ПОЖАР
Глава 1
Осень в Орловской губернии горела, опаляя всех ярко – красным дыханием. Лимоно – мимозный оттенок перемешивался с багровым, добавляя немного салатового. Ни один художник не придумал бы палитру более яркую, чем Создатель. Зелень озимых раскинулась за Старополисской деревней до самого леса. Благо здесь его было предостаточно. Строили дома неподалеку из подручных средств. Экологией беспокоились со времен Екатерины II. Она любила ночевать здесь по пути из Крыма. Воздух волшебный. Отсюда люди были смелыми как ветер, играющий с верхушками берез и елей. Работы никакой не боялись уже сызмальства. Афанасий Шаталов, тринадцати лет отроду, сам лично помогал отцу строить добротный деревянный дом. На всю округу виден он был издалека. Такой сруб сделали из лучших пород древесины. Ох, и намял он тогда бока, когда восьмилетним пацаном таскал из леса упавшее дерево. Как говорили в деревне, – лесоповал не заменит лесопадаль. Такие ветра бушевали, что с корнем здоровое дерево вытаскивали. Тем более дозволено указом самого генерал – полковника губернатора очищать лес от падали. На вечерней литургии каждый молился о том, что хотел бы поиметь.
Отец Афанасия, – Шаповалов Сергей Трофимович просил, чтобы побольше деревьев падало. На строящийся дом не хватало совсем немного, как он говорил, – трошки. Но вот, наконец, крыша соломой накрыта. Загляденье, а не дом! Старший сын Афонька хоть и грамотный, четыре класса церковно – приходской школы, но рукастый. Одно другому не мешает. Мозги рукам в помощь. Не знал отец, что шалопай старший курить начал. Сначала из осенних листьев самокрутки крутил, затем настоящей махоркой баловался, а после листьями заедал, чтобы запах не учуяли. После Афанасия еще два сына у Сергея Трофимовича были, те мальцы совсем. Не хотела жена в голод рожать. Еле выкарабкались. После революции уже наплодились, помощнички. Отца надежда. Но строг был только со старшим. Младших баловал. Видно осознанно стал отцом. Не так как с первенцем. Хорошо хоть писарем его пристроил, жалованье какое – никакое получать будет. Почерк очень уж ладный. Всем на загляденье. Но это не спасает. По вечерам порка профилактическая. Мать платок зубами сцепит, глаза зажмурит, плачет, сына жалко. Афанасий тоже плачет, но только молчком, стыдно ведь. Уже тринадцать стукнуло. Мужик ведь, а не безмозглая баба. Не поймешь только за что наказывают? Обидно. Было бы за дело. А так коровы надоены, свиньи накормлены, у овец почищено. За что же опять? Пьяный отец пришел с поселкового собрания. Вечно заканчивают дискуссии бутылью самогона. Отмечают активную сдачу продналога, что помогли голодающему Поволжью. Конечно, нагрянули полторы тысячи активистов, сев помогли организовать, складские помещения создать. Да еще местным на договорных началах скотину в пользование дали. Работы только прибавилось. Одна радость, пацаны должны махорки крепкой принести. Куда бы спрятаться, чтобы не попасться. Дождаться бы только, когда опять уйдет. Вон в погреб полез, соленья на закуску берет, бутылку заодно прихватит, видно не договорили на собрании. Пошел качаясь, может уснет сегодня без профилактического наказания.
Афанасий запрокинул чернявый чуб, отец не разрешает стричь, чтобы за что было хватать, по двору потаскать, нацепил кепку и три раза свистнул. Тут же из – за калитки выглянул один глаз соседского мальчишки, второго не было, выбили рогаткой, когда воробьев стреляли. Сосед подмигнул одним глазом, брякнул мешочком льняным, сам его сшил, да еще стянул веревкой. Настоящий кисет получился, махнул кому – то рукой, бегом на полусогнутых проскочил под окнами к лестнице, ведущей на чердак. Таким же образом еще два сорванца преодолели расстояние от калитки до чердака, выглядывали из окошка на крыше, радостно подзывая Афанасия. Он выглянул за ворота, убедился, не забыл ли отец чего – нибудь дома и тоже отправился к друзьям. Мать в центральную баню ушла, братьев мыть. Ведь пятница – неделя чистой задницы. Выходные нужно встречать в стираном.
