Автор искренне благодарит Юрия Бунакова, Александра Бурдакова, Ирину Гейнц, Татьяну Григорьеву, Александра Домогарова, Марину Ивановскую, Майю Котовскую (Канцлера Ги), Даниила Мелинца, Юрия Нерсесова, Ирину Погребецкую, Татьяну Щапову, героическую Lliothak и других, без помощи, поддержки, а иногда и претензий которых этой книги просто бы не случилось. По крайней мере в новом варианте.
Год за годом все неизбежней
Запевают в крови века…
Николай Гумилев
Я искал границу бури,
а у бури нет границ…
Алькор[1]
Пролог
– Зачем вы двое тщитесь продлить агонию? Этот мир слишком несовершенен. Он должен погибнуть, чтобы с ним исчезла и вся пропитавшая его скверна. То, что достойно спасения, будет спасено и без вашего вмешательства…
– Ты вопрошаешь, но не ждешь ответа. Он тебе не нужен. Тот, кто присвоил себе право судить, зная лишь свою правду, не способен понимать.
– Погоди, брат! Ты собрался «спасать» Тарру, Странник? Что ж, жди своего часа, если он наступит. Смотри, как множатся преступления и страдания, предвосхищая твое явление на развалинах, когда уже нечего защищать и можно покинуть пожарище. Подбирай тех, кто готов вцепиться в полы твоей хламиды, отряхнув с ног пепел сгоревшего дома. Спасай их, они достойны тебя, но предоставь тем, кто по доброй воле шагнет в огонь, делать свое дело.
– А ты многословнее своего мудрого брата. Но достойно ли обрекать своих избранников на вечные муки?
– Обрекаешь ты, ибо твое спасение не лучше небытия. Я лишь указываю дорогу тем, кто способен по ней пройти. Они вольны идти вперед, свернуть в сторону или же остаться на обочине и ждать тебя.
– Или вообще ничего и никого не ждать… Пойдем, брат, этот разговор не имеет смысла.
Летопись первая
Темная Звезда
Ничего, как смерть, не помня.
Ничего, как жизнь, не зная…
Георгий Иванов
Черное озеро, тени скользят в нем,
А под обрывом туман, туман, туман —
холодный, белый.
Ночь открывает дороги, по ним идем…
Небо бездонное, темень, туман, туман.
Круг замыкается, мне бы стоять вне,
Только дорога ночная опять ведет —
куда, не знаю.
Прошлого не было, будущего нет…
Небо бездонное, темень, туман, туман.
А за спиною песок и другой лес,
А между ними дорога длиною в год —
и черт бы с нею!
Важно лишь то, что сегодня, сейчас,
здесь —
Небо бездонное, темень, туман, туман.
Гаснет костер, догорает иной век,
И не ищите меня на путях людей —
они кривые!
Темной звездою опять упаду вверх —
В небо бездонное, в темень, туман,
туман.
Алькор
Часть первая
Время нарциссов
Вот и сошлись дороги…
Марина Цветаева
Глава 1
2228 год от В. И. 9-й день месяца Медведя[2]
Арцийская Фронтера. Вольное село Белый Мост
1
– Как она?
– Молчит, дядечку.
– Я тебе не дядечка, а господин войт! Понятно, бестолочь?
– Понятно. – Долговязый парень с решительным курносым носом безнадежно глядел на черноусого здоровяка с медной цепью войта на едва ли не бычьей шее. – Тольки, проше дана[3] войта, она все одно молчит…
– Но хоть поела?
– Да кто ж ее знает. Может, и поела, но что огня не разводила, точно. Она в углу сидит, я глядел…
– Давно?
– Как Бодька стадо пригнал, так и глядел.
– С ним вместе небось и таращились! Любопытно им, видишь ли. У людей беда, а им любопытно… Ну, отпирай, сам гляну. – Господин войт уверенно вступил в низенькие сенцы, крепко пахнущие сушеными травами. – Фу ты, Проклятый тебя побери!.. Зар-раза!
