Глава 1. Край земли
Я стою у самого края земли. Впереди только свинцовые волны, сливающиеся где-то далеко с таким же свинцового цвета небом. Здесь нет ничего, кроме волн, неба и камня. Изредка залетит сюда гагара, или прокричит хриплым голосом с залива буксир, или взобьет работой своих винтов жидкую полярную растительность вертолет.
Край ли это? Или, наоборот, начало? В древних поверьях северных народов сказано: сначала на свете был только ветер и волны. Волны шумели днем и ночью и очень мешали своим шумом богу. Тогда он рассердился и приказал волнам окаменеть. Так появились скалы. После хлынули с неба дожди и шли много дней. Вода собиралась в ложбинах и низменностях и образовала озера. С того и началась наша земля, обогатившаяся теперь зверями и птицами, лесами и озерами, людьми и цивилизациями. А здесь все, как тысячи лет назад: только ветер, волны и скалы.
Еще здесь есть я —Кирилл Дементьев двадцати шести лет, техник метеостанции на безымянном мысу где-то на пустынном многокилометровом побережье Восточно-Сибирского моря. И еще есть моя метеостанция – старый ветхий барак советских времен, собранный сейчас уже непонятно из чего (как говорит нынешняя молодежь – из говна и палок) и пара таких же неуклюжих и убогих хозпостроек.
Вокруг меня миллионы квадратных километров пустоты. Впрочем, если взглянуть на карту, пустота эта выборочно поименована именами первопроходцев и путешественников. Но карта – это абстракция. По факту же через несколько сотен километров курится жидким дымком одинокое становище эвенкского промысловика, отцы и деды которого жили на этом месте с начала времен и здесь же будут жить многие поколения его потомков, словно время невластно над этими пространствами. В другой стороне за те же сотни километров холодный океанский ветер гуляет в черных глазницах выбитых окон брошенного много лет назад поселка полярников. А далеко в океанской мгле, куда я так отчаянно и безнадежно всматриваюсь, навеки вмерзло в паковые льды судно безымянной полярной экспедиции, сто лет назад пробивавшей здесь главную транспортную артерию русского Севера – Северный морской путь. Да еще где-то по побережью раскиданы такие же, как моя, исследовательские станции, где подобные мне инженеры-отшельники еще теплят жизнь. А где-то совершенно в другой вселенной дымят трубами заводов, сверкают неоном витрин города-милионники. И люди спешат из одного конца города в другой, хрипло ругают друг друга сигналами клаксонов автомобили. Где-то совсем не здесь.
Я стою на пронизывающем соленом ветру и вглядываюсь в океан. Говорят, если долго смотреть в океан, можно увидеть огни на горизонте. Не знаю, кто придумал эту чушь. Наверное, какие-то праздные романтики, начитавшиеся книжек о невероятных приключениях отшельника Робинзона. Я думаю, если долго стоять и смотреть в океан, то можно замерзнуть насмерть. Навигация заканчивается, и никаких огней на горизонте в ближайшие полгода не предвидится. Я остаюсь один на один с собой: со своими мыслями, страхами, работой, книгами.
Зачем я здесь? Дорогой мой друг, когда ты собираешься утром в свой офис и думаешь, брать ли зонт, надеть ли пальто или ветровку, ты загружаешь на своем новом айфоне прогноз погоды – это я шлю тебе свой пламенный привет с самого края земли. Того самого, о котором ты, вероятно, никогда в своей жизни и не задумывался; о котором ты в лучшем случае что-то невнимательно слушал в школе на уроках географии или в выпусках новостей по телевизору; одно упоминание которого вызывает у любого нормального человека закатывание глаз и тоскливое подвывание: «У-у-у…». А я живу и работаю здесь только для того, чтобы ты, безликий понаехавший в столицу, добрался в комфорте и сухости до своего компьютера и подготовил никому не нужный отчет о динамике продаж в прошедшем квартале.
