Поезд убийц

Кимура

На станции Токио не протолкнуться. Прошло уже довольно много времени с тех пор, как Юити Кимура бывал тут в последний раз, так что он не может сказать, является ли такая сутолока здесь делом обычным. Он не удивился бы, если б кто-нибудь сказал ему, что сегодня где-то поблизости проводится какое-нибудь особенное мероприятие. Сдавленный со всех сторон другими пассажирами, Кимура вспоминает о программе, которую однажды смотрел вместе с Ватару по телевизору, – там пингвины точно так же плотно прижимались друг к другу. «По крайней мере, у пингвинов был на то резон, – думает Кимура, – там, где они живут, ужасно холодно».

Он ждет, пока в сплошном потоке людей не появится небольшой просвет, ныряет в проем между рядами сувенирных магазинов и киосков и ускоряет шаг. По лестнице из нескольких ступеней поднимается к турникетам синкансэнов. Проходя через автоматические ворота, ощущает напряжение, смешанное со страхом: что, если они каким-то образом обнаружат пистолет, спрятанный у него во внутреннем кармане, – ворота мгновенно блокируются, его окружает полиция… Но ничего подобного не происходит. Он немного замедляет шаг и бросает короткий взгляд на табло, уточняя номер платформы, с которой отправляется его поезд – синкансэн «Хаятэ»^[1]. Поблизости стоит полицейский в синей форме, но он, кажется, не обращает на Кимуру никакого внимания.

Мимо бегом проносится мальчонка с рюкзаком – на вид ученик младшей школы. Кимура тотчас опять вспоминает о Ватару, и в груди у него начинает щемить. Он представляет своего милого мальчика, распростертого без сознания на больничной койке, ни на что не реагирующего. Мать Кимуры, увидев его, разразилась рыданиями: «У него такие глаза, такое лицо, будто он прекрасно понимает все, что происходит вокруг! Будто он просто уснул! Это невыносимо!» Одна мысль об этих словах заставляет Кимуру почувствовать себя так, словно его режут изнутри.

Негодяю не будет прощения. Если кто-то может столкнуть шестилетнего мальчика с крыши универмага и спокойно продолжать ходить и дышать, – значит, что-то с этим миром не так. В груди у Кимуры снова саднит – на этот раз не от грусти, а от ярости. Собравшись с силами, он направляется к эскалаторам. «Я бросил пить. Я могу идти прямо. Мои руки не дрожат». И сжимает покрепче бумажный пакет, на котором красуется заглавный иероглиф одного из токийских сувенирных магазинов.

Синкансэн «Хаятэ» уже стоит на пути, ожидая отправления. Кимура бросается к нему, словно опаздывает, и впрыгивает в ближайшие раскрытые двери третьего вагона. Согласно информации, полученной от его бывших коллег по работе, цель находится в седьмом вагоне на пятом тройном ряде кресел. Он войдет через предыдущий вагон, чтобы подобраться к нему со спины, – таков план. Со спины проще, да и его лицо никто не увидит.

Кимура делает шаг внутрь вагона. Слева находится ниша с умывальником, и он задерживается возле зеркала. Плотно задергивает за собой занавеску. Рассматривает свое отражение. Волосы в беспорядке, в углах глаз – комочки загустевшей слизи. Усы торчат во все стороны, даже мягкие волоски пуха на лице выглядят загрубевшими. Короче говоря, вид такой, что сам от себя убежал бы, если б мог. Он моет руки, ожесточенно растирая кожу, пока вода не выключается автоматически. Пальцы дрожат. «Это не из-за алкоголя, просто нервы», – убеждает он себя.

Кимура не пользовался пистолетом с того самого времени, как родился Ватару. Только при переезде, когда он упаковывал вещи, пистолет попался ему на глаза, и он взял его в руки. Теперь в глубине души он радуется, что тогда не выбросил его. Пистолет – полезная штука, когда хочешь немного припугнуть своего собеседника и доступно объяснить этому ублюдку, что тот перешел границы.