Бросившаяся под ноги гостям кошка шустро юркнула в приоткрытую дверь и исчезла. Войт знал, что никакая это не нечисть, а родимая дочь его рыжего Брыся, но под сердцем все одно нехорошо засосало. Рыгор Зимный, бессменный войт Белого Моста, не боялся ни бешеных собак, ни разъяренных быков, ни заезжего начальства, ни даже собственной жены, но колдовства не понимал, а потому опасался, хоть и признавал, что без хорошей ведуньи в селе не обойтись.
Что бы ни говорили крючкотворы из Розевского магистрата и сам господин барон Кузерг, не станешь же кликать из города печатного волшебника[4] всякий раз, как припечет живность подлечить, роды принять або снять порчу! Дорого берут «печатники», ох, дорого, да и муторно с ними дело иметь. Потому-то и привечают на селах ворожей да знахарей, а власти, покуда все тихо-мирно, на это беззаконие закрывают глаза. Зато когда по милости «неучтенных ведьм» случается лихо, платят за него всем миром – почему не донесли да почему пользовались недозволенными чародействами… Кончается все, само собой, поборами.
Впрочем, войт Рыгор о судебных исполнителях нынче думал почти с нежностью. Ну, вывезли бы зерно, угнали б скотину – дело наживное, а вот как сгонят с насиженных мест, перепашут землю, на которой стоит село, да засеют ее волчцами, которым дурное из земли пять годов вытягивать… Зимный не любил лгать ни себе, ни другим – дело шло именно к тому. Выкрутиться можно было единственным способом – самим судить и покарать ведьму-убийцу, а затем кинуться к барону: «Так, мол, и так, ясновельможный. Виноваты, да исправились! Ведьму утопили, гнездо ее поганое выжгли, вот церковная доля, вот то, что магистрату причитается, а вот и ваша, сосед дорогой! Вы уж нас, дураков окаянных, пожалейте, мы – люди темные! Вот вам мед, вот вам телятки, вот вам шкуры рысьи да волчьи, а уж вы за нас, горемычных, перед «синяками»[5] заступитесь. Ведьму мы сами изничтожили, а вашей ясновельможности, хоть и вольные, отработаем!..»
Да, это был выход, но использовать его войту не хотелось до жути. Был Рыгор Зимный человеком справедливым и в невиновности деревенской колдуньи не сомневался. Как и в том, что, скажи он правду, ему ни за что не поверят. Просто не захотят. Куда как проще списать случившееся в соседней селу Ласкавой пуще на ведьмины происки, да еще и нажиться на этом. Белый Мост – село богатое, стоит у самого тракта. Коли Мост сроют, следящий за Старой Таянской дорогой Розевский магистрат по закону построит постоялый двор и немало с того наживется, а ежели строить решат на баронских землях, то и ясновельможный Кузерг внакладе не будет. Беломостцам же останется либо всем миром к барону в кабалу, либо в Таяну на Вольные земли подаваться. К чудищам под бок… Нет, нельзя такого допустить, а значит… Дело твое такое, назвал себя конем – полезай в хомут…
Войт трошки постоял в пропахших сушеными травами сенцах, собрался с силами и вошел в чистенькую залку. Пол, как всегда, был застелен вчерашней полынью, нехитрый скарб аккуратно расставлен на прибитых к стенкам (Зенек небось постарался) деревянных досках, а в плетеной ивовой клетке бойко прыгала однокрылая птаха. Рыгор совершенно не к месту вспомнил, что хозяйка как-то помирила калеку-малиновку со своей кошкой, теперь же он, войт Зимный, если хочет спасти Белый Мост, должен утопить ведьмачку за душегубство. Стало вовсе муторно, но Рыгор все же заставил себя глянуть в угол, где, забравшись с ногами на лежанку, сидела Лупе. Лупе, пришедшая в Белый Мост шесть лет назад, Лупе, спасшая не одну жизнь, в том числе и его, Рыгора, дочку, покусанную бешеной лисицей.
– Эй!.. Эй, ты меня слышишь?
Скорчившаяся фигурка не шевельнулась.
– Лупе, ты… Ты хоть ела?
Нет ответа. Войт пересек залку, тяжко ступая по вянущей траве, опустился на сбитую перинку.
