© Идиатуллин Ш.Ш.
© ООО «Издательство АСТ
Пролог. Обещал быть прекрасным
Наташа вышла из парикмахерской и покачнулась от удара солнца по глазам.
Солнце полыхало в половину неба. Ветерок прохладно гладил щёки. Пахло летом, счастьем и перспективами.
Наташа полюбовалась прической в отражении витрины, а заодно скользнула взглядом по безупречному, почти деловому и очень сексуальному летнему костюму, торжествующе улыбнулась и зацокала в сторону супермаркета. Первый шаг на пути покорения мужского сердца, так сказать. Выпью сегодня, подумала Наташа храбро. Может, оттого всё до сих пор и не складывалось, что слишком трезво смотрела на жизнь и на потенциальных спутников. Розовые очки в наших условиях необходимы.
Главное – не торопиться, как и положено солидной женщине и ответственному руководителю. Впрочем, торопиться на таких каблуках и в такой юбке было невозможно. Всё будет медленно и торжественно, подумала Наташа и прыснула. Щёки горели, а в животе, наоборот, клубилась сладкая прохлада.
Как дурочка молодая, подумала Наташа и поежилась от удовольствия и предвкушения.
День обещал быть прекрасным.
Хороший какой день, подумала Алла Михайловна. И долгий еще – до вечера успею со всем этим ужасом справиться.
Помидоры, фенхель и лук заняли весь стол, будто тактическая схема из кино про Чапаева. Чеснок, кулечки с шафраном и горошинами перца держались обозом, и отдельным лесом для засадного полка выглядела гряда тимьяна, петрушки и прочей зелени. А если не получится, подумала Алла Михайловна уныло. Вы подумайте, суп на ужин, да еще с анисовой водкой.
Солнце ловко разложило стол, кухню и мир по цветам, ярким и теплым. Помидоры перемигивались бликами с бутылками масла и болгарской мастики, зелень и приправы играли искрами, и даже куриная тушка будто приободрилась и расставила пухлые ножки с запоздалой жовиальностью.
Ну и ладно, решила Алла Михайловна, поколебавшись в последний раз. Горячее не бывает ни сырым, ни несъедобным. Андрейка скажет, что мамочка вместо каши из топора придумала суп из веника. Наташа ответит: «Шарик, ты буйабес», или что-нибудь в этом роде, и может раскапризничаться из-за водки в бульоне, но ножку всяко погрызет. Андрейка же слопает всё, что дадут, особенно если махнет остатки мастики.
Лишь бы приехали. Во внезапные шеф-поварские намерения Алла Михайловна детей не посвятила. Сюрприз будет. У Наташи в среду вечер обычно свободный, они номер накануне сдают. Андрейка тоже найдет, если захочет, способ заскочить к матери на часок. Если надо, я его майору – или кто там его начальник? – позвоню, чтобы не мучил ребенка. А пока кофе поставлю, авансом за смелость. С помидорами разберусь – и хряпну.
Ну, с богом.
Телефон заверещал – как положено, в самый неподходящий момент, когда Алла Михайловна снимала шкурку с третьего помидора. Она вздрогнула и чуть не стрельнула скользким томатом в стену – очень этот след украсил бы свежую бежевую краску.
Не вставая, Алла Михайловна перетерпела несколько трелей: надеялась, что звонящий окажется не слишком настырным. Наверняка резвился неизвестный олух, что взялся отвлекать ее дважды в день глупой тишиной в трубке.
Поняв, что телефон умолкать не собирается, она метнула грозный взгляд на кофейную турку, помалкивавшую пока на малом огне, сердито отложила раздетый помидор, едва не сунувшись пальцами в кастрюльку с кипятком, и пробормотала несколько слов по этому поводу. Бормотала Алла Михайловна уже на ходу, вытирая руки висевшим на плече вафельным полотенцем в такт шарканью тапок.
– Алло, – сказала она, торопливо подхватив трубку красного телефона, установленного на полочке в прихожей. – Я слуш… Да что такое второй день!