Зеркало покрыто сетью трещин, его поверхность кое-где провалилась, а где-то, наоборот, вспучилась, и лицо в отражении искажается подобием ухмылки. Оно как будто говорит ему: «Что было, то прошло. Ты и впрямь сможешь нажать на спусковой крючок? Ты ведь просто алкаш, даже мальчика своего защитить не смог…»

– Я бросил пить.

«Твой сын в больнице».

– Я достану этого ублюдка.

«Не думаешь, что сможешь его простить?»

Клубящийся ком эмоций в его голове обращается бессмыслицей и взрывается.

Кимура сует руку во внутренний карман своей черной спортивной куртки и достает пистолет, затем вытаскивает из бумажного пакета узкий цилиндр глушителя. Приставляет его к дулу, закручивает до упора. Конечно, глушитель не погасит звук выстрела полностью, но на малыше калибра .22 сведет его к безобидному «тонк!» – тише выстрела из детского пистолета.

Кимура смотрит в зеркало еще раз, кивает своему отражению, возвращает пистолет в пакет и выходит в пространство вагона.

Девушка-проводница в проходе готовит тележку с товарами, и он практически врезается в нее. Он ей мешает, надо бы отойти, но Кимура ловит себя на мысли, что не может оторвать взгляда от стоящих в тележке банок с пивом, и поспешно ретируется.

«Запомни, один глоток – и все кончено, – проносятся у него в памяти слова отца. – Алкоголизм неизлечим. Всего один глоток – и ты опять в его власти».

Кимура заходит в четвертый вагон и идет вперед по проходу. Мужчина, сидящий слева, устраивается поудобнее на своем месте и задевает Кимуру ногой, когда тот проходит мимо. Пистолет надежно спрятан в бумажном пакете, но из-за глушителя он стал длиннее и слегка цепляется за ногу мужчины. Кимура поспешно отдергивает пакет и прижимает его к себе.

Нервы его на пределе, и в нем мгновенно вскипает бешенство. Он смотрит на пассажира, готовый дать сдачи: у того лицо хорошего парня, очки в черной оправе, он кротко склоняет голову и бормочет извинения. Кимура прикусывает язык и отворачивается, уже собираясь продолжить свой путь, когда хороший парень вдруг окликает его:

– У вас пакет порвался. Всё в порядке?

Кимура останавливается и проверяет, в чем дело. И правда, в пакете дыра, но из нее не торчит ничего такого, в чем можно было бы безошибочно опознать пистолет.

– Не твое дело, – огрызается Кимура и идет дальше.

Он покидает четвертый вагон, ускоряя шаг все больше по мере приближения к цели – пятый вагон, шестой…

Ватару однажды спросил его: «А как так вышло, что первый вагон синкансэна находится сзади?» – само собой, это было, когда Ватару еще… бодрствовал.

Мать Кимуры ответила:

– Какой вагон ближе к Токио – тот и первый.

– Как это так, папочка?

– Ближайший к Токио вагон – первый, следующий за ним – второй. Так что когда мы едем туда, где твой папа родился, первый вагон оказывается в хвосте, а когда возвращаемся обратно в Токио, он становится головой поезда.

Отец Кимуры добавил:

– Когда синкансэн едет в Токио, о нем говорят, что он поднимается в гору, а поезда, едущие из Токио, спускаются с горы. Так что все крутится вокруг Токио^[2].

– Дедуля и бабуля, вы всегда поднимаетесь к нам в гору! Вам же это так трудно, наверное!

– Все потому, что мы очень хотим увидеть тебя. Так что нам приходится взбираться на гору.

– Но ведь за вас это делает синкансэн!

Отец внимательно посмотрел на Кимуру.

– Ватару – очаровательный ребенок. Трудно поверить, что он твой сын.

– Тоже все время задаю себе этот вопрос. Хотел бы я посмотреть в лицо его настоящему отцу…

Родители пропустили мимо ушей его колкое замечание и продолжили свою беспечную болтовню: «Хорошие гены передаются через поколение»…

Кимура входит в седьмой вагон. С левой стороны двойные ряды кресел, с правой – тройные, все одинаково развернуты спинками к нему. Он сует руку в пакет, сжимает пальцами рукоятку пистолета, затем идет вперед – шаг, другой, – считая ряды кресел.

