Российское обществоведение: становление, методология, кризис

Худо ли это или хорошо, но судьбы Петровой России находятся в руках интеллигенции, как бы ни была гонима и преследуема, как бы ни казалась в данный момент слаба и даже бессильна эта интеллигенция. Она есть то прорубленное Петром окно в Европу, через которое входит к нам западный воздух, одновременно и живительный, и ядовитый. Ей, этой горсти, принадлежит монополия европейской образованности и просвещения в России, она есть главный его проводник в толщу стомиллионного народа, и если Россия не может обойтись без этого просвещения под угрозой политической и национальной смерти, то как высоко и значительно это историческое призвание интеллигенции, сколь устрашающее огромна ее историческая ответственность перед будущим нашей страны, как ближайшим, так и отдаленным!

Сергей Булгаков, «Вехи» (1909)

Коль скоро речь идет о «человеке науки», экономической науки, то у него не должно быть идеала, он вырабатывает научные результаты, а когда он к тому же еще и партийный человек, то он борется за то, чтобы эти результаты были применены на практике. Человек, имеющий идеал, не может быть человеком науки, ибо он исходит из предвзятого мнения.

Фридрих Энгельс (1884)

© Кара-Мурза С.Г., 2016

© ООО «ТД Алгоритм», 2016

Введение

В конце ХХ в. Россия погрузилась в кризис. Это очередной драматический этап колоссального процесса модернизационной трансформации России, начатого во второй половине ХIХ в. Первый этап завершился столкновением нескольких больших цивилизационных проектов. Потерпел поражение консервативный проект, который предполагал сохранить монархию, империю и сословное общество. Затем в тяжелой Гражданской войне столкнулись два революционных проекта: буржуазно-демократический (либеральный и западнический) и советский, вызревший на почве общинного крестьянского коммунизма, соединенного с большевизмом. Победил советский проект: на новой основе были собраны земли и народы в СССР, проведены форсированная индустриализация, научная и культурная революция, модернизация сельского хозяйства, армии и быта.

Став промышленной и городской страной с массовым образованием на матрице Просвещения, СССР утратил ядро его мировоззрения – общинный коммунизм. Политическая система СССР не справилась с задачей удержать культурную гегемонию, созревал кризис легитимности, усугубленный «холодной» войной с Западом. В момент смены поколений интеллектуальной и политической элит произошла «революция сверху» со сменой общественного строя и национально-государственной системы. Утопия «войти в семью мирового капитализма» рухнула практически сразу, хотя реформаторская элита пыталась сохранять иллюзии^[1].

Правящая верхушка США воспринимала постсоветскую Россию своим врагом и источником опасности. Это – несмотря на то, что СССР был ликвидирован, что в России была разрушена государственная экономика, произведена деиндустриализация, задана новая идеология, подавлены наука и образование, армия лишена ресурсов развития, организована демографическая катастрофа и т. д. Вражда, как будто накопленная веками, выплеснулась уже в 1991 г., когда с СССР практически было покончено.

Кризис стал приобретать черты хронического. При той социально-экономической и культурной системе, которую выстраивали по шаблонам «чикагских мальчиков», Россия могла бы существовать, медленно угасая, – но только в фарватере Запада и при его благоволении. Нелепо строить капитализм западного типа, бросив вызов западному капитализму. Можно строить социализм в одной стране (масштаба России), но невозможно строить капитализм в одной стране, будучи изгоем мировой системы капитализма.

Очевидно, что для всех общностей и политических течений в России встала чрезвычайная задача: трезво оценить ситуацию и вспомнить тот путь, который мы прошли от распутья, на котором еще были великой державой, к нынешней исторической ловушке.

Надо беспристрастно знать, почему, пока советское общество не переросло политическую систему, государство и население работали как сыгранная команда. Это и придавало нам силы, ведь после 1945 г. уже никто не пытался задушить СССР санкциями или бомбами. Более того, его уважали, а «трудящиеся массы» во множестве стран и любили. Да и на самом Западе у СССР были искренние и самоотверженные союзники, даже в подполье.

