Мир без Солнца

Глава 1
Станция

Пустой ящик Кийск прихватил на складе, выложив на полку остававшиеся в нем ярко-красные пластиковые пакеты с кетчупом. Сидеть на перевернутом ящике было куда удобнее, чем на неустойчивом раскладном стульчике, ножки которого, кажется, вот-вот подломятся под тобой. И цвет у ящика был приятный – ярко-зеленый. Кийск специально выбрал тот, что радует глаз.

Процедуру эту Кийск повторял изо дня в день, каждый раз выбирая ящик нового цвета. Пустых ящиков на складе было более чем достаточно, а рассчитывать на то, что у него появятся последователи, не приходилось. Помимо Кийска, других эстетствующих оригиналов, обремененных избытком свободного времени, в составе экспедиции не было. Когда, сидя на перевернутом ящике, Кийск созерцал окрестности, проходившие мимо смотрели на него в лучшем случае как на чудака. В худшем… Второй вариант Кийск предпочитал не рассматривать. Он полагал, что имеет право поступать так, как считает нужным, даже если кому-то это и кажется странным.

Кийск покинул территорию станции через гражданский транспортный терминал. Путь через военный терминал был значительно короче, но полковник Чейни Глант, отвечающий за безопасность экспедиции, в первый же день заявил, что гражданским лицам запрещено посещать «режимные», как он выразился, отсеки станции без особого на то разрешения, выдать которое мог только он сам. Можно было подумать, что он привез с собой на РХ-183 что-то из новейших секретных военных разработок. Между тем каждому на станции было известно, что в военном транспортном терминале, помимо обычных вездеходов-квадов и пары автокаров, стоит еще тяжелый танк «Персей-35», оснащенный лазерным оружием, и три танкетки «Модус-22», рассчитанные на экипаж из двух человек: водитель и стрелок. Ну а то, что полковник запретил гражданским даже близко подходить к казарменному корпусу, выглядело и вовсе как откровенное самодурство. Такого не было еще ни в одной экспедиции из тех, в которых принимал участие Кийск. Уже ко второму дню работы на РХ-183 у Кийска сложилось ясное представление относительно личности шефа безопасности. Полковник Глант был одним из тех штабных офицеров, которым доводилось участвовать лишь в боевых действиях, сымитированных виртуальными симуляторами. Наловчившись безжалостно и точно уничтожать несуществующих врагов, он был уверен, что теперь ему сам черт не брат. Опыт командования небольшим воинским подразделением в реальных полевых условиях был необходим ему только для того, чтобы получить очередное воинское звание.

Полковник Глант неукоснительно следовал уставу и всем официальным инструкциям, поскольку внешняя форма для него была куда важнее конкретной задачи обеспечения безопасности экспедиции. К примеру, Кийск полагал, что не было никакой надобности выставлять вооруженных трассерами часовых возле ворот военного транспортного терминала и казарменного корпуса. А вот обнести сигнальным периметром и взять под круглосуточное наблюдение вход в Лабиринт было просто необходимо. Однако именно об этом полковник Глант как раз и не позаботился.

Впрочем, собственное мнение по поводу чрезмерно активной и совершенно бессмысленной деятельности, развернутой полковником Глантом, Кийск держал при себе. Полковник занимался своим делом как мог и как считал нужным. Если бы Кийск попытался давать ему советы, то в лучшем случае натолкнулся бы на стену холодного офицерского презрения, замешанного на самоуверенности и чувстве превосходства, которое испытывает человек в форме, да еще и с большими звездами на погонах, видя перед собой гражданского. К тому же статус Кийска в составе второй экспедиции на планету РХ-183 был в высшей степени неопределенным. С одной стороны, он был введен в состав экспедиции по требованию Совета безопасности, с другой – у него не было никаких властных полномочий. Поэтому руководство экспедиции по большей части попросту игнорировало присутствие Кийска. Ему оставалось только сидеть и ждать, когда кто-нибудь обратится к нему за помощью или советом. Чем он и занимался на протяжении вот уже целой недели.

Выйдя за ворота, Кийск ногой очистил от камней небольшую площадку возле стены складского корпуса, на которой и установил принесенный с собой ящик.

