Варвара выступает в поход

Часть первая. Сон, неотличимый от яви

Кто битым был, тот большего добьется.

Пуд соли съевший, выше ценит мед.

Кто слезы лил, тот искренней смеется.

Кто умирал, тот знает, что живет.

Омар Хайям

– Дочь графа Ливарио нам больше не нужна.

– Как не нужна?

– А зачем? Её отец убит, и принц, её жених, тоже. Её наследство в руках Звездных Дождей, и пойди выцарапай его оттуда. Если бы мы её не увезли, она бы тоже уже была убита. Я готов ехать с ценной добычей, но не готов – с бесполезной обузой. Торговаться за неё теперь не с кем. Взять её в жёны после всего – стать мишенью для изменников и для Звездных Дождей разом. Не хочу.

– Что же ты хочешь?

– Избавиться от обеих, от знатной девицы и от камеристки.

– Погоди, вдруг они ещё пригодятся? Давай подумаем, где их можно спрятать. А потом найти – если ветер переменится.

– Спрятать – дело нехитрое, но – только графскую дочь.

– А камеристка? Она могла бы доставлять нам сведения о госпоже.

– Предавшая раз предаст снова. Она легко сдала нам свою госпожу, с которой выросла, и что же, ты думаешь, она не сдаст тебя, если ей предложат больше?

– Ты прав, дьявол их всех забери. Но я хочу её себе, хотя бы на пару ночей!

– Зачем тебе? Девок достаточно. А эта слишком много знает. Для всех она уже мертва, её никто не станет искать.

– Она красива!

– Вот ещё! Сначала она красива, потом она несчастна, и ты сам не поймёшь, как окажешься в её власти. Смерть, и нечего тут.

– Как скажешь. Но как ты поступишь с графской дочерью?

– Ха! Отдам мамаше Вороне.

– С ума сошёл, да? Знатную, воспитанную девушку – мамаше Вороне?

– Зато её там никто не найдёт. Ворона придумает, как сделать её неузнаваемой.

– С её северной внешностью это трудно. Её узнают.

– Пока к нам сюда идёт лавина северных рыцарей – будут и светлокожие дети. Она не одна такая на всём свете. Подумаешь – светловолосая и бледнолицая! Ничего, захочет жить – не будет бунтовать. Кстати, глянь, как она там.

– Дышит. Ты верно рассчитал зелье.

– Вот и хорошо. Едем к мамаше Вороне, и я ещё денег с неё слуплю за такую добычу.

– Всё равно, благородную деву – отдавать в притон?

– Ты можешь сесть рядом и охранять её. А можешь отправиться со мной в Монте-Реале, где сейчас хаос и безвластие, и попытаться там поискать свою судьбу.

– Конечно, я отправлюсь с тобой. А девки… ещё будут. И белокожие – тоже.

– Вот и я так думаю. Господь пошлёт нам всё, что нужно. И деньги, и девок. Простых и благородных. Отправляемся.

– Отправляемся.

Десяток конных двинулся по прибрежной дороге. В свете полной луны они казались тенями – потому что были одеты в тёмное, без единого светлого клочка, без доспехов, от которых отразился бы лунный луч. Даже лица их были скрыты – не лишняя предосторожность там, где могут убить, если случайно решат, что видели тебя в войске соперника. Казалось, что даже копыта коней не выбивают из дороги пыль, а словно плывут над посеребрённой лунным светом землёй.

Впереди замерцали огни прибрежного города, не спавшего ни днём, ни ночью. На воротах отряд не остановили – потому что узнали.

Останавливать тех, кто служит Ночному владыке – себе дороже, это знает всякий. Пусть себе едут, их лучше не трогать, тогда и они не тронут. Их немного, но каждый стоит десятка, а то и поболее, потому что великий воин и могущественный маг, других Ночной владыка не держит.

Закрыть за ними ворота и перекреститься, что господь отвел беду. И дремать себе дальше.

1. Барбара – и всё

– Матушка, она проснулась!

Кто проснулся? Я проснулась? Ну, может быть. А где я проснулась? В какой больнице? Я бывала в разных, а кто вчера дежурил – не знаю. Только бы не в пригород какой увезли, и не в Ново-Ленино, туда потом никого не уговоришь приехать. А когда тебя забирают в больницу с улицы, потом всегда нужен кто-то, кто привезёт вещи. И поесть.

Но почему матушка? И вообще!

