Звездный камень

Название книги из стихотворения Фазиля Искандера «Тютчев» («…И странен стих, как звездный камень, с небес упавший на ладонь»)

© Фазиль Искандер, наследники, 2019

© «Время», 2019

* * *

Антонина Хлебникова-Искандер. «Я выходила замуж за поэта…»

Решившись составить для издания сборник стихов Фазиля Искандера, я сначала просто хотела одного: напомнить читателям, что он не только великолепный прозаик – заслуженно широко известный и у нас в России, и в мире (около сотни книг издано за рубежом), – но и большой, сильный поэт. И вдруг при отборе стихов я столкнулась с проблемой невозможности что-то выбрать, а что-то «утаить» от читателя. Я не могла найти четких критериев отбора. При всем разнообразии тематики стихи эмоционально равно захватывали и не отпускали, не уступая друг другу – малые ли, большие, поэмы, баллады… Наконец я решила взять за основу выбора следующее.

Во-первых, представить те стихи, которые Фазиль сам читал со сцены или в дружеских застольях.

Во-вторых, включить в сборник стихи, которые много лет исполнял в своих программах наш друг, прекрасный чтец, народный артист России Рафаэль Клейнер. Вот, например, «Ода всемирным дуракам», как без нее обойтись:

 
Дурак – он разный. Он лиричен,
Он бьет себя публично в грудь.
Почти всегда патриотичен,
Но перехлестывает чуть…
 

Клейнер превосходно читал «Христос предвидел, что предаст Иуда», «Толпа», «В давильне», «Кувшины», «Камчатские грязевые ванны», «Лежбище котиков» и др. – все это вошло в книгу.

В-третьих, убедившись в бескомпромиссности, даже смертельной жесткости, трагичности больших поэтических вещей Искандера, я решила представить только одну из них – «Балладу о свободе».

 
Эта страна, как огромный завод,
где можно ишачить и красть.
Что производит этот завод? Он производит власть.
 

И как бы в противовес ей дать одну светлую – необычную, оригинальную поэму о ребенке «Малыш, или Поэма света». Смею заверить, ни один мужчина-поэт этой темы никогда не касался. Не осмеливался даже к ней подступиться. («Да славится в любом дому щебечущий цветок ребенка».) Тем неожиданней, что за нее взялся такой брутальный, «громкий» поэт, как Фазиль Искандер, – он и в этом уникален.

 
Так женщина после всего
Ласкает близкого тихонько.
Мужчина думает – его.
Она ж, не зная ничего,
Уже – грядущего ребенка.
 

И наконец, в-четвертых: я включила в сборник переводы Фазиля из Редьярда Киплинга – «Балладу о Западе и Востоке» и «Заповедь». Здесь, я думаю, требуются пояснения. Тема Запада и Востока для Фазиля была глубинно, потаенно очень значимой. В Фазиле загадочно, чудесным образом слились воедино его абхазско-персидское происхождение и русская культура – естественно, включающая в себя не только русскую, но и западную классическую, да и современную литературу. Частенько перечитывая Киплинга (в прекрасных переводах, как у нас в стране было принято: лучшие литературные переводчики в мире – наши), Фазиль вслух декламировал свою любимую поэму в самом распространенном у нас переложении Елизаветы Полонской: «О, Запад есть Запад, Восток есть Восток, и с места они не сойдут. Пока не предстанут небо с землей на Страшный Господень суд…». Со временем Фазиль стал довольно упорно изучать английский. Несколько лет занимался по пластинкам, со словарем углублялся в английский подлинник. Стало ясно, что его что-то перестало устраивать в переводе поэмы Киплинга. И наконец он сам взялся за эту работу. Объяснил так: существующий перевод по сравнению с подлинником слишком спрямлен и «по-женски проглажен». «Тут нужно больше жесткости, корявости, прямоты вплоть до грубости». Похоже, тогда он и написал в своей тетради: «По высочайшей аккуратности текста угадывается подлог». Переведя поэму по-своему, Фазиль часто и охотно читал ее вслух – и наедине с самим собой, и для слушателей. «Пока души не вывернет, как потроха, Всевышний на Страшном суде» – это уже совсем не по-женски, согласитесь.