Алла Михайловна звучно вернула трубку на рычаги и, сердито глядя на нее, сказала:
– Андрейку на вас напущу, паразиты мелкие… Пожалеете!
Подумав, она снова подняла трубку, прижала ее к уху плечом, раскрыла на заложенной странице лежавшую рядом с телефоном ветхую записную книжку и, щурясь, принялась жать на поющие кнопки. Свет дотягивался до прихожей неубедительной кисеей.
Даже стой Алла Михайловна возле самого окна, вряд ли она всмотрелась бы в загороженный ветками выезд со двора и таксофон, торчащий в тени дома мрачновато-красной чагой. И уж точно Алла Михайловна не нашла бы ничего интересного в невзрачном парне, лицо которого скрывали капюшон черного балахона и длинный темный козырек. Совсем неуместными были перчатки парня – белые строительные.
Заметить их было некому. Парень надавил первую кнопку, лишь дождавшись, пока пара мамочек соберет урожай отпрысков, возившихся в песочнице, и разойдется по подъездам, видимо, обедать.
Повесив трубку, он убрал бумажку с телефоном в карман, поправил капюшон и, не покидая тени дома и тополей, неторопливо направился к подъезду Аллы Михайловны.
Звонок застал Наташу на выходе из «Всех вкусов». Она выставила один из огромных пакетов перед собой, заставляя посторониться юную пару, и велела:
– Так, молодежь, не ломимся, пропускаем.
Девица замешкалась, пришлось зацепить ее пакетом потяжелее, с бутылками, и для верности пристукнуть веским взглядом, чтобы не вякала. Та и не вякнула – вцепилась в локоть ухажеру и торопливо увлекла его в магазин. Это правильно, подумала Наташа мимоходом, красота – страшная сила, в ней сидит умножение на массу.
Избочившись и разнообразно меняя занятые пакетами пальцы, Наташа принялась выковыривать из сумки надрывающийся телефон. Телефон придавливали баночки с мягким сыром и паштетами. Перекладывать их в пакеты под томное блеяние Азнавура, стоящего на мамином звонке, было даже забавно. Прохожим, которые с трудом избегали столкновения с Наташей и пакетами, забавно не было.
Наташа неловко выдернула телефон, раскрыла и прижала к плечу, в последний момент вспомнив вот так повести головой, чтобы не помять прическу, и зашагала под разговор.
– Да, мамуль, привет! Нормалек всё. Как сегодня? Нет, сегодня я не могу, у меня…
Она покосилась на выглядывающее из пакета горлышко винной бутылки, улыбнулась и поправила плечом телефон.
– Собрание у нас, мамуль. Я же говорила, нас с «Вечеркой» объединяют. Да нет, там всё как договаривались, меня в замредакторы, Мотылев подтвердил. Спасибо. Но сегодня никак. Завтра… нет, в пятницу – обязательно. Еда у тебя есть еще?
На том – а впрочем, единственном – конце провода Алла Михайловна ответила, пытаясь сердито хмуриться поверх довольной улыбки:
– Полно. С голоду-то не помру, не надейтесь. Руки пока слушаются, приготовлю.
– Ты у нас вообще самостоятельная.
– Самостоятельная, детям не нужная. Ты не можешь, Андрейка не может, совещания у вас вечно, планерки, командировки. У Андрейки уже гастрит, в его-то годы.
– Фигню потому что в рот тащит вечно.
– Такой уж он, чипсоед. А ты тоже жаловалась, между прочим.
– Когда это? – возмутилась Наташа.
– Когда-когда, студенткой.
– Что-то не помню такого.
– Я зато помню. И забочусь. Супчиком вас хотела угостить, французским, готовлю вот.
Наташа, снова метнув взгляд на пакеты и заодно на костюм, взмолилась:
– Мамуль, ну какой французский, вечером тем более! Не влезаю уже ни во что! Не вздумай. И в пятницу не вздумай.
Над ухом у Аллы Михайловны очень громко бимбомкнул дверной звонок. Она вздрогнула.
Наташа чуть замедлила шаг и уточнила:
– Это у тебя, в дверь? Спроси, кто. Из собеса? В глазок посмотри сперва.