В «здоровый» СССР не вернуться – уже иное общество, иное мировоззрение, иные ценности. А в «больной» СССР возвращаться нет смысла, да и невозможно. Но многие критерии добра и зла, многие принципы взаимодействия государства с населением можно взять у СССР. Формы будут другие, а вектор тот же. Только вернувшись в свою колею, Россия разрешит свои явные и латентные конфликты внутри и вне своих границ и восстановит свои силы – и жесткую, и мягкую.

Надо продумать генезис нашего кризиса. Один из срезов этой рефлексии – роль общественных наук. Последние тридцать лет многие в России напряженно размышляли и изучали те процессы в обществе и государстве, которые привели к краху СССР. Один из выводов этих размышлений состоит в том, что и крах СССР, и тяжесть последовавшего продолжительного кризиса были во многом обусловлены недостаточными познавательными возможностями советского обществоведения, общественных наук. К концу советского периода обществоведение отказало в целом, как особая система знания (об отдельных талантах и малых коллективах не говорим, не они в те годы определяли общий фон).

Разумеется, что кризис обществоведения – элемента системы науки и образования – есть частица кризиса всей России, а ранее СССР. Но этот элемент – активная и необходимая часть «центральной нервной системы» общества и государства. Этот элемент надо как можно скорее подвергнуть диагнозу, а затем лечению – если не привести его в дееспособное состояние, болезнь всего организма станет хронической.

Строго говоря, мы должны рассуждать не столько об обществоведении как науке, сколько именно о сообществе обществоведов. Ведь до общественного сознания и сознания политиков от социальной науки доходят не сигналы реальности нашего бытия, а их интерпретация, данная дипломированными специалистами. Как выразился философ науки С. Тулмин, «объясняет не наука, а ученые», следовательно, интерпретация фактов зависит от личностных предпочтений и мировоззренческих позиций самих ученых (см. [1]).

Однако личные предпочтения и мировоззренческие позиции ученых в очень большой мере формируются методологией их профессиональной деятельности – когнитивной системой. Через нее они видят изучаемую реальность, как через объектив своего прибора^[2]. Конечно, и в научной среде есть прослойка коррумпированных интеллектуалов, которые искажают данные их приборов и сознательно лгут – из корыстных побуждений, страха или партийной дисциплины. Этот фактор оставляем за скобками.

В этой книге вообще нет цели критиковать или одобрять конкретных деятелей обществоведения, хотя изложение мыслей или действий этих деятелей неизбежно вызовет у читателей оценочные суждения, соответственно предпочтениям каждого читателя. Ничего не поделаешь! Но главное – увидеть за описанием множества эпизодов (и это еще ничтожная доля событий и проблем, которые мы наблюдали и переживали за нашу жизнь) развитие и состояние сообщества обществоведов России. Именно это сообщество, которое покрывает своим духовным полем все население страны, от младенчества до смерти, оказывает большое влияние на судьбы всех и каждого. Это влияние предопределяется действием и бездействием обществоведения, но не менее разумом, совестью и волей каждого из нас и всех вместе. Никакое духовное поле не обладает фатальной властью над человеком. Об этом тоже надо подумать.

Надо также ограничить предмет этой книги. Речь в ней идет о сообществе обществоведов в строгом смысле – как о профессиональном сообществе. В широком смысле каждый человек является обществоведом: он живет в обществе, наблюдает его бытие, обдумывает и обсуждает с другими людьми структуру общества, его динамику, происходящие в нем процессы, противоречия и конфликты. Так создается большой корпус обыденного знания об обществе, и без этого массива не возникло бы и профессионального сообщества.

Обыденное знание систематизируется в коллективной памяти, в ходе непрерывного отбора формулируются нормы здравого смысла, представления о причинах и следствиях, устойчивых закономерностях, стереотипные модели и схемы умозаключений. В этом «обработанном» опытном знании откладываются традиции. Они служат ресурсом, позволяющим быстро составить картину реальности и принять решение. И картина реальности, и решения, выводимые из традиционного знания, грубые и упрощенные, но они с приемлемой вероятностью позволяют выбрать не худший вариант поведения – если общество внезапно не погрузилось в кризис неизвестной природы.