Пустых мест больше, чем он ожидал, тут и там один-два пассажира, будто дождик накрапал. На пятом ряду, возле окна, Кимура замечает затылок подростка. Парень сидит с прямой спиной, из-под пиджака выглядывает ворот белой рубашки. Аккуратная стрижка – ни дать ни взять студент с доски почета. Он поворачивает голову, чтобы посмотреть в окно, и зачарованно наблюдает за тем, как другой синкансэн прибывает на станцию.

Кимура подходит ближе. Когда между ним и подростком остается всего один ряд сидений, он какое-то мгновение колеблется – «неужели я и вправду собираюсь причинить вред ребенку, который выглядит таким невинным?». Узкие плечи, хрупкое сложение. Обычный старшеклассник, тихо радующийся своей самостоятельной поездке на синкансэне. Тугой узел напряжения и ярости внутри Кимуры чуть-чуть ослабевает.

А потом перед его глазами рассыпается сноп искр.

Сначала ему приходит мысль, что что-то случилось с электрическими системами поезда и где-то произошло короткое замыкание. Но нет, это его собственная нервная система – в долю секунды она выходит из строя; сначала искры, а затем – кромешная темнота. Подросток, сидевший у окна, разворачивается – так быстро, что Кимура и глазом не успевает моргнуть – и тычет какой-то штукой ему в бедро. Похожей на здоровенный пульт от телевизора. К тому моменту, когда Кимура понимает, что это самодельный электрошокер – тот самый, о котором говорили те пацаны из средней школы, которых он тогда прищучил, – его тело парализовано от кончиков пальцев до мозга костей, и каждый волос на его теле стоит дыбом, наэлектризованный.

Когда он открывает глаза, то обнаруживает, что сидит в кресле возле окна. Руки его связаны спереди. Лодыжки тоже – перемотаны крепкой веревкой и вдобавок скотчем. Он может согнуть руки или ноги, но его тело не сдвинется при этом ни на сантиметр.

– Ты и вправду глупый, дедуля. Вот уж не ожидал, что тебя так легко просчитать… Да уж, ты надежнее любой компьютерной программы. Я знал, что ты придешь за мной, дедуля, и зачем ты придешь, тоже знал… – Мальчишка сидит слева от него на соседнем кресле и болтает как ни в чем не бывало. В его веках с верхней складкой и правильном носе сквозит что-то почти женственное.

Этот мальчишка, ради развлечения столкнувший сына Кимуры с крыши универмага, должно быть, еще только учится в старшей школе, но говорит он с такой уверенностью, будто прожил несколько человеческих жизней.

– Понимаю, что повторяюсь, дедуля, но я правда удивлен, что все прошло так гладко. Жизнь – хорошая штука. К тебе это, правда, не относится, ты уж меня извини. Особенно после того, как тебе пришлось отказаться от твоего любимого пойла и всего себя посвятить этому…

Фрукты

– Как твоя рана? Все нормально? – спрашивает Мандарин, сидящий на месте у прохода, у Лимона, который сидит возле окна.

Они в третьем вагоне, на десятом тройном ряде кресел. Лимон смотрит в окно, бормоча себе под нос: «Зачем только было списывать пятисотую серию? Они мне нравились – те, с голубыми вагонами^[3]». Как будто только теперь услышав обращенный к нему вопрос, он хмурится: «Какая еще рана?» Его длинные непослушные волосы торчат прядями во все стороны, прямо как львиная грива – трудно сказать, укладывает ли он их так специально или просто поленился причесывать, встав утром с кровати. В выражении его глаз и презрительно искривленной линии рта читается полное равнодушие не только к работе, но и вообще ко всему, что происходит вокруг. Мандарин рассеянно гадает, является ли это следствием врожденных черт личности его компаньона, или же это окружающий мир повлиял на него таким образом.

Мандарин уточняет:

– Ну, та самая, которую ты получил вчера, когда тебя порезали ножом. Рана на твоей щеке.

– Когда это меня порезали?

– Когда мы спасали того богатенького парнишку.