Я открыла глаза – и не поняла ничего. Давно не беленый потолок – ну, бывает. Плохой свет – ночью в больнице свет не очень яркий, если ты не в операционной, конечно. Воздух тяжёлый, спертый – давно не проветривали, видимо. А вот паутина в углу – это уже совсем за гранью.

Так, стоп. Какая паутина? Как я смогла увидеть паутину в полутёмной палате, при моих-то минус тринадцать? А линзы я перестала носить уже год как, потому что в линзах дальнозоркость, и ничего на мониторе не видно, и на экране телефона.

Я пошевелилась… нет, лучше не буду, больно. Болит всё. Мышцы – руки, ноги, корпус. Голова. Рёбра болят. И… в промежности тоже, будто снова была операция по гинекологии. Горло пересохло, пить хочется просто невозможно. Чёрт побери, что происходит?

Шаги, шелест одежды – чтобы увидеть врача, нужно извернуться, как я сейчас не смогу.

– Проснулась, значит! – слышу я недобрый женский голос, обладательница в годах, наверное – моего возраста.

– Я вообще где? – слова дались с трудом, но нужно ж понять, что дальше.

– Ты – у меня. А я – матушка Ворона, – безапелляционно произнесла появившаяся в поле зрения женщина.

Крупная, грузная, в тёмной одежде, с лишним весом, и – очень смуглая.

– Где это – у вас? – продолжала допытываться я.

– В моём доме, – сообщила женщина, будто это что-то поясняло. – И сразу уясни себе: я здесь главная. Ты теперь не графская дочь, и никогда больше ею не будешь. Если тебе дорога жизнь, конечно. Не дорога – иди наружу и назовись настоящим именем. Граф Ливарио подох, и принц, твой жених, тоже подох. Твоё наследство прибрали, и уже даже успели подраться из-за него. А ты, если хочешь жить, будешь вести себя смирно и выполнять всё, что я скажу. Я не дура, понимаю, что ты ценный товар, и не предложу тебя первому встречному. Но чтобы без глупостей, ясно? Иначе – сначала в общий зал, а потом на кладбище.

– Я не понимаю, – я правда не понимала.

– Чего тебе понимать?

– Вы вообще о чём? Я где? И вы – кто? Что это за грязная каморка с паутиной?

– Нашлась принцесса, каморка ей грязная! Пуховых перин не обещаю, как у твоего отца – уже не будет!

– Да не было у моего отца никаких перин!

– Матушка, может быть, она ничего не помнит? Говорят, после сонного зелья так бывает! – раздался звонкий молодой голос, обладательница стояла вне моего поля зрения.

– Чего она не помнит? Жить захочет – вспомнит! Как тебя зовут, дохлятина?

И ещё взялась за моё плечо и встряхнула, я аж взвыла от такого обращения.

– Варвара меня зовут, Варвара Лискина!

– Вот, у дочери северной приблуды и имя такое же, – пробурчала женщина. – Про родовые имена забудь, кому сказано! Барбара – и всё. Джемма, объясни ей, что к чему.

Женщина развернулась, мазнув по мне широкой чёрной юбкой, и вышла, шаги вскоре затихли.

– Всё хорошо, Барбара. Ты жива, это главное.

Я смогла чуть- чуть повернуть болящую голову, и увидела девушку – тоже смуглую, но не настолько, как та женщина, волосы у неё были какие-то как мелированные, но неаккуратно – может, выгоревшие? Торчали и лохматились в разные стороны, кончики давно не стрижены. Но лицо очень милое, и светлые глаза смотрят с участием.

– Кто ты?

– Я Джемма. Побочная дочь рыцаря Фелицио. Он не успел выдать меня замуж до своей смерти, а его жена не захотела терпеть меня в доме, и продала сюда. Я понимаю, как тебе сейчас несладко, и я тебе не враг. Матушка назначила меня присматривать за тобой. Я могу дать тебе сонного зелья, чтобы ты спала и приходила в себя. Совсем немного, только чтоб уснуть, хуже не будет. Тебе сейчас только спать, понимаешь? И спать хорошо, чтобы быстрее оказаться на ногах, всегда лучше, чтоб на ногах.

– Я ничего не понимаю, – честно сказала я.

Какие рыцари, какая Джемма, какое сонное зелье? Давайте так – это кошмарный сон, и я сейчас проснусь. Проснусь в какой угодно самой дрянной больнице родного города, хоть в коридоре, хоть на дополнительной кровати в палате, которая стоит поперёк прохода и у которой даже тумбочки нет, не говоря о розетке!