Практически все люди непрерывно познают общество и накапливают знание о нем и более изощренными методами. Так создаются важные типы знания: художественное и религиозное. Сказки и эпосы, музыка и живопись, архитектура и литература, театр и танец – все они несут образы общества, соединяющие смысл и эстетику. Все это – мощный генератор знания. О религии даже не будем говорить, это был первый синтез всех духовных способностей первого человека и первая форма соединения людей для создания коллективных представлений о мире и о самом человеке. Религиозная картина мира – необходимый срез мироощущения человека, верующего и атеиста. Как говорят, у человека есть «естественный религиозный орган».

Можно говорить и о возникшем в первых человеческих группах знании, которое можно назвать ремесленным. Его вырабатывали, совершенствовали и передавали люди, которые выполняли функции управления, организации, наказания и т. п. В Новое время, когда возникло и научное знание об обществе, которое вырабатывают общественные науки, произошла гибридизация профессий. Возникли сообщества образованных практиков. Их знание можно назвать прикладным. В этих сообществах вместе работают для достижения конкретной практической цели люди разных специальностей. Много таких сообществ имеют как предмет их забот (создания, развития, сохранения и воспроизводства) само общество. В эти коллективы обычно входят и люди, обученные каким-то специальностям обществоведения, но они в ходе «гибридизации профессий» неизбежно отходят от профиля, заданного в университете. Конкретная проблема втягивает их в свою структуру.

Конечно, практики, создавая новое опытное ремесленное знание об обществе, часто делают важные изобретения или даже гениальные открытия. Классические близкие нам примеры – труд В.И. Ленина, маршала Г.К. Жукова, руководителя большой программы С.П. Королева. Замечательным новаторским трудом было создание плановой системы экономики, главные идеи этой конструкции уже были плодами мышления постклассической науки. А.В. Чаянов писал о модели некапиталистического хозяйства (на примере трудового крестьянского двора): «Для нас такая система имела бы немалое аналитическое значение и пpедставляла бы в отношении к тепеpешней теоpетической экономии то же, что геометpия Лобачевского к геометpии Евклида. У Лобачевского выпадала аксиома паpаллельных линий, у нас – категоpия заpаботной платы» [2, с. 397]^[3].

Труды нескольких миллионов советских исследователей, инженеров и образованных практиков, которые проектировали, строили, совершенствовали и воспроизводили сложное, необычное, многонациональное советское общество и все его большие системы – школу и науку, армию и спорт, советский завод и колхоз и т. д. В ходе этого проектирования, строительства и совершенствования были сделаны великие открытия в сфере обществоведения и изобретены новые и эффективные социальные формы. Качество этих открытий и изобретений показала Великая Отечественная война – это надежный экзамен, единый и государственный. Жаль, не было у этих практиков-обществоведов времени написать для нас ясные учебники, многое осталось в категории неявного знания. Уже в конце 1950-х гг. студенты не знали философской и методологической основы плановой системы – потому академики и профессора в 1980-е гг. искренне поддерживали идею превратить плановую экономику в рыночную.

В то же время мы стоим перед фактом: в конце ХХ в. резко ускорился темп изменений как в нашем обществе, так и во всем мироустройстве. Практики не успевали за изменениями, опытное ремесленное знание было недостаточным, чтобы предвидеть кризисы и угрозы, а сообщество научного обществоведения со своими задачами не справилось.

Вернемся к миссии обществоведения. Оно обязано предупреждать о тех опасностях, которые таятся в самом обществе людей, – указывать, чего нельзя делать, чтобы не рассыпать общности, обесценить ценности. В принципе, перестройка вскрыла несостоятельность советского обществоведения, которая стала нарастать с 1960-х гг. Но сегодня кажется необъяснимым, что тогда это не было зафиксировано ни в общественном сознании, ни в самосознании обществоведов. Все внимание было обращено к рассуждениям, заявлениям и политическим действиям власти – она принимала судьбоносные решения и проводила их в жизнь. Интеллигенция как будто забыла, что любому политическому решению и действию предшествует соответствующее изменение сознания правителей и их окружения. Сознание определяет бытие! Конечно, в свою очередь, испытывая на себе воздействие бытия.

