Одноклассники smerti

И еще – об этом думать не хотелось, но он не мог ничего с собой поделать – в квартире у них очень жарко. Не только буржуйских кондиционеров не имеется, но даже шторы на окнах в спальне – драные, тюлевые. Никакой защиты от беспощадного солнца. И значит, Ленкина красота, пусть и поблекшая от пьянства, уже сейчас, когда минуло всего-то несколько часов, претерпевает роковые изменения. И ее кровь – горячая, молодая, а теперь навсегда прекратившая свой ток – проступает на совершенном теле отвратительными трупными пятнами…

Что ж, Ленка. Ты этого сама хотела! Всегда говорила, что лучше умереть молодой, на пике славы. Со славой, правда, не сложилось, но погибла ты, как и мечтала, молодой.

Хотя куда естественней было бы покинуть этот мир не в двадцать восемь, а в восемьдесят два, подремывая в кожаном кресле над талмудом собственных воспоминаний, изданных на роскошной бумаге и приличным тиражом…

Но каждый сам решает, как ему построить собственную жизнь. Тоже, кстати, Ленкины слова – так подруга отвечала, когда он пенял, что она слишком много и совсем без повода пьет.

…Электричка до Тулы – он сдуру сел не в экспресс, а в ту, что со всеми остановками, – тащилась, кажется, целую вечность. Да еще и оказалось, что до следующего поезда дальнего следования целых два часа, пришлось коротать их в мерзком привокзальном кафе за гадким, насмешка над благородным напитком, общепитовским кофе.

…А Ленке, наверно, сейчас хорошо. Хотя и стерва была, но вряд ли ее забрали в ад, черти не дураки, им такая конкурентка без надобности. Да и на истинную, расчетливую и коварную, грешницу его сожительница никак не тянула. У кого язык повернется назвать ее подлой? Скорей она дурочка – наивная и самоуверенная, а таким только в раю и место. И уж там, наверно, в такую погоду точно включают кондиционеры…

Степан утер выступивший на лбу пот рукавом джинсовой куртки. Кажется, ему удалось. Хорошо, что он может иронизировать и над собой, и над погибшей подругой, и над его некогда сумасшедшей любовью…

Он вдруг подумал, что уезжает из Москвы если не навсегда, то очень надолго. И даже не успел – да что там не успел, в голову не пришло – попрощаться с друзьями. Не с вынужденными , конечно, не с собутыльниками, а с немногими, но – настоящими. Как назло, вон и вывеска «Интернет-кафе» манит, можно было бы вместо того, чтобы пить мерзкий кофе в привокзальном буфете, юркнуть туда, взять ноль пять ледяного пива и черкнуть мужикам, каждому, хотя бы пару оправдательных строк…

Но Степан предпочел не рисковать. Он не очень разбирался в компьютерах, однако понимал, что даже нашим ментам труда не составит выяснить, из какого именно места он отправлял друзьям свой прощальный привет. Да и от ледяного пива он решил пока воздерживаться. Тем более что сейчас, в жаркий, полный стресса день, выпить хотелось нестерпимо. И это расстраивало. Для оставшейся свободной жизни – а она, несмотря на все его предосторожности, грозила оказаться совсем недолгой – ему нужно иметь трезвую голову.

…Наконец хриплоголосая дикторша объявила, что скорый поезд Москва—Новороссийск прибывает на третий путь, и Степан, с облегчением отодвинув недопитый кофе, поспешил на перрон. Поезд уже подошел, из тамбуров выпрыгивали разомлевшие пассажиры, толпившиеся на платформе бабки осаждали их с вареной картошкой и малосольными огурцами. Степа деловито шагал вдоль вагонов – выбирал проводницу. Попростоватей и поголодней – до денег и до мужчин.

И его план – не зря он пытался поступать в университет учиться на психолога – увенчался успехом с первой же попытки. Худенькая, вся в веснушках мадам охотно проглотила, что билетов в кассах нет, и что ехать «надо во как», и что он заплатит без звука сколько нужно. Разместила его, правда, неудобно – в своем служебном купе. Значит, придется всю дорогу выслушивать жалобы на дураков-пассажиров и подлеца—начальника поезда. Но, может, оно и к лучшему – отвлечься, нырнуть в совершенно другую, простую, без интеллигентских изысков жизнь. Степа, конечно, уважал Вивальди и немного разбирался в разных престо-модерато-синкопах, но в последние годы вся эта серьезная музыка стала его бесить. Спасибо Ленке, которая начинала говорить о Вