Закаспийский край в составе Российской империи (историко-правовое исследование)

* * *

© Аминов И. И., 2018

© ООО «Проспект», 2018

Введение

Туркменистан и Россия, как известно, считают друг друга стратегическими партнерами. Между этими странами подписано 149 межгосударственных, межправительственных и межведомственных соглашений, затрагивающих важнейшие социальные сферы (машиностроение, телекоммуникацию, нефтегазовый комплекс и другие). При этом базовым документами столь продуктивного взаимодействия стал Договор о дружбе и сотрудничестве от 23 апреля 2002 г.^[1] Однако эти отношения в недалеком прошлом не избежали трудных вопросов, конфликтов и недопонимания. Можно отметить акты этнической чистки, «мягкого геноцида» русскоязычного населения, смену алфавита с кириллицы на латиницу, понижение уровня среднего образования до девятилетнего, а высшего – до двухлетнего, полнейшую дерусификацию образования и информационного пространства на фоне пламенного туркменоцентризма, пронизывающего туркменскую идеологию, и, как следствие, – отток в Россию и другие страны прежде всего русского и русскоязычного населения в эпоху Туркменбаши.

Более поздние события – «Газовый конфликт» 2009 г., проблемы, связанные с прекращением действия двойного гражданства между Туркменистаном и Российской Федерацией, и др. – еще больше отдалили страны друг от друга. На стабильности российско-туркменских отношений сказывается также стратегия США на Каспии, обозначенном Вашингтоном в 1997 г. зоной американских национальных интересов^[2], что, безусловно, угрожает исконным интересам России, проводившей независимую внешнюю политику в этом регионе.

Поскольку главные угрозы и риски национальной безопасности сегодня исходят не из внутреннего состояния страны, а в большей степени являются следствием процессов, происходящих за ее пределами, вызывает тревогу то, что в отгородившемся от современного мира нейтральном Туркменистане^[3] растет активность организаций религиозно-экстремистского толка. Если учесть, что инфляция в Туркменистане составляет 10 %, а безработица – 60 %^[4], то большинство малограмотной, лишенной возможности получить качественное образование и трудоустроиться молодежи – потенциальные адепты новоявленных духовных лидеров^[5].

В этой связи представляется актуальным и значимым проведение комплексного, опирающегося на фундаментальные научные оценки и выводы историко-правового исследования процессов развития, сущности и трансформации российско-туркменских отношений, определение на этой основе перспективных для обоих государств направлений сотрудничества.

Значимость проведения историко-правового исследования российско-туркменских отношений обусловлена и тем, что закономерности возникновения, становления и развития различных цивилизационно-культурологических, социально-экономических, государственно-правовых явлений и процессов имеют в определенной степени универсальный характер. Поэтому положительный опыт взаимоотношений России и Туркменистана, как социально-политическая реальность, может быть применен в налаживании, построении и укреплении отношений между другими странами и народами.

Попытки описания и анализа взаимоотношений между Российской империей и туркменскими племенами предпринимались в России еще в XVIII–XIX вв. такими видными учеными, путешественниками, общественными и военными деятелями, как С. Г. Гмелин, Н. Н. Муравьев-Карсский, Г. С. Карелин, И. Ф. Бларамберг, М. Н. Галкин-Враский, К. Боде, И. О. Симонич, М. Алиханов-Аварский, Н. И. Гродеков, Г. И. Данилевский, И. Ибрагимов, А. Кун, А. Н. Куропаткин, П. М. Лессар, Ф. А. Михайлов, H. Петрусевич, К. М. Федоров, Н. В. Чарыков и другими. Большинство исследований этих авторов проводилось в контексте военной истории, военных действий русских войск, дипломатических сношений Российской империи с соседними государствами, или посвящалось мероприятиям имперской администрации в Закаспийском крае. При этом организационно-правовые формы этих мероприятий, нацеленные на адаптацию туркмен к новым социально-экономическим условиям, сотрудничество с имперской властью, рассматривались лишь фрагментарно.

В советский период особенности развития российско-туркменских связей стали предметом научного обобщения в трудах Л. С. Берга, М. Н. Дружинина, М. Н. Тихомирова, X. Агаева, М. Аннанепесова, Г. И. Карпова, А. К. Каррыева, Л. Каррыева, Д. Ф. Масловца, А. А. Рослякова, А. Г. Соловьева, З. Г. Фрейкина. Однако изложение проблемы в работах вышеупомянутых авторов носило, как правило, историко-этнографический, экономико-географический, этно-политический характер, а организационно-правовые аспекты затрагивались лишь косвенно.

Непосредственно правовые вопросы, касающиеся отдельных сторон российско-туркменских отношений (правовой, судебной и налоговой систем, надзорной деятельности, административно-территориального устройства и управления Закаспийским краем) стали предметом исследования у авторов как досоветского (Ф. К. Гирс, А. – Г. А. Давлетшин, А. Ломакин, К. К. Пален, Я. Таиров), так и советского (А. Хайтлиев, В. А. Кадыров, О. Кулиев) времени. Их работы имеют безусловную научную ценность, а проблемы, поставленные в них, нуждаются в дальнейшей исследовательской разработке.

В зарубежной историографии внимание к российско-туркменским отношениям в той или иной степени уделяли Е. Е. Бэкон, Н. Дэлхофф, Х. Каррере, Х. Д. Лэнсделл, Р. Пирс, Л. Тиллет и другие историки и политологи, рассматривавшие в основном вопросы религиозной совместимости и культурное взаимодействие российского (советского) и туркменского народов.

Определенный вклад в изучаемую проблему внесли исследования отечественных историков и юристов начала XXI в.: О. И. Брусиной, С. Л. Воронцова, В. В. Дубовицкого, Ш. Х. Кадырова, В. В. Корнеева, Н. Н. Лисицыной, Г. Е. Маркова, О. А. Никонова, К. Е. Размахова, Ю. И. Семенова, В. В. Соколова, Ф. Т. Тухтаметова, В. Н. Шкунова и др. В этом ряду особо выделяются труды крупного современного историка и этнографа Шохрата Ходжаковича Кадырова, которые составляют не только основу исторической правды о взаимоотношениях двух народов, но и методологическую базу научных изысканий в этом направлении.

Таким образом, в имеющихся публикациях российских и зарубежных авторов содержится богатый материал по становлению и развитию российско-туркменских отношений в самых разных областях жизнедеятельности, политики, экономики, культуры. Однако организационно-правовой ракурс этих связей остается малоразработанным, что подтверждается отсутствием целостного монографического исследования, защищенных кандидатских или докторских диссертаций. Автором выявлены лишь отдельные публикации, посвященные адаптации обычного права туркмен к законам Российской империи, а также становлению и развитию законодательства Туркменской ССР в контексте существовавшего законодательства Советского Союза.

Вышеперечисленные обстоятельства дают основание считать организационно-правовые особенности российско-туркменских отношений, сложившиеся на территории Закаспия в XVIII – начале XX веке, уникальным историческим опытом, имеющим большое значение для юридической теории и практики, способным благотворно повлиять на улучшение российско-туркменистанских (межгосударственных) связей, исходя из реалий сегодняшнего дня и образованием независимого государства Туркменистан.

Глава 1
Государственно-правовая политика Российской империи в отношении закаспийского региона

1.1. Этническая характеристика Закаспийского края до вхождения в состав России

Закаспийская область Российской империи, образованная в мае 1881 г.^[6], и окончательно оформившаяся к 1890 г., простиралась между восточными берегами Каспийского моря и западными границами Хивинского ханства и Бухарского эмирата. На севере она доходила до Уральской области, а на юге до Ирана и Афганистана (см. рис. 1).

Рис. 1. Закаспийская область Российской империи

Начиная с II тысячелетия до н. э. земли Закаспия входили в состав различных государственных образований: царств, ханств, эмиратов, империй. Этнические перемещения древних и средневековых народов периодически меняли национально-этнический и социально-политический облик этого региона Средней Азии. К концу XVIII в. большая часть территорий Закаспийского края была заселена уже преимущественно предками современных казахов и туркмен, включенными в чрезвычайно сложные, разветвленные системы племен и родов, которые в той или иной степени находились в зависимости от Ирана, Хивинского и Кокандского ханств, Бухарского эмирата. В пределах упомянутого географического пространства живут и сегодня потомки этих племен, имеют свой диалект и основной регион расселения. Так факт деления современного туркменского общества на племена отражен на государственном флаге, гербе и в гимне независимого Туркменистана.