Поход в баню это была настоящая русская традиция. Именно в общественную, центральную. Где собирается вся деревня. Туда идут, как на праздник. С красивыми сумками, в которых лежат полотенца беленые, обязательно их кладут сверху, чтобы показать, какая хозяйка. У некоторых они накрахмаленные, у некоторых насиненные, некоторые на клее выпаривают. А мыло! У всех сваренное по – собственному рецепту. Кто на розовых лепестках, кто на чабреце, кто на мяте. В общем, баня – это триумф тщеславия. Здесь собирается весь цвет бабский. Хотя у каждого во дворе своя баня есть. Но общественная – это находка новой власти. Своего рода служба безопасности. Все сплетни собраны в одно ухо, которое без бумаги все записывает, доносит кому нужно. Конечно, этот агент – билетерша. Очереди специально создает, чтобы народ сидел долго, разговоры завязывались тематические, ругань была нешуточная.
Детвора тоже любила ходить в общую баню. Они запах ржавых труб и пара принимали за наркотики. Потому что у них там поднималось настроение, они придумывали новые бесовские игры. Родители так и говорили: «Хватит беситься! Успокойтесь! Сядьте рядом». Но эти угрозы нисколько детей не смущали, они знали средство гипнотического успокоения взрослых, – прижимались к мамкам на секунду, пока те не продолжат диспут. Услышав первые звуки споров, дети тут же убегали в другой угол, начинали бесовские игры вновь.
Афанасий вырос из детских развлечений, считал себя взрослым. На чердаке, закатив глаза, глотал дым, хватавший за горло, наслаждался смогом. Пару раз кашлянул, но он же мужик, не то что эти двенадцатилетние пацаны – соседи. Даже сплюнул, как отец, в жесткую солому, которая сушилась на чердаке. Или это было продолжение крыши? Теперь уже неизвестно. Неожиданно во дворе залаяла собака. Афанасий вздрогнул, прикрыл ладошкой рот, одноглазый прижался к щели в крыше, успокоил, что на курицу пес набросился. Все вздохнули, но решили пора уходить, пока их здесь не застукали. Да и Афанасию нужно бежать в баню, мамке помочь младших братьев с полотенцем на голове домой доставить.
Они выскочили по – быстрому из своего убежища, шустрее, чем забирались и не заметили, как одноглазый не до конца затушил сигарету. Она мягко легла на солому, издавая струю коварного дыма.
Огонь полыхнул в то время, когда Афанасий в бане докладывал маме, что все в порядке, он не видел, как оранжевые языки слизывали крышу, сжирая все вокруг. Пожар выхватывал все больше и больше соломы с чердака. Жар распространялся так быстро, будто спичка зажглась и потухла. Дом трещал в костре, освещая темное небо, как факел. Хруст был такой будто огромный великан проглатывал на ужин добротный деревянный сруб. Стекла вдребезги разлетались в стороны, перины, подушки, сундуки пошли на закуску. Дым черным облаком окутывал фундамент, ненасытный пожар доедал последнее остатки дома. Двое соседей прибежали с ведрами. Но тушить было уже нечего. Крики односельчан, бежавших из общественной бани, дошли до поселкового сборища мужчин. Отец шатаясь бежал навстречу Афанасия. Он не стал разбирать профилактика это или злобный выброс адреналина, вырвал доску из штакетника вместе с ржавым гвоздем и рвал спину сына на мелкие куски мяса. Он его убивал. Афанасий лежал лицом вниз, не дышал. Мать причитала над телом сына. Она бросалась закрывать его собой. Но пьяный хозяин сгоревшего дома с красными глазами, размахивал палкой во все стороны. Соседи оттащили мать от сына. Крепкие мужики боялись выхватить палку, отошли в сторону тоже. Только когда погорелец изнемог от ударов и отполз рыча, как подстреленный медведь в сторону пепелища. Тогда соседи схватили Афанасия под руки, потащили обмякшее тело подальше от изверга. Они его спрятали на сеновале в конце деревни.