– Лупе, да что с тобой? – Женщина молчала. Не из упрямства и не с обиды – она не слышала. Широко расставленные зеленые с золотистыми крапинками глаза смотрели сквозь гостя куда-то в стену, на бледном треугольном личике застыло выражение ужаса и удивления, руки судорожно сжимали какие-то травки. Лупе напоминала пойманного бельчонка, что Зенек приволок прошлой весной своей тетке.
Войт осторожно коснулся пепельных волос; ведунья не шевельнулась, и вот тут-то Рыгору стало по-настоящему страшно. Знаменитый на всю округу храбрец и весельчак пулей выскочил из залки. Правда, оказавшись за дверью, он быстро напустил на себя приличествующий войту важный вид, но торчащего на пороге Зенека это не провело:
– Ну как, дядечку? Жуть, да? Так и сидит, и смотрит… Вот страх какой. Я так думаю, дядечку, не она все это натворила, зато она знает, что за жуть к нам заявилась. Ее-то она и боится, а не нас с вами и не «синяков».
– Умный больно…
– Умный, не умный, а так оно и есть.
– Ты мне лучше, Зенек, вот что скажи, – ушел от ответа Рыгор. – Что тетка твоя? Дома?
– Да куда она денется? У нее ж хозяйство, гости…
– А выпить у ей есть?
– Есть, конечно. Ой, дядечку, к нам сегодня такой постоялец завернул – лошадь у него расковалась… Как раз к обеду поспел. Знатный господин, а уж лошадки! Сроду таких не видел – не гнедые, не буланые, а такие… такие… ну, словом, как ваша цепь, а бабки, грива и хвост черные.
– Знатный гость, говоришь?
– А то нет! Все честь по чести. И шпага – тычься, не хочу, и плащ со знаком этим, и денег не считано. Только слуг нету…
– А что хоть за консигна-то?[6]
– Квитка якась, белого цвета. Точно не ромашка… А сам плащ темно-синий.
– Видать, точно издалека. Я эдакого знака не припомню.
– А я что говорю! И коней таких у нас не водится.
– Ладно, разберусь. А ты карауль хорошенько. Как Грешница[7] взойдет, тебя Збышко сменит.
– Ты к тетке Гвенде идешь? А что войтихе сказать, коли спросит?
– А то и скажи, что у нас тут приезжий нобиль случился, я с ним потолковать хочу. Если он свидетелем станет, «синяки» отстанут, особливо коли он слово нобиля даст…
– Дядечку, а дядечку…
– Ну, чего еще?
– Жалко Лупе, не она это! Панка сама вляпалась, и поделом! Змеюка ж была, а не девка. Чего из-за нее огород городить? Закопать тихохонько, и делов-то!
– Ты, дурья твоя башка, видать, в крепостные наладился? А то, может, к Последним горам с лежачей матерью подашься? Брат-то Килинин, забодай его мыша, у Кузерга вторым управляющим! Он же за сестрину дочь нас всех замордует. Да и сама Килина стервь еще та! Вот и выходит, что волшбу, прячь не прячь, найдут, а за сокрытие недозволенной волшбы, да еще злокозненной, мы все к Проклятому в зубы пойдем. Молчишь? Вот то-то же! Жалеть – так все горазды, а решать – так мне! Потом по селу пройти не дадите, жалельщики. А отпусти я ведьмачку, как примутся за нас, небось меня же и на вилы – почему отпустил? Тьфу, непотребство! – И господин войт, не в силах продолжать спор, нашел спасение в бегстве.
2
Роман че Вэла-и-Пантана задумчиво отодвинул чистую занавеску, расшитую буйными розанами. За окошком виднелась часть немощеной улицы, забор и стоящий напротив дом с увитым хмелем забором. Во дворе, вывалив язык, изнемогал от жары цепной пес; в двух шагах от него равнодушно вылизывал поднятую заднюю лапу желтый котяра, в пыли сосредоточенно копошились куры. День клонился к вечеру, но весеннее солнце все еще заливало Белый Мост ярким светом. Роман зевнул и потряс головой, прогоняя остатки сна. Он терпеть не мог спать днем, но бессонные ночи в седле бесследно не проходят. К счастью, он успевал – тот, с кем надлежало «случайно» встретиться, появится не ранее завтрашнего полудня.
