ПРЕДИСЛОВИЕ
Студенческие годы не забываются. И это неудивительно. Это самый расцвет молодости, гигантских планов, грандиозных надежд и веры в свои безграничные силы и возможности. Это особый мир, когда постоянно вокруг тебя друзья-товарищи, подруги, пора любви и открытий. Каждый день ты видишь перед собой умнейших людей страны, которые раздвигают твой горизонт, создают новое мировосприятие. Постепенно отсеивается мелкое и печальное, суетное и недоброе. А всё хорошее становится еще лучше и привлекательней.
Студенческие годы издалека представляются как бесконечное веселье, радость и смех. Хотя, конечно, это далеко не так. Потому что немало было печального и грустного: постоянная нехватка денег, несданные экзамены и зачеты, лишение стипендии, выговоры и порицания. Но наша память устроена так, что склонна представлять молодость в розовом цвете, когда было здоровье, красивые девушки кругом и преданные друзья, которые за тебя и в огонь, и в воду. И это нормально. Поэтому проходят годы, а мы не забываем своих товарищей, своих увлечений, своих преподавателей, по-прежнему улыбаемся их причудам. Пожилые рассказывают своим внукам о студенческих годах с улыбкой и со смехом. А тем трудно поверить, что их бабушки и дедушки были когда-то юными и беззаботными.
«От сессии до сессии» – это не документальное повествование, а скорее сборник рассказов по мотивам студенческой жизни. Действие происходит в «пятерке», общежитии номер пять, где селили студентов-гуманитариев.
Не нужно проецировать изображенных героев на реальных людей. Да и совпадение фамилий – всего лишь совпадение. Хотя некоторые черты и особенности взяты с натуры. Если кто-то узнает самого себя или знакомого, то пусть помнит о том, что часто в художественных образах современники автора узнавали реальных людей. В чем в общем-то нет ничего удивительного. Так бывает сплошь и рядом. И, пожалуйста, без обид. Даже если вы считаете, что какие-то отрицательные черты преувеличены, а образ шаржирован.
Конечно, со временем меняется антураж, ландшафты, иные вещи окружают нас. Но одно остается неизменным: молодость, надежды, любовь. И место, где они обитают: студенческое общежитие.
1
ДВЕРИ
Пить ради пить неинтересно. Не интеллигентно даже. Непонятно зачем тогда пить. Ради чего? Зачем? Утром стонать с похмелья, не идти на первые пары и заливать в себя воду, как в пожарную цистерну? Можно и так, если кому-то нравится, и он не презирает самого себя. Где тогда интересные воспоминания, приключения, как в «Дебрях Африки» у Майн Рида, о которых можно рассказывать до очередного мероприятия, каждый раз с новыми подробностями?
После очередной бутылки тянет на подвиги. Таков человек. Против природы лучше не переть. Без «д» кстати. Можно с «д». Бутылка может быть второй, может быть двадцать второй. Дело не в количестве, а в качестве. Бутылка, то есть ее содержимое, может из любого сделать героя. Ее, бутылку, можно назвать героической. Того, кто ее любит, может подвигнуть на героические дела.
Дело не в словах, как назвать тот или иной феномен. В сути. «Зри в корень!» – руководство на все времена. Суть была такова.
Гуляли не пацаны, а зрелые мужи, за плечами которых были десятки зачетов, экзаменов и твердое знание основ марксистко-ленинской теории. По крайней мере, они были убеждены в этом. Вы уже догадались, что это пятикурсники. Только они на короткой ноге с основоположниками. Гуляют пятикурсники основательно, не гоношатся и не вспоминают, как они в школе на учительский стул кнопки подсовывали, а доску натирали мылом.
Ничто человеческое им не чуждо. После очередного «накатим» наступила фаза героических саг. Просто пьют алкаши. Пятикурсники пьют с глубоким смыслом, осознанно.
Первокурсники в таком случае наливают в презерватив ведро воды и вешают его за окном. Делают они так только со стипендии, когда денежные средства позволяли совершить поход в аптеку.
Один первокурсник перегибается за окно. Он на стрёме. То есть наблюдает и подает сигнал. Другой ворошиловский стрелок
– Ну, чо ты там? Сейчас уйдет. Да давай! Стреляй же!