– Ну что ты со мной как с маленькой. Я же у вас самостоятельная. Сейчас! Наташенька, подождешь секунду, пока я…
– Подожду, конечно.
Наташа сделала очередной шаг и чуть не повалилась, подвернув каблук.
Динамик взорвался громким невнятным грохотом и умолк.
Наташа застыла, смешно подхватывая пухловатым подбородком чуть не выскользнувшую трубку.
– Мама, – сказала Наташа, сглотнула и крикнула: – Мама!
Она с трудом перехватила телефон, уставилась на экран и нажала повтор вызова. Прижала трубку к уху, послушала короткие гудки, нажала повтор снова, отчаянно вздохнула и бросилась бежать изо всех сил.
Каблуки подворачивались, узкая юбка трещала, но Наташа мчалась, дыша всё громче и не глядя ни вперед, ни под ноги, ни по сторонам. Глядела только на экранчик телефона, выставленного в отягощенной пакетом руке, и раз за разом нажимала кнопки с красной и зеленой трубками.
Алла Михайловна ответить не могла. Телефон валялся на полу прихожей. Трубка, отлетевшая почти на всю длину витого шнура к полуоткрытой входной двери, ныла не коротко, а бесконечно. И так же бесконечно вторил ей почти неслышный, если отойти на шаг, женский стон.
Руки в белых строительных перчатках прикрыли дверь, щелкнули замком и выдернули из телефона витой провод. Трубка приподнялась и снова брякнулась на пол. Гудение оборвалось, уступив звуку шагов и невнятному бормотанию. Стон перешел в сипение и быстрое шаркание по полу.
Наташа мчалась, не разбирая дороги. Мелькали дома, машины ревели клаксонами и визжали тормозами, орали не успевшие увернуться прохожие. У пакетов быстро оборвались ручки, расселась, ахнув, бутылка вина, торт шмякнулся следом, яблоки и апельсины покатились, задорно подпрыгивая, за Наташей, но быстро отстали, чавкнув под колесами напоследок.
Наташа стряхнула обрывки пакетов с рук, перехватила телефон, трясущейся рукой нашла номер и почти закричала сквозь судорожные вдохи, ускоряя бег почти до невозможности:
– Андрей, срочно приезжай к маме! С этими, с группой! Ты говорил сразу звонить, я и звоню! Какой инфаркт! Напали, кажется! На маму! Не знаю, я по телефону с ней, потом в дверь позвонили, а потом оборвалось, и не отвечает! Только что! Я бегу сама! Скорей, да!
Она захлопнула телефон, вбежала в пустой по-прежнему двор хрущевки и отдышалась, упершись ладонью в полукабинку таксофона. Великолепие полностью растерялось: макияж поехал, юбка порвалась, а каблуки качались, как последний молочный зуб.
– Мама, – прошептала Наташа, уставившись на окно третьего этажа.
В приоткрытой форточке лениво полоскалась занавеска.
Почти без остановок Наташа промчалась до третьего этажа, несколько раз вдавила кнопку звонка и тут же, тяжело дыша, полезла за ключами.
– Мама! – крикнула она, врываясь в горький запах квартиры. – Ты где?
Наташа споткнулась о красный корпус телефона. Тот отлетел и грохнул о стену.
Эхом хлопнуло окно в зале, а секундой позже донеслись еле слышный шум падения и сдавленный возглас. Наташа рванула к окну, запуталась в занавеске, прикрывающей распахнутую створку, наконец высунулась почти по пояс и увидела, что по газону уходит прочь, прихрамывая, парень в черном и с капюшоном.
– Стой, гад! – рявкнула Наташа, едва удержав себя от прыжка с третьего этажа.
Парень не вздрогнул, не обернулся и не ускорил шаг.
– Да я сейчас тебя! – взвизгнула Наташа и бросилась к выходу, снова пнув телефон, корпус которого теперь раскололся.
В последний миг Наташа зацепилась взглядом за приоткрытую дверь ванной и остановилась, будто налетев на столб. Она заглянула в щель, словно нехотя.