– А пить… пить можно? Просто воды?

– Конечно, сейчас.

Девушка отошла, что-то куда-то наливала, потом поднесла чашку к моим губам. Я глотнула – вода оказалась отвратительной. С каким-то противным привкусом, откуда только налила такую! Но пить хотелось слишком сильно, я выпила всё, что было в чашке, а как избавиться от привкуса во рту – ну, подумаем. Или само пройдёт, или… что-нибудь сделаем. Потом.

– Спасибо, – кивнула я.

– Зелье я сейчас всё же разведу, – сказала она.

Отошла, что-то мешала – ложка звенела о посуду, потом вернулась и снова сунула чашку мне под нос. Пахло приятно – чем-то свежим. Я глотнула – как лимонный сок с сахаром, или нет, даже не с сахаром, с мёдом. Так лучше, чем просто вода, честное слово.

Я пила, пила… питьё закончилось, можно было выдохнуть, опустить болящую голову на подушку – осторожно, и закрыть глаза.

Пусть я сейчас усну, и это будет кошмарный сон, всего лишь сон. А потом проснусь – и никакой паутины сверху, никакой дрянной воды, никакой матушки и никакой Джеммы.

А только обычная нормальная больница. А то и вовсе своя квартира.

2. Не хочу ничего решать

Я проснулась в полной темноте, и поняла, что дурацкий сон продолжается.

В больнице есть окна, а в коридоре есть сестринский пост, на нём обычно свет горит какой-нибудь. А дома я и без света всё знаю. Тут же…

Правда, кровать уже знакомая. Хотя если на ощупь, то какая там кровать, ящик с соломой, застеленный какой-то тряпкой. Как в плохом историческом кино.

Значит, что у нас вообще есть? Что я помню последнее?

Тот день не задался с самого начала. Мне не заплатили за работу, и я не смогла заплатить за массаж. Пришлось звонить массажисту и договариваться, что начнём курс не завтра с утра, как договаривались, а на следующей неделе. К понедельнику-то уже почешутся, наверное! И вообще, как им работу, так подай вовремя, а как заплатить – ну, сегодня не вышло, извините.

Я уже давно работаю в сети. Пишу новости, статьи, рекламные материалы. Это проще, чем учитель русского языка и литературы – моя специальность по диплому. О нет, я проработала в школе пять лет. Больше не смогла.

И это не так физически тяжело, как танцевать на сцене. Но и… не так вдохновляюще, конечно. Танец – это моя первая специальность, главная, настоящая. Но увы, однажды случилась травма, она повлекла за собой воспаление суставов, и теперь я уже не могу даже вести хобби-группы с детьми. А бывало, солировала в балете на нашей местной сцене.

Но… эти мгновения остались только в памяти – и на фото. Сейчас и вес не тот, и спина вся скрюченная, и подвижности такой уже нет, и голова от нагрузки болит. Стас говорит, что не нужно рассчитывать на вечную молодость, и в сорок лет не будешь такой же, как в двадцать… То есть говорил, конечно. Скотина. Наверное, тогда уже со своей бабой новой гулял, когда говорил.

Вообще он и ко мне ушёл от другой жены. Сам ушёл, я на верёвке не тянула. Говорил, что любит – не может. Стихи писал. Корявенькие, но мне всё равно было приятно. Вам часто стихи посвящают, ну хоть бы и корявенькие? Мне вот – не очень, обычно это я мужикам стихи писала. Пока юная была и не перегорела. Поэтому нравилось чувствовать себя прекрасной дамой. А сейчас он перед той своей бабой соловьем разливается. Ещё и оправдывался – мол, люблю её, жизни без неё нет. Я не удержалась, сказала – что, так же, как раньше без меня не было? И ещё сказала, что на языке было в тот момент. Ничего, для него хорошего, как можно догадаться. Он замолк, нахмурился и пошёл вещи собирать. Вот и лети, голубок, лети. Всё равно последние пару лет жили с ним, как соседи, только что бюджет общий. Ни он меня не привлекал, ни я его. Но это я так думала, пока был под боком, а как засобирался восвояси – так горько на душе стало, что ох. Десять лет просто так за борт не выбросишь, уже, можно сказать, проросли друг в друга. Знали, кто что любит, какими словами лучше разговаривать, чтоб дошло, а каких не произносить, какую покупать еду и одежду, где и как отдыхать. И что – всё это знание теперь в никуда?