Стрелок… На пальцах у него рогатка. Резинка из трусов. Вставить назад в трусы ее недолго. Стрелок стреляет. Водопад обрушивается вниз на голову несчастного прохожего, который имел неосторожность идти прямо под окнами. Называется эта забава «Дождик! Дождик! Пуще!»
Наши были пятикурсниками. Такие забавы они считали дебильными. Сами в свое время порезвились так же. Теперь такие шуточки у них ничего, кроме отвращения, не вызывают, как статья «Как нам реорганизовать Рабкрин», которую должен был законспектировать каждый советский студент. Сколько можно дурью мучиться?
Тут кто-то предложил помыться в душе. Не идти же им в кинотеатр или в ресторан? Потом уже, когда очистятся от грязи и мирской суеты, продолжить дальше. Так сказать, сделать антракт.
Хорошая инициатива. Вспомнили, что у душа женский день. Они чередовались через день: мужской душ и женский. Они не против помыться и с девчонками. Даже наоборот… Это могут истолковать превратно и замарать их моральный облик.
Девчонки могли оказаться пуританками. Пуританки даже на пляжах загорают в сарафанах, кокошниках и кирзовых полусапожках. Увидев мужиков в плавках, падают в обморок. Тут кто-то вспомнил, что время уже позднее. То есть как раз такое, когда или спят, или в кроватях не могут уснуть.
Девчонки уже успели помыть всё, что у них моется. И чего сидеть, рефлексировать?
– Тогда душевая закрыта, – говорит один.
– А может быть, открыта, – резонно возразили ему. – Что это так трудно проверить открыта она или нет?
Поднимаются из-за стола, пьют на посошок и спускаются с пятого этажа на первый. Пока шли ни единой души не попалось. Тишина, вроде и не студенческое общежитие, а богадельня. Вахтерша их прозевала, потому что смотрела телевизор. Вряд ли это был эротический фильм. Потому что выражение лица у нее было сонное. Скорее всего революционно-историческая драма.
Дверь в душевую была открыта. Прислушались. Только ритмичный шум капель. Как и положено. Даже вода горячая осталась. Не кипяток, конечно, но и они не пить собрались. Помылись. А тут оказалось, что никто не взял с собой полотенца. И никто за полотенцем на пятый этаж идти не соглашался.
В раздевалке в углу стояло что-то серое, намотанное на палку. Стали гадать, что это такое. И решили, что это нечто необходимое для девчонок в критические дни. Иное объяснение им не приходило в головы.
Вытираться этим не стали.
– А давайте пойдем нагишом! – предложил кто-то. – У себя и вытремся, если не обсохнем дорогой.
Задумались. Конечно, если был бы первый этаж, можно было б рискнуть. Но на самый верхний? Под самые облака.
– Нее! Ходят же! Кому-нибудь приспичит на кухню. В холодильнике чужими продуктами попользоваться.
– Ну, если услышим, что кто-то идет, то за дверью спрячемся. Да и кто сейчас будет ходить!
А предложение-то толковое. Не напяливать же на мокрое тело одежду. Негигиенично как-то.
Еще ни одни Лоэнгрин не поднимался нагишом с первого этажа на пятый. Они будут первопроходцами.
О них сложат песни. А народы Кавказа в честь их будут исполнять зажигательные танцы. А какой-то серьезный композитор возможно сочинит кантату на цикл стихов, посвященных их подвигу.
Вроде бы тишина. Движенья нет. Но разведка не помешает. Сначала выбрался самый ловкий и смелый. Меланхолически храпит вахтерша, бдительно охраняя вход и выход. По телевизору герои-революционеры дают клятву бороться с царизмом до конца.
Двинулись друг за другом, то и дело останавливаясь и прислушиваясь к каждому шороху. Но мало ли что может шебуршаться в пятиэтажном студенческом общежитии! Любая мышь могла довести их до инфаркта. Но мыши отдавали предпочтение столовой, а не студенческим общагам. Не любили они их из-за шума и аскетизма. И если бы завелась здесь какая-нибудь беспутная мышь, она бы плакала в углу.
