Достоевский и Ницше

Замечательно. Без всякой иронии – вещь. Ding an sich. Очень четкое, последовательное изложение своей идеи, быстрая речь, убедительные аргументы, одна мысль следует из другой настолько органично, что рука не поднимается резать текст, вытаскивая цитату. Текст чудесный, правда. (И всё было бы хорошо, если бы ни одно огромное «но», о котором скажу чуть ниже)К Шестову заставил обратиться А.М.Пятигорский. В работе Альбер Камю «Миф о Сизифе» Пятигорский отмечает, что своими учителями Камю считает Достоевского и Шестова. Именно Лев Шестов принес Достоевского французам. Захотелось посмотреть, каким же был Достоевский для иностранцев. Как видел сам Лев Шестов Достоевского. Повторю, что работа великолепна. Лев Шестов проводит ревизию философских взглядов проповедников добра, истины и всего прекрасного и высокого, провозвестников идеалов, людях, до сих пор считавшихся исключительно призванными к борьбе со всеми злобными, «дурными» проявлениями человеческой натуры.Что есть добро? И что есть зло? Что – добродетель? Что – жестокость? Что стоит по ту сторону добра и зла? Исследование Шестов проводит через того самого «подпольного человека» Достоевского, именно поэтому в названии работы на первом месте его имя (имхо). Потому что другие работы рассматриваются только в связи с «Записками из подполья», через подпольные мысли, которые есть, но скрыты где-то глубоко и надежно.Замечательный пример – портрет Левина из романа «Анна Каренина» Л.Толстого. Шестов отмечает появление в работах Толстого тех самых подпольных мыслей. Они готовы превратиться в слова. Они вот-вот, еще чуть-чуть, и сорвутся, обнаружатся. Но Лев Толстой только подводит читателя к ним, только намекает, но не произносит вслух подпольное, самое сокровенное. Знает ли сам Толстой эти слова? Или они еще не родились, не обозначились? Или Лев Толстой настолько светский человек, что воспитание и приличия не позволяют ему описать исерику Левина так, как позволяет себе это Достоевский в «Записках из подполья»? Не могу не привести цитату из работы Шестова о Левине:О, «Анна Каренина» совсем не невинная вещь! Левин отчаивается, Левин видит себя на пути к вечному подполью, к каторге на воле, к гибели – и спасается, не разбирая способов спасения. «Чистой души человек!» Недаром его похвалил Достоевский: ворон почувствовал запах тленья и не может скрыть своей радости! Вдумайтесь только хорошенько в жизнь Левина и вы убедитесь, что не только лгал он добру, когда выражал ему свою глубокую признательность, но обманывал и «счастье», когда уверял себя и Кити, что он счастлив. Все неправда, от первого до последнего слова. Левин никогда не был счастлив ни тогда, когда он был женихом Кити, ни тогда, когда он на ней женился. Он только притворялся счастливым.Здесь – и отношение Шестова к герою Толстого, и к Достоевскому. Толстому Лев Шестов уделяет довольно много внимания, высвечивая отношение самого Льва Толстого к своим героям. И является ли истинным такое отношение, или всё – ложь, попытка укрыться текстом от читателей и от себя, от неудобных вопросов себе.Рассуждения о творчестве и о личности Толстого великолепны. Вернее было бы сказать, что они мне нравятся, потому что близки, совпадают с моим чувствованием героев. Чего не могу сказать о Достоевском. Вот здесь, несмотря на тщательный, дословный анализ, Лев Шестов извращает Достоевского. (Без «имхо»). Нет, на первый взгляд, Шестов абсолютно прав. И герои Достоевского внешне выглядят именно так, как и прочитаны Шестовым. Но за всем мраком, подпольем, безысходностью и трагедией у Достоевского есть свет. Шестов его не видит. Поэтому для него Достоевский – человек тьмы. Поэтому, наверное, он легко увязывает философию Достоевского с философией Ницше. У Шестова чудесно получился Ницше. Но Достоевский… Не попал Лев Исаакович с ним в ноты, на мой взгляд. А в общем – интересно. Очень. В общем – рекомендую к прочтению. Шестов в своей работе задает такие вопросы, которых вы не встретите, пожалуй, больше нигде. Он опускается на огромные глубины, ставит под сомнение традиционные истины, заглядывает «по ту сторону добра и зла» для того, чтобы узнать, что же есть на самом деле человек. Человек трагедии, человек подпольный, человек право имеющий. Камю чуть позже назовет его человеком абсурда.Цитата из работы Льва Шестова: Они пытались найти свое там, где никто никогда не ищет, где по общему убеждению нет и не может быть ничего, кроме вечной тьмы и хаоса, где даже сам Милль предполагает возможность действия без причины. Там, может быть, каждый подпольный человек значит столько же, сколько и весь мир, там, может быть, люди трагедии и найдут то, чего они искали… Люди обыденности не захотят переступить в погоне за таким невероятным «быть может» роковую черту. Но ведь их никто и не зовет к этому.Имеются в виду Ницше, Достоевский, Гоголь. Но я бы добавила к этому списку еще и самого Шестова. Мои аплодисменты автору.p.s. Работа Шестова объемна, даже не по количеству, а по насыщенности текста. Практически по каждому абзацу можно писать многостраничные отзывы, раскрывать тему в соответствии со своим опытом, мировосприятием, книговосприятием. Можно соглашаться с мнением Шестова или возражать – Шестов от этого не пострадает. Интересно сравнить Достоевский и Ницше Шестова с Миросозерцание Достоевского Н.Бердяева. Достоевский и Ницше в работах двух философов совершенно разные. На мой взгляд, Бердяеву ближе Достоевский, а вот с Ницше они на разных волнах. В работе Шестова – наоборот, Ницше доминирует, и в названии на первое место просится имя Ницше, так как именно через него, как мне показалось, Шестов не хочет видеть свет в работах Достоевского.