Казахи Закаспийского края, которые в дореволюционных документах именовались ордынцами, адаевцами, киргизами, будучи представителями Младшего жуза (административно-территориальная общность), занимались преимущественно скотоводством, кочуя на Мангышлаке (Мангистауская область Республики Казахстан) и побережье Красноводского залива (Балканский велаят Туркменистана). Казахи Младшего жуза, в отличие от Средней и Старшей орды, первыми приобщились к Российской государственности: установили дипломатические отношения (1718 г.); получили опеку от Анны Иоановны (1731 г.), после переходе через Урал (1787 г.) и утвержденного Павлом I разрешения (1801 г.) стали отчасти кочевать в Заволжье на законных основаниях. Для обеспечения российского присутствия на Мангышлаке в 1846 г. было воздвигнуто Новопетровское укрепление (ныне Форт-Шевченко).

Районирование территорий расселения туркмен в таком виде, в каком оно обозначилось к концу XVIII столетия, было значительно сложнее в географическом, социально-этническом и политическом отношении и не везде укладывалось в границах будущей административной единицы Российской империи – Закаспийской области. На севере и западе региона (ныне территории Мангистауской области Казахстана, Дашогузского и Балканского велаятов Туркменистана) имелись благоприятные условия для кочевого скотоводства. Здесь издавна проживала одна из крупнейших племенных групп в составе туркменского народа – йомуды, а также более мелкие племенные группы (ата, човдур, емрели, игдыр, абдал). Орошаемые же земли северных территорий были заселены преимущественно этнически иными народами – сартами, узбеками, таджиками. Ханы Хивы издавна претендовали на обладание землями туркменских племен. Однако ханская деспотическая власть на эти труднодоступные и климатически суровые места обитания туркмен распространялась лишь номинально. Многочисленные и воинственные племена туркмен-йомудов далеко не всегда ее признавали, а в период политических кризисов и междоусобных войн решительно противились Хиве и диктовали ей свою волю, влияли на выбор правителя и характер вводимых им законов. Со стороны же хивинских властей было «принято за правило держать туркмен, что называется в черном теле в уверенности, что бедность их образумит, заставит бросить кочевой образ жизни и осесть между узбеками»^[7].

Карательные действия ханской армии против непокорных туркмен продолжались с кратковременными перерывами почти до установления вассальной зависимости Хивинского ханства от России.

В конце XVIII столетия в северных предгорьях Копетдага, в оазисах Теджена и Мургаба (территории Ахалского и Марыйского велаятов современного Туркменистана) укоренилось еще более многочисленное и непокорное туркменское племя – текинцы (теке). Здесь они вытеснили или подчинили себе по праву сильного более слабые туркменские племена (карадашлы, аннаули, мурчалы, алили, салор, сарык и др.), а также ирано-нетуркменское население (курдов, белуджей, кизилбашей, персов, афганцев, арабов)^[8]. С одной стороны, все подчиненные текинцами племена оказались от них в политической зависимости, с другой – стали невольно приучать кочевников-текинцев к земледельческой и ирригационной культуре. В условиях интенсивно орошаемого земледелия здешние благодатные земли затрагивали политические интересы правителей Ирана, Хивы и Бухары. Тем не менее, туркменам-теке удавалось лишь формально подчиняться этим государствам. В вопросах внутреннего жизненного уклада они сохраняли полную самостоятельность и самобытность. Не случайно территорию расселения этого племени обычно называли «вольной Туркменией».

Между политическими и торговыми центрами Бухарского эмирата – городами Чарджуй и Керки (территория Лебапского велаята современного Туркменистана), несколько столетий проживала еще одна многочисленная туркменская племенная группа – эрсари. Здесь, на приамударьинских землях юга и юго-востока Туркмении, издавна привычным занятием для них наряду со скотоводством было земледелие. Несмотря на то что политически туркмены-эрсари находились в зависимости от Бухарского эмира, конфликты с Бухарой были для них частым явлением.