Самое опасное место – это вход в общагу. А представьте, если бы сон вахтерши не был таким сладким и глубоким, и она бы увидела шествующих друг за другом сухопарых и совершенно голых ахиллов и гераклов? Жалко бабушку! А ведь ей еще нужно поставить на ноги внуков.
Когда прошли мимо, вздохнули с облегчением, но бесшумно. Выдох сделали через уши. Путь на Олимп только начинался.
Кто жил в общаге, тот знает, что настоящая жизнь там начинается только с полуночи. Перед этим хорошо выспятся на лекциях, после несытного обеда и перед полуночью.
У кого-то просыпается аппетит, у кого-то первородный инстинкт и он отправляется на поиски, кому-то просто делать нечего, и он не знает, чем заняться и начинает искать приключения на одно место. Завтра будет уйма времени выспаться на лекциях и семинарах. В этом и заключалась величайшая опасность и героизм, проявленный нашими пятикурсниками. Чтобы обрести такие качества, нужно пять лет получать высшее образование.
Им повезло. Как раз в эту ночь движения почему-то не было. Все сидели, а скорей всего лежали, по своим конурам.
Но на подходе к третьему этажу услышали голос. Это было подобно грому средь ясного неба. Хотели бежать вниз, но тут же решили, что лучше рвануть наверх к своей берлоге. Всё обошлось. Голоса не дошли до лестничной площадки, а завернули в какую-то комнату. Снова тишина. Фууу! Слышно только, как бьются сердца четырех. Четвертый этаж. Осталось почти ничего. Немного наверх, а потом по коридору. Тут… ну, блин! Таскает вас по ночам! Ну, чего вам не сидится дома? Чего вас носит? С коридора пятого этажа девичьи голоса, звонкие и веселые. Они надвигаются. Идут к лестнице.
Решили гераклы вниз. Там прижмутся, переждут грозу. И снова наверх, чтобы вдоль коридорчика. Тут и снизу по лестнице поднимаются девичьи голоса со смехом. Чего вот расходились? Совсем распустилась современная молодежь. Раньше как: посмотрели «Спокойной ночи, малыши» и баиньки.
Они туда-сюда, туда-сюда. А все ярко освещенные: и лестница, и коридоры. Электричества не экономят. Чтобы никто, спускаясь по лестнице или шествуя по коридору, не запнулся и ничего у себя не сломал.
В коридор ведут двустворчатые двери. Иного выхода нет. Спрятались они за дверями, трясутся и вспоминают бабушкину молитву: спаси и пронеси. Хотя и атеисты.
Вот девчонки сверху и снизу сходятся на этой площадке и начинают так визжать, что прервали крепкий рабочий сон вахтерши, которая закрутила головой. Такого визга за свою рабочую карьеру она еще не слыхала.
Парни не понимают, отчего девчонки так визжат. Их же не видно за дверями. Правда, почему-то сами они всё видят. А не только слышат, как они визжат. И чего так визжать? Тут до них доходит, что двери-то стеклянные. Раньше они на это не обращали внимания. Побежали бы в свои комнаты, но девчонки стоят визжат и никуда не уходят. Это, в конце концов, даже неделикатно с их стороны. Могли бы хотя отвернуться. Глаза у них большие, бесстрашные и целеустремленные. От визга, наверно. Ребята дрогнули и побежали, одной ладошкой прикрывая часть зада, а другой переда. На визг во всех комнатах открывались двери. Никогда коридор еще не видел столько людей.
Быстро прибывали с других этажей. Весть о голых пятикурсниках, как степной пожар, распространилась по всем студенческому городку. Особенно много было представительниц прекрасного пола из соседних общежитий. Они оказались более легкими на подъем. Вот чего не спится девкам по ночам? Кто-нибудь может объяснить? Будто специально не спали и ждали, когда побегут голые пятикурсники с первого этажа на пятый. Телепатия у них что ли какая-то? Или нюх собачий на это дело?
История получилась шумной. Несколько дней Академгородок только и говорил об этом.
2
ПРИШЕЛ, УНЮХАЛ, ПОДКОРМИЛСЯ
Баяндин Вова коренастый, рыжий и в очках.
По Фрейду человеком управляют два инстинкта: либидо и страх смерти. Так мог считать человек, не знавший Вовы. Не повезло Фрейду родиться позднее, тогда его учение выглядело бы более научным.
Вовой двигало две страсти: еда и история. Если бы Фрейд знал его, то и психоанализ выглядел бы иначе. Но простим старику. Он в этом всё-таки не виноват. Не повезло ему с рождением.
Если вторую страсть можно было удовлетворить лекциями и книжками, то первая была не удовлетворяемой. По крайней мере, с тех пор, как он поселился в общежитии. Точнее, удовлетворяемой не всегда и не в полном объеме, как Вове хотелось бы. Чтобы было понятней, объясню на другом примере. Это все равно, что вам отдается прекрасная дева. Если вам не нравится такая аналогия, можете пропустить ее. Только вы начинаете входить в азарт, она грубо и бесцеремонно заявляет: «Всё! довольно! На сегодня хватит! Хорошего помаленьку! А то приестся и будет не в радость. Не всё сразу! Как-нибудь в следующий раз! Откуда я знаю, когда будет в следующий!».
Обидно? Не то слово! Вот таковы были отношения Вовы с едой. Она заканчивалась в самый желанный момент. Поэтому он был постоянно в поиске. Даже сны ему снились с поисковым уклоном.
Духовная пища, конечно, может быть очень сытной. Иногда даже полезной. Не всем, правда.
И не для желудка.
Поэтому каждый вечер Володя выходит «мышковать». Аппетит у него отменный. Никак не соразмерный стипендии.
Словом «мышковать» он называл поиск пропитания. Любимой его пословицей была пословица про волка, которого ноги кормят. Вечером с кухни уносились кастрюли с супом, опустошался холодильник, комнаты запирались от незваных гостей, которые лучше татарина только тем, что не забирали весь продовольственный запас, не хватали девок в свои гаремы, кроме страшненьких и не рубили головы тем, кто посмел пикнуть или права качать. Нет! Нынешний гость гуманный.
Володя – не татарин. Хотя в каждом русском есть татарская кровь, если столько веков таскали татары русских женщин к себе. К нему относятся, как к баскаку, от которого лучше спрятаться и затаиться. Авось, минует нас чаша сия. Хотя, чтобы миновало, такого не припомнится. Мало самим. Аппетит же у Володи бездонный. Он съест столько, сколько есть на столе. А когда ничего не останется, сметет крошки и отправит их в рот.
Слава и Толя – четверокурсники-филологи. С четвертого курса расселяют по двое в одной комнатке. Толя из города. Из дома приезжает с унылым портфелем, в котором лишь конспекты и книжки. На выходные и праздники он ездит домой, а в понедельник возвращается. Слава, груженный, как ишак, приезжает из деревни, которая в далеком районе. Привезти легче, чем сохранить, использовать только для собственной пользы и желудка. К деревенским отношение особое. Они везут из дома еду.
Вечером Слава жарит картошку на сале. Для него это самая вкусная еда. И предвкушает скорое наслаждение. Толя с книжкой. Больше он ничего не умеет делать, потому что он городской, то есть не приспособленный к практической жизни. Слава даже не осуждает его за это, но относится с пониманием. Деревня – становой хребет России. Парить, жарить, кипятить, варить можно только на кухне. Кухни есть на каждом этаже. Там стандартный набор: три электрических плиты и два холодильника.
В комнатах держать плитки и кипятильники запрещено. Время от времени устраиваются рейды по изъятию. Слава, как деревенский житель, привык жить не по законам, а по житейскому разуму. А здравый разум всегда выше любого закона. И хитрее. Этот здравый разум подсказывал ему, что готовить что-то на кухне, значит, готовить для других. И тогда того, что он приволок из деревни, не хватит и на неделю. Плитку днем он прячет под матрасом. А вечером, если нагрянет проверка, всегда приоткрыто окно для вентиляции. И плитка быстро оказывается за окном. Там для нее приготовлен крючок.
Везде ищут. Под тумбочками, под кроватями, но под подоконник с уличной стороны еще никто не догадался заглянуть. Вот вроде пахнет жареным, а ничего нет.
Толя и Слава переговариваются шепотом. Под порогом лежит пальто, чтобы запахи не улетучились. Но вот только сковородку не заставишь замолчать. Она шкворчит. Стреляет жиром. Но на плитку пальто не накинешь. И намордника не наденешь. Надеются, что пронесет.
За дверью раздается какой-то шелест. Толя и Слава глядят друг на друга, потом на дверь. Кажется, что даже стук сердца может выдать их. Как назло, громко стрельнул жир. Не мог немного подождать! До чего же бессовестно с его стороны. Предатель! Представляют Володю, приложившего ухо к двери, а потом ставшего на колени. То ухо, то нос он старается протолкать щель между дверью и полом. Глядят, не появится ли частица его тела. Слава – атеист. Он матерится. В душе. А Толя: «Господи! Пронеси!»
– Пацаны! Ну, я же знаю, что вы в комнате, – раздается вкрадчивый голос за дверью.
– Открывать придется, – шепчет Толя. – У него нюх, как у собаки. Всё равно не уйдет.
У Славы грустные глаза. праздника души и желудка опять не получилось. Даже мысль о том, что он делает благое дело, не радует его. Ну, не готов он к роли святого. О картошке на сале вскоре придется забыть. Он не успеет даже насладиться ее ароматом.
Наглый и требовательный стук. Так стучатся служители закона и грабители. Не откроете – выломаем дверь.
– Ну, я же знаю, что вы здесь! – возмущается Вова. – Ну, кончай наглеть! Открывайте!
Открывают двери.
– Решили зажать?
Вова, широко улыбаясь, стоит на пороге. Очки его блестят от предвкушения скорого счастья.
– А запах?
– Причем тут запах? – возмущается Слава. – Ну, немного придремнули. Не услышали.
Слава зевает и старается ногой незаметно отодвинуть пальто. Но Вове нет никакого дела до его ноги. Но Слава делает это неуклюже. Вова заметил и усмехается:
– На полу что ли спали?
Слава наклоняется и, тяжело кряхтя, относит пальто в стенной шкаф. Долго его там пристраивает.
– А при чем тут на полу?
Обижается. Но неохотно как-то. Еще один их секрет перестал быть секретом. Опыт Баяндина расширился.
Взгляд его уже прикован к плитке, где под крышкой томится картошка. На двоих такое это не по-человечески. Он рад. Искренне. От все души.
Слава как-то мгновенно превращается в старичка, уставшего от жизни, бесконечных пятилеток и коллективизации.
Кряхтя, он несет сковородку к столу. Кажется, что он тащит целый мешок в полцентнера весом. Буханке хлеба, рассчитанной на два дня, сейчас придет конец. Опять непредвиденные расходы. В конце концов, мог бы приходить хотя бы со своим хлебом.
Как и положено гостю, Баяндин сидит на центральном почетном месте. Ближе всех к сковородке. Вместе с картошкой он цепляет кусок сала. Выбирает самый большой. Хлеба ему хватает на три куса. Понятия об элементарном этикете у него отсутствуют. Заводит речь про семинар и прочую белиберду. Как он хорошо выступил. Славе и Толе это неинтересно. Они думают о картошке, о сале, о том, как всё это быстро исчезает. Кусочком хлеба Баяндин протирает сковородку до чиста. Прикрывает глаза.
Сгребает крошки со стола и забрасывает в рот. Теперь на столе стерильная чистота. Оглядев стол, он поглаживает пузо и весело произноси, при этом нагло подмигивая:
– Хорошего помаленьку!
Слава плетется с чайником к раковине. Чайник он тоже привез из деревни. В нескольких местах у него отбита эмалировка. Он согнулся. Его можно понять. Такой кайф обломали!
– Будешь чай? – вяло спрашивает у Баяндина, уже решив, что чай будет без сахара.
Много чести! Да и лишиться сахара это уже будет слишком много для одного вечера.
– Пацаны! Девчонки из пятьсот тридцать второй компот замутили. Я был на кухне. Уже готов должен быть.