А затем Фазиль перевел и единственное выбранное им из Киплинга стихотворение – «Заповедь». По сути, это его собственные мысли, его кредо. Вот концовка:

 
Умей с толпою говорить не опрощаясь,
Не мельтеша – беседовать с царем.
Жить, даже дружбою не слишком обольщаясь,
Чтобы не слишком горевать потом.
Жизнь, как дистанция, уходит, голубея.
Ты понял всё? Так начинай забег!
Ты миром овладел, собой владея,
И более, мой сын, ты – человек!
 

Когда наконец и у нас во время перестройки появились в печати «Кролики и удавы», критики наговорили много всякого, изыскивая источники. Мол, это Оруэлл, антиутопия, «Скотный двор», то-се… А это же Киплинг и его джунгли…

После всех перечисленных соображений о составе этой книги добавлю, что стихи даются не в хронологическом и не в тематическом, а в вольном, почти случайном порядке. Так любил Фазиль. Сам он под стихами дат не ставил. И считал, что при чтении лучше не уходить в однотемность, а переключаться.

И еще одно мое личное решение: первым в книге я поставила стихотворение «Язык», в котором Фазиль с таким спокойным достоинством объясняет свое присутствие в русской литературе.

 
Не материнским молоком,
Не разумом, не слухом,
Я вызван русским языком
Для встречи с Божьим духом.
 
 
Чтоб, выйдя из любых горнил
И не сгорев от жажды,
Я с ним по-русски говорил,
Он захотел однажды.
 

О самочувствии инородца в чужой среде Фазиль написал однажды очень трагическое и искреннее стихотворение. Оно вырвалось у него буквально из глубины души. Это было настолько личное, исповедальное, что он даже избегал читать его вслух. А уж о публикации нечего было даже и мечтать.

 
Защемленная совесть России,
Иноверец, чужой человек,
Что тебе эти беды чужие,
Этот гиблый пространства разбег!
Что тебе от Москвы до Тибета –
Ледовитый имперский простор?
Что тебе это все?
Что тебе-то?
Этот медленный мор, этот вздор?
Что тебе это мелкое злобство,
На тебя, на себя, эта ложь?
Как вкусившего сладость холопства
Ты от сладости оторвешь?
Что тебе эти бедные пашни,
Что пропахли сиротским дымком,
Что тебе эти стены и башни,
Цвета крови, скрепленной белком?
Что тебе? Посмотрел и в сторонку.
Почему же, на гибель спеша,
В ледовитую эту воронку,
Погружаясь, уходит душа…
 

А потом Фазиль придумал, как этот стих можно опубликовать – он назвал его «Кюхельбекер».

Меня часто спрашивают: так он прозаик или поэт? У него есть замечательное стихотворение «Дедушкин дом». Я помню, что в первой рецензии на его стихи, которую написал для «Литгазеты» Евгений Винокуров, было замечено, что Искандер стихи перенасыщает, что он чрезмерен для поэзии. У него рождаются слишком обильные образы и в результате он грешит некоторыми длиннотами. И, как ни странно, Фазиль согласился. Он и сам чувствовал, что в нем торкается проза. Он же прозы не писал – я замуж выходила за поэта! Он институт кончал как поэт, и в Союз писателей вступал как поэт, у него вышли две поэтические книжки.

И я хорошо помню, как у Фазиля окончательно созрела готовность писать прозу. Он купил в букинистическом книгу Бабеля, (по сей день стоит на полке над его письменным столом – зачитанная, замусоленная). И когда он стал читать Бабеля, он вдруг открыл что-то и в себе – как будто нашел свою дорогу. Он писал потом, что понял: проза может быть поэзией. Его привлекал и яркий южный колорит Бабеля, и его юмор. Эта проза, можно сказать, его просто оплодотворила. И он написал свой первый рассказ «Петух». «С детства меня не любили петухи. Я не помню, с чего это началось, но, если заводился где-нибудь по соседству воинственный петух, не обходилось без кровопролития». Он написал, посадил меня за машинку, я печатала, смеялась и просто запоминала каждую фразу. Как стихи. Вот так он стал писать свою прозу. Видно, она давала дополнительный простор для природной его философичности, образности, она вмещала больше, чем стихи.