Прежде чем сесть на него, Кийск окинул взглядом местность вокруг станции. Пейзаж отличался мрачным аскетизмом. Куда ни глянь – бесформенное нагромождение серых, покрытых трещинами и выбоинами каменных глыб. Говорят, что осенние бури на РХ-183 превращают ровные участки поверхности в огромные бильярдные столы, разгоняя по ним многотонные валуны. Если от ворот транспортного терминала станции взять чуть правее, то на расстоянии трех с половиной километров можно было увидеть высокую металлическую мачту, на шпиле которой трепетал красный флажок. Мачта была установлена рядом со входом в Лабиринт.

Уникальная особенность планеты РХ-183 заключалась в том, что это было единственное место во Вселенной, где вход в Лабиринт всегда открыт и не меняет своего местоположения. Во всяком случае, Кийск другого такого места назвать не мог. Между тем в Совете безопасности полагали, что лучше Кийска Лабиринт не знает никто.

В отличие от подавляющего большинства исследователей, Кийск никогда не стремился понять Лабиринт. Он воспринимал Лабиринт как некую данность, как неотъемлемую часть мироздания, без которой все сущее попросту теряло какой-либо смысл. Это ощущение возникло у него уже в тот момент, когда он впервые вошел в один из уходящих в бесконечность проходов Лабиринта. А события, свидетелем и непосредственным участником которых он стал в дальнейшем, но о которых никогда и никому не рассказывал – в противном случае у него могли возникнуть серьезные проблемы с психоаналитиками, проводившими оценку адекватности его мировосприятия, – служили подтверждением того, что первоначальное впечатление было правильным.

Присев на край ящика, Кийск привалился спиной к стене корпуса и вытянул ноги. В сибаритстве, несомненно, можно отыскать массу положительных моментов, но, когда бездельничаешь на протяжении недели, это начинает утомлять.

А что оставалось делать? Причислив Кийска к гражданским лицам, полковник Глант ясно дал понять, что не нуждается в его услугах. Ученые же из исследовательской группы имели заранее составленный план работ и четко следовали ему, полагая, что все необходимые сведения о Лабиринте изложены в многостраничном отчете Кийска, прочитать который имел возможность каждый из участников экспедиции.

Между тем Кийск был уверен в том, что профессор Майский, курировавший все научно-исследовательские работы, проводимые на базе экспедиции, выбрал изначально неверную тактику. Антон Майский являл собой признанный авторитет в области изучения неидентифицированных артефактов внеземного происхождения, и Лабиринт стал для него всего лишь очередным объектом плановых исследований. Грандиозное, не имеющее аналогов сооружение, созданное неведомой цивилизацией, исчезнувшей еще до Большого взрыва, положившего начало ныне существующей Вселенной, не внушало Майскому ни душевного трепета, ни даже элементарного уважения – ничего, помимо обычного любопытства исследователя, зачастую граничащего с беспринципностью. Он готов был затащить в Лабиринт всю имеющуюся у него аппаратуру, свято веря в то, что в конечном итоге количество непременно перерастет в качество. В ответ же на замечание Кийска о том, что понять Лабиринт можно только на чувственном уровне, опираясь на интуицию и способность предчувствовать или, если угодно, предугадывать то или иное событие, Майский лишь усмехнулся и сказал, что эпоха, когда человеческий разум считался наиболее действенным инструментом изучения окружающего мира, осталась в далеком прошлом и лично ему, Антону Майскому, еще ни разу не довелось пожалеть об этом.

К разряду архаики Майский относил и представления об этических принципах, следовать которым полагалось ученому. Когда он слышал что-нибудь по поводу моральной ответственности ученого за свои открытия, то с неизменной усмешкой отвечал:

– Господа, вы мыслите устаревшими категориями. В наше время ученый, даже если он очень того захочет, все равно не сможет создать нечто, способное уничтожить весь мир или ощутимо повредить ему.

Каждый вечер Кийск исправно посещал собрания научно-исследовательской группы, пытаясь выяснить, чем именно занимаются подопечные Майского в Лабиринте. Ученые и техники смотрели на незваного гостя косо, но для того, чтобы попросить его удалиться, формальных причин не было. Впрочем, вскоре Кийск и сам убедился в том, что тратит время впустую. Стороннему слушателю почти невозможно понять, о чем идет речь, когда обсуждение проблемы ведется в кругу специалистов. Из-за обилия узкоспециальной терминологии Кийску порой казалось, что он слушает речи на незнакомом ему языке.