Три дня Афанасий не приходил в сознание, соседка Агафья смазывала раны отварами из трав, нашептывала молитвы над молодым тельцем тринадцатилетнего юноши, который считал себя мужчиной. Из ложечки вливала ему настой полыни, как противостолбнячное средство. Очень обрадовалась, когда смогла остановить кровь обугленной частью сгоревшего наследства. Мать Афанасия была вне себя. Не понимала, что ей говорит соседка про какого – то сына. Ведь сыновья у нее на руках, оба. Старшего она схоронила. Никто не смог объяснить ей, что Афанасий жив. Деревня позаботилась о семье Шаталовых. Соседи отдали им под жилье летнюю времянку. Отца Афанасия напаивали до беспамятства, чтобы не пошел искать непутевого сына. А через десять дней Афанасий поцеловал тетю Агафью, поблагодарил за собранную котомку с сухарями. Привязал ее к палке и ушел из дома навсегда.
Глава 2
Ночь застала Афанасия в поле. Куда дальше идти не знал. Солнце сопровождало повсюду, – то слева было, то справа, то подталкивало в спину, уходило за горизонт. Тринадцатилетний подросток впервые остался с жизнью один на один. Страшно не было. Он запретил себе бояться. Когда вышел из села, остановился, посмотрел на закат. Красивое огненное море ложилось на горизонт, полыхало как жар в печи, даже хлебом запахло, наверное, из – за Агафьиных сухарей. Афанасий вздохнул, прочел молитву «Отче наш», мамка заставила в три года выучить, чтобы просить у Господа помощи. Знал, что бог есть. Просто новая власть, как Агафья сказала, с рогами пришла. Поэтому кресты их в бешенство приводили, они их в срочном порядке сбить вместе с колокольней требовали. Это же первый признак – бесы в человеческой плоти в земную жизнь вторглись. И давай бесноваться! Мало им показалось невидимыми быть. В молитвах так и сказано: «От видимых и невидимых врагов защити нас!».
Именно эти слова Афанасий произнес громко в слух, перекрестился. Куда же без веры в путь? На ней все держится. С ней ничего не страшно. Даже честным быть. Все думают, что нам совесть шепчет – так не делай, так не поступай! А совесть – это и есть Господь. Он подсказывает нам, что делать.
Вдалеке виднеется беленный Храм, на нем висит теперь красная тряпка с белыми буквами: «Удвоить усилия, чтобы спасти революцию!». Куда же еще больше удваивать? И так местные у бабки Агафьи собираются в воскресенье миром помолиться. Не привычка зовет, совесть. Сколько раз пытались запретить эту общую молитву. Народ отстоял право молиться на краю деревни. Одно слово – темнота! Им смешно, что крестьянина Бог дисциплинирует. За воскресенье две смены в понедельник готовы на плуг налегать. Один день просят отдать Богу. Не нужно никого убеждать в обратном. Сколько раз видели, кто не соблюдает этот закон, обязательно или ногу, или руку сломает, три месяца тогда работать не сможет. Новая власть поуспокоилась, перестала гонять. Продовольственный план выполнять нужно, каждые руки в зачет. Пусть теперь губернское бюро РСДРП(б) и поселковый комитет партии большевиков в Храме заседают. Им же легче. Место – то намоленное.
С такими мыслями шел Афанасий по правую сторону заката на юг. Шел долго пока не стемнело, тут же в поле на ночлег остановился, чтобы с пути не сбиться, сел под молодой луной. Месяц тонкой долькой повис, улыбается. Хорошо, что луна не полная, иначе сидел бы на обозрении у всех. А там и батька мог бы разглядеть, в погоню броситься. Развязал Афанасий мешок дорожный, зачерпнул горсть квадратных сухарей. До чего ж шуршат красиво, успокаивают. Что человеку для счастья нужно? Когда голоден, запах сухарей кормит, согревает. Уткнулся Афанасий в ладошку, надышаться не может, слюна топит желание есть. Вот так бы сидел всю оставшуюся жизнь под молодым месяцем, вдыхал домашний уют сухарей. Интересно, сколько месяцу годков? Может, как мне? Афанасий раскрыл ладошку с сухарями, поднял ее к новому другу: «На, бери, угощайся, я не жадный! За это сколько раз от батьки получал! Прости, отец, что не оправдал жизнь, которую ты мне дал. Одно скажу, – тебе никогда не будет за меня стыдно!», – вздохнул Афанасий, вытер слезу и проглотил ее вместе с квадратиками высушенного хлеба.