Крайний юго-запад Туркменистана – долины и предгорья западного Копетдага, бассейны рек Гургена и Атрека, степи Мазандерана и Астрабада (северных окраин Ирана) в основном заселяли наиболее мирные и практически оседлые племена – туркмены-гоклены, а в Сумбарской долине их соседи – туркмены-нохурли. Среди них, а также на сопредельных землях, частично расселялись туркмены-йомуды, а также остатки более мелких племен с примесью иранского элемента (огурджали, икдыр, пухурли, мургали) и, наконец, туркменизированные племена, ведущие по преданию свое происхождение от потомков арабских завоевателей: ших, сеид, ходжа, махтум и др. Большая часть туркмен этого края занималась земледелием. В политическом отношении они находились в вассальных отношениях с иранскими шахами. Однако в периоды нашествий иноземцев иранские власти зачастую были неспособны защитить своих подданных, включая туркмен. Нередко притеснения туркменских племен со стороны шахской администрации вызывали острые внутренние конфликты (восстания гокленов), которые неизменно жестоко подавлялись^[9].

Таким образом, в эпоху, предшествующую подчинению Российской империи, туркмены занимали обширную территорию, часть которой входила в состав Бухарского эмирата, другая – в состав Хивинского ханства, а третья (самая большая часть) состояла из пустынных пространств Каракумских песков, солончакового и песчаного Каспийского побережья, предгорий Копетдага, Парапомиза и речных долин Мургаба и Теджена. Именно эта третья часть, равная 560 698 км², охватывавшая практически треть территории Туркестана (1 592 728 км²)^[10], войдет в последней четверти XIX века в состав собственно русских владений, образовав Закаспийскую область Российской империи. Данная территория и поныне составляет основную большую часть нынешнего государства Туркменистан.

На таком общественно-политическом фоне складывались и развивались отношения России с коренным населением Закаспия. Это был длительный процесс, медленно протекавший в сложных условиях переплетения интересов местных племен с интересами России, Ирана, Хивы и Бухары. Обращая свои взоры на Россию, туркменские племена мечтали о политической стабильности, надеялись обеспечить мирную жизнь с помощью могущественной державы, оградить себя от произвола и бесконечных притязаний со стороны соседний государств^[11]. Подобная ориентация в наибольшей степени предопределила процесс присоединения территорий расселения туркмен к Российской империи. Об этом свидетельствуют многократные просьбы, обращенные к русскому монарху в 1745, 1767, 1798, 1810, 1811, 1813, 1819, 1846 гг. в покровительстве и подданстве^[12].

1.2. Пророссийская ориентация прикаспийских туркмен

Постоянные притеснения соседних государств, а также экономическая заинтересованность в регулярной торговле с русскими купцами, особенно в обмене продуктов скотоводства на хлеб, стимулировало западных туркмен настойчиво искать политического покровительства России. Данный процесс особенно усилился в XVIII столетии, когда на туркменские племена увеличился нажим с севера Хивинского ханства и калмыцкой верхушки, а с юга, особенно в годы правления Надир-шаха Афшара (1736–1747 гг.), – иранских завоевателей. И хотя постсоветские историки и политики Туркменистана отрицают факты устремленности прибрежных туркмен добровольно войти в состав России, исторические документы свидетельствуют об обратном. Наиболее ярко данный процесс иллюстрирует одно из писем туркменских старшин Мангышлака, где ими сообщается, что «где б трухменский (т. е. туркменский – А. И.) народ ни был, все придут и будут в подданстве, для тогоде, что кроме России неоткуда пропитания ждать»^[13].

Число же прикаспийских туркмен, прибывающих в Россию, в поисках лучшей жизни, начиная с XVIII в., неуклонно росло. В 1740 г. на Ставрополье насчитывалось 15990 туркмен из племен игдыр и човдур. Многие из них позднее смешались с калмыками, татарами и их родственниками – ногайцами^[14]. В последующие годы массовый приход и расселение туркмен човдурского объединения отмечается близ Астрахани. Вместе с човдурами в астраханские степи откочевывают туркмены родов абдал, арабачи, бозаджи, бурунджик, союнаджи. Часть из них осела на Северном Кавказе между Тереком и Кумой до побережья Каспийского моря^[15]. Правительство, стремясь сохранить этническую идентичность туркмен, не относило их ни к татарам, ни к калмыкам, вело учет численности по уездам, предоставляло возможность участвовать в «выборах судей и прочих выгодах»^[16]. Так, в высочайше утвержденной должностной инструкции Главному приставу при кочующих в Астраханской губернии народах, вменялось в обязанность доставлять «в скорости сколько можно верное и точное описание» о «…происхождении их, исповедании и обычаях… кем управляемы были… о промыслах и достатке, как и кто из них с каким народом более в связи находится»^[17].