Бодрый и уверенный, он выходит. За дверью икает. Для Славы и Толи это как удар по почкам. Ложатся. Настроение убитое. Праздника не получилось. Даже запах бесследно исчез. Толя открывает «Сагу о Форсайтах». Слава зевает. Представляет родной дом. Потом поворачивается к стене и тихонько сопит. Как ребенок, у которого отобрали любимую игрушку. Он подогнул ноги и кажется маленьким, как старичок. За окном черная зимняя ночь. И звезды насмешливо подмигивают им. Издеваются что ли?
3
НЕУЛОВИМЫЙ
И снова вечер. Комната второкурсников. Спартанская обстановка. Четыре кровати, тумбочки, стол, книжная полка. Двое лежат, двое сидят на кроватях. Обычная картина. За стол садятся только пошамать. Если, конечно, есть что. Сейчас не тот случай. В руках книжки.
Жеке надоело читать. И думать ни о чем не хочется. А то начнешь о чем-нибудь думать, и всё опять сведется к еде. Он уставился в угол, где тумбочка. Не его. Будто сейчас она раскроется, как волшебная шкатулка.
Вот взгляд его ожил.
– Смотри, мужики! Ну, ни штяк!
Показывает на низ тумбочки. Все отрываются от книжек. Может быть, действительно, сим-сим открылся? Не торопясь, выползает таракан. Он даже не идет, а еле перебирает лапками. Усики его шевелятся. Он отправляется в путешествие по комнате, которая для него, как для первооткрывателя, таит много тайн.
– Всё! – смеется Жека. – Отбегался. Идиот! Не! Ну, мужики! Среди бела дня! Вообще страх потерял.
Он хватает тапочек и, согнувшись, отправляется навстречу таракана. Тапочек занес над головой.
Тапочек мелькнул в воздухе и с глухим стуком опустился на пол. Шансов на выживание у таракана не было.
Таракан строг и элегантен. Если он наденет круглые очечки и станет на задние лапки, то будет похож на Пьера Безухова в салоне Анны Шерер. Отличается он лишь подвижностью. Что касается внутреннего мира с мучительными поисками смысла жизни, не знаю. Думаю, что всё-таки что-то имеется, раз это самые древние обитатели планеты. Он не сосет нашу кровь, как комар, и не жужжит назойливо перед нашим лицом, как муха. Кажется, что мы вообще ему неинтересны. Может быть, он презирает нас.
Таракан даже питается с нами вместе борщом из одной кастрюли, деликатно подождав, когда мы утолим аппетит.
Мы почему-то не любим его. Он же по отношению к нам никакой антипатии не проявляет. Он застенчивый. Жека погрузил ногу в тапок и покрутил ногой. Так тушат бычок. После чего ни бычка, ни таракана не должно остаться.
– Хрустнуло, – говорит он. – Вроде, как на сухарик наступил. Отбегался, идиот! Борзеть не надо!
Жека пошел к кровати, где его ждала ученая книжка. Чувство исполненного долга переполняло его.
За ним под веселый гогот бежал таракан. Может быть, он хотел ему что-то сказать. Очень важное. Иначе зачем было так торопиться, развивать спринтерскую скорость? Не обо всем можно прочитать даже в самых ученых книжках. Тараканам это, как никому, известно.
Тут Игорь прыгнул с кровати и распластался на полу, раскинув руки, как парашютист. Жека повернулся.
– Ты чего?
– Я чувствую, что он шевелится где-то в районе живота, – радостно воскликнул Игорь.
Игорь стал проталкивать руку под себя. Делал он это не торопясь, основательно, как настоящий охотник.
– Скотобаза! Попался! – радостно воскликнул он. – От меня еще ни одни таракан не уходил.
Товарищи брезгливо поморщились. Как можно такое брать в руку? От одной мысли об этом тошнить начинает.
– Голубчик! Вот он!
Игорь поднялся и торжественно продемонстрировал всем… продолговатую щепочку. Он еще не видел, что держит крепко-прекрепко в пальцах, поскольку победоносно оглядывал друзей.
Таракан неторопливо шествовал к самой далекой кровати у окна, как будто всё это его не касалось. Высокий бородатый Серега громко выругался и поднял ноги. Таракан шел в его сторону.
