, такие как Гассенпфлуг, Шталь, Линде, Келлер прославились на реакционном пути. Но сам Савиньи и лучшие его ученики остались совершенно чужды этим стремлениям и даже, как мы видели, возбудили недоверие в консерваторах, подобных Гённеру. В самом деле: историческое воззрение на происхождение права одинаково отрицает и революционные попытки, основанные на отвлеченных теориях, и деспотические реформистские стремления, не имеющие корня в настоящем и прошедшем. По справедливому замечанию Блунчли, ничто так не противоречит истинной исторической науке, как требование неизменчивости настоящего и отрицание прогресса^[18]. Из приведенного нами очерка идей Савиньи вовсе не следует, что он проповедовал неприкосновенность всего существующего в праве и политике. Если же некоторые из писателей, считавших себя последователями исторической школы, опираясь на ее исходные точки дошли до подобных выводов, то в этом следует ви нить их, а не Савиньи и его начала, которыми они воспользовались ненадлежащим образом. Вообще сам Савиньи никогда не доходил до подобных крайностей и не настаивал на исключительном господстве своих идей без всякого отношения ко времени и месту, и как скоро сознавал, что известная сторона исчерпана или была выставлена неправильно, тотчас же от нее отказывался – без всякого ложного стыда. Так, в первом издании своей брошюры «О призвании», рассматривая способ составления и содержание Code Napoleon, Савиньи пришел к самым неблагоприятным для него выводам; впоследствии же во многом изменил свой взгляд на этот предмет. Находя, что исключительное историческое направление уже исполнило свое назначение, он не замедлил покинуть его и перейти к методу практико-систематическому. Убедившись, что германское правоведение достигло надлежащей научности, зрелости и знакомства с источниками, он отступился от прежнего мнения о несвоевременности общего законодательства и способствовал объединению вексельного права в Германии.

Другое обвинение против исторической школы состоит в том, будто ее начала совершенно исключают всякое философское понимание и обработку права. Но из приведенных выше идей Савиньи нельзя прийти к подобному заключению. Лабуле, характеризуя историческую школу, между прочим замечает: «Савиньи был человек, впервые восстановивший в науке права изучение истории; но, произведя научную революцию в этом смысле, он сумел и умерить ее дальнейшей ход и упорядочить ее развитие; он же первый и единственный почувствовал необходимость дать историческому направлению философское основание, чтоб оно не извратилось в погоню за бесполезными курьезами»^[19].

По словам Блунчли, историческая школа даже в первое время своего появления, т. е. когда всякое воззрение более всего способно к крайностям, никогда не оспаривала необходимости для изучения права философии и отвлеченного мышления; она только временно оставила последнее направление без всякой разработки, т. е. отнеслась к нему не отрицательно, а хладнокровно и безучастно^[20].

Но чем глубже историческое воззрение проникало в развитие правовых начал и чем ближе подходило к новейшему времени, тем влияние философского элемента становилось ощутительнее, заметнее и должно было быть признано одним из исторических факторов. Да и по самому существу своих исследований историческое направление не могло отрицать философского, и наоборот. Самый отвлеченный мыслитель для познания идеалов нуждается во внешнем возбуждении путем фактов, добытых опытом и историей; точно так же и историк-исследователь не может объять и понять историю, если не проникнется высшим ее значением и вечным духовным ее содержанием.