Первым законодательным актом, надолго определившим этнические границы кочевок ногайцев, калмыков и туркмен, стало высочайше утвержденное «Положение об отводе земель калмыкам и другим народам, кочующим в губерниях Астраханской, Кавказской и частью Саратовской» от 19 мая 1806 года^[18]. Поскольку туркмены, по сравнению с другими кочевыми народами, были более склонны к оседлости, к этому времени в Астрахани были созданы такие населенные пункты, как Фунтово (1793 г.), Атал (1813 г.). В разные годы возникли подобные поселения и в Ставрополе: Летняя Ставка, служившая резиденцией туркменского пристава (1854 г.), Зимняя Ставка, где размещался помощник пристава (1860 г.), Большой Барханчик, Куликовы копани, Кучера (1863 г.), Шарахалсун и Озек-суат (1865 г.). Позднее были образованы Айгур, Эдильбай, Башанта и др. В 1845 г. в Ставропольской губернии проживало 13 440 туркмен^[19]. Многие из них, пользуясь дарованным высшей властью самоуправлением, замещали должности сельской администрации, добросовестно исполняли царские повинности: несли службу, охраняя границы от киргиз-кайсаков, осуществляли подвоз продовольствия для войск Азово-Моздокской линии, выставляли вооруженных людей в качестве стражи и т. д.

Туркмены, свершившие преступления против других народов, отправлялись «в ближайшее Земское начальство» для дальнейшего суда на основании общих законов Российской империи^[20]. Мелкие гражданские и уголовные дела внутри рода (племени) разбирались местными судами «на основании заведенных у них правил»^[21].

Несмотря на многочисленные примеры внушительной миграции и оседания туркменских родов на территории Российской империи, в истории государства и права остается нерешенным вопрос: какие силы противодействовали туркменам Восточного Прикаспия принять российское подданство в массовом и организованном порядке? Почему на протяжении 70 лет XIX столетия одни представители туркменских племен и родов снова и снова просили о российском подданстве, другие же грабили русские суда и караваны, уводили русских людей в плен и рабство? Ответы содержат архивные материалы и законодательство Российской империи^[22].

С целью выяснить «сущее имеют они, трухменцы, желание подданства ея императорского величества»^[23] еще в 1745 г. на Мангышлак прибыло русское судно под командованием капитана В. Копытовского. По заметкам, оставленном в журнале этой экспедиции и другим документам видно, что хивинские туркмены ожесточенно боролись против объединенных сил персидского наместника и узбекских феодалов. Получив от Надир-шаха ультиматум предоставить людей для службы в шахской армии, туркмены людей «не дали, объявя им, что они люди вольные и при Хиве кочуют своею волею»^[24].

Четверо старшин Мангышлака, доставленные в Астрахань капитаном Копытовским, на аудиенцию с губернатором Татищевым заявили не только от имени мангышлакских туркмен, но и от имени туркмен Хивы и Балханских гор, что русского подданства желают не только они, но и другие племена. Архивные документы также подтверждают массовое стремление туркмен нести «службу нерушимо» и в верности русскому престолу присягнуть на Коране^[25].

В январе 1746 г. старшины туркмен Мангышлака (Камбар-бек, Кара батыр, Онбеги, Чапык Нияз батыр) посетили Петербург, где были приняты самой императрицей Елизаветой Петровной. Несмотря на то, что в Петербурге старшин хорошо содержали и «учинили им награждение», в российском подданстве им было все же отказано^[26]. Однако важным моментом последующего указа Елизаветы Петровны следует признать то, что астраханскому губернатору было предписано, чтобы во время посещения Мангышлака русские купцы «обо всем адресовались к ним, четырем старшинам, а не к другим к кому»^[27].

В конце 60-х гг. XVIII в. наблюдается заметное оживление в российско-туркменских отношениях, вызванное сильным давлением на мангышлакских туркмен со стороны адаевских казахов во главе с Нурали-ханом, требовавшим от туркмен грабить вместе с казахами караваны, идущие из России и обратно. Они заявляли, что с Россией находятся во вражде и угрожали, что в случае неповиновения изрубить кибитки туркмен. Последние, как стало известно, не согласились, «учинили баталию» и уберегли российских купцов от разбоя.