Но главное Кийск все же уяснил. Буквально в первые же часы работы исследователи Лабиринта столкнулись с пассивным, но при этом оказавшимся весьма эффективным сопротивлением изучаемого объекта. По этой причине Майский решил временно сосредоточить все работы на трех направлениях, которые предствлялись ему наиболее перспективными: изучение физических параметров необычного материала, покрывающего все внутренние поверхности Лабиринта; исследование природы странного свечения, сопровождающего каждого, кто входил в Лабиринт; и выяснение закономерностей изменения внутренней пространственной структуры Лабиринта, без чего невозможно было составить даже самую приблизительную его карту.

Кийск успокаивал себя тем, что работы в Лабиринте продолжались вот уже пятый день, а никакой ответной реакции со стороны Лабиринта до сих пор не последовало. Быть может, это давало надежду на то, что и в дальнейшем ничего из ряда вон выходящего не произойдет? Во всяком случае, Кийску очень хотелось в это верить. А пока ему оставалось только внимательно наблюдать за тем, что происходило на станции и вокруг нее, стараясь не пропустить тот момент, когда начнут сбываться все самые дурные предчувствия и ожидания и уже невозможно будет что-либо исправить.

Услышав слева от себя негромкое деликатное покашливание, Кийск оторвался от созерцания каменистой пустыни.

В двух шагах от него стоял высокий черноволосый парень с лицом восточного типа. Серый камуфляж свидетельствовал о его принадлежности к ведомству полковника Гланта. И даже оружие при нем имелось – пистолет в кобуре на поясе.

– Добрый день, – вежливо поздоровался парень. – Я вам не помешал?

– Я любуюсь этим пейзажем вот уже без малого неделю, – Кийск взглядом указал на обступавшие станцию каменные завалы. – Если вам это интересно, – Кийск сделал приглашающий жест рукой, – присоединяйтесь.

Отметив пару дней назад тот факт, что, куда бы он ни пошел, за ним неизменно следовал человек в форме, Кийск не стал даже выяснять, какие именно подозрения заставили полковника Гланта установить за ним негласное наблюдение. Любая попытка помешать Чейни Гланту играть в его любимую игру обернулась бы пустой тратой времени. Тем более что наблюдение за подчиненными полковника Гланта – занятие само по себе отнюдь не безынтересное – вносило все же какое-то разнообразие в совершенно бессмысленный по большей части отсчет лениво тянущихся часов.

Ребята вели себя по-разному. Одни с предельной серьезностью относились к порученному им заданию и, словно тень, повсюду следовали за объектом наблюдения, как будто он и в самом деле мог куда-то исчезнуть. Другие пытались делать вид, что Кийск их ничуть не интересует и они просто по чистой случайности постоянно оказываются поблизости от него. Третьи, к которым, судя по всему, относился и парень, приставленный к Кийску сегодня, в столь глупой ситуации чувствовали себя откровенно неловко.

Поймав взгляд Кийска, парень смущенно улыбнулся.

– Меня зовут Усман Рахимбаев, 15-я рота, – представился он. – Мы занимаемся вопросами безопасности.

– Иво Кийск, – Кийск приподнял руку и сделал жест, как будто снимал с головы шляпу, которой на самом деле не было. – Говорят, что я консультант, но, в чем именно заключается моя работа, я до сих пор и сам не пойму.

– Может быть, вы просто созерцатель? – В темных глазах парня мелькнули лукавые искорки.

– Вполне возможно, – согласился с ним Кийск. – Во всяком случае, я с детства чувствовал в себе склонность к занятиям подобного рода.

Какое-то время они оба молчали, глядя в сторону мачты с флагом, вяло обвисшим по причине полного безветрия.

– А это правда, что вы открыли вход в Лабиринт? – спросил Усман.

– Не совсем так, – ответил Кийск. – Я входил в состав первой плановой экспедиции, работавшей на РХ-183. Но вход обнаружил не я.

– Но вы единственный из состава той экспедиции, кому удалось выжить?

– Тоже ошибочная информация. Нас было двое… Откуда вам все это известно? – поинтересовался Кийск.

– Ну… – Парень замялся. – О вас много говорят…

– И что же еще обо мне говорят?

– Говорят, что потом вы принимали участие в ликвидации обосновавшейся на РХ-183 секты, практикующей человеческие жертвоприношения.

– Я был в группе, прилетевшей на РХ-183 с тем, чтобы выяснить, чем здесь занимается преподобный Кул со своей паствой. А уничтожил секту Кула сам Лабиринт.

Брови парня сошлись у переносицы, отчего лицо его приобрело чрезвычайно серьезное выражение.

– Выходит, правду говорят, что Лабиринт представляет собой угрозу для людей?

Кийск только пожал плечами – у него не было ответа на этот вопрос. Точно так же, как не было ответа и ни у кого другого.

– Я слышал, будто существует мнение, что Лабиринт – это боевая машина, – сказал, не дождавшись ответа, Усман.

– Это не так, – покачал головой Кийск. – Лабиринт – нечто гораздо более грандиозное и сложное, чем машина для уничтожения жизни. Пока нам известно о нем лишь то, что он, используя систему внепространственных переходов, связывает между собой все точки Вселенной. По собственному опыту я также знаю, что Лабиринт способен изменять течение времени: замедлять его, ускорять или даже обращать вспять. Человек, исследующий Лабиринт, похож на муравья, ползущего по стене высотного здания и уверенного в том, что он способен составить целостное впечатление о данном объекте. Как я себе представляю, у Лабиринта отношение к человеку соответствующее. До тех пор пока мы не мешаем его работе, он просто не замечает нас. Когда же мы начинаем слишком досаждать ему, он принимает ответные меры.

– Вы говорите о Лабиринте так, словно это живое существо, – заметил парень.

– Живое существо… – Кийск на секунду задумался. – Нет, я не думаю, что Лабиринт живой. Хотя и не могу полностью исключать такую возможность. Скорее всего, это машина, сложностью своей превосходящая все, с чем мы когда-либо сталкивались.

– Вы служили в галактической разведке? – спросил Усман, в очередной раз удивив Кийска знанием его биографии.

– Десять лет, – ответил Кийск.

– Как же вы оказались в составе первой плановой экспедиции на РХ-183?

– Долгая история, – болезненно поморщился Кийск.

Ему не хотелось вспоминать о том, сколько мытарств пришлось пережить в свое время, чтобы добиться хотя бы должности помощника руководителя экспедиции, отправляющейся на планету с индексом «пятнадцать». Тогда в его личном деле стояла отметка, с однозначной определенностью свидетельствующая о том, что по причине внесения значительных изменений в строение его организма Иво Кийск непригоден для работы на неосвоенных планетах. Впрочем, стояла она и сейчас, только теперь на нее никто не обращал внимания.

Глядя на серые камни, Кийск мысленно вновь, уже в который раз, вернулся к событиям восьмилетней давности, когда на безжизненной планете, признанной экспертами СБ абсолютно безопасной для человека, погибли четверо из шести участников первой экспедиции. Он слышал, что там, где стояла их экспедиционная станция, воздвигнут монумент в память о погибших. И среди прочих на нем значится имя Иво Кийска. Но он так ни разу и не побывал на том месте.

Сейчас группа исследователей, численностью почти в десять раз превосходящая первую плановую экспедицию на РХ-183, вновь с упорством маньяков лезла в Лабиринт. Но если первая экспедиция не имела в своем арсенале даже легкого стрелкового оружия, то безопасность второй экспедиции призваны были обеспечить пятьдесят профессиональных военных, обученных всему, что может помочь человеку уничтожить противника и самому при этом остаться живым. Полковник Глант был уверен в том, что способен отразить любое нападение. Кийск же считал, что в случае, если Лабиринт решит избавиться от присутствия людей на планете, все навыки и опыт военных, точно так же, как их боевая техника, смотр которой полковник Глант проводил ежедневно, скорее всего окажутся совершенно бесполезными.

– Пора ужинать, – посмотрев на часы, сказал Усман.

– Иди, – ответил Кийск. – Я присоединюсь к тебе через пару минут.

Усман в нерешительности потоптался на месте.

– Приятно было с вами побеседовать, – проронил он, все еще не решаясь покинуть свой пост.

– Взаимно, – рассеянно кивнул Кийск.

Взгляд его при этом был прикован к флагу на мачте, возносящейся к небу неподалеку от входа в Лабиринт.

В воздухе не было ни ветерка, а флаг, пару минут назад казавшийся похожим на заброшенную кем-то на шпиль мачты красную тряпку, расправился, словно его растянули на проволочной раме. Что это могло означать, Кийск не знал. Но почему-то ему казалось, что флаг, развернувшийся сам по себе в безветренную погоду и замерший в таком положении, словно кто-то, нажав на кнопку «пауза», остановил привычный ход времени, – это дурной знак. Тот самый, который он ждал, боясь пропустить и одновременно надеясь, что никогда его не увидит.

Глава 2
Лабиринт

Отсчитав ровно тридцать две ступени вниз по легкой раскладной лестнице, пристроенной к стенке расширяющегося книзу квадратного колодца, профессор Майский ступил на первую площадку Лабиринта. У стен, освещенных яркими софитами на высоких треногах, стояли сборные металлические стеллажи, заставленные электронной аппаратурой, провода от которой тянулись в глубь проходов. Возле каждого из трех квадратных проемов, за которыми начиналась территория неведомого, стоял десантник в серой полевой форме и лихо сдвинутом на ухо пятнистом берете. На плече – ручной автоматический трассер, на поясе – широкий обоюдоострый нож в кожаных ножнах, кобура с пистолетом и три виброгранаты. Не люди, а манекены.

Майский недовольно поморщился. Еще до начала работ он долго спорил с полковником Глантом, пытаясь убедить его в том, что присутствие военных на первой площадке Лабиринта совершенно излишне. По мнению профессора, солдаты только занимали свободное пространство, которого здесь и без того было не слишком много. А случись что, им вряд ли удалось бы ускорить процесс эвакуации научного персонала, работающего в Лабиринте. Но полковник Глант был непреклонен – у него имелись собственные представления о том, как именно следует обеспечивать безопасность проводимых в Лабиринте работ, и мнение на сей счет кого-либо из штатских его совершенно не интересовало. А в соответствии с установленным порядком работы экспедиционной группы оспорить мнение полковника Гланта относительно тех или иных мер безопасности мог только руководитель экспедиции, который в данной ситуации был на стороне полковника.

Десантники стояли, широко расставив ноги, положив руки на кожаные ремни. Застывшие в полной неподвижности, в свете ярких софитов, почти не дающем полутонов и теней, они казались похожими на экспонаты музея восковых фигур. Причина того, что при первом взгляде на десантников каждому из них можно было с легкостью поставить диагноз «кататонический ступор», была чрезвычайно проста и очевидна для каждого – одна из пяти видеокамер, установленных на площадке, вела передачу на экран в кабинете полковника Гланта. А чего полковник Глант абсолютно не терпел, так это расхлябанности и разгильдяйства. «Солдат начинается с выправки!» – любил повторять он как по случаю, так и без такового.

Стараясь не обращать внимания на безмолвное присутствие военных, Майский подошел к технику, снимавшему показания с системы автоматического слежения.

– Ну как дела?

– Все то же самое. – Техник спрятал в нагрудный карман голубой форменной куртки электронный блокнот и указательным пальцем поправил на носу перекладину старомодных очков в металлической оправе. – Мы так и не смогли извлечь кабели из стены, перекрывшей первый проход после пятой развилки. И концов их обнаружить по-прежнему не удалось.

– А что показывают приборы?

– Стандартные параметры, использованные при калибровке. Никаких отклонений от нормы.

– Следовательно, кабели не обрублены и датчики на их активных концах продолжают работать. – Майский в задумчивости поскреб ногтем указательного пальца висок. – Интересно, где они сейчас находятся?

Профессор Майский имел невысокий рост и тщедушное телосложение. Не так давно ему стукнуло сорок пять лет, но седые волосы с глубокими залысинами на висках, глубокие морщины на узком лбу, вялые губы и дряблая кожа делали его лет на пять-семь старше своего возраста. Все эти мелкие недостатки, включая оттопыренные уши с приросшими мочками, легко можно было исправить с помощью нейропластики и энзимотерапии, но Антона Майского подобные вещи не интересовали. Он относился к своему телу как к аппарату, позволяющему нормально функционировать мозгу – той единственной части человеческого организма, которая, по мнению Майского, действительно чего-то стоила. Деталью портрета, которая мгновенно приковывала к себе внимание каждого, кто впервые встречался с Майским, были огромные серые глаза, всегда горевшие удивительным внутренним светом. Правда, если одни считали это признаком гениальности, то другие полагали, что это явный симптом латентного безумия.

Представляя собой классический тип холерика-экстраверта, Майский был необычайно труден в общении. В любой момент самого что ни на есть мирного разговора он мог неожиданно взорваться и наговорить своему собеседнику такого, от чего при иных обстоятельствах и сам бы пришел в ужас. Просить же извинения он не только не умел, но еще и не желал делать этого по принципиальным соображениям, считая почему-то, что извинения унижают не только того, кто их приносит, но и того, кому они адресованы.

Но лучшего организатора исследовательских работ, чем Антон Майский, наверное, просто не существовало. Он умел мгновенно ухватить суть любой проблемы и с ходу предложить с десяток возможных путей ее решения. Он помнил каждое поручение, которое давал своим подчиненным, и неизменно требовал полного отчета о выполнении. Он отличался широкими познаниями в науках, смежных с той, которой занимался сам, был высокоэрудирован и имел память, которая превосходно заменяла ему справочную информационную систему. Единственным его недостатком как исследователя было то, что любой прибор или аппарат, к которому он прикасался, мгновенно выходил из строя. Поговаривали даже, что Майский именно потому и расширил свою память до невиданных пределов, поскольку не мог пользоваться электронным блокнотом.

– Что нового у картографов? – спросил Майский, перейдя к технику, работавшему у соседней приборной стойки.

Техник тяжело вздохнул и включил плоский экран, установленный на третьей полке.

– Это вчерашняя съемка местности.

На экране появилась сеть коридоров, ветвящихся, словно крона запутанного генеалогического древа.

Для того чтобы взглянуть на экран, Майскому пришлось приподняться на цыпочки.

– А это результаты сегодняшней съемки.

Техник тронул пальцем светоячейку, и на экране появилась еще одна схема, наложенная на первую. Для наглядности схемы были выполнены разными цветами: синим и красным. Общим у них было только начало. После первой же развилки коридоры на обеих схемах расходились в разных направлениях, чтобы никогда уже больше не встретиться.

– Какой проход? – спросил Майский.

– Второй, – ответил техник. – По первому и третьему результаты похожие: ни одна из схем, снятых в течение пяти дней, ни разу не повторилась. После вчерашней проверки по программе Новицкого я готов признать, что в ветвлении коридоров и порядке образования вертикальных колодцев не просматривается никакой системы.

– Система должна быть непременно. – Майский вновь в задумчивости тронул висок указательным пальцем. – Только мы пока не можем ее уловить.

Майский был уверен в том, что Лабиринт имеет искусственное происхождение. А это, в свою очередь, означало то, что он действует по программе, заложенной в него безвестными техниками. Естественно, логика тех, кто создал Лабиринт, отличалась от человеческой. Именно поэтому исследователям никак не удавалось ухватить суть системы, в соответствии с которой происходило изменение внутреннего пространства Лабиринта. Для того чтобы разобраться с этим, так же как с другими загадками Лабиринта, нужно было сначала понять, каким образом протекал мыслительный процесс его неведомых создателей.

В реконструировании способов мышления представителей внеземных цивилизаций, давно канувших в Лету, Майский не знал себе равных. Для того чтобы понять, как жили, во что верили и о чем мечтали те, о ком не сохранилось даже воспоминаний, Майскому порою было достаточно взглянуть на осколок посуды, которой они пользовались. Но, как назло, на тех участках Лабиринта, которые уже успели осмотреть, не было найдено ничего. То есть вообще ничего: ни мусора, ни пыли, ни каких-либо иных следов, оставленных теми, кто побывал здесь прежде. Пол, потолок и стены Лабиринта были покрыты полупрозрачным материалом неизвестного происхождения, с виду похожим на расплавленное стекло, но прочным настолько, что от него не удалось отколоть даже крупинки для проведения спектрального анализа. И тем не менее Майский ни секунды не сомневался в том, что рано или поздно ему удастся найти ключ к пониманию закономерностей, на основании которых можно будет прогнозировать действия Лабиринта. Во всей Вселенной для профессора Майского существовал только один авторитет, которому он верил свято и безоговорочно, – он сам, со своим опытом и интуицией ученого.

В отличие от шефа, техник придерживался иного мнения по поводу методов исследования Лабиринта. Однако, заранее зная, какова будет ответная реакция со стороны Майского, он не собирался это мнение афишировать. Техник считал Иво Кийска единственным человеком, хоть что-то понимающим в том, что происходит в Лабиринте и вокруг него. Увы, Майский и близко не желал подпускать Иво к работе исследовательской группы. И даже более того, техник был согласен с мнением Кийска, которое тот открыто высказывал при любой возможности: лучшее, что они могут сделать, – это немедленно убраться с РХ-183 и никогда больше сюда не возвращаться.