Мандарин показывает пальцем на юношу, сидящего между ними на центральном сиденье. Совсем молодой, на вид только исполнилось двадцать, длинные волосы. Он молча переводит взгляд то на Лимона, то на Мандарина. Выглядит он сейчас значительно лучше, чем ночью, когда они его спасли, даже слабый румянец на щеках проступил. Нашли они его связанным, а перед тем, как связать, над ним еще хорошенько поработали, применив достаточно грубой силы, так что он весь трясся мелкой дрожью и никак не мог остановиться. Надо же, меньше чем за сутки почти пришел в норму… «Может статься, внутри у него ничего и не происходит, и все случившееся никак не отразилось на его душе», – думает Мандарин. Такое часто случается с людьми, которые не читают художественной литературы. Внутри они пусты и однотонны, для них проще простого переключить передачу: сменил режим – и полный порядок. Стоит им проглотить какую-нибудь ситуацию, как они тотчас забывают о ней, едва та проскочит по их пищеводу, так что они просто физиологически не способны сопереживать чувствам окружающих. Именно им художественная литература нужнее всего, но в большинстве случаев они приходят к ней слишком поздно.

Мандарин смотрит на свои наручные часы. Девять утра. Значит, прошло ровно девять часов с того времени, как они спасли парня. Его держали в здании в районе Фудзисава Конго^[4], в комнате на третьем подземном этаже. Он – единственный сын Ёсио Минэгиси, и Мандарин и Лимон вытащили его из этой передряги.

– Я не такой идиот, чтобы дать порезать себя ножом да еще и получить рану на лице, так что оставь меня в покое.

Мандарин и Лимон примерно одного роста, около ста восьмидесяти сантиметров, и у обоих одинаковое худощавое сложение. Люди часто думают, что они братья, даже близнецы. Близнецы – наемные убийцы… Когда кто-нибудь высказывает предположение, что они братья, Мандарин испытывает глубочайшую фрустрацию, граничащую с ужасом. Невероятно, что кто-то может ассоциировать его с кем-то настолько безрассудным и поверхностным. Впрочем, Лимона-то это уж точно не беспокоит: такие сложные переживания не могут прийти ему в голову. Один из их заказчиков как-то раз обмолвился, что с Мандарином иметь дело легко, а Лимон кого угодно может выбесить до белого каления. Прямо как с настоящими фруктами – никому не захочется есть кислющий лимон. Вот уж действительно…

– Ну и откуда у тебя тогда этот порез на щеке? У тебя там красная полоса оттуда досюда. Да я и сам слышал, как это произошло: тот мелкий якудза обошел тебя и саданул ножом в щеку, и ты закричал от боли.

– Мне бы не пришло в голову поднимать крик из-за такого пустяка. Если я и кричал, так это только потому, что завалить того сопляка было не сложнее, чем выдрать зуб. Так что я кричал от разочарования. Типа – да неужто он реально такой слабак?! Так что эта штука на моем лице точно не от лезвия. Это обыкновенная экзема. У меня аллергия.

– В жизни не видел экземы, которая выглядела бы как рана.

– А ты что, создатель экзем?

– Я – что? – Мандарин даже рот открывает от удивления.

– Ну, я спрашиваю, ты что, самолично создал все экземы и аллергии на свете? Нет? Или, может быть, ты занимаешься критикой аллергий и хочешь оспорить мою личную двадцативосьмилетнюю аллергическую историю? Что конкретно ты хочешь узнать про экземы?

– Ничего я не отрицаю. И никакой я не создатель экзем. Вот только никакая это у тебя не экзема.

Всегда с ним вот так. Чуть что, так Лимон сразу взъерепенивается и начинает сыпать дикими предположениями, которые он сочиняет прямо на ходу. Вне зависимости от того, отрицает ли Мандарин брошенные ему в лицо обвинения или просто перестает его слушать, он все равно не затыкается. Но теперь они слышат доносящиеся с центрального сиденья тихие неуверенные звуки (их и словами-то не назовешь), которые издает молодой Минэгиси:

– Э-это… прошу прощения…

– Чего тебе? – спрашивает Мандарин.

– Чего тебе? – спрашивает Лимон.

– Это… ну… как там вас двоих зовут?