Этот факт был обнаружен и осмыслен в эпоху Возрождения. В то время правители в Италии «без проволочек платили жалованье двум категориям служащих – профессорам университета и солдатам». Как пишет Т.Б. Длугач, в ХVIII в. во Франции «философы создают общественное мнение, под влияние которого постепенно подпадают служащие, ремесленники, торговцы – словом, весь народ, не исключая даже и придворных, многие из которых, не будучи в состоянии покинуть двор, тем не менее получают большое удовольствие от чтения антиправительственных памфлетов и статей, просмотра постановок со злым подтекстом и т. п. …Исследователи отмечали, что многие французы 30—50-х гг. XVIII в. незаметно для себя переходили в стан философов» (см. [1]).

Кратко описание роли обществоведческой и гуманитарной интеллигенции дает П. Бурдье: «Собственно политическое действие возможно, поскольку у агентов, включенных в социальный мир, есть знание (более или менее адекватное) об этом мире и поскольку можно воздействовать на социальный мир, воздействуя на их знание об этом мире. Это действие призвано произвести и навязать представления (ментальные, словесные, графические или театральные) о социальном мире, которые были бы способны воздействовать на этот мир, воздействуя на представление о нем у агентов» [3].

Дж. М. Кейнс, один из крупных мыслителей прошлого века, сказал: «Идеи экономистов и политических философов, правы они или нет, гораздо более могущественны, чем это обычно осознается. На самом деле вряд ли миром правит что-либо еще. Прагматики, которые верят в свою свободу от интеллектуального влияния, являются обычно рабами нескольких усопших экономистов» [318].

В разных вариациях эта мысль встречается и у многих других мыслителей. Те идеи и утверждения, которые мы изучали в школе и вузе, загоняют наш ум в определенные рамки.

Для того состояния умов, в котором советский народ принял перестройку Горбачева, а потом и реформу Ельцина, имелась «наведенная» официальным обществоведением и образованием причина. Она в том, что в головы нескольких поколений внедряли способ, искажавший понимание общества в его развитии.

Таким образом, политическое действие невозможно, если ему не предшествует соответствующее изменение в сознании людей – и элиты, и массы. Вся история показала, что это условие является абсолютным. Как подчеркивал П. Бурдье, «политический бунт предполагает бунт когнитивный, переворот в видении мира». Когнитивный бунт – это перестройка мышления, языка, «повестки дня» и логики объяснения социальной действительности. Само по себе недовольство этой действительностью к «политическому бунту» не ведет.

Как же формировалось сознание советских людей на послевоенном этапе существования СССР? После войны обществоведы (включая гуманитариев) получили доступ к огромной аудитории. Причем доступ непосредственный, с воздействием через личное устное общение – очень важный канал убеждения и внушения, кроме печатного слова, кино, радио и телевидения. Г.С. Батыгин пишет: «Именно в этот период интеллектуалы получили доминирующие позиции в советском обществе. Помимо обычного преподавания, обществоведы обслуживали огромную сеть политического просвещения. В 1947 г. в СССР действовало 60 тыс. политшкол, где обучалось 800 тыс. человек, в 1948 г. – уже 122 тыс. политшкол с 1,5 млн слушателей» [4, с. 56].

Огромная армия научных сотрудников и преподавателей общественных наук представляла собой профессиональное сообщество, которое было воспитано и «наполнено» идеологическими штампами и стереотипами, выработанными элитой этого сообщества – авторитетными философами, экономистами, социологами и пр. В определенном смысле обществоведы, все больше сдвигаясь к идеологии, становились «властью над властью» [4].