– Где Дугин? – спросил Майский.

Техник внес изменения в программу, выведенную на экран, оставив только новую схему ответвлений Лабиринта, на которой ярко-оранжевыми точками были обозначены местоположения исследователей, находившихся сейчас в проходах.

– Вот он, – техник указал световым пером на точку, помеченную цифрой «четыре». – Возвращается. Будет здесь минут через пять-семь.

Майский коротко кивнул.

– Есть результаты по запуску в Лабиринт автоматических курсопрокладчиков?

– Неутешительные. – Техник вновь сменил картинку на экране.

Глядя на то, как мучается перед экраном Майский, вытягивая шею и балансируя на цыпочках, он хотел было предложить шефу встать на металлический поддон, задвинутый под стеллаж, но, подумав, решил, что тот не только не оценит заботы, но еще и, чего доброго, взорвется, как переспевший помидор, ударившийся о бетонную стену.

– Два курсопрокладчика пропали бесследно, – приступил к объяснениям техник. – Один – спустя восемь минут после начала работы, другой – через двадцать две минуты. Третий остановился, – техник указал световым пером на черный крестик на схеме, – и не реагирует ни на какие команды. С четвертым случилось и вовсе что-то странное. Вот он, – техник указал на еще один черный крестик, прыгающий, как кузнечик, в пределах квадрата со сторонами длиною примерно в сантиметр. – Связь с ним устойчивая, но непонятно, каким образом он оказался заперт в крошечной камере, о существовании которой мы даже не подозревали до тех пор, пока не поняли, что не можем вывести из нее курсопрокладчик.

Майский хмыкнул как-то очень уж неопределенно и посмотрел на техника так, словно подозревал его в саботаже.

– Начальных прохода три, почему же вы использовали четыре курсопрокладчика?

– Четвертый был запущен во второй проход после того, как вышел из строя первый автомат.

– Приготовьте еще три курсопрокладчика, – распорядился Майский. – Запуск завтра утром, в девять ноль-ноль.

– Понятно. – Техник сделал пометку в своем электронном блокноте. – Программу оставить прежнюю?

– Да, – кивнул Майский. – Поиск ближайшего выхода из Лабиринта.

Наклонив голову, Майский прислушался. Из первого прохода доносились приглушенные звуки, похожие на фальшивое пение.

– Дугин, – улыбнулся техник.

Пение сделалось громче. Примерно через полминуты из прохода появился человек, одетый в стандартную голубую униформу исследовательской группы. Внешность его совершенно не соответствовала классическому типу научного работника: на вид ему было около сорока, он был высок, широк в плечах, лицо у него было круглым, с тяжелой нижней челюстью и выступающими скулами, черные волосы без малейших признаков седины были коротко острижены и топорщились на затылке ежиком.

Привычным движением отстегнув закрепленный на вертикальной стойке карабин с тонким пластиковым тросом, уходящим в закрытую кожухом катушку, висевшую у него на поясе, Дугин широко улыбнулся всем присутствующим и, обратив особое внимание на Майского, широко раскинул руки в стороны, так, словно собираясь заключить профессора в объятия.

– Порядок, Антон! – громогласно провозгласил он. – Скоро мы начнем получать ответы на наши вопросы.

Наверное, только тренированные десантники не вздрогнули, когда звуки зычного голоса, отразившись от стен, раскатились по замкнутому пространству площадки.

Дугин познакомился с Майским на корабле, доставившем экспедицию на РХ-183. Они не то чтобы сразу же поладили друг с другом, но сумели быстро найти общий язык, поскольку каждый не просто являлся признанным специалистом в своей области, но был еще и подлинным фанатиком, способным за работой забыть обо всем на свете. К тому же Дугин был одним из немногих, кто сам подал заявку на участие в экспедиции и сумел убедить авторитетную комиссию, что он сущая находка для исследования Лабиринта. Осваивая нейропрограммирование – занятие, которое по силам лишь очень немногим людям со сверхустойчивой психикой, – Дугин заодно получил еще и диплом психолога. Он был уверен, что именно сочетание двух этих специальностей позволит разобраться в том, что же представляет собой Лабиринт: сложную самопрограммирующуюся систему или просто автомат, задача которого сводится к выполнению ряда простейших функций, смысл которых для людей остается непонятным.