Вообще у него там, как оказалось, ребёнок нарисовался. Мне-то, увы, бесплодие поставили ещё в двадцать пять, и всё говорили, что ещё вот такими гормонами полечиться и вот этими, и я даже слушала и лечилась. А потом из-за тех гормонов начались новообразования, а их снова лечили гормонами, и сбитый обмен веществ, и вес, как будто я ем в три раза больше, чем на самом деле. И нагрузка на ноги, и треклятые воспаления суставов, причину которых так никто и не нашёл.

В общем, всё случилось разом – с утра облом с зарплатой с одного из сайтов, потом Стас вещи собирал – и слава богу, что хватило ума не расписываться с ним, а то бы ещё и квартиру сейчас делили, а это вообще моё единственное имущество, другого нет. Это я себя так утешала. А вечером позвонила Кристинка.

Кристинка – моя двоюродная сестра. Очень поздний ребёнок папиной младшей сестры, единственный, залюбленный и берегов не знающий. У неё своя строительная фирмочка небольшая, коттеджи строят и ремонты делают. И дочка десяти лет, Маша. Вот про Машу-то она и позвонила.

– Варь, привет. Тут к тебе дело.

– Привет, рассказывай, – такое начало ничего хорошего не предвещало.

– Понимаешь, нам сказали, что самая лучшая школа – это которую у вас рядом построили.

– Ну может быть, – я не знаю, сама не работала.

Но новое же всегда хорошо, в новой школе и ремонт приличный, и оборудование. И вроде даже бассейн есть.

– Так вот, нам надо Машу туда устроить. Чем скорее, тем лучше. Даже если посреди учебного года. Но туда только с вашей пропиской берут.

Кристина живёт совсем в другом районе города, это точно. Практически даже за городом, в совсем новом микрорайоне, туда без машины не доберёшься. С их пропиской могут не взять.

– Говорят, сейчас за деньги можно любую прописку сделать.

И уж кому, как ни Кристинке, это знать. Она в теме.

– Да я знаю, но ездить-то она как будет! А нам с Петей некогда её возить. Короче, давай так: мы поживём у тебя, а ты у нас. Тебе-то какая разница, ты всё равно из дома работаешь.

– Ничего себе ты загнула – какая разница! Есть мне разница, не поверишь.

– Да нету, на самом-то деле! Ну куда тебе ходить – магазины у нас тоже есть, и аптека, а что тебе ещё надо?

Вот так. Что тебе ещё надо. Будто мне не сорок, а все восемьдесят. Ну Кристине-то тридцать, ей, наверное, так и видится от себя.

– Знаешь, даже если ты забыла, сколько мне лет, и что у меня вполне есть какая-то жизнь, то здесь ещё и поликлиника рядом. А я, как ты помнишь, дважды в год только прокапываться ложусь.

И вообще – какова наглость!

– Ничего, такси вызовешь и доедешь, – сообщила дорогая сестрица. – Ладно, ты там подумай, я завтра позвоню, конкретно договоримся. Я на выходные машину закажу, вещи вывозить.

– Я тебе согласия не давала, – у меня прямо перед глазами потемнело всё от такой наглости.

– А я твоего согласия и не спрашиваю, ясно? Если что-то не понятно – Петя завтра подскочит и объяснит.

И трубку бросила, зараза такая. Ну я ей задам!

Увы, телефон тётки не отвечал. Наверное, в курсе всего, и не хочет сейчас меня слушать.

Мне доводилось ловить обрывки разговоров о том, что сестрица моя с мужем ведут бизнес нечестно. Берёт деньги и не отдаёт, не брезгует шантажом и угрозами, а её муженёк чуть что – зовёт на помощь друзей «с раёна». И что, мне завтра тоже будут угрожать?

Квартира моя, от покойных родителей в наследство осталась. Ещё только не хватало, чтобы Кристинка её взялась отбирать!

Ну что ж такое, почему опять всё валится, и всё на меня! А я не хочу ничего решать! Ни-че-го! Не как в меме, где «я девочка, я хочу платье», без платья обойдусь, нет сейчас такого платья, в котором моя нынешняя фигура мне понравится. Но почему я должна сидеть без зарплаты и урезонивать зарвавшуюся сестрицу? Хоть бы был кто-нибудь, кого помочь попросить, так некого ведь! А у меня – нет сил! Совсем! Я больной человек, сколько можно повторять!