На утро не понял, как проснулся. Ласточки разбудили, хоть и кричали: «Спи, спи, спи!».
– Солнце уже встало и мне пора. Нельзя отвыкать от порядка! – потянулся Афанасий, сорвал засохший чабрец, натер им зубы, воды хлебнул из бурдюка. Сам видел, как Агафья его из ягненка мастерила. Здесь главное без единого пореза шкуру стащить через шею. Он помогал ей выворачивать кожу наизнанку, натирал солью, дегтем, будто знал, что ему пригодиться. Сейчас только понял, что Агафья знала это точно. Ее считали местной ведьмой – оборотнем. Говорили, на кого плохо подумает, тому не получить хорошего урожая или надоев. Но Афанасия любила, как сына. Своих детей не было. Ее в деревне все боялись, но жизни без нее не представляли. Всех лечила. Знахарь медицинский народных наук гений в ноги ей кланялся, когда из города приезжал за каким – то рецептом.
Чабрец на зубах еще поскрипывал, когда Афанасий сделал глоток воды. Это главное средство для выживания. Сколько еще идти на юг, не знал, улыбнулся новому дню, привязал мешок к палке, оперся на нее, чтобы подняться, забросил на плечо и побрел влево от рассвета. Дороги серыми полосками разбегались в разные стороны. Сколько людей по ним хаживало? Сколько кузнечиков, букашек, бабочек прыгало, летало. А теперь идет он – Афанасий Сергеевич Шаталов. Твердым размашистым шагом утопает в шоколадно – черной пашне, скользит по зеленым кривым полоскам озимых, то спускается в овраг или поднимается на холм. В одно мгновение показалось, что ходит кругами. В одном и том же месте огибая солнца. А вдруг и правда зайдет сейчас в Старополисскую деревню, окажется возле сгоревшего дома, увидит отца.
От этой мысли что – то тяжелое упало на сердце. Он еще быстрее зашагал. Поля черноземные жирные показались вдалеке. Значит деревня на пути попадется, свою губернию он уже прошел, по земле понял. Где же он? Афанасий запыхался, убегая от мыслей про отца, на четвереньках полез прочь из оврага. Солнце внезапно закрылось чернотой. Не зря пели ласточки: «Спи, спи, спи!». Дождь будет, ночлег нужно искать. Впереди лес. Туда пока нельзя. Ведь по солнцу путь найти можно. А с черной завесой, которая оградила тебя от неба соваться нельзя. Впереди виднеется раскидистое одинокое дерево. Откуда берутся эти охранники полей? Будто кто специально сажает для путников, сжарившихся по дороге, чтобы смогли в прохладе посидеть, отдохнуть. Под ним я и заночую.
Афанасий прямиком направился к убежищу, как к дому, в котором горит свет, накрыт стол, ждет ласковая мама.
«За нею очень скучаю! Одна с такой гвардией непутевых мужиков. Я же у нее один помощник был. Ничего, мамочка, заберу тебя, как только сам устроюсь и братьев заберу тоже. Отца не оставлю, помогать буду!» – мечтал Афанасий, подходя к старому раскидистому дубу, – как в Божьем Законе Мамврийский дуб Авраама, – перекрестился Афанасий.
Он обнял дуб, поцеловал, всегда так делал, когда видел дерево. Считал их всех живыми, только немыми. А так хочется с кем – нибудь поговорить. Ладно, есть сегодня не буду, нужно растянуть на всю дорогу. Водички глотну и спать. Афанасий долго укладывался, никак не мог пристроить мешок под голову, долго ворочался, не заметил, как закрылись глаза, мама гладила взъерошенные жесткие волосы, ее рука пахла свежим молоком, медом и мылом из лепестков роз, Афанасий схватился обеими руками за ее ладошку, прижался, не мог надышаться, но противный смех отца разбудил.