Стихи отошли на второй план. К ним он обращался, когда у него случались простои. Проза ведь требует большого наката, океанского. А стихи могут быть и горными ручейками. В Доме творчества в Коктебеле, куда мы очень любили с ним ездить, в этой волошинской культурной ауре Фазилю хорошо работалось. В Абхазии, между прочим, он не писал – он там впитывал, напитывался. В его стихах многое связано с Абхазией, и эти стихи – самые жизнеутверждающие: «Кувшины», «В давильне», «Парень с мотыгой», «Парень с ястребом»… А вот сидеть за машинкой в Абхазии он не мог. Один раз только мы туда приехали с машинкой, а потом даже и не брали. А в Коктебель – всегда с машинкой. Там он занимался переписыванием, перепечатыванием прозаических вещей.

Это еще одна важная особенность его работы. Внешне-то он был такой открытый, часто веселый, можно было предположить, что он предпочитает застолья и всяческие посиделки… А как вспомнишь, какие глыбы он минимум по четыре раза перепечатывал и при этом не просто редактировал, а дописывал, расширял, расцвечивал, наращивал объем… «Козлотура», к примеру, он написал сначала как рассказ страниц на сорок, а потом при перепечатках он разросся в повесть на сто двадцать страниц.

Стихи он сначала шагами выхаживал, потом записывал рукой, только потом подходил к машинке. Во всех квартирах, где мы жили, в местах, где он разворачивался на пятках, когда он по диагонали пересекал кабинет, пол был вытерт. Мысли, которые его особенно задевали, буквально ранили – их он часто выражал именно в стихах. Это обычно случалось в периоды упадка, когда он ходил душевно раненный, скажем мягко – от неурядиц, связанных чаще всего с прохождением его вещей в печать. Потом эти выхоженные поэтические «формулы» могли быть вмонтированы в какую-нибудь прозаическую вещь, в «Сандро», например, – но это потом. Сначала стихи. Поэтому они и содержат не самые легкие его мысли, не самые «жизнеприятельские» (слово Фазиля из «Малыша»).

На рубеже семидесятых-восьмидесятых, когда он писал свои поэмы, у него было особенно тяжелое состояние. Он отдал в «Новый мир» своего «Сандро», но напечатан был, как он говорил, обглоданный вариант. «Я чувствовал, будто позволил отрезать руки-ноги своему ребенку» – я помню эти его слова. И он решился – через Льва Копелева отдал роман в «Ардис», и американцы напечатали его полностью. После чего настало предгрозовое затишье, которое он очень остро ощущал, ожидая каких-то расправ. Но начальство пребывало в замешательстве. И тут грянула история с «Метрополем». Его пригласили участвовать и стать членом редколлегии альманаха. В «Метрополе» вышли две вещи Фазиля – «Возмездие» и «Маленький гигант большого секса». Я к этой истории отнеслась неоднозначно. Мне казалось, что Фазиль, во-первых, как-то растерянно растворился в общем деле. А во-вторых, я видела, что у него пошел откат – он очень тяжело начал внутренне переживать все случившееся. И мне надо было всеми силами помогать Фазилю хоть как-то поддерживать душевное и жизненное равновесие в условиях раскачки – от эйфории сначала до полной мрачности затем. Но теперь я иногда благодарно думаю, что весь этот общий грандиозный «метропольский» скандал помог ему (да и начальству) избежать его личного, конкретного скандала из-за ардисовской публикации «Сандро из Чегема».

Как у нас говорится – нет худа без добра. Фазиль начал тогда писать свои мрачные, трагичные стихи и поэмы – «Паром», «Баллада о свободе» и другие. А затем, по мере обретения прежнего «жизнестояния», он взялся за переводы из Киплинга, потом пошли «Кролики и удавы» и далее – стихи, в том числе светлые, вплоть до «Поэмы света». Душевное и жизненное равновесие в конечном счете победило. В полном соответствии с его собственным утверждением: «Жизнь сама себя защитит».