Работать, где и как хотела, не вышло. Семьи нормальной свыше не дали. Я Стаса любила, как сумасшедшая, никого не слушала, даже его самого – когда говорил, что я для него не так уж и хороша. Деньги всю жизнь зарабатываю, как проклятая, и не могу сказать, что очень удачно. Что ж ещё-то на меня за напасти?

Села, поревела. Хорошо, качественно. Я всегда реву, чуть что, многих это раздражает. Но что поделать, если я – такая вот? Какая уродилась, другой не дали.

Я собралась и пошла на улицу, в магазин за хлебом. Нужно было днём, конечно, сейчас уже весь приличный разобрали. Ну уж как будет.

Двор у нас с серьёзным перепадом высот, и лестницу вниз, к магазинам, замело снегом. Плитка подстыла, и сделалась скользкой, и нужно было идти очень осторожно. Я и шла, но увечная нога подвернулась, стрельнула острой болью… и я полетела вниз.

Подумала ещё – что ж я лечу-то так долго?

И ударилась – сначала спиной об ребро ступени, а потом и головой – обо что-то очень твёрдое. И всё, долетела.

Открытые глаза увидели всё тот же потолок с паутиной, облезлые стены, стол с глиняным кувшином. Стоп, света ж нет?

Точно, нет. Но это… больше не является помехой.

Я не только вижу странный сон, но в том сне ещё и вижу в темноте.

3. Не моё

В следующее пробуждение оказалось, что окно в уже знакомой каморке всё же есть – маленькое, квадратное, под самым потолком. Ничем не занавешено, но в него и не посмотришь – при моём росте. Да и при любом другом тоже. И чем оно забрано – я не поняла. Плёнкой какой-то, что ли?

В окно светило солнце – прямо на противоположную стену, чёткий квадрат над моей головой. Сейчас стало видно, что стены желтоватого цвета, давно не знавшие побелки. Паутиной все четыре угла затянуты. Кроме паутины, на стенах нет ничего.

Каморка маленькая, в неё помещается только подобие кровати и маленький столик рядом. Ой, нет, в ногах ещё сундук, небольшой. Двери как таковой нет – вместо неё полосатая занавеска, которая слегка колышется от движения воздуха.

Смотреть лёжа стало неудобно, я пошевелилась и попыталась сесть. Мышцы болели – нормальной мышечной болью от напряжения, я такую боль знаю очень хорошо. Я дотянулась потереть глаза со сна, как всегда делала… и увидела совершенно незнакомую руку.

Каково, а? За сорок лет уже можно выучить себя наизусть – где родинка, где шрам небольшой, где что-то ещё. Шрам был на среднем пальце левой руки – с детства, порезалась, когда играла с подружками, и на указательном – свежий, недели не прошло, как нож соскользнул, и по пальцу. Так вот, шрамов не было. И сама форма руки была другая – пальцы длиннее, ладонь немного больше. И никакого гель-лака на ногтях – просто остриженные и отполированные ногти. Продолговатые, у меня совсем не такие изящные. И руки мягкие, как у меня зимой не бывает никогда, ведь на улице холодно, а я перчатки надеть вечно забываю, потому что в телефоне торчу.

Это не мои руки. Надета на мне не моя ночнушка – из тонкого льняного полотна, но вся пропотевшая и местами в бурых пятнах. Длинная, куда такую? Никакого другого белья на мне не было – ни трусов, ни носков, даже не моих. А что ещё у меня не моё?

Осмотр показал, что не моё примерно всё. И создавалось впечатление, что об этом «не моём» хорошо заботились, а потом что-то случилось. Потому что на руках красовались синяки и ссадины – будто куда-то тащили за руки, а голова являла собой что-то невообразимое.

У меня были волосы до плеч – ухоженные, но тонкие. А тут я ощупала голову и вытащила на свет длинный хвост волос – когда-то красивых, светлых с рыжеватым оттенком, а теперь кошмарно спутанных. Я как представила, что всё это нужно прочёсывать – то прямо разозлилась. Что это такое, где я, и почему я так странно выгляжу? Или в странном сне – странная внешность? Бывает же такое, что снишься себе в каком-нибудь странном виде? Вот, мой случай. И что за нищая каморка, и где в этом сне помыться – да-да, помыться надо! И туалет у них где?

Я встала на ноги, держась за спинку как бы кровати, и хотела сделать шаг до двери, но голова закружилась и я завалилась обратно с грохотом, потому что кровать под моим весом ещё проехала по полу сантиметров двадцать и врезалась в стену.