– Эй ты, урод, почему такой худой? На суп тебя только хватит! – гоготал заросший мужик, глаз которого было не разглядеть из – за нависших бровей. Во рту не было ни одного зуба, от этого слова не знали во что упереться, просвистывали между десен. – Братва будет недовольна, что сегодня не их день. Вчера хоть жирный мужичек попался. Этот хиляк откуда взялся?
Афанасий вскочил на ноги. Но был примят к земле тяжелой рукой беззубого.
– Ша, блоха, не рыпайся, иначе кости под дубом закапаем.
Второй лохматый был небольшого роста, но волосы, как копна свисали до плеч. Запах от них обоих исходил замогильной органики одинаковый, хоть тот поменьше был, да еще два зуба имел. Но также вонял, как и беззубый. Он потянул на себя котомку. Афанасий схватился за мешок крепко.
– Не отдам! Мое! – крикнул он осипшим голосом и сам его не узнал.
Двое весело переглянулись, запрокинули головы, сотрясаясь от смеха.
– Мое! Ты что, блоха, забыл, что теперь все общее! – гоготал беззубый. При том «все общее» звучало со свистом так громко, что Афанасий отошел на шаг назад.
Не понял, как все произошло. Но мешок вырвали из рук два здоровых без возрастных мужика.
– Это наше советское! И ты тоже! – ткнул кривым безобразным пальцем Афанасию в грудь коренастый лохматый бородач.
Откуда появляется реакция на страх. Но Афанасий схватил палку, к которой привязывал мешок, со всей силы стал размахивать ею перед собой.
– Только подойдите, зашибу! – кричал мальчишка и быстрыми прыжками оказался за деревом. В то же мгновение развернулся и полетел над землей, убегая от людоедов. Он так несся в направление леса, что тот сам на него накинулся через секунду и закрыл собой от преследователей. Конечно, у них такой прыти не было. Они едва добежали до половины, бросили беглеца на съедение волкам. Нужно ведь делиться с природой. Мужики развернулись, сели под деревом, открыли добычу – воду с сухарями, грязными руками пихали лакомство в рот.
В этот момент загромыхало так, что земля с небом сошлась именно в том месте, где прятался Афанасий. Крупные тяжелые капли гнули верхушки деревьев к земле. Ветер разрывался между водой и огнем. Молнии бросали змеиные стрелы в землю, втыкали зубцы в дикое поле, грызли пожелтевший чабрец, полевицу собачью с колосом, который сам в горло лезет, как гусеница, луговой хвощ с фиолетовыми, белыми помпончиками, и, конечно, в единственный дуб, под которым спрятались беззубый и лохматый.
Афанасий бежал по лесу, не оглядываясь, ветки царапали лицо, безжалостно хлестали. Дождь лил откуда – то сверху водопадом, заливал каждый миллиметр воздуха. К тому же рядом завыла собака.
«Нет, это не собака. Это волк», – пронеслось в голове.
Не понял, как, но обхватил ногами покореженный ствол, не стал с ним целоваться, а сдирая колени пополз наверх очень быстро, нога соскользнула, обернулся, увидел внизу два горящих глаза. Волк продолжал кричать, – кУда ты, дрУг?
Внезапно что – то рвануло штанину на коленке, нога зацепилась, Афанасий полетел вниз. Недолго падал. Почувствовал сухое. Места было мало.
– Дупло! – воскликнул Афанасий, – спасибо, Господи, за все!
Глава 3
Утро разбудило Афанасия выстрелом. Он вжался в трухлявую перину, услышал, как хрустнуло ребро, прощупал бок, нет это всего лишь щепка.