Г.С. Батыгин подчеркивает: «Особенность социальных наук в России заключается в их ориентации не столько на интерналистские нормы производства дисциплинарного знания, сколько на легитимацию социальных идентичностей и создание идеологий. В этом отношении российское академическое сообщество является сообществом не профессиональным (автономным), а интеллектуальным, и интегрировано в систему воспроизводства и реформирования власти даже в том случае, когда возникает открытый конфликт с властью» [4, c. 48].

Подспудный конфликт влиятельной части элиты обществоведов с властью ускорил сдвиг этой общности на антисоветский фланг, академическое сообщество превратилось в отряд идеологических бойцов. Старшее поколение в течение последних 30 лет было свидетелем этой катастрофы в сфере знания. Молодежь, может быть, этого так остро не чувствует, потому что основной провал обществоведения произошел раньше, в 1980-е гг. и в первую половину 1990-х гг. ХХ в., – прежде, чем это поколение вошло в активную сознательную жизнь.

Говоря о провале обществоведения, мы имеем в виду его отказ как целостного института, необходимая для общества и государства функция которого – давать достоверное знание о главных процессах, происходящих в обществе, объяснять причины главных противоречий и их вероятные последствия при том или ином ходе событий. Невыполнение этой главной функции не исключает, что при этом отдельные личности или малые коллективы ученых выполняют блестящие частные исследования, расшифровывают берестяные грамоты, пишут интересные монографии. Отказ системы заключается в том, что все эти блестящие частные работы не соединяются в знание и понимание массивных общественных процессов.

Начнем излагать картину состояния постсоветского обществоведения, как оно видится в свете кризиса последних тридцати лет. Сначала коротко скажем об исторических причинах этого провала, отвлекаясь от множества отягчающих обстоятельств, которые часто принимают за причины.

Исторические предпосылки кризиса обществоведения в России

Знания и размышления возникли вместе с человеком. Люди сразу сгруппировались в общности, так что человек не пребывал долгое время в промежуточном состоянии стада, как это представляется в историческом материализме. Сначала у возникших людей складывалось мифологическое знание и сразу же художественное, потом – религиозное. Накопление опыта, который упорядочивался и систематизировался, создавало массив традиционного знания.

Таким образом, мы можем представить знание об обществе как сложную систему, которая включает в себя много разных способов познания и сохранения знаний о человеке и обществе. Эта система развивалась на протяжении всей жизни человечества, и никакой из видов этого знания не был устранен – например, мифологическое знание актуально и сегодня. Система знания надстраивается, появление новых типов познания увеличивает ее разнообразие.

До сих пор мы в большой степени мыслим об обществе мифологически, т. е. пользуемся мифами, которые и создаются, и разрушаются, и вытесняются другими. Это – важная часть обществоведения. Большая часть представлений об обществе дается нам в художественных образах. Огромная литература, искусство дают современному культурному человеку очень большую часть знания об обществе, записанную на этом языке. Мы пользуемся здравым смыслом, быстро соединяя кусочки разного знания и принимая в срочном порядке решение, по возможности лучшее. Мы постоянно обращаемся к накопленным многими поколениями традиционным знаниям (ремесленного типа). Этика, нравственность, идеология (которая появилась сравнительно недавно) – это тоже типы знания.

Но в ХVII в. произошла огромная культурная мутация – в Западной Европе, перетекая одна в другую, произошли четыре революции. Религиозная революция (протестантская Реформация) изменила представления о Боге, о «взаимодействии» человека с Богом, а значит, и человека с человеком. Затем прошла научная революция, которая создала новое представление о мире, в том числе и о человеке. Она дала человеку совершенно новый способ познания – научный метод – и новый тип знания – науку.

Наука породила новый тип техники – прецизионную машину, которая стала основой современного промышленного оборудования. Возникла фабрика как система машин, произошла индустриальная (промышленная) революция, которая перевернула организацию общества – и производство, и быт, и социальную структуру. Произошли политические (буржуазные) революции, которые оформили все эти изменения как новый общественный строй. Возникло новое, индустриальное общество, названное современным (обществом модерна). Возник новый человек, по своей культуре и самосознанию резко отличающийся от человека Средневековья. Возникла новая цивилизация, которую мы знаем как современный Запад.