Дальше Роман не загадывал. Все зависело от того, каким окажется Счастливчик Рене, то есть Первый паладин Зеленого храма Осейны[8], высокородный Рене-Руис-Аларик рэ Аррой, герцог Рьего сигнор че Вьяхе, всесильный дядя коронованного пьянчужки, знаменитый адмирал, непревзойденный мастер клинка и прочая, и прочая, и прочая… Про эландца говорили всякое, но Роман очень надеялся на правоту тех, кто считал адмирала человеком порядочным и напрочь лишенным предрассудков.
Было общеизвестным, что Счастливчик Рене в молодости слыл одним из самых дерзких вольных капитанов, а вот любители прикидывать зубодробительные политические комбинации третьего сына герцога Рикареда не принимали в расчет. Между троном и Счастливчиком стояло восемь жизней, а сам он только и думал, как проскочить на своем трехмачтовике Ревущее море и добраться до пресловутых Золотых берегов.
О Рене уже тогда ходили легенды. Его корабль, украшенный фигурой вздыбившейся рыси, знали во всех портах от Эр-Атэва до Гверганды. В те поры молодой маринер[9] жил играя, и ему все удавалось. Неповоротливые корабли ортодоксов[10] ничего не могли поделать со стремительным «Созвездием Рыси» и его полоумным капитаном. Счастливчик ввязывался в совершенно немыслимые авантюры и всегда выходил победителем. Он надолго исчезал, вновь появлялся, привозил диковинные вещи, кидался в любовные приключения, вновь все бросал и уходил в море, а потом не вернулся к назначенному сроку.
В гибель «Созвездия» долго не верили, потом стали поговаривать, что судьбе надоело сносить выходки нечестивца, не раз и не два переступавшего Запретную черту[11], но капитан вернулся в свою Идакону. Один. Ему не было и тридцати, и он почти не изменился, только темно-каштановые волосы стали белоснежными.
Суеверные моряки с ужасом вылупились на воскресшего, затем выпили за его счет и за его удачу, а потом… вышли с ним в море на новом корабле, которому Аррой дал прежнее название. Поход оказался удачным, маринеры добыли немало бесценного черного жемчуга и перьев каких-то невозможных сиреневых птиц, за которые арцийские франты заложили бы душу если не Проклятому, то ростовщику, а Счастливчик вновь поднял паруса. Все вернулось на круги своя, но капитан так никому и не сказал, где его носило.
Одни клялись, что Аррой нашел-таки Золотые берега, его спутники не захотели покидать земной рай, а Счастливчик заскучал и исхитрился вернуться. Другие утверждали, что корабль погиб, а Рене спасла его вошедшая в поговорку везучесть. Нашлись и такие, кто считал, что капитан заплатил за спасение жизнями и душами своих людей.
Не прошло и года, как пересуды затихли, во многом потому, что Счастливчик оставался прежним – был весел, открыт, вспыльчив, любвеобилен и неудержим. Его новую эскападу в очередной раз объявили безумием, но «Созвездие Рыси», назло дурным пророчествам покинув гавань накануне осенних штормов, вернулось по весне целым и невредимым. Эта экспедиция в жизни маринера Рене стала последней. Зимой Идакону посетила странная зараза, выкосившая самые знатные семьи. Из Арроев уцелел лишь сын старшего брата Рене, юный Рикаред. Счастливчик неожиданно для себя самого оказался регентом при коронованном племяннике.