– Мама, – сказала Наташа жалобно. – Это ты? Это ты?!
За окном нарастал звук сирены.
Всхлипнув, Наташа ввалилась в ванную.
Из подлетевшей к подъезду милицейской машины выскочили трое с пистолетами наизготовку и вбежали в подъезд, бухнув дверью. На шум удивительно быстро подтянулись зеваки – сперва пара старушек, потом соседи помоложе.
Милиционер-водитель, не выключив сирены, обошел машину, захлопнул пассажирскую дверь, не закрытую Андреем, и цыкнул на любопытных:
– Расходимся, спецоперация.
Он значительно оглядел народ, который попятился, но не разошелся, и тоже вбежал в подъезд.
Из окна третьего этажа донеслись шум, гомон и женские причитания. Старушки, задрав головы, жадно внимали, обмениваясь предположениями. Зевак всё прибывало.
Из подъезда выскочил Андрей, растолкал толпу и помчался через двор, вертя головой. Водитель и один из оперативников, выбежавшие следом, поспешно сели в машину. Она с ревом развернулась, едва не зацепив отшатнувшегося в последний момент дедка, и, взвизгнув, понеслась вдоль дома, вопя сиреной. Следом за ней побрел, прихрамывая, тощий парень с пакетом. Из пакета торчал черный капюшон.
Заплаканная Наташа, чуть не наткнувшись на оставшегося оперативника, увлеченного рацией, нетвердо прошла от ванной на кухню, машинально выключила газ, вхолостую бивший из залитой кофейной гущей конфорки под грязной туркой, и замерла у окна, бездумно глядя в небо под затихающую сирену. Парень с пакетом к тому времени из виду уже скрылся.
Всё равно, наверное, Наташа его не увидела бы сквозь слёзы, размазанную тушь и ослепительное солнце, которое светило изо всех сил.
День по-прежнему обещал быть прекрасным.
Не всем обещаниям следует верить.
Часть первая. Заставлять читателя ждать
Глава первая
Главное, говорят, закончить первый курс, и тогда зачетка будет работать на тебя, а не наоборот. Главное, говорят, не отвлекаться, стараться и не обращать внимания на отдельных, ага, так говорят, преподов-дебилов. Главное, говорят, завести друзей, потому что университетские друзья – они навсегда.
Говорят, говорят, говорят. Словами реченными – и потому лживыми.
Главное – не реветь на занятиях.
Не реви, сказала себе Аня и вцепилась в свежие пластыри, прикрывавшие изодранную в мясо кожу вокруг ногтей.
Но как тут не реветь?
Фурсов, подышав, с новой силой затряс Аниной тетрадкой так, что с обложки, кажется, едва не слетел анимешный котик, и продолжил равнодушным скрипучим голосом, будто зачитывая условия задачи:
– В своей работе вы доказали лишь, что ничего не стоите как будущий специалист. Накопили долгов, претендуете на зачет, но красивых глазок для этого недостаточно!
Аня сморщилась и закогтила себя сильнее, чтобы отвлечься. Фурсов продолжал, не глядя на нее, но взмахивая тетрадкой так, что почти цеплял Аню локтем:
– Срез знаний ставит под сомнение ваши, милочка, претензии на статус не то что математика и студента, но даже разумного существа, достойного притяжения планеты Земля.
Аудитория притихла. Тишину проре́зал звонкий голос, от которого, кажется, вздрогнула не только Аня:
– А можно без сексизма?
Кажется, Зарема, подумала Аня, но взгляд поднимать не стала – тогда точно слёзы польются. Фурсов, похоже, обрадовался:
– Милочка, в моем возрасте сексизм представляется несколько запоздалым развлечением. Но если вы хотите развлечься и не боитесь, что это помешает учебе, прошу.
И наверняка уставился на группу сквозь толстые очки.
– Присоединяйтесь, пожалуйста. Будем обсуждать сексизм, юбки и права меньшинств, раз уж у нас мозгов не хватает, чтобы избежать арифметических ошибок. Элементарных ошибок, хочу заметить.
– Где я ошиблась-то? – не выдержала Аня.