Обнаруженный ими ночью, он был накрепко привязан к стулу и настолько обессилел, что походил на безжизненную тряпичную куклу. Когда Мандарин и Лимон пытались его растолкать, он бормотал только: «Простите меня, простите меня…» – больше от него ничего невозможно было добиться. Мандарин подумал, что парень, должно быть, вообще не соображал, что с ним такое происходит.

– Я Дольче, а он Габбана, – говорит он первое, что приходит ему в голову.

– Не, – мотнув головой, возражает Лимон. – Я Дональд, а он Дуглас.

Успев только спросить, что это за имена такие, Мандарин вспоминает, что это персонажи из «Томаса и его друзей»^[5]. О чем бы ни шла речь, Лимон всегда умудряется свести разговор к этому мультику. Детское телевизионное шоу с многолетней историей, снятое про железную дорогу, да еще и вместо нарисованных персонажей – настоящие кукольные модели поездов, – Лимон его просто обожает. Как только ему подворачивается случай ввернуть какую-нибудь аллегорию касательно человеческой жизни, он обязательно вспоминает соответствующий эпизод из «Томаса и его друзей». Как будто все, что он знает о жизни и счастье, было почерпнуто им именно оттуда.

– Мандарин, я что, раньше тебе об этом не рассказывал? Дональд и Дуглас – это два черных паровоза, братья-близнецы. Разговаривают они всегда очень вежливо. Типа, так-так, а это не друг ли наш Генри? – вроде того. Когда кто-то говорит таким манером, это всегда производит хорошее впечатление – сразу понятно, что у говорящего добрые намерения. Уверен, что ты со мной согласишься.

– А я вот не уверен.

Лимон роется в кармане своей куртки и извлекает оттуда глянцевую карточку размером с записную книжку. Тычет в нее пальцем. «Гляди, это Дональд». Там целая компания поездов, наклейки с Томасом и его друзьями. Один из поездов черный.

– Сколько бы я тебе ни говорил, ты не способен запомнить их имена. Такое ощущение, что ты вообще не стараешься.

– Не стараюсь.

– С тобой можно просто со скуки подохнуть… Слушай, давай я дам их тебе, чтобы ты смог выучить имена. Вот, смотри, все они тут – от Томаса до Оливера, все выстроились в ряд. Даже Дизель есть… – Лимон начинает перечислять имена одно за другим.

– Да понял я уже, понял, прекрати это. – Мандарин возвращает ему листок с наклейками.

– Простите, так как вас двоих все-таки зовут? – снова встревает мелкий Минэгиси.

– Рюноскэ Акутагава и Мотодзиро Кадзии^[6], – говорит Мандарин.

– Билл и Бен тоже близнецы, и Гарри и Барт тоже.

– Мы с тобой не близнецы.

– Тогда… уважаемые Дональд и Дуглас, – серьезно говорит мальчик. – Это мой отец нанял вас, чтобы меня спасти?

Сидящий возле окна Лимон почесывает за ухом, потеряв интерес к разговору.

– Ага, можно и так сказать. Хотя, по правде говоря, от этой работы было бы непросто отказаться. Твой уважаемый отец не из тех, кому отказывают.

– Да уж, он действительно внушает страх, – соглашается Мандарин.

– Любопытно, а с точки зрения его любимого сыночка, он тоже такой страшный? Или из-за того, что ты его единственный любимый сыночек, он тебя балует, а? – Лимон тыкает мальчишку кончиком пальца – совсем легонько, но парень подпрыгивает как ужаленный.

– Ай… нет, я думаю, он совсем не страшный.

Мандарин кисло улыбается. Кажется, он начинает потихоньку привыкать к специфическому запаху сиденья синкансэна.

– А ты знаешь о делах, которые творил твой отец во время его пребывания в Токио? Из славных и жутких историй можно сложить целую гору. Как, например, одна женщина задолжала ему денег и опоздала на пять минут ко времени возвращения долга, а он ей за это руку отрубил по самое плечо? Не палец, нет, – руку. И не за пять часов просрочки, а за пять минут. За это – руку… – Мандарин обрывает себя на полуслове, подумав, что синкансэн, наверное, не самое лучшее место для обсуждения кровавых подробностей.