Он боялся тараканов. Может быть, в детстве Арина Родионовна рассказала ему страшную сказку про кусачих тараканов, которые откусывают язык детям, если они не хотят спать.
Поднялся Толя. Он шел к окну с двухпудовой гирей. На него было страшно смотреть. Не шел, конечно, а передвигался, согнувшись и держа гирю между ног. Гиря тянула его вниз. Не догадывался таракан, какая быстрая и красивая смерть его ожидает. Иначе ускорился бы и исчез за плинтусом. Но он продолжал ползти, не торопясь. Гиря грохнула. Стекла жалобно задребезжала. Внизу заикали, задрав головы к потолку.
– Если бы ногу? – спросил Сергей. – Ты об этом не подумал! Тридцать два килограмма и на ногу!
– Кому?
– Себе.
Толя побледнел, представив, как гиря обрушивается ему на ступню. Ни один таракан не стоит этого.
– Сволочь! – сказал Толя.
Приподнял гирю, убрал ее в сторону. Тяжеленая! Как он с ней гонялся за тараканом непонятно.
– Мокрое пятно!
Все смотрели на мокрое пятно. Привстали. Кто-то разглядел даже лапки и крылышки. Конечно, подлое существо, но все-таки живое. Что бы ни говорили про студентов, но в душе они гуманисты.
Толя понял, что он убийца. До этого он убивал только комаров и газетой размазывал мух. Он поволок гирю на место. Казалось, что в ней не тридцать два килограмма, а целая тонна. Затолкал ее под кровать, обернулся. Может быть, покаяться? Возле пятнышка, шевеля усиками, стоял таракан. Он был из любознательных. Ему так хотелось узнать, что же это такое темное и мокрое. Больше его ничего не интересовало.
4
МИША ШАПОВАЛ
Какая разница между чудаком и чудиком? Да, я тоже раньше думал, что никакой. То есть вообще не заморачивался на эту тему. Ничего не думал. Пока не довелось. Есть разница. Пусть небольшая, но есть. В этом смысле русский язык самый удивительный.
Чудик не похож на других, он не живет, как все. Потому что не может жить, как все. Все чинно идут. Он бежит. Все веселятся, он молчит. Его это всеобщее веселье раздражает. Говорят ему: не надо лезть. Он обязательно полезет. Поэтому понимают, что зря сказали на счет не надо. Чудика порой бьют. Потом раскаиваются и понимают, что поступили неправильно. Пострадал совершенно невинный человек, пусть и непохожий на остальных. Не то, что начинают уважать его. Но без него им скучно. И как только он появляется, всеобщее оживление. Будет что-то интересное.
Чудак тоже не похож на нас с вами. Поэтому мы сразу разглядим чудака под любой личиной.
Проходит он всё-таки по другой статье. Его интересует что-то одно. Все остальное ему неинтересно. Если это наука, то он ни о чем, кроме науки не думает. Все двадцать четыре часа в сутки. В любом положении, в любой ситуации. Даже на смертном одре. Не надо ему ни женщин, ни пива. А ест он лишь потому, что иначе не смог бы долго заниматься наукой. Кто-то таких называет фанатиками и считает, что это ненормально.
Он с первого класса, узнав про Трою, уверен, что она существует. Пройдет время, и он представит ее человечеству, которое до этого считала, что всё это сказки Гомера.
Ему дают деньги на школьные завтраки, а он их откладывает в копилку, чтобы купить билет до Стамбула, оттуда он уже пешком доберется до легендарной Трои с лопатой на плече. Потом дожив до сорока, бросает семью, работу, снимает все деньги и отправляется в Малую Азию. Делает это тайком, чтобы его не отправили в сумасшедший дом. Все крутят пальцем у виска. Они правы. Потому что они нормальные люди. Только дело в том, что он действительно находит эту Трою, потому что он чудак. Самые безумные идеи чудаков в итоге оказываются реальностью.