Вышло сипло и негромко, но Фурсов услышал.
– То есть вы даже не поняли, где ошиблись. Хорошо, я вам сейчас постараюсь продемонстрировать, если, конечно, сумею удержаться в доступной для вас форме…
Аня обреченно повернула к нему голову. По щекам сразу полилось, но было уже плевать.
Фурсов, так и стоя локоть к локтю с Аней, будто в микрострою, принялся торжественно и громко, так, что страницы лязгали как жесть, листать тетрадь, бегая глазами по записям. Листание замедлилось. На пятом лязге Фурсов поднес записи к очкам, нахмурился, захлопнул тетрадь и, покачивая головой, с омерзением уставился на котика с обложки. Фурсов был явно смущен – впервые на памяти группы, а может, и всех групп факультета прикладной математики Сарасовского технического университета, слушавших курс линейной алгебры в последние полвека.
Кхекнув, Фурсов заговорил уже не размеренным, а раздраженным тоном:
– Устроили цирк с рыданиями вместо того, чтобы нормально объяснить, что у вас не первый, а второй вариант.
По аудитории прокатился возмущенный ропот. Зарема, точно, она, еще звонче уточнила:
– То есть нету ошибки?
Фурсов швырнул тетрадь на свой стол. Аня вздрогнула, вскинув руки к лицу.
– Тут всё – ошибка! – проскрипел Фурсов гораздо громче обычного. – Ни даты, ни варианта! Я для кого на первом занятии твердил, что не приму с неправильным оформлением?
– Я болела, – сказала Аня, едва услышав себя.
Но аудитория услышала. Сразу несколько голосов подтвердили сквозь громкий ропот:
– Она болела, точно!
– Запасайтесь здоровьем, – отрезал Фурсов, сразу успокоившись. – Жду завтра первый вариант вместе с… Маркова, вы куда?
Аня, сделав несколько шагов к своему месту, схватила куртку и рюкзак, быстро, почти вслепую от слёз, прошла к двери и выскочила из аудитории, не обращая внимания на окрик:
– Маркова, занятие еще не кончилось!
Распахнутая дверь, скрипя в тон Фурсову, неспешно вернулась к косяку.
Глава вторая
Скрип и толчок заставили Наташу вздрогнуть, отвлекаясь от лысого бородача в телефоне. Трамвай резко тормозил, хотя до остановки осталась еще пара метров. Впрочем, выходить никто не собирался, Наташа была одна в салоне. Входить, кажется, тоже.
На остановке, правда, топталась девчонка, щуплая даже под мешковатой незастегнутой курткой приятного цвета маренго, но на трамвай она как будто не обращала внимания. Стояла на самой кромке, неудобно вывернув голову, будто пыталась рассмотреть мерзлую лужу за пятками.
Трамвай выдал пронзительную трель под записанный голос: «Остановка “Технический университет”. Следующая остановка – “Парк культуры”».
Наташа, наклонившись, посмотрела в сторону кабины. Вагоновожатая сурово пялилась на девчонку.
Ага, подумала Наташа, Аннушка Каренина купила масло и вышла на исходную. Молодец тетка, вовремя заметила. Спасибо ей – не хватало еще опаздывать на работу из-за того, что твой трамвай устроил чокнутой девчонке хрусть и пополам.
Времена, когда хрусть и пополам стали бы именно что работой для Наташи и предметом интересов для широкого круга читателей, миновали давно и безвозвратно. Ссылку про разрубленную девчонку откроет разве что откровенный маньяк – ну или любящая попереживать бабуля, но бабули, хочется верить, новости в интернете и соцсетях не читают. Для них телевидение есть. Если не для них, то для кого еще-то?
Аня смотрела на телефон, плюхнувшийся в слякоть, когда она раскачивалась на краю. Опять забыла застегнуть боковой кармашек на рюкзаке, вот телефон и выпал. И почти сразу отсигналил мессенджером.
Мама, как всегда. Как всегда, в самый подходящий момент.