– Ну да, я слышал об этом, – равнодушно говорит богатенький мальчишка. – А потом он сунул ее в микроволновку, ага… – Словно рассказывал о том, как его отец тренировался в приготовлении нового блюда.

– Так ты знаешь об этом? – Лимон наклоняется вперед и снова тыкает мальчишку пальцем, на этот раз чуть посильнее. – А когда один мужик не вернул ему деньги, он похитил его сына, а потом поставил этого мужика и его сына друг напротив друга и каждому дал в руку по канцелярскому ножу…

– Ну да, это я тоже знаю.

– Знаешь? – потрясенно переспрашивает Мандарин.

– Однако в уме твоему отцу не откажешь. Все у него решается просто. «Если кто-то становится проблемой – убей его, – так он говорит, – а если что-то причиняет беспокойство – забудь об этом». – Лимон наблюдает в окно за тем, как стоявший на соседнем пути поезд покидает станцию. – Давным-давно в Токио жил один мужик, Тэрахара его звали, который устроил настоящую войну якудза и заработал целую кучу денег…

– Да, его организация называлась «Рэйдзё»^[7]. Я знаю, слышал о нем.

«Мальчишка, похоже, постепенно все больше осваивается, и к нему возвращается его обычная манера вести себя», – с неприязнью отмечает про себя Мандарин. Он с удовольствием почитал бы историю о высокомерном испорченном подростке в каком-нибудь романе, но ему совершенно не хочется иметь с таким дело в реальной жизни. В данном случае он не испытывает ничего, кроме гнева.

– «Рэйдзё» перестала существовать лет шесть или семь назад, – продолжает Лимон. – Тэрахара и его сын погибли, и организация распалась. Твой отец сразу смекнул, что дело пахнет жареным, так что он быстренько собрался и уехал из города – на север, в Мориока^[8]. Как я и говорил, в уме ему не откажешь.

– Большое вам спасибо.

– За что ты меня благодаришь? Я и не думал хвалить твоего папашу. – Лимон провожает взглядом белый синкансэн, исчезающий вдали, на лице его отражается грусть расставания.

– Нет-нет, я хотел поблагодарить вас за то, что вы спасли меня. Я думал, мне конец. Они меня связали – их, наверное, было человек двадцать… Заперли меня под землей. И у меня было такое чувство, что даже если мой отец заплатит выкуп, который они с него потребовали, они все равно убьют меня. Кажется, они по-настоящему ненавидели отца. Так что я был уверен, что моя жизнь кончена.

По мере того как богатенький мальчишка становится разговорчивее, выражение лица Мандарина делается все более кислым.

– Ты очень проницателен. Во-первых, твоего отца все ненавидят. Не только те ребята. Я бы сказал, что проще найти, скажем, бессмертного человека, чем человека, который не ненавидел бы твоего отца. А во-вторых, как ты и предположил, они убили бы тебя тотчас же, когда получили бы за тебя выкуп, тут не может быть никаких сомнений. Так что в тот самый момент, когда ты подумал, что ты – мертвец, ты был чертовски прав.

Находившийся в Мориока старший Минэгиси связался с Мандарином и Лимоном и передал им свое поручение: отвезти выкупные деньги похитителям и спасти его сына. На словах-то все это звучало довольно просто, вот только чтобы выполнить это задание, нужно было, как говорится, поломать себе кости^[9].

– Твой папочка был очень точен относительно деталей, – бубнит Лимон, загибая пальцы один за другим. – Спасите моего сына. Верните выкуп. Убейте всех похитителей. Так что все его мечты исполнены.

Старший Минэгиси четко расставил приоритеты. Главное – спасти жизнь его сына, потом деньги, потом – смерть похитителей.

– Но, господин Дональд, вы с другом со всем блестяще справились. Просто блестяще! – Глаза мальчишки сияют от восторга.

– Слушай, Лимон, а где чемодан? – Мандарин чувствует внезапный укол беспокойства. Лимон должен был нести чемодан с выкупом. Это был чемодан с отличной крепкой ручкой. Недостаточно большой для заграничного путешествия, но и не слишком маленький, в самый раз для такого дела. И сейчас его не было видно ни на багажной полке, ни сбоку от сиденья, ни где-либо еще.