«Только бы не головорезы!», – пронеслось в воздухе, – Афанасий превратился в огромное ухо. Слышал, как мужики между собой разговаривали, что на грибников напали четверо волков. Двоих успели застрелить, одного ранить, но куда делся еще один? Почему в воронежских лесах их больше всего? Афанасий вздохнул, понял, что не ошибся с черноземом. Наслышан был, что воронежская земля самая щедрая на урожаи, одной полезности полтора метра. Значит, дошел до нее только. Эти отморозки, что продукты отобрали, тоже из воронежских будут. Но тут же услышал, что пожаром двоих под дубом спалило. Молния их вместе с деревом убила, говорят, что одни кочерыжки от них остались. Афанасий перекрестился, подставил ухо к отверстию, прижался, слышал все, что говорят. Глотал дым, исходивший от курящих охотников, едва не закашлялся.
Один из мужиков громко выругался, предположил, что волк в какой – нибудь норе прячется. Показал на дупло. Направился к нему. Другой засмеялся, объяснил, что волки по деревьям не лазят. А вот медведя можно разбудить. Голос снизил и давай власть ругать, что только людей отстреливают, до волков дела нет. Собак в селе не осталось, всех волки загрызли. Нужно всем миром подниматься, прочесать лес, иначе не только грибников рвать начнут, а еще жен изнасилуют. Шутка показалось мужикам смешной. Они загоготали, голоса стали удаляться. В скором времени совсем исчезли.
Афанасий смекнул, что воронежскую губернию придется бегом преодолевать, не спать, не есть, раз такие чудеса здесь происходят. Нужно быстрее выкарабкиваться из этого ночного пристанища. Выглянул из дупла, повертел головой вправо – влево, кувырком выпрыгнул, обхватив коленями ствол, быстро спустился вниз. Но не успел ногами упереться в землю, как увидел, что на него в упор смотрит худощавый дед, справляющий нужду. За спиной у него было ружье.
– Что за явление Христа? – кашлянул дед, наставляя на Афанасия круглое дуло, – подойди ко мне ближе. Ты чейный?
Афанасий подтянул штаны, нехотя подошел, свел брови:
– Я заблудился, – тихо произнес он, опустив голову.
– С какой деревни будешь?
– Я – городской, детдомовский из Воронежа.
Дед хитро прищурил глаз, оглядел Афанасия, улыбнулся, решил, что такой городской может в хозяйстве пригодится. А то ртов много, да рук мало. Невестка любит это дело, рожает каждый год. А сын пособляет ей в этом грехе. А кто ж работать будет? Сейчас самый заготовочный период. Осень прозеваешь – жизнь потеряешь! Так что этот пацан сможет за черпак щей хорошим помощником стать. Дед привел Афанасия в дом, никому не сказал, где работника нашел. Просто выделил ему место на сеновале. Но это пока, а потом в сени переведу зимой. Приказал всем молчать, что это репрессированный сынок. Он сразу догадался, что пацан из Питера убег, видно на Тучковой набережной в красном доме жил. Он сам там столько лет прослужил, революцию своими руками делал, но по здоровью списался, домой подался к бабке под бочок. А на чтоб она хозяйство держала, если бы не его жалование. Когда голод навалился, многие уходили, чтобы своим подсобить. Так что он беглеца властям не сдаст. Если хорошо работать будет, то в колхоз пристроит на следующий год, как сироту – племянника. Афанасий остался жить на хуторе Сошка.
Когда дед Федор его завел в дом, усадил за стол вместе со всеми, такой благодарностью сердце Афанасия наполнилось, что готов был служить деду бесплатно хоть всю жизнь. На столе из чугунного котелка издавала аромат картошка. Нарезанные лодочкой огурцы были подсоленные, сало веером разложенное на тарелке заставило проглотить слюну. Он даже не разглядел молодого мужика с бородой, его жену и пятерых детей от шести и ниже. Бабку недавно схоронили. Налили самогонки, выпили за упокой души. Даже Афанасию налил дед для сугреву. После чего горячая картошка, проглоченная почти за два укуса, проскочила, не обжигая горло.
Деда Федора все слушались в семье. Видно было, что он главный. Дом был небольшой мазанный из двух комнат. Самая большая – дедова. Туда никого не пускали. В маленькой жила семья сына Ивана с невесткой Натальей, детьми. Семья с интересом рассматривала высокого стройного юношу с орлиным взглядом и кучерявым чубом, с которого капала вода. Афанасий до ужина обмылся в летнем душе под ледяной водой с хозяйственным мылом. После дождя бак был полон, плескайся не хочу. Афанасий даже чистое белье получил, обноски Ивановы пригодились. Счастливый сел за стол, как заново родился.