Трамвай засвиристел снова, и Аня вздрогнула снова, но не обернулась. Она сквозь слёзы смотрела на заляпанный, но вроде целый экран, с которого ушло уведомление, уступив место охряному фону читалки с надписью «Эпилог».
Не дочитала же, вспомнила Аня, терзая пластыри с новой силой. Хотела на паре добить, а этот гад сразу выдернул. Поэтому и кармашек не застегнут.
Ее затрясло от неловкости и холода. Аня запахнула куртку, вытерла салфеткой лицо и отсморкалась, потом присела и попробовала читать, не поднимая телефон. Не вышло: пара грязевых щупалец жирно перечеркнула страницу. Аня двумя пальцами извлекла телефон из жижи, обтерла телефон той же салфеткой, потом новой, и, не вставая, жадно принялась дочитывать эпилог.
Трамвай, улюлюкнув напоследок, пополз мимо, так и не открыв дверей.
Аня не обратила внимания. До конца осталось пять страниц.
Наташа поймала сердито-виноватый взгляд вагоновожатой в зеркале, сочувственно улыбнулась и решительно смела бородача с экрана. Он был интересным, но слишком накачанным и с недоброй искоркой в глазах. Хватит с нас таких искорок, свои девать некуда.
Наташа покосилась на давешнюю девчонку. Та уже убредала прочь от остановки, прижав телефон к уху под скособоченной шапкой. Будут и другие трамваи, девочка, подумала Наташа, попробовала устыдиться этой мысли, но не смогла.
Мессенджер пискнул. Наташа прочитала, заулыбалась и написала: «Конечно, буду. Светке и Лизочке привет. До вечера!».
Аня, хмурясь, дослушала голосовое сообщение, еще раз высморкалась в новую салфетку, откашлялась и на ходу записала ответ:
– Мам, ну лекции же. Всё норм, не болею, кушаю, в шапке. Не вздумай сочинять, что нос заложен или сиплю – я в другой корпус бегу просто. Срез знаний сдала. Я же люблю математику, ты сама говоришь. Вот я и делаю, что люблю.
Она остановилась у входа, рассмотрела указатель «Деканат» на стекле двери и добавила:
– И буду делать, что люблю. Всё, целую.
Аня убрала телефон в карман, поежилась и вошла в здание.
Миновав вахтера, Наташа оглянулась и решила подождать. Следом за ней в издательство ввалился Паша, как обычно, рыхлый и несобранный во всех смыслах. Он тормознул возле охранника на несколько лишних бессмысленных мгновений, но все-таки кивнул ему и прошел дальше, чтобы замереть основательней, уставившись в телефон. Ни трудовой энтузиазм, ни память о релизе, которого третий день ждала от него Наташа, Пашу явно не подгоняли.
Наташу, усердной Немезидой застывшую в паре шагов, он, конечно, не замечал.
Паша поднес трубку к уху и некоторое время молчал, забавно меняясь в лице: из мечтательного оно, перескочив несколько более привычных состояний непонимания и озадаченности, стало удивительно злым. Отняв трубку от уха, Паша, будто не веря, изучил экран, дважды вызвал номер, совсем помрачнел и набрал сообщение текстом.
Ответ прожужжал тут же.
Паша прочитал, помаргивая, выбрал значок записи голосового сообщения, поднес трубку к лицу и заорал:
– Сама ты лузер!
Наташа откашлялась.
Паша, не замечая ее, стер неотправленное сообщение и опять застыл, глядя в экран, – только губы слегка шевелились.
– Я-то лузер, а текст рассылки где? – не выдержала Наташа. – Завтра старт.
Паша вздрогнул и поспешно убрал телефон.
– А, привет. Всё будет. Вечером, максимум – завтра с утра.
– Ох, Пикассо. Подведешь если…
– Наташ, ну когда я подводил, – сказал Паша уязвленно.
Наташа с готовностью выставила руки и загнула правой рукой мизинец левой, заявляя длинный перечень. Паша, махнув рукой, ушел к лестнице.
Глядя ему вслед, Наташа горько сообщила:
– Я – лузер. Во что влезла, а?
- До февраля
- Последний день лета
- За старшего