– А-а, Мандарин, ты меня плохо слушал! – весело отзывается Лимон, откидываясь назад и устраивая ноги на спинке впереди стоящего кресла. Затем он начинает рыться в своих карманах. – Вот куда я положил чемодан…

– В карман? Но чемодан не поместится в твой карман.

Лимон смеется, хотя никому, кроме него, здесь совсем не весело.

– Точно. Все, что есть у меня в кармане, – это маленький клочок бумаги. – Он достает из кармана бумажку размером с кредитную карту и помахивает ею в воздухе.

– Что это? – Мальчишка тянется к бумажке, чтобы получше ее рассмотреть.

– Это лотерейный билет из супермаркета, в который мы заходили по пути сюда. Каждый месяц в определенный день они разыгрывают призы. Вот, гляди, первый приз – туристическая путевка… Ну и они тут, должно быть, напутали, забыли проставить срок окончания действия, так что ты можешь использовать его тогда, когда тебе заблагорассудится!

– Можно мне его взять?

– Ну уж нет, тебе я его отдавать не собираюсь. Зачем тебе билет в путешествие? Папочка может оплатить тебе любую поездку. Так что у тебя есть все папочкины билеты, разве нет?

– Слушай, Лимон, лотерейные билеты – это, конечно, здорово, но, может, ты расскажешь мне, куда подевал этот чертов чемодан? – У Мандарина отвратительное предчувствие, и в голосе его сквозит нарастающее напряжение.

Лимон смотрит на него с выражением полного превосходства.

– Поскольку ты удручающе плохо разбираешься в устройстве железной дороги, я, так и быть, объясню тебе на пальцах. В современных синкансэнах между вагонами находятся довольно большие отделения для хранения багажа. Там можно оставить дорожные чемоданы, экипировку для лыжного спорта – все в этом роде.

Мандарин на мгновение лишается дара речи. Ему кажется, что кровь в сосудах его головы сейчас превратится в лед, и чтобы как-то ослабить это ощущение, он рефлекторно сжимает руку сидящего по соседству мальчишки. Тот вскрикивает от боли и делает попытку пожаловаться, но Мандарин не обращает никакого внимания на его хныканье.

– Лимон, тебя что, родители не учили всегда держать при себе ценный багаж? – Мандарин с трудом справляется с собой, чтобы его голос звучал спокойно.

Лицо Лимона тотчас краснеет от возмущения.

– Ты сейчас о чем вообще?! – орет он в ответ. – Где ты тут видишь место, куда я мог бы поставить чемодан?! Здесь, если ты не заметил, сидят трое мужчин; куда тут воткнешь еще и чемодан?! – На мелкого Минэгиси летят брызги его слюны. – Мне нужно было поставить его куда-нибудь!

– Мог бы засунуть его на багажную полку у нас над головами.

– Это не ты его тащил, так что тебе не понять! Эта штука довольно тяжелая!

– Я нес его некоторое время; он не настолько тяжелый.

– А ты не подумал о том, что всякий, кто заметил бы двух подозрительных типов вроде нас с тобой, да еще с чемоданом, сразу смекнул бы: «Ага, они наверняка тащат чемодан, набитый деньгами!» Не подумал об этом, а?!

– Ничего такого не случилось бы.

– Еще как случилось бы! И к тому же, Мандарин, тебе прекрасно известно, что мои родители погибли в дорожной аварии, когда я был еще в детском саду. Так что они не успели меня ничему научить. А если б успели – думаю, сказали бы мне, что нельзя ставить чемоданы рядом со своим сиденьем.

– Хватит чушь пороть.

Мобильный телефон в кармане штанов у Мандарина начинает звонить, издавая слабую вибрацию, от которой все волоски на его коже становятся дыбом, как будто началось настоящее землетрясение. Он достает телефон, смотрит на имя звонящего, и лицо его искажается кривой ухмылкой.

– Это твой папочка, – говорит он богатенькому мальчишке.

Когда Мандарин встает со своего места и направляется в проход, синкансэн начинает движение.