Эта цивилизация оказалась очень энергичной, ей была необходима постоянная экспансия, нужно было постоянно расширяться в разных измерениях – географически, экономически, в познании, в военной силе. Большую часть мира Запад превратил в свои колонии, овладел этим пространством. Многие местные культуры при этом погибли. Сильным цивилизациям пришлось закрываться от Запада разными барьерами – культурными, военными, экономическими. И при этом они были вынуждены модернизироваться. Чтобы устоять перед историческим вызовом со стороны Запада, им нужно было осваивать средства, дающие ему силу, – знания, технологии, многие общественные институты. Это освоение западных достижений и называется модернизацией.

Для нашей темы важен тот факт, что на Западе уже в ходе научной революции возник принципиально новый метод познания общества – научное обществоведение.

В Западной Европе в ходе изменений оказалось, что прежние способы господства и управления стали неадекватными новой социальной структуре и новой культуре. Раньше, в рабовладельческом и сословном обществах, люди были закреплены в строго определенных нишах с хорошо отработанными на опыте средствами господства. Тогда старого опытного традиционного знания было достаточно, чтобы управлять обществом. Теперь, в новом обществе, появились массы людей, не включенных ни в какие общинные структуры; к тому же это были массы, порожденные революцией, люди с новым мышлением, отвергающие прежнюю иерархию и прежние авторитеты. Сам мир был лишен святости в ходе протестантской Реформации, тем более лишенными святости оказались государство и власть. Требовалось новое знание об обществе, полученное с помощью новых методов исследования. Знание это требовалось срочно.

Главным побудительным толчком к возникновению социальной науки были угрозы, зарождавшиеся в новом обществе. В ранних обществах главные угрозы порождались природными катаклизмами – засухами и наводнениями, землетрясениями и извержениями вулканов. Эти опасности не исчезли, хотя от большинства из них человек оказался защищенным техникой (культурой). В Новое время главные угрозы стали порождаться самим обществом – и создаваемой человеком техносферой, и конфликтами интересов между социальными или национальными общностями, и быстрыми сдвигами в массовом сознании или в коллективном бессознательном. Возникла, например, массовая, ранее неизвестная преступность, и надо было искать новые способы «надзирать и наказывать», изобретать тюрьмы совершенно нового типа.

Эти угрозы для их предвидения и преодоления требовали интенсивной исследовательской работы уже в рамках научного метода – традиционного знания и здравого смысла для этого было недостаточно. Само управление должно было стать технологией, основанной на знании научного типа.

Так и возникло обществоведение – не ремесленное, не опытное, а научное. К сожалению, образование не дало нам знания истории этого процесса. В последние тридцать лет само западное обществоведение начало «раскапывать» истоки тех смыслов и представлений, на которых стоит современное общество Запада, корни того современного знания об обществе, которые предопределили тип самосознания Запада (см. [5]). Возник особый жанр исследований – «археология знания».

Какова предыстория современного российского обществоведения в сравнении с западным? Начнем с того, что Россия – как государство и как цивилизация – очень молода, по сравнению и с Западом, и с Востоком. Той предыстории, которая была у Запада, у нас нет, а из нее многое вытекает.

Древние Греция и Рим имели обществоведческие тексты протонаучного типа уже с IV в. до н. э., в античной философии. «Афинская полития» Аристотеля – это обществоведческие трактаты об обществе, государстве и власти, которые и сегодня воспринимаются как вполне современные. Фундаментальным обществоведческим трудом был «Свод гражданского права» византийского императора Юстиниана (середина VI в.). Главная его часть была издана в 50 томах. Античная философия, политология и право вошли в культуру и даже в массовое сознание Запада, когда в Европе с конца ХI в. начали вводить римское право, причем обучение ему было именно массовым.