Правитель из капитана вышел отменный. Рене Аррой заставил с собой считаться не только переживавшую не лучшие годы Арцию, но и матерых хищников Эр-Атэва и Канг-Ха-Она. Несколько неожиданных походов отбили охоту замахиваться на эландское наследство. Удача, взявшая Рене под крыло, выказывала редкостное постоянство. Впрочем, даже недоброжелатели молодого адмирала признавали, что удача – только полдела, остального Рене добивался сам…
В дверь постучали, и Роман приветливо откликнулся. Ладить с людьми у него давно вошло в привычку. Это было куда проще и полезнее, чем убивать. Убивать Роман, кстати говоря, умел превосходно, хотя старался оным умением не злоупотреблять без крайней на то необходимости. Сейчас же он никакого подвоха не ожидал. И действительно, вошла хозяйка, вполне заслужившая прозвище Красотка Гвенда. Улыбнувшись мило, но отнюдь не поощрительно, женщина сообщила, что в общей зале все накрыто к обеду. Впрочем, если ясновельможный хочет откушать у себя, то…
Ясновельможный тоже улыбнулся и покачал головой. Нет, он не будет кушать у себя, он с удовольствием спустится поболтать с селянами. Решение заезжего нобиля хозяйку явно обрадовало – похвастаться подобным постояльцем не мог даже хозяин «Золотого кабана», мимо которого гость, без сомнения, проезжал пару часов назад. Мысли трактирщицы были столь незатейливы и очевидны, что Роман усмехнулся и тут же себя одернул. Негоже расслабляться – выдать себя в придорожной харчевне еще глупее, чем в королевском дворце. Нобиль одернул темно-синий колет, отцепил шпагу, оставив только кинжал в ножнах за спиной, и легко сбежал по крутым ступенькам в общий зал.
Посетителей по весеннему времени собралось достаточно, только выглядели они какими-то растерянными и чуть ли не виноватыми. Перед многими стояли кувшины, и Роман заметил, что пьют молча и сосредоточенно, словно задавшись целью напиться. Появленье чужака привлекло настороженное, угрюмое внимание. Странно, жители Фронтеры, насколько он знал, жили более чем благополучно и славились радушием и общительностью. Вероятно, в Белом Мосту случилось нечто неприятное.
Вошедшее в привычку умение скрывать свои мысли заставило Романа «не заметить» чужую настороженность. Он весело спросил ужин, и Гвенда опрометью бросилась выставлять на отдельный небольшой стол всяческую снедь.
– Любезная хозяюшка, я приехал один, а вы принесли столько всего, что хватит на дюжину «синяков», не к ночи будь помянуты.
Шутка повисла в воздухе.
– Я сказал что-нибудь не то?
– Нет-нет, проше дана. – Здоровенный мужчина лет сорока, с вислыми усами, неспешно подошел к гостю. – Коли ласка будет, прошу за мой стол.
– Охотно, дан войт. Я вижу, вы любите кабанью охоту?
– О, дан охотник?
– Иногда. А иногда – воин или лекарь. Но всегда бродяга.
– Дан хочет сказать, что живет как либер?[12]
– А я и есть либер. Я бард. В моей семье мужчины не расстаются с гитарой, а значит, и с конем. Сейчас еду в Тарску, а повезет, так дальше, к Последним горам.
– О, так я ж дана знаю! – всплеснула руками Гвенда. – Коли б мне вчера сказали, что сам Роман Ясный до нас будет, я б со смеху вмерла. А то дан и есть? То-то я гляжу, консигна у дана такая необычная. То ведь Романова Роза?
– Она самая. После ужина я это докажу, только пусть кто-нибудь принесет мою гитару, а то вы все такие грустные. Уж не поселился ли рядом, упаси святой Эрасти, людоед?
Смеха вновь не последовало, причем Роман готов был присягнуть, что войт от шутки вздрогнул. Больше бард не сомневался – в селе что-то стряслось. Что именно, он решил пока не спрашивать.
3
Рыгор Зимный с надеждой рассматривал приезжего. Красавец, любо-дорого посмотреть, но не размазня. С кинжалом не расстается и, похоже, знает, куда ударить, если что. Да и глаза на месте – сразу углядел, что шрам на войтовой руке от кабаньих клыков. Надо с ним по душам поговорить, вдруг да согласится выступить ходатаем за Белый Мост? К слову барда прислушаются даже «синяки». Если дан Роман не поможет, не поможет никто. Рыгор рискнул прервать затянувшееся молчание:
– Проше дана, чи можно звернуться до ясновельможной милости!
– Чем могу служить, почтеннейший войт?
– Дозвольте полюбопытствовать, откуда ясновельможный путь держит?
– Из Старой Мезы. Знаете, где это?
– Ой, далеко, там, где Проклятый свой перстень загубил[13].