Автоматические двери открываются – делая шаг в тамбур, Мандарин нажимает зеленую кнопку ответа и прижимает трубку к уху. В ней раздается голос старшего Минэгиси.

– Как все прошло? – Он говорит спокойно, но его слова оказывают на собеседника нужное воздействие.

Мандарин подходит ближе к окну и провожает взглядом проносящийся снаружи пейзаж.

– Поезд только что выехал со станции.

– Мой сын в безопасности?

– Если б это было не так, я не ехал бы сейчас на синкансэне.

Затем господин Минэгиси интересуется судьбой денег и похитителей. По мере того как поезд набирает скорость, его становится слышно все хуже. Мандарин отчитывается о положении дел.

– Как только вы доставите мне сына целым и невредимым, можете считать вашу работу выполненной.

«Ты сидишь там в своем частном доме в полной безопасности, хочешь сказать, ты и вправду так беспокоишься о своем мальчике?» – хочет ответить Мандарин, но вовремя прикусывает язык.

Телефон уже молчит – звонок окончен. Мандарин поворачивается, чтобы вернуться в вагон, но в проходе неожиданно сталкивается нос к носу с Лимоном и растерянно останавливается. Странное это чувство, когда вот так столкнешься с кем-нибудь примерно одного с тобой роста – все равно как встретиться с зеркалом. Но тот, кого он видит перед собой, обладает гораздо менее сложным мышлением и гораздо хуже воспитан, чем он сам, и Мандарину приходит в голову странная мысль, что это его собственные дурные черты приняли форму человека и подкараулили его в коридоре синкансэна.

Лимон выглядит так, будто вся присущая ему нервозность отражается сейчас на его лице.

– Мандарин, это плохо.

– Плохо? Что именно плохо? Избавь меня от своих «плохо», сделай милость.

– Но к тебе это тоже относится.

– Что случилось?

– Ты мне говорил положить чемодан с деньгами на багажную полку, помнишь?

– Ну, говорил.

– Мне эта твоя идея понравилась, так что я пошел в багажное отделение, чтобы взять его. Ну, в отсек для хранения багажа – в другом конце вагона.

– Прекрасная идея. И что?

– Его нет.

Мандарин и Лимон опрометью мчатся через третий вагон – к багажному отделению на его противоположном конце. Багажное отделение находится рядом с туалетами и умывальником. Две полки, один большой чемодан на верхней. Не тот, в котором был выкуп за мелкого Минэгиси. Рядом – еще одна небольшая полка с телефоном-автоматом.

– Ты его сюда положил? – Мандарин показывает пальцем на пустую нижнюю полку – прямо под большим чемоданом.

– Ага, сюда.

– И куда он, по-твоему, отсюда ушел?

– В туалет.

– Чемодан?

– Ага.

Не очень понятно, насколько Лимон серьезен, когда он делает шаг к двери мужского туалета и рывком распахивает ее. Но когда начинает орать: «Где ты, мать твою?! Именно сейчас тебе приспичило поссать?! Выходи давай!» – его голос звучит так, что ясно: он в панике.

«Возможно, кто-то взял его по ошибке», – думает Мандарин, но он и сам знает, что это не так. Его сердце начинает биться учащенно. Сам факт того, что он потрясен, потрясает его до глубины души.

– Слушай, Мандарин, какими тремя словами можно описать нашу ситуацию, как считаешь? – Щека Лимона подергивается от нервного тика.

В это мгновение в проход въезжает тележка с напитками и закусками. Молодая проводница останавливается – на случай, если им захочется что-нибудь купить, но, поняв, что они заняты беседой, катит свою тележку дальше. Мандарин ждет, когда за ней закроются автоматические двери.

– В трех словах? У нас неприятности?

– Мы в жопе.

Мандарин предлагает вернуться в третий вагон на свои места, чтобы успокоиться и обдумать ситуацию. Он направляется обратно, как вдруг идущий следом Лимон его окликает:

– Слушай, насчет этих трех слов… какие еще три слова можно придумать касательно нашей ситуации? – То ли он просто растерян, то ли просто глуп – в его тоне нет ни крупицы серьезности.