Христианская философия, представление о человеке и обществе, опирающееся на систему религиозных постулатов, тоже отложились в большом своде обществоведческих текстов. Достаточно вспомнить Бл. Августина, который, по словам русского философа Е.Н. Трубецкого (1863–1920), «собирая обломки древней культуры, вместе с тем закладывал основы средневекового, частью же и новейшего европейского миросозерцания». Августин выразил драму человека в обществе, переживающем колоссальный мировоззренческий, духовный и социальный сдвиг – от языческой древности к христианскому Средневековью и от рабства к новому жизнеустройству. Его «Исповедь» близка нам сегодня по ощущению подобного кризиса.

Вселенские соборы и диспуты с еретиками, организация монастырей и школ, хозяйственные отчеты управляющих поместьями рыцарских орденов, разработка больших программ типа Крестовых походов – все это было насыщено проблематикой, которую мы сегодня отнесли бы именно к обществоведению. Масштабы этой интеллектуальной работы были, по меркам Руси того времени, очень и очень велики.

Литература, практически современного типа, возникла на Западе очень давно. В ХVI в. многие произведения уже представляли собой замечательные обществоведческие и философские трактаты. Сервантес и Шекспир одновременно представили два главных социокультурных ареала Запада. Сервантес описал традиционное общество католического юга, а Шекспир – общество и составляющие его культурные типы уже периода грядущей научной революции и Реформации. Дон Кихот и Гамлет – сложные и очень важные обществоведческие модели.

Университеты и книгопечатание – огромное дело. В Средние века книг было очень мало – в церкви обычно имелся один экземпляр Библии. В университетах за чтение книги бралась плата. Первые книги были изданы с помощью печатного станка Гутенберга в 1445 г., и еще до конца XV в. в мире работало уже свыше тысячи типографий. По историческим меркам мгновенно был превышен весь наличный фонд рукописных книг человечества. Всего за 50 лет книгопечатания в Европе было издано 25–30 тыс. названий книг тиражом около 15 млн экземпляров. Это был переломный момент. На массовой книге началось строительство и новой школы.

В эпоху Возрождения сильно вырос статус интеллигенции. С развитием городов правителям потребовались их услуги. Макиавелли сказал, что власть стоит на силе и согласии. Стали очень нужны образованные люди, умевшие убеждать. Историк этого периода Я. Буркхардт писал: «Нелигитимность, сопровождаемая постоянными опасностями, окружает властителя; самый нерушимый союз, который он только может заключить с кем-либо, – это союз с высочайшим образом духовно одаренными людьми, без оглядки на их происхождение… Поэт или ученый служат ему новой опорой, он почти ощущает новую легитимность» [6]. Правитель Сиены управлял «с помощью профессора права и астролога», а герцог Феррары исправно платил жалованье двум категориям персонала – профессорам университета и солдатам.

В век Просвещения уже была разработана методология формирования общественного мнения, так что интеллектуалы (на первых порах в основном философы и юристы) стали влиять на представления не только узкого круга властной элиты, но и на массовое сознание.

Социолог П. Шампань в известной книге пишет: «Общественное мнение является чем-то вроде машины идеологической войны, которую смастерили на протяжении XVIII века интеллектуальные элиты и маститая буржуазия с целью легитимации их собственных требований в области политики и ослабления королевского абсолютизма. … Другими словами, “общественное мнение” – это профессиональная идеология, это мнение о политике, которое имеют ограниченные социальные группы относительно политики, профессия которых состоит в производстве мнений и которые стремятся включиться в политическую игру, модифицируя ее саму и преображая свои собственные мнения просвещенных элит в мнение универсальное, вневременное и анонимное, имеющее политическую ценность. Для этого слоя … “общественным мнением” заслуживает называться лишь его собственное мнение в области политики, хоть и некоторым образом “обезличенное”, в той мере, в какой оно предстает как мнение универсального, хотя и малочисленного, сообщества ученых, свободно и гласно рассматривающих вопросы религии или политики и общающихся между собой главным образом письменно» [7, с.50].