Вероятнее, что прав Иван.Должно быть, приятно лишний раз услышать о том, что Ницше недалеко ушел от протестантизма, Толстой всю жизнь пытался избавиться от мучительных сомнений, а Достоевский тщетно пытался унять глас своего внутреннего подпольного человека.Приятно лишний раз убедиться, что самые отточенные, комфортнейшие, претендующие на универсальность системы – всего лишь попытки оградиться от отчаянья.Приятно, когда чаша весов склоняется в сторону Ивана, а не Алеши Карамазова. Позитивисту, должно быть, приятно наблюдать, как идеализм 19 века в который раз разбивают в пух и прах. Так как на счет трагедии?P. S. Было бы просто чудесно, если бы прилагался перевод к фразам на иностранных языках.

На самом деле, в названии книги не хватает ещё двух писателей – Гёте и Льва Толстого. Им уделено не многим меньше страниц, чем Достоевскому с Ницше. Вернее не им, а тому, что их всех четверых объединяет – перерождение убеждений, резкий переход от идеализма к прагматизму, от Мечтателя к Раскольникову. Сложно не согласиться с Шестовым (особенно в части Фёдора Михайловича, с которым я знаком более полно), что в жизни каждого писателя из этой четвёрки, в определённый период, произошёл слом, повлиявший на всё последующее творчество. Достоевский до «Записок мёртвого человека» и после них – два разных творца. Один, несущий флаг идеализма, добра и веры и другой – философ трагедии, всего низменного и чёрного, что скрывает человеческая душа.Очень подробно прослежен путь этого перевоплощения, его ключевые точки, психологические мотивы, скрытые поводы и причины. И, самое главное, Шестов пытается ответить на извечный вопрос – а верят ли писатели в то, что пишут?Его мысль бродила по пустыням собственной души. Оттуда-то она и вынесла трагедию подпольного человека, Раскольникова, Карамазова и т. д. Эти-то преступники без преступления, эти-то угрызения совести без вины и составляют содержание многочисленных романов Достоевского. В этом – он сам, в этом – действительность, в этом – настоящая жизнь. Все остальное – «учение». Все остальное – наскоро сколоченный из обломков старых строений жалкий шалаш. Кому он нужен?