В своем письме Екатерине II туркмены писали о враждебных действиях Нурали-хана и своем желании избавиться от засилья казахских ханов. С этой целью в Астрахань была направлена депутация из трех старшин от абдальского рода с просьбой о принятии его в подданство и постройке на Мангышлаке крепости^[28]. Депутация, прождав целый год в Астрахани, ответа не получила. Позже Коллегия иностранных дел, ссылаясь на мнение астраханского губернатора, доложила Екатерине II о том, что из-за недостатка пресной воды и других «неспособностей местности» там заложить крепость не представляется возможным. А потому «от принятия в подданство Вашего императорского величества трухменцев… никакой пользы быть не может»^[29]. Это касалось не только мангышлакских, но и других туркмен, живущих на восточном побережье Каспийского моря.

Не смотря на имеющиеся трудности и невыгодность строительства фортификаций на Мангышлаке, поиски продуктивных контактов с Россией продолжались. В конце 1801 – первой половине 1802 гг. в Петербург ко двору Александра I направились сразу две туркменские депутации: одна через Оренбург от имени казахского хана Пиргали (сына Нурали-хана), считавшегося правителем туркмен Мангышлака, а вторая – через Астрахань от имени старшин четырех родов туркмен-абдалов^[30]. Первая депутация, стремилась получить преимущества во взаимоотношениях с Россией по сравнению с туркменами и другими соседями, вторая, нежелавшая иметь своим правителем Пиргали-хана, пыталась поддерживать с Россией традиционно сложившиеся прямые связи только через своих доверенных лиц.

В различные инстанции от имени этих депутаций поступило множество прошений. В них выражались просьбы о принятии российского подданства, строительства укрепления в Тюб-Карагане для развития торговли. Несмотря на то, что 9 мая 1802 г. грамотой Александра I туркменам-абдалам было предоставлено российское подданство, правителем над ними все же был назначен Пиргали-хан. В декабре 1802 г. в Оренбурге состоялась церемония утверждения Пиргали туркменским ханом. Официальным актом императора ему вменялось в обязанность быть верным престолу «и означенный подданный наш туркменский народ содержать в порядке и на благо правосудием по закону и обыкновением той земли довольствовать»^[31].

Однако, за месяц до этого мангышлакские туркмены в своем обращении к министру иностранных дел отказались признать власть Пиргали-хана. Они ссылались на его неспособность быть ханом, обвиняли в причастности к разорению и убийству туркмен^[32]. Кроме того, отказ повиноваться Пиргали-хану они обосновывали тем, что его депутация не представляет интересов мангышлакских туркмен, что составлена из его близких родственников, каракалпаков и беглых игдыров – всех тех, кто может принести непоправимый «вред государству»^[33]. Верховная власть на опасения туркменской депутации отреагировала вручением ей отдельной грамоты о принятии ее и всех туркмен абдальского рода под высочайшее покровительство^[34]. Через несколько месяцев со всех мангышлакских туркмен, принятых в российское подданство, были сняты продовольственные ограничения^[35].

В начале XIX в. политический контакт с Россией пытается установить новая группа туркмен. В 1811 г. к астраханскому губернатору с прошением о принятии в русское подданство и переселении в пределы России обратились старшины откочевавших из Хивы човдуров. Явное и зачастую жестокое притеснение со стороны ханского правительства стало главной причиной их бегства из Хивы. Через год эта депутация, посетив вновь Астрахань, сообщила, что к ним примкнули еще 3600 семей из других туркменских племен. Однако вскоре выяснилось, что у туркмен имеется около 1 млн. голов скота и вопрос об их переселении в северокавказские степи стал не выполнимым. К тому же часть туркмен заявила, что она не ищет общего переселения, а только покровительства России^[36]. Так завершился очередной порыв туркмен к принятию российского подданства, что свидетельствует об устойчивом намерении опереться на сильного соседа.