– А мне говорили, он его потерял в ваших краях. Мы, барды, народ любопытный. Я всю жизнь колечко Проклятого ищу, а добрые люди, вот такие, как вы, меня туда-сюда и гоняют…
На этот раз рассмеялись все. Очень хорошо, значит, дело не в нем, просто он невольно задел чужие раны. Ничего, разберемся. А войт странно на него посматривает, словно прикидывает, просчитывает. Может, спросить о чем хочет. Только при всех разговора не выйдет.
– А что, вино здесь хорошее?
– У хозяйки, у Гвенды то бишь, лучшие настойки на всю Фронтеру. А уж царка[14] у нее! – Войт мечтательно закатил глаза. – Нигде такой не получите – огонь с лаской!
– Вот и славно. Пусть несет свою царку. И спросите, может, она с нами посидит, а я спою.
Вечер удался на славу. Гость сумел подобрать ключики ко всем. Языки развязались, заезжий нобиль и не думал чваниться. Нет, никто из сельчан не посмел бы ударить его по плечу или заговорить с ним по-простому, без «проше дана», но настороженная крестьянская почтительность уступила место симпатии, перешедшей в простодушное восхищение, едва гость взял в руки гитару.
Все шло как надо – скоро вся Фронтера узнает, что проездом из Старой Мезы в Таяну в Белый Мост завернул Роман Ясный, сын Золотого Романа. Конь его вьючный расковался, вот бард и заночевал в селе. Оставалось спеть песню повеселее и распрощаться, но барда все сильнее занимал войт. Зимный со смаком пил в самом деле отменную царку и громче всех смеялся забавным историям, которые рассказывал приезжий, но Роман не мог избавиться от мысли, что здоровяк не так весел, как хочет казаться. Не укрылось от барда и то, что пару раз сельчане замолкали, словно кто обрывал их на полуслове, и смотрели на Рыгора. С намеком: дескать, не поделиться ли с заезжим даном бедой? Что ж, пусть поделится, это может оказаться интересным.
До полуночи оставалось около часа. Гости почти разошлись – в зале оставались десяток-полтора самых крепких. Роман объявил последнюю балладу и запел о тарскийском юноше, ушедшем в Последние горы за золотом, которого требовал отец его возлюбленной. Войт залпом допил царку и крякнул. Решился, вот и молодец.
Шум на улице заставил Рыгора вскочить. Судя по звукам, в Белый Мост пожаловал целый отряд, причем немалый. Бард песни не прерывал, зачем? Тренированное тело и так готово, случись что, оттолкнувшись от лавки, перелететь через низкий стол и приземлиться у лестницы, ведущей наверх. А там шпагу в руку, через окно на крышу конюшни, и ищи степного ветра. Коней, способных догнать Топаза и Перлу, в Благодатных землях[15] не видели. Хотя чего раньше времени волноваться? Войны нет уже который год, по дорогам Фронтеры волен ездить всякий, кто заплатит пошлину, и все-таки… Все-таки стук копыт в ночи вызывает чувство тревоги, особенно если тебе есть что скрывать. Пусть сегодня пожаловали не по твою душу, тебе чужаки все равно не нужны.
Роман не желал нового общества, но от него ничего не зависело. Дверь распахнулась, и на пороге возникли три фигуры в плащах, за которыми толклись фискальные стражники. Бард заметил, как на войтовых скулах заходили желваки, а лежавшая на столешнице ручища сжалась в кулак. Прочих селян ночные гости тоже не обрадовали; впрочем, последних это не волновало. Они всюду входили как к себе домой.
Во время скитаний по землям империи Роману попадались всякие фискалы, случались средь них и люди редкого ума и порядочности, но нынешняя троица выглядела отвратительно. Собственно «синяками» оказались двое, третий, судя по одежде, к тайной службе отношения не имел. Маленький, узкоплечий, с остренькой мордочкой, он вьюном вился вокруг рослых, плотных спутников, получая видимое удовольствие от пресмыкания пред столь влиятельными особами.