Миша сдавал приемные экзамены. В общежитии в это время шел ремонт. Стройотряд набрали из студентов общежития. Только одна была девушка-математик Лиля. Для абитуриентов выделили несколько комнат на втором этаже. В комнате жило сразу по восемь человек. Ремонтировали сверху вниз. Так что до конца экзаменов до второго этажа еще бы не добрались. Но грохот стоял до позднего вечера. Многоопытным студиозом смотреть на новичков было забавно. Вроде как забавные зверушки, такие наивные и любопытные. Не знали элементарных вещей. Так школьники смотрят на детсадовцев, которые копошатся на детской площадке. Смеются над ними. Им даже в голову не приходят, что совсем недавно они были такими же. Но в детстве год – другой все равно, что десятилетие для зрелых людей.
Абитуриенты были разные. У одних был такой вид, что всякое желание общаться с ними пропадало. Может быть, они уже видели себя докторами наук и нобелевскими лауреатами. Пытались заигрывать с девчонками. Симпатичными. Им такое внимание льстило. Но таких было две – три. И они, как-то быстро исчезли. А те, что продолжали сдавать экзамены, какие-то серые.
Вот Миша сразу привлек. Не обратить на него внимание было нельзя. Есть такие люди, которые у всех вызывают интерес.
Он был несуразный донельзя. Словно он только что вышел из джунглей. Угловатый. Худой. Ходил он как-то нелепо, то и дело подпрыгивая или внезапно останавливаясь.
Что-то гениальное приходило ему в голову.
Он был курнос, с толстыми губами. Рот его был постоянно приоткрыт, как у ребенка. Широко распахнутые глаза. Так, наверно, должны смотреть земляне на инопланетян. И наоборот. Получалось, что все люди были для него инопланетянами, так непохожими на него. Вроде как всё он видел впервые: вас в замызганной робе, холл, где лежали мешки с цементом и стояли ящики с банками краски, суровых вахтеров бабушек и дедушек, которые сразу почувствовали в нем родственную душу. Каждый раз он останавливался и что-нибудь спрашивал. Чаще всего нелепое. Или что вы тут делаете? А если в раствор больше добавить цемента, он лучше становится или хуже? Его пытались подкалывать, разыгрывать. Спрашивали, беседовал ли с ним полковник госбезопасности.
Вскоре это неблагодарное занятие забросили даже записные шутники. Какой интерес разыгрывать ребенка?
Когда он заходил в общагу, те, кто был в холле, бросали работу, ожидая очередного рассказа.
– Как, Миша, сдал?
Одно мишино плечо опускалось, другое поднималось. Он радостно оглядывал собравшихся. Губы его начинали шевелиться, а затем, растягивая слоги, одни произнося высоким тоном, другие на пониженном, он отвечал:
– Нууу… даааа… так получилось! Вооот! Сдал, в общем-то. Неожиданно как-то получилось.
Кто-то улыбается, кто-то покатывается со смеху. Мишу это нисколько не обескураживает. Все знают, что Миша не просто сдает. Слава о нем уже гремит. И рассказы передаются из уст в уста. Его выгоняют с экзаменов. Нет, совсем не за то, что он ничего не знает. Да, и сказать, что Миша чего-то не знает, ни у кого бы язык не повернулся. Наоборот!
Есть такое понятие достаточности. Вы кладете в чай столько сахару, сколько вам нужно по вкусу. Те, кто принимают экзамены, уже с первой минуты чувствуют, знает студент материал или нет. А на некоторых достаточно только взгляда, чтобы понять, что знаний у него ноль.
Преподаватель слушает минут пять. Хотя мог бы не слушать, поскольку Миша свой лимит исчерпал. С первой минуты, как только Миша начинал отвечать, было понятно, что пред тобой будущий лауреат разных премий.
Миша – уже готовый ученый. Экзаменатор улыбался и произносил:
– Ну, хорошо! Достаточно! Давайте вашу зачетку, молодой человек! А что вы так смущаетесь?
– Погодите!
Миша махал руками.
– Я еще не сказал самого главного. Это лишь предисловие, вступление. Итак, приступаю к основной части.
Всё это интересно. Но еще, кроме Миши, не один десяток абитуриентов. Тут целый конвейер. До конца рабочего дня нужно принять у всех экзамен.