В начале XIX столетия в связи с обострившимися отношениями с Ираном, российское правительство проявило интерес к туркменам Закаспия, находящимся во враждебных отношениях с пограничными персидскими провинциями. По этой причине с мая по сентябрь 1805 г. дипломатическим корпусом стала вестись активная служебная переписка о возможном стратегическом союзе России с текинцами, йомудами, гокленами в войне против Ирана. В донесении российского консула в Иране Скибиневского сообщалось об изъявлении туркменами готовности участвовать в войне против Каджаров.

Восстание против каджарской деспотии поднялось в мае 1813 г. на юго-восточном побережье Каспийского моря и охватило североиранские провинции – Астрабад, Хорасан, Мазандеран. Повстанцы обратились за помощью к России, для чего в местечко Гюлистан (Карабах) прибыла депутация из четырех туркменских старшин. Одновременно с депутацией к главнокомандующему на Кавказе Н. Ф. Ртищеву прибыли послы от Фатх Али-шаха для переговоров о заключении мира. Во время переговоров с шахскими посланниками генерал Ртищев воспользовался присутствием туркмен как средством дипломатического давления^[37]. Иранская сторона, очевидно, сочтя, что срыв переговоров может привести к открытию «второго фронта» в закаспийских степях, вынуждено согласилась со всеми российскими условиями. Однако после подписания Гюлистанского мирного договора с Ираном (24 октября 1813 г.) генерал-лейтенантом Ртищевым в военной помощи туркменским повстанцам было отказано^[38]. Так, миссия прикаспийских туркмен потерпела неудачу, а депутация вернулась с письмом на имя предводителя восставших туркмен Хаджи-Сеид Мухаммеда, лишенным нужного смысла. Эти события привели к разрыву российско-туркменских отношений на целых 6 лет^[39].

Прерванные с 1813 по 1819 гг. дипломатические отношения России с туркменами Юго-Западного Туркменистана возобновились усилиями главнокомандующего на Кавказе А. П. Ермолова. В одном из своих писем вице-канцлеру К. В. Нессельроде Ермолов критиковал генерала Ртищева за прекращение связей с прикаспийскими туркменами и настаивал «не ослаблять приверженности к Российской державе храброго того народа»^[40]. В этот период данная связь осуществлялась не только через Астрахань, но и Кавказ, куда был перенесен центр этих отношений. Однако решительные действия А. П. Ермолова в налаживании дружественных связей с туркменами натолкнулись на серьезные препятствия, вызванные политическими разногласиями с центральным правительством^[41].

Александр I и его министры не поддержали инициативу кавказского наместника, разъяснив ему, что Россия «не променяет дружбу Персии на какой-то участок земли»^[42]. А граф К. В. Нессельроде в одном из своих писем Ермолову выразил стремление монарха «видеть в Персии… господственную власть на прочном основании… оказывать (ей) помощь в случае надобности, дабы помощью высочайшего российского двора персидский двор был бы подкрепляем»^[43].

Уверенный в своей правоте, А. П. Ермолов продолжал доказывать в правительственных кругах необходимость развития не только торговых связей с туркменами, но и ставил вопрос о необходимости присоединения к России всего восточного побережья Каспийского моря. В своем письме вице-канцлеру от 21 апреля 1820 г. он убеждал, что обитающие на восточном побережье йомуды – сильное и независимое от Ирана и Хивы племя. Для успешного развития торговли с Хивой, Бухарой и Северной Индией где-то в районе Красноводска необходимо построить укрепленную торговую факторию с гарнизоном в 1000 человек и мощной крепостной артиллерией, защитить ее рвом и валом. Ермолов полагал, что поскольку влияние Ирана на туркмен не распространяется далее р. Гурген, сооружение в Красноводском заливе укрепления не повлияет на отношения с Ираном, и не нарушат «приязненного к Персии расположения»^[44].

В результате настойчивых усилий кавказского наместника на одном из заседаний учрежденного 29 июня 1820 г. Комитета по азиатским делам был рассмотрен «проект относительно учреждения теснейших сношений между Россией и туркменцами». Комитет единодушно признал предложения Ермолова полезными и своевременными и решил представить свое заключение по этому вопросу на утверждение Александра I^[45]. Однако из анализа заключения следует, что Комитет не ставил вопроса о принятии прикаспийских туркмен в российское подданство, что полностью устраивало и Александра I, и графа Нессельроде, как главу Министерства иностранных дел и последующих кавказских наместников.