Для либера парочка провинциальных «синяков» и прилепившийся к ним холуй никакой угрозы не представляли, но вошедшая компания Роману не понравилась. Бард решил ее не замечать и продолжил петь как ни в чем не бывало. Непривычные к подобному обращению «синяки» растерялась – неизвестно откуда взявшийся нобиль путал им все карты. Роман стал выпевать последние строчки куплетов дважды. Балладный влюбленный добыл-таки требуемое золото, только возлюбленная его к тому времени превратилась в седую старуху, тотчас же помершую на руках любимого от радости.
Виноваты, разумеется, были Горные Хозяева, продержавшие беднягу в зачарованной пещере пятьдесят четыре года, показавшиеся тому за одну ночь. Хорошо хоть отец невесты, спровадив голодранца, выдал дочь за серьезного мужчину. К возвращению разбогатевшего возлюбленного у бывшей красавицы как раз подросла внучка, похожая на бабку в юности. Поскольку герой золото принес, все сладилось. Старушку похоронили и тут же сыграли веселую свадьбу, посрамив возжелавшую сыграть над людьми злую шутку нечисть.
Сообщив присутствующим, что не приглашенные на празднество Горные Хозяева три дня со злости грызли невкусные камни, Роман, прижав ладонью струны, огляделся и вежливо осведомился у пышущего здоровьем мужчины с круглым лицом и круглыми же, почти совиными глазами:
– Что вы думаете об этой балладе, достопочтенный? Я слышал, что в Мунте ее исполняют на другой мотив.
Конфуз, случившийся с Горными Хозяевами, произвел на «синяков» угнетающее впечатление. Дар речи они, во всяком случае, потеряли. Первым пришел в себя старший, лысоватый мужчина лет пятидесяти с бледным рыбьим, но, к несчастью, умным лицом.
– Проше дана либера, – вежливо осведомился лысоватый, – давно ли вы приехали в Белый Мост и что думаете о совершенном здесь преступлении?
– Я не люблю отвечать на подобные вопросы без крайней на то необходимости.
– Проше либера, это очень важно. Прошлой ночью в селе с помощью Недозволенной магии было совершено убийство, кое мы должны расследовать на месте. Если вы стали свидетелем оного злодейства, следствие должно заслушать ваши показания.
– Сожалею, данове, но я приехал сегодня днем и ничего об убийстве не знаю. Надеюсь, вы успешно исполните свой долг, а я ничем вам помочь не могу. Я и так потерял целый день из-за расковавшейся лошади. Завтра поутру я с вашего разрешения выезжаю в Таяну.
– Не смеем задерживать дана. Но следствие не уверено, что окрестности Белого Моста безопасны для одинокого путника. Вам лучше взять в провожатые троих стражников или же дождаться конца дознания.
– Я привык путешествовать один, но благодарю вас за заботу. Прощайте, данове, я устал и хочу спать.
Поднявшись к себе, Роман, однако, ложиться и не подумал. Происшествие занимало его все больше и больше. Появление «синяков» с отрядом стражников и каким-то мерзавцем из местных могло означать лишь одно – в Белом Мосту произошло что-то выдающееся, причем связанное с Недозволенным. То, что это совпало с его, Романа, приездом и с ожидаемым появлением эландского посольства, могло быть обычной случайностью, но бард совпадений не любил.
Роман грыз себя за то, что развлекал сельчан песнями, вместо того чтобы по душам поговорить, пока было время. Предавался самоедству в своей хате и почти не слушавший женины укоры войт. Догадайся он, Рыгор, перекинуться с либером парой слов прежде, чем Проклятый принес «синяков», тот наверняка бы помог, а так вышла сплошная дурь. Застигнутый врасплох бард признал, что ничего не знает, а значит, не может быть свидетелем в пользу Белого Моста. И еще этот клятый Гонза… Ясно-понятно, кто озаботился донести. Выкрутимся – найдем на паршивца управу. Если, конечно, выкрутимся.
Надо было или сразу казнить Лупе и слать гонца к барону, или… или отправить дуреху с Зенеком куда подальше и руками развести: мол, ведать не ведаем, куда ведьма делась. А теперь Гонза с сестрицей сделают все, чтобы и Лупе, и его, Рыгора, признали виновными. Со всем селом. Войт со злой тоской посмотрел на стражников, якобы охраняющих хату от нечисти. Теперь остается только ждать.