Приплыли.

Занавеска тут же заколыхалась, и на пороге показалась девушка – она была во сне ночью. Её как-то звали, она говорила, но я не могла вспомнить – как всегда во сне. Если утром тут же не припомнишь всё, то забудешь сразу же.

Девушка была одета в длинное платье-рубаху какого-то серо-коричневого цвета с закатанными до локтя рукавами и подхваченным поясом краем длинной юбки. Из-под платья торчало что-то белое, очень похожее на мою ночнушку, но какое-то как будто застиранное.

– Ты проснулась? Это хорошо. Госпожа Марта сказала, что если проснёшься сегодня – то всё в порядке.

– Кто это – госпожа Марта?

– Здешняя целительница.

– У неё можно попросить таблетку от головной боли?

– Что-то?

– Ну, что-нибудь принять от спазма сосудов в голове.

Девушка смотрела, не понимая, тогда я сказала максимально просто:

– Голова болит, понимаешь?

– Понимаю, – кивнула она с улыбкой. – Сейчас, – и хотела уже убежать, но я не дала.

– Туалет где? Отхожее место, уборная, как ещё назвать?

– Да, первым делом, – девушка выскользнула наружу и вернулась с ведром.

Здравствуй, дача, новый год. Но что уж, в больнице и не так бывает, когда тебя долго капают и вообще когда лежишь, подключенная к аппаратуре.

А в процессе я заметила кровь на внутренней стороне бёдер. У меня внеплановые месячные? Вроде же десять дней ещё? Кровь успела подсохнуть. Или опять сбой какой, и кровотечение вне графика? Так же стало понятно происхождение бурых пятен на ночнушке.

Девушка тем временем куда-то сходила и вернулась с большим кувшином, она его еле тащила.

– Госпожа Марта сейчас придёт, – поставила кувшин на пол и снова наладилась сбежать, но я остановила.

– Скажи, ты говорила, как тебя зовут, но я не помню.

– Джемма. А ты Барбара, я помню.

Ну что за Барбара, прямо как Барби, ага. Барбара Миллисент Робертс, смеяться некому. Старая кукла со свалявшимися длинными волосами.

– Варвара, если можно, – я чуть было не добавила «Михайловна».

Джемма пожала плечами – не уловила разницы? И принесла из-за двери жестяной таз.

– Я полью тебе, а ты умоешься.

Мыла не дали, зубной пасты и щётки не дали тоже. Вода оказалась холодной.

– Скажи, а по-человечески помыться можно?

– Что сделать? Как это – по-человечески?

– В горячей воде. С мылом. Помыть волосы шампунем. Средство какое-нибудь нанести, чтобы их потом расчесать.

– Кто ж тебе тут будет воду греть, – усмехнулась Джемма. – В баню пойдём послезавтра. Если ты уже сможешь стоять на ногах – то матушка разрешит тебе пойти.

– А если не смогу – то что, от грязи трескаться?

– Почему? – не поняла Джемма.

И смотрела на меня с таким видом, будто подумаешь, грязь! Пустяки, дело житейское, как говорил один замечательный герой из книги моего детства. И ещё как там – маленькая грязь это не грязь, а большая засохнет – и сама отвалится. Тьфу. Как в походе. Или где там ещё.

– И что, до послезавтра даже голову не помыть?

Далась мне эта голова, в конце-то концов, в больнице ещё и не то бывало! Но почему-то невозможность решить простейшие бытовые вопросы выводила меня из себя.

– А кто тебя тут увидит, кому интересна твоя голова? Пока матушка не разрешила выходить, то и никому. А ты прямо рвёшься наружу?

– Никуда я не рвусь. Я как будто не совсем здорова. Но болеть и выздоравливать предпочитаю в чистоте.

Было какое-то древнее изречение про связь чистоты и здоровья, но я забыла его напрочь. А то бы процитировала с умным видом. Вспомнила только о том, что нечистым трубочистам стыд и срам, но могло не прокатить.

– Кто это тут ратует за чистоту? – услышала я из-за занавески.

В комнату вошла старушка – с виду обычная, но необычно одета – в сером платье в пол с длинными рукавами, а на голову повязана косынка, наверное. В руках у неё была корзинка с какими-то склянками и пакетиками.

– Я Марта, и матушка велела мне осмотреть тебя, как ты проснёшься.