– Вот теперь на человека похож, а то в рванье по лесам шастать, это не дело. Завтра тебя проверим в работе! А там посмотрим! – поднимая рюмку, произнес дед.
На сеновале Афанасий лежал, как во дворце на десяти перинах, подушку тоже дали, травой пахнет, видно набили полынью, бессмертником и пустырником, потому что не успел он на нее голову водрузить, как тут же заснул. Конечно, с дедом Федором весь день по лесу ходили, грибов насобирали на засолку, пока волка в лесу искали. А теперь грузди красиво в бочках блестели, солились. Осень прозеваешь – жизнь потеряешь! Это точно.
Рано утром, еще до того, как петух закричал, дернул за ногу Афанасия дед Федор, на работу нужно срочно, пока не сильно рассвело. Он потащил Афанасия, засыпающего по дороге, в колхозное поле на окраине деревни. Колхоз только что кукурузу собрал. Нужно оставшиеся початки к рукам прибрать, пока начальство не проснулось. Падаль она неучтенная, пусть лучше сгниет, а людям брать нельзя, в тюрьму отправят. Вот дед Федор на стреме стоит, Афанасий в мешок наощупь кочерыжки собирает, даже не оглядывается.
– Пошустрей, давай! – шепчет дед Федор. – Если что я тебя за шиворот схвачу, а когда начальство подходить будет, отпущу, тогда убегай в лес, как заяц зигзагами, понял, чтобы не застрелили? А мне не положено, я же сторож, охранять колхозное добро должен.
Афанасий кивает головой, соглашается, очень уж картошка воронежская вкусная, да огурчики зимой, говорят, бочковые будут подавать, те вообще, как лимонад. Пусть с запахом, но резкие! Слюна сама собой полилась, как про огурцы заговорили. Это ж самый деликатес для желудка, упадет вниз и он уже полный. А сегодня еще может и кашей кукурузной побалуют, не зря же мы ее собираем. Афанасий быстро на четвереньках лазит по рядочку, наощупь хватает, в мешок складывает неучтенное добро. Никогда в жизни ничего не воровал. Это ж грех какой! А вот кукурузу жалко, сгниет ведь! Господи, вразуми начальство!
– Слушай, Фонька, а ты ведь не питерский, с такой сноровкой в доме графа Стенбока – Фермера тебе места не было бы, – смеялся дед Федор, когда возвращались с целым мешком домой в обход через овраг. – Ты знаешь до чего хорош был его Дворец. Весь из красного кирпича с круглыми балконами, дом треугольником стоит на Тучковой набережной. Парадная с круглой дверью, лепнина наверху. Там даже домовая церковь есть «Сретения Господня». Вот это я понимаю детский дом в Питере. Я там истопником числился. Ух, а граф видать баб любил, маски женские под карнизом повесил всех своих любовниц. Будешь в Питере, обязательно сходи на Тучкову набережную, посмотри на этот Дворец.
– А че я там не видел?
– Да там такие как ты беспризорники живут! Вернее, выживают! Нет, лучше со мной на вольных хлебах. Молодец, заслужил щей горячих! Сегодня среда, значит постных горячих щей получишь. Мы традиции чтим, начальство ж не дознает, что мы в среду и пятницу едим, – засмеялся дед Федор.
Не смотря на новую власть, верующие соблюдали посты, придерживались страстных дней, среда и пятница – никакого сала, молока, мяса, только вода и постные щи. Но страстными у колхозников были почти все оставшиеся дни тоже. Неправильная череда посевов, несоблюдение временных рамок, самодурство пришедших к власти, все сказывалось на урожае. Даже что вырастили собрать нормально не могли. А как по – другому? Если на каждом здании в воронежской губернии висели лозунги: «Мир хижинам, война Дворцам!», «Война до победы над капиталом!», «Быть богатым – стыдно!». Вот и жили все бедно, чтобы не дай бог не выделиться. Но минимум продовольствия, чтобы в очередной голод не сдохнуть, как бабка, которую поминали, нужно было все равно припрятать, ведь пять деток растут, им каши нужны.
