Записные книжки

На самом деле сегодня творец может быть лишь одиноким пророком, переполненным и буквально снедаемым безмерностью собственного творчества. А я – творец? Раньше я в это верил. Точнее, верил, что могу им быть. В этом-то я сегодня и сомневаюсь. И чувствую большое искушение прекратить эти бесконечные усилия, делающие меня несчастным даже посреди абсолютного счастья, отбросить пустую аскезу, отвергнуть голос, зовущий меня неизвестно куда. Я бы спокойно занимался театром, беззаботно писал бы драматургические произведения на случай и, может быть, даже стал бы свободным. На что мне уважаемое или честное искусство? И способен ли я вообще на то, о чем мечтаю? Если не способен, зачем мечтать? Продолжаю постигать тайны писательского ремесла. Сегодня – черед закулисья. Святая святых – мастерская творца. Мы в самом деле станем свидетелями творческих мук, приманивания музы, мы сполна погрузимся в океан переживаний автора, одновременно с этим мы восхитимся целеустремленностью и упорством, с которыми писатель создает свои творения, мы вдохнем чуточку его меланхоличных размышлений о жизни (совсем немного: бацилла меланхолии может быть заразной), мире и людях. Мы посмотрим то, что изначально не планировалось показывать, вовсе не предназначалось для наших любопытных глаз, – эскизы будущих произведений, легкие, летящие, они лишь дразнят наше воображение – тех, кто еще с ними не знаком, но после «Записных книжек», думаю, невозможно не включить их в свой виш – «Чума», «Первый человек», «Калигула» и прочие. О сколь много места уделено им автором на страницах своего рабочего инструмента.Вот это я понимаю: настоящие дневники писателя! Вот чего я жду всегда от подобного рода документальной биографической литературы: мы видим все этапы работы над той или иной книгой, мы проникаемся вместе с автором замыслом, удивляясь, конечно, при этом фантазии писателя, мы следим за ходом продвижения работ, будто надзорные органы – за хитрыми подрядчиками; нам регулярно представляют промежуточные результаты (всегда, впрочем, превосходные. У Камю какой отрывок ни возьмешь – всегда шедевр, всегда хочется заучить наизусть, перелить в память и цитировать при случае – такие уж красивые и мудрые строки обычно выходят из-под его пера), чтобы мы еще в большем нетерпении ожидали их завершения, а под занавес – кучка скупых слов вроде «Сегодня я закончил такую-то книгу…» Я восторгалась при чтении вот этой методичностью автора, его умением на протяжении нескольких лет старательно работать над книгой, не ожидая успеха от переменчивой публики, умения работать лишь для себя, чтобы потушить тот пожар внутри, требующий выплескивания букв на бумагу.Попутно французский классик развлекает нас своими мыслями об искусстве, литературе, обществе, смерти. Слушать – заслушаешься. С чем-то не соглашаешься, споришь, что-то принимаешь на веру (те же его думы о писательстве, к примеру, ведь кто, кроме самого автора, нам искреннее поведает о том?), что-то оставляешь там, в закоулочках памяти и подсознании «на подумать». Любуешься цитатами, которые выписывает Камю при чтении (да, настоящая книга – это реально его записные книжки), сравниваешь свое и его мнения о прочитанном, берешь что-то из прочитанного им себе на заметку.Будто бы проживаешь эту духовную, внутреннюю жизнь вместе с автором. Смотришь на мир его взором – трезво-печальным. Учишься мудрости – ей, конечно, научиться нельзя, но отчего бы не попробовать в сто первый раз?Восхищаешься и говоришь себе, сколь деятельной, насыщенной и продуктивной может стать эта самая духовная, творческая жизнь, если задасться правильной целью, ежедневно трудиться над ее воплощением в реальность, не отступать от задуманного и каждый день стараться быть лучше, чем был накануне.Не поклоннику подобных книг «Записные книжки» могут показаться хаосом и сумбуром: здесь – об искусстве, там – литературные планы автора на сентябрь 1956-го, на следующей странице – его набросок к «Калигуле»… А лично мне книга именно этим и понравилась. Зацепила своей неупорядоченностью, ведь жизнь тоже сложно уложить в определенные рамки, заковать в границы времени и места: какие-то жизненные сферы выходят на первый план, о чем-то забываем, что-то становится ненужным. И вот так же дневники фиксируют сумятицу мыслей, блуждающих в голове знаменитого француза. Эти мысли позже обязательно оформятся в тексты его замечательных романов, повестей и пьес. А пока – это только мысли – радостные предвестники чего-то прекрасного…Подобные книги всегда вдохновляют на собственное творчество и свершения на этой стезе. Ведь ты с удивлением обнаруживаешь вдруг, что даже будущим классикам и лауреатам Нобелевской премии по литературе свойственно сомневаться в себе. Ты с ясностью видишь, из какого мельчайшего зерна мимолетной мысли родится потом гениальное творение.