Я стою еще несколько минут на берегу, словно прощаясь надолго с внешним миром (с Большой Землей, как говорят те, кто работает в отрыве от цивилизации), разворачиваюсь и, вскинув на плечо карабин, поднимаюсь к лачуге метеостанции. Теперь до поздней весны я полностью отрезан от внешнего мира: паковые льды спустятся практически к самой кромке берега, и до весны ни одно судно не сможет пробиться ко мне через панцирь ледовых полей; над тундрой завьюжат метели, и в редкий день вертолет сможет нарушить работой своих двигателей тишину моей станции; сполохи северного сияния будут глушить радиоэфир помехами, и я буду безрезультатно высиживать положенные сеансы связи у хрипящей рации.
Над Ледовитым океаном стремительно сгущаются сумерки: наступает долгая полярная ночь. Это будет моя первая самостоятельная зимовка.
Глава 2. Дела насущные
Сегодня у меня много дел. Надо провести ревизию припасов и распределить их так, чтобы хватило до конца бесконечной полярной ночи. Конечно, если выдадутся погожие деньки, мне что-то по мелочи подкинут вертолетом, но особо рассчитывать на вертушку не стоит. Поэтому здесь, как нигде пригождаются мне мои навыки планирования из прошлой моей жизни. Здесь от них в прямом смысле зависит мое выживание.
Во-первых, нужно потратить несколько часов на блуждание в лабиринте бочек с соляркой, стоящих за бараком станции, и определить сколько у меня топлива. Дрова в тундре на вес золота, поэтому частенько приходится ездить за ними черт-те куда на вездеходе или палить в печке отработку. Кроме того, соляра пригодится для резервного дизель-генератора, если вдруг накроется звездой “ветряк”, что пока исправно выдает ток под действием морского стужевея. Если уж и дизельный “дырчик” крякнет, то на этот случай у меня в пристройке стоят два здоровенных танковых аккумулятора, которые могут исправно питать радиостанцию добрую пару недель. Впрочем, как я уже говорил, от самой рации в условиях полярной ночи толку мало.
Во-вторых, необходимо провести ревизию провианта, хранящегося в дальнем сарае. Посчитать все ящики с консервами, мешки с крупами и корнеплодами и понять, что лучше лишний раз грохнуть в тундре какого-нибудь полярного зайца или выйти на лодке в хорошую погоду поставить сети на гольца. Кстати, сети тоже нужно чинить.
Ну, и самое главное. Склад боеприпасов. Здесь хранятся пачки патронов к моему карабину и фальшфейеры для подачи сигналов вертолетчикам. Это святое. Патроны – это все. Это шанс отбиться от голодного Северного хозяина – белого медведя, это вариант добыть пищу, это, в конце концов, возможность развести огонь или подать сигнал.
Я пересчитал запечатанные бочки и принялся простукивать открытые, чтобы понять, сколько топлива в них осталось. Забавно: через какое-то совсем короткое время я улечу отсюда навсегда, и станция останется работать в полностью автономном режиме, а эти прихваченные рыжей ржавчиной бочки будут стоять здесь еще десятки лет, как стоят и медленно гниют разбросанные по побережью то тут, то там брошенные бытовки, остовы грейдеров и вагонеток, уродливыми памятниками обозначающие очаги борьбы человека с суровой полярной природой и попыток подчинить ее своей воле. Бесплодных попыток.
А что здесь делаю я? Я служитель беспощадного прогресса или последний романтик этой величественной и грозной земли? Моя задача – удачно провести опытно-промышленную эксплуатацию автоматизированной метеосистемы и покинуть навсегда эти места, предоставив умной машине самостоятельно выполнять работу, которую до меня выполняли многие поколения таких же отшельников. Я обрубаю генеалогическое древо самоотверженных полярных героев, я – последний из Могикан этой сказочной породы людей.
Ах, черт! Чуть не прохлопал сеанс связи! Бросив занятие с бочками, я помчался к крыльцу станции. Рванул на себя скрипучую, оббитую для тепла войлоком, дверь и, не обметая ног, ввалился в комнату, где стояла радиостанция. Включил тумблер на массу и завертел верньером настройки. Через хрип и треск эфира в динамик прорвался нечеткий вызов: «Полярный – Колычеву… Полярный – Колычеву… Дементьев, ответь!»
