Записные книжки

Нравится мне Альбер Камю, и в действительности с этим ничего не поделаешь.Здесь нет сюжета, ведь это записные книжки. И нет героев, ведь это личное_отличное от Камю. И даже не будет пространных размышлений, а только краткие заметки. Блокнотные записи. Слова. Погода. Любовь. Грусть. Тошнота. Открытые мысли. Политика, критика, люди, философия. Одиночество. Чувства. Личное, но понятное каждому. И даже не так много грустного экзистенциализма. Я уверена, что эти записки играли важную роль в жизни Камю, пусть они зачастую о каких-то обыденных вещах – они важные. Здесь совсем немного про события. Знаете, эти заметки слишком отвлечённые, чтобы говорить о том, что они принадлежат лишь Камю. Они принадлежат каждому из нас в той или иной степени. Камю тут пределено анонимен. Из-за чего едва ли по заметкам можно будет проанализировать личность, едва ли получится покопаться тщательно в мыслях – всё же заметок мало, и я хочу ещё! Я то хотела через эти записки раскрыть внутреннее содержание Камю, а получила схожесть мыслей.Познать себя до конца – значит умереть.Отчего-то кажется, что многие заметки всё же рождались после глубокого психоанализа. В таких заметках видно обнажённую душу. Некоторые же заметки были написаны под порывом от увиденного «здесь и сейчас». Самое ценное с точки зрения насущного. Мысли, мысли, мысли.. Десятки, сотни, тысячи. Они одни и те же, но каждый раз новые. А ещё они похожи на бесконечный поток, совершенно непредсказуемый. Я люблю такие заметки; в них зачастую и спрятаны самые тайные и пророческие мысли, а откровений порой побольше, чем в любой автобиографии. А ещё тут приправлено всё прекрасными метафорами и аллюзиями, на которые способен Камю. От этого и люблю ещё сильней. Он гениален, не побоюсь этого слова!Читала, смаковала. И думала о том, что это сродни нынешнему твиттеру с его 140 символами. И это прекрасно. Это не биография, не автобиография, не дневники. Это действительно только обрывистые и несвязанные заметки, от чтения которых на душе становится спокойно. Постоянно такое чувство, словно я в открытом море: неизъяснимое счастье с привкусом опасности.

Андрей Платонов говорил о записных книжках, как об особом литературном жанре, а не как о «сырье» для произведений, ибо высокомерно и стыдно кормить «сырьём» читателя.Удивительная солнечная проза Камю отразившаяся и в его записных книжках, похожа на каллиграфически выведенные стихи мыслей; похожа на тот дивный и светло шумящий листвой сад творчества, откуда художник черпает вдохновение, тот сад, ад творчества ( «литература – приглашенье в ад». Адамович), в котором Розанов собирал свои «Опавшие листья».Если бы сердце человека стало иглой сейсмографа, но выводящей не кардиограмму землетрясений, а кардиаграмму потрясений мыслей, нежнейших колебаний души, то мы бы увидели нечто похожее на записные книжки Камю. Горы, грозы одиночества, природы… словно вспышка сигнала от далёкой звезды – мысли о женщинах, боге, и… нитевидная тишина, нить от сердца – к женщинам, деревьям, мыслям Достоевского, Толстого и Ницше, похожих на далёкие и грустные звёзды. И вдруг, посреди этого белого, звёздного шума экзистенциального одиночества, отчаяния, волны света нежности и красоты природы, искусства, женщин!Сердце-игла, размашистым почерком бога, выводит мысль за мыслью, пульсации мысли, души, словно бы ведущей разговор с собой, в спешке записывая то откровение чувств, которое душа узрела, когда искусство, бог и жизнь, невыносимо смолкли, и душа, на миг умерла.Читая з.к. Камю, складывается почти райское ощущение : тело человека, наконец-то стало прозрачным, и не нужно тратить сил на язык слов, бездарный перевод мысли и чувств в слова, слов, на другие языки… Мысли, словно бабочки, мерцают по всему телу: в животе, груди, голове, и кажется, что если можно было бы словно скафандр космонавта, снять череп, то мысли, бабочками населили бы звёздную ночь ( образ скафандра – Набокова. Бабочки – мои).Подсмотренные сны, подсмотренные мысли, проносящиеся в душе Камю, порой оставляя на страницах з.к., словно на заиндевевших окнах, узоры, пронизанные солнцем папоротники и цветы того рая, в который Камю как раз и не верит.Хотя, Камю, как никому из французских писателей, свойственен пантеизм мысли ( в этом смысле, Камю похож на экзистенциального Шелли. Сартр – на Байрона), почти импрессионистическое чувство мысли, солнца, пронзающего всё и вся : На пляже человек, раскинувший руки, распятый на солнце.Но порой Камю и сам, словно посторонний, подсматривает чужие мысли, чужие одиночества : В кино молодая жительница Орана плачет горючими слезами, глядя на несчастья героя. Муж умоляет её перестать. Она говорит сквозь слёзы : «Дай же мне, в конце концов, всласть поплакать.»Из всех экзистенциалистов, именно у Камю заметно, как тоска по вечности и умершему в мире богу, тихо приняла черты красоты, которой и молятся мысли в душе.Я не могу жить без красоты. И этим объясняется моя слабость в отношении некоторых людейНо как жить среди людей, с их почти кричащим молчанием душ, под молчаливым небом, с испуганными, большими, словно глаза потерявшихся детей, звёздами?Словно в окнах машины, на страницах записных книжек, мелькают пейзажи звуков, мыслей, судеб, и… темно обрываются, ибо душа, как и машина, на которой разбился Камю, может так же разогнаться, зачаровавшись ускользающей, неостановимой красотой мгновений жизни, пожелав её, красоту, удержать, забыв о машине, о себе в машине, и о душе в себе, ибо в какой-то миг ты сознаёшь, что абсурд и одиночество мира, были лишь потому, что ты заслонял собою мир, а теперь, отошёл в сторону, посторонился, и свет мира хлынул на тебя, на жизнь, и душа впервые почувствовала себя в этом свете, жизни, и даже в том самом дереве, в которое, своим чёрным крылом, влетела машина.фотографии"Грозовое небо в августе… Красота приводит нас в отчаяние, она – вечность, длящаяся мгновение, а мы хотели бы продлить её навсегда" "Как красивы женщины в Алжире на склоне дня! " ( Марк Гаранже. Алжир 1960 г. ) "Каким человеком я стал бы, если бы не был таким ребёнком!" ( Сартр и Камю с собакой Пикассо «Казбеком») "Ночью, в самолёте,– огни Балеарских островов, словно цветы в море" Камю. Авария. Дорога из Прованса в Париж. 1960 г.

«То, что мы созерцаем, – это то, что мы есть»РюйсбрукГоворят, в XX веке писатели «разучились» вести дневники: жизнь менялась слишком быстро, чтобы успевать за ней записывать. Камю и не пытался, в его записных книжках не нашлось места ни эпохе, ни людям, ни истории: только он, творчество и природа: «день то облачный, то солнечный. Мороз в жёлтых блестках. Мне стоило бы вести дневник погоды».Записные книжки, конечно, жанр отличный от дневника, автобиографическая малая проза или, как иногда говорят, «эго-текст», то, что должно служить вдохновению. Но у Камю получились почти грегерии в духе Ромена Гомеса де ла Серна: запечатлённые мгновения, облики ненаписанного.Мыслить можно только образами. Если хочешь быть философом, пиши романы.