Для меня чтение книги стало одним из самых познавательных литературных мастер-классов. А учиться лучше на опыте лучших)Кроме того, многое подспудно узнала из данной книги о самом Камо (до этого ничего не знала о важных этапах его биографии), его личных качествах: всегда очень трогательно относился к друзьям и к дружбе вообще, считая ее едва ли не величайшим чудом на Земле, старался не ждать от них ничего или ждать меньшего; был чертовски самокритичным человеком (он в равной мере не принимал ни несправедливой критики, ни несправедливой похвалы), у него были очень теплые, замечательные отношения с матерью – ей он первой позвонил в Алжир после того, как узнал о присуждении ему Нобелевской премии; он никогда не тяготился одиночеством, полагая его если не непременным, то довольно привычным спутником творчества; он всегда говорил, что стремиться в этой жизни (а она у нас единственная, он ведь был атеистом) нужно не к деньгам, не к их зарабатыванию – это будет пустая жизнь… Вот так просто и мудро одновременно он жил. Мысли о смерти – частые гостьи на страницах его записных книжек и дневников. Он словно предчувствовал тот свой скорый уход. Работал непозволительно много. Всегда в разработке у него было несколько книг, и он с ловкостью жонглера лавировал между ними, боясь не успеть высказать главное, накопившееся…P.S. Из интересных мыслей «на подумать»:Те, кто способен вдохновляться одновременно Достоевским и Толстым и с одинаковой легкостью понимают и того и другого, – натуры опасные для самих себя и для других.Любовь – трагическая, только трагическая. Трагическое счастье. И когда оно перестает быть трагическим, оно перестает быть, и человек снова бросается на поиски трагического.Необходимость аристократии. В настоящий момент могу представить себе только два решения: аристократия интеллекта или аристократия труда. Но интеллект сам по себе – не аристократия. И труд – тоже (примеры в обоих случаях очевидны). Аристократия – это не привилегия на определенные права, но прежде всего принятие на себя некоторых обязанностей, благодаря которым становятся законными и права. Аристократия – это самоутверждение и в то же время стремление быть незаметным. Чтобы забыть о себе во имя других (определение долга), интеллект не должен стремиться к привилегиям. И вот такими любопытными жемчужинами унизана вся книга… Поклонникам жанра советую от всей души.

Нравится мне Альбер Камю, и в действительности с этим ничего не поделаешь.Здесь нет сюжета, ведь это записные книжки. И нет героев, ведь это личное_отличное от Камю. И даже не будет пространных размышлений, а только краткие заметки. Блокнотные записи. Слова. Погода. Любовь. Грусть. Тошнота. Открытые мысли. Политика, критика, люди, философия. Одиночество. Чувства. Личное, но понятное каждому. И даже не так много грустного экзистенциализма. Я уверена, что эти записки играли важную роль в жизни Камю, пусть они зачастую о каких-то обыденных вещах – они важные. Здесь совсем немного про события. Знаете, эти заметки слишком отвлечённые, чтобы говорить о том, что они принадлежат лишь Камю. Они принадлежат каждому из нас в той или иной степени. Камю тут пределено анонимен. Из-за чего едва ли по заметкам можно будет проанализировать личность, едва ли получится покопаться тщательно в мыслях – всё же заметок мало, и я хочу ещё! Я то хотела через эти записки раскрыть внутреннее содержание Камю, а получила схожесть мыслей.Познать себя до конца – значит умереть.Отчего-то кажется, что многие заметки всё же рождались после глубокого психоанализа. В таких заметках видно обнажённую душу. Некоторые же заметки были написаны под порывом от увиденного «здесь и сейчас». Самое ценное с точки зрения насущного. Мысли, мысли, мысли.. Десятки, сотни, тысячи. Они одни и те же, но каждый раз новые. А ещё они похожи на бесконечный поток, совершенно непредсказуемый. Я люблю такие заметки; в них зачастую и спрятаны самые тайные и пророческие мысли, а откровений порой побольше, чем в любой автобиографии. А ещё тут приправлено всё прекрасными метафорами и аллюзиями, на которые способен Камю. От этого и люблю ещё сильней. Он гениален, не побоюсь этого слова!Читала, смаковала. И думала о том, что это сродни нынешнему твиттеру с его 140 символами. И это прекрасно. Это не биография, не автобиография, не дневники. Это действительно только обрывистые и несвязанные заметки, от чтения которых на душе становится спокойно. Постоянно такое чувство, словно я в открытом море: неизъяснимое счастье с привкусом опасности.

Андрей Платонов говорил о записных книжках, как об особом литературном жанре, а не как о «сырье» для произведений, ибо высокомерно и стыдно кормить «сырьём» читателя.Удивительная солнечная проза Камю отразившаяся и в его записных книжках, похожа на каллиграфически выведенные стихи мыслей; похожа на тот дивный и светло шумящий листвой сад творчества, откуда художник черпает вдохновение, тот сад, ад творчества ( «литература – приглашенье в ад». Адамович), в котором Розанов собирал свои «Опавшие листья».Если бы сердце человека стало иглой сейсмографа, но выводящей не кардиограмму землетрясений, а кардиаграмму потрясений мыслей, нежнейших колебаний души, то мы бы увидели нечто похожее на записные книжки Камю. Горы, грозы одиночества, природы… словно вспышка сигнала от далёкой звезды – мысли о женщинах, боге, и… нитевидная тишина, нить от сердца – к женщинам, деревьям, мыслям Достоевского, Толстого и Ницше, похожих на далёкие и грустные звёзды. И вдруг, посреди этого белого, звёздного шума экзистенциального одиночества, отчаяния, волны света нежности и красоты природы, искусства, женщин!Сердце-игла, размашистым почерком бога, выводит мысль за мыслью, пульсации мысли, души, словно бы ведущей разговор с собой, в спешке записывая то откровение чувств, которое душа узрела, когда искусство, бог и жизнь, невыносимо смолкли, и душа, на миг умерла.Читая з.к. Камю, складывается почти райское ощущение : тело человека, наконец-то стало прозрачным, и не нужно тратить сил на язык слов, бездарный перевод мысли и чувств в слова, слов, на другие языки… Мысли, словно бабочки, мерцают по всему телу: в животе, груди, голове, и кажется, что если можно было бы словно скафандр космонавта, снять череп, то мысли, бабочками населили бы звёздную ночь ( образ скафандра – Набокова. Бабочки – мои).Подсмотренные сны, подсмотренные мысли, проносящиеся в душе Камю, порой оставляя на страницах з.к., словно на заиндевевших окнах, узоры, пронизанные солнцем папоротники и цветы того рая, в который Камю как раз и не верит.Хотя, Камю, как никому из французских писателей, свойственен пантеизм мысли ( в этом смысле, Камю похож на экзистенциального Шелли. Сартр – на Байрона), почти импрессионистическое чувство мысли, солнца, пронзающего всё и вся : На пляже человек, раскинувший руки, распятый на солнце.Но порой Камю и сам, словно посторонний, подсматривает чужие мысли, чужие одиночества : В кино молодая жительница Орана плачет горючими слезами, глядя на несчастья героя. Муж умоляет её перестать. Она говорит сквозь слёзы : «Дай же мне, в конце концов, всласть поплакать.»Из всех экзистенциалистов, именно у Камю заметно, как тоска по вечности и умершему в мире богу, тихо приняла черты красоты, которой и молятся мысли в душе.Я не могу жить без красоты. И этим объясняется моя слабость в отношении некоторых людейНо как жить среди людей, с их почти кричащим молчанием душ, под молчаливым небом, с испуганными, большими, словно глаза потерявшихся детей, звёздами?Словно в окнах машины, на страницах записных книжек, мелькают пейзажи звуков, мыслей, судеб, и… темно обрываются, ибо душа, как и машина, на которой разбился Камю, может так же разогнаться, зачаровавшись ускользающей, неостановимой красотой мгновений жизни, пожелав её, красоту, удержать, забыв о машине, о себе в машине, и о душе в себе, ибо в какой-то миг ты сознаёшь, что абсурд и одиночество мира, были лишь потому, что ты заслонял собою мир, а теперь, отошёл в сторону, посторонился, и свет мира хлынул на тебя, на жизнь, и душа впервые почувствовала себя в этом свете, жизни, и даже в том самом дереве, в которое, своим чёрным крылом, влетела машина.фотографии"Грозовое небо в августе… Красота приводит нас в отчаяние, она – вечность, длящаяся мгновение, а мы хотели бы продлить её навсегда" "Как красивы женщины в Алжире на склоне дня! " ( Марк Гаранже. Алжир 1960 г. ) "Каким человеком я стал бы, если бы не был таким ребёнком!" ( Сартр и Камю с собакой Пикассо «Казбеком») "Ночью, в самолёте,– огни Балеарских островов, словно цветы в море" Камю. Авария. Дорога из Прованса в Париж. 1960 г.