Я переключил тангенту на передачу и, смиряя дыхание после бега, произнес в микрофон:
– Колычев на приеме. Дементьев у аппарата!
– Привет, Кир! Как там у тебя? Ночь наступает? Постельку стелешь? – я узнал по голосу Сашку Королева, моего друга по радиоэфиру с базы в Полярном. Он всегда меня пытается подколоть как-нибудь.
– Да боюсь, не до сна мне будет, Сань, – усмехнулся я, – Неизвестно, как поведет себя автоматика в условиях полярной ночи. Кстати, данные принял?
– Ага, все как в аптеке, не беспокойся, – заверил Сашка, – Как у тебя там обстановка?
– Да пойдет, вот к зимовке готовлюсь, припасы считаю.
– Ну, тогда не буду отвлекать благовоспитанного бурундука, – опять попытался сострить Сашка, – Если край совсем будет, вызывай, по возможности постараемся аэросани прислать.
– Да как вызывай-то? Рация слабенькая, сияние не пробивает…
– Ну, знаешь что, с рацией и дурак вызовет, ты так попробуй!
– Ладно, хватит трындеть, конец связи, – оборвал я Сашку.
– Конец связи, —отозвалась рация. Что-то щелкнуло в динамике, и эфир наполнился ровным шипением.
Сашка все-таки балабол. Интересно, какой он из себя? Наверное, тоже молодой пацан, вроде меня. И, наверняка, не такой дурной, каким себя пытается показать. Дурь здесь быстро вылетает. Или сама по себе, или старшие товарищи выбивают один раз и навсегда. А иначе не выжить здесь.
Помню, как из меня Валентиныч дурь вышибал. Я потом долго гематомы мороженой рыбой да ягелем вместо подорожника лечил. Послал он меня раз за консервами на склад. Уходил он тогда на лодке к дальнему мысу ретранслятор развернуть. Ну, и я, как бывалый сталкер, должен был на станции остаться, один герой на весь Север. Смаковал я предстоящие приключения в своем воображении, да так в облаках завитался, что дверь на склад закрыть забыл. А ночью туда медведь залез, да раздербанил весь наш почти полугодовой запас продуктов. Ох, и отлупил меня тогда Валентиныч! Неделю я спать не мог – ребра болели. Да все вообще болело. Бил он меня по-взрослому, со всей силы и куда придется: я ведь и чуть всю программу разведки не запорол, и нас с ним едва на голодную смерть не обрек. А такого здесь не прощают даже новичкам.
Зато потом учил он меня и зайца выслеживать и бить, и силок на лемминга ставить, и рыбу добывать чуть ли не руками. На том и прожили почти всю зиму.
Я потянулся к подоконнику за кружкой, отбил ей лед в анкерке с водой, зачерпнул и поставил на буржуйку. Мокрое донышко тотчас зашипело от прикосновения к раскаленному металлу. Я сыпанул из банки добрую горсть заварки. Люблю иногда чифира попить. Странно, дома отродясь пить бы не стал эту горечь, а здесь, после того как намерзнешься, кажется, будто ничего вкуснее на свете нет. И не надо тебе ни конфет, ни лимона к чаю. Впрочем, сахару я все же сыпану. Я открыл ящик стола и достал длинный пакетик с порцией сахара. Интересно, правда ли: говорят, чудак, который такие пакетики изобрел, задумал так, чтобы ломать их посередине и высыпать сахар в кружку из двух половинок, но когда узнал, что все просто надрывают их с одной стороны, лишился рассудка. Смешно все-таки, из-за какой ерунды люди порой сходят с ума, что-то там переживают, расстраиваются. А с другой стороны, как мало порой требуется от нас, чтобы оправдать ожидания другого человека. Что ж, дорогой изобретатель сахарных пакетиков, я не стану огорчать тебя.
Я сломал в пальцах пакетик с сахаром пополам и высыпал содержимое в кружку с закипающим чаем.