Вот и работал днем Афанасий на сеновале, рушил початки кукурузы. Дед Федор приказал. Афанасий рядочек за рядочком тер друг о друга кукурузины, отковыривая желтые зубья зерен. Они шурша падали в мешок. Когда слышались шаги, Афанасий затихал, дед приказал, чтобы не высовывался, пока на испытательном сроке. В следующую ночь дед Федор сторожил поле подсолнухов по разнарядке, точно так же с рассветом Афанасий бегал по скошенному полю собирал оставшиеся шляпки подсолнухов. А днем сидел на сеновале, палкой стучал, как в бубен по солнышку, шелушил семечки в мешок.
Когда темнело, Афанасий шел на свинарник, где работала Наталья вместе с Иваном, чистил вонючий хлюпающий баз, сначала сгребал все тяпкой, затем забрасывал лопатой на тачку, а после толкал ее к силосной яме, там выгружал и вновь бежал к свиньям, коровам, лошадям.
За ужином после ледяного душа уже едва сидел, глаза закрывались, есть почему – то не хотелось. Наталья, довольная помощником, наливала порцию щей погуще, улыбалась ласково. От ее взгляда сердце Афанасия начинало стучать сильнее, кровь к лицу приливала в тот момент, когда опускал глаза в заманчивую пышную грудь с ложбинкой посредине. Очень уж этот овраг не давал Афанасию покоя, хотелось уткнуться туда, вдыхать аромат ее духов с запахом акации. Она замечала его взгляд, улыбалась, подмигивала, расстегивала пуговицу пониже. Он готов был бежать от этой пуговицы, заглатывал горящую картофелину целиком. Она смеялась. Ночью вообще не мог уснуть, думал о Наталье. До чего красивая девка была! Чернявая, глазища большие манящие, взгляд такой ласковый, будто облизывает всего, как мать теленка. Но что – то в этом взгляде было не материнское. Он еще не понял. Но хотел бежать в Питер, к тем маскам любовниц графа, про которые рассказывал дед Федор.
Однажды ночью, когда все улеглись спать, за ужином Наталья старалась налить мужу побольше мутной дряни. Афанасию больше не наливали после поминок умершей бабушки. Дед запретил. А вот сам не прочь был пропустить с сыном наперегонки. Храп стоял, кажется, на весь хутор, когда в окошке сеновала появились эти горящие огромные глаза. Наталья сама не одну рюмашку пропустила для смелости. Расстегнула еще одну пуговицу, залезла на сеновал, стояла изогнутая, как кошка, улыбалась:
– Афонечка, милый, ты уже взрослый! Вон как исправно работаешь! Хочешь я тебя отблагодарю за помощь?
Афанасий отполз подальше в угол чердака. Но горячее тело уже прильнуло к нему так близко, он не понял, как остался без рубашки, как сладко пахла акация, как заманчивая ложбинка оказалась под его горячими губами, он сам от себя такого не ожидал. Будто другой человек в нем проснулся, который был намного сильнее, смелее, красивее. Ведь маленькое женское создание заслужило любви не меньше той, которую заслужил он. Афанасий видел себя со стороны, странное ощущение, тебе хорошо, ты стоишь сверху и все видишь: зовущие стоны извивающейся женщины, громкое дыхание и себя! Ты – победитель! Охотник! Самец!
– Ах ты, сукин сын! – раздалось над головой. – Тебя отец подобрал, а ты гадишь?! Сука, убью! – Иван схватил Наталью за распущенные волосы, потащил к окошку чердака.
– Не трогай ее! – закричал повзрослевший мужчина. – С бабой трусы воюют! Меня бей!
Иван отпустил жену, рванул разъяренный на Афанасия. В этот момент Наталья быстро спустилась, позвала на помощь деда. Тот мигом оказался на сеновале, схватил сына за руки: «Беги, Фоня, беги в Питер! В красный дом! Иначе он тебя убьет!».
Афанасий на ходу запрыгнул в штаны, схватил рубашку, сиганул с сеновала, помчался в сторону железной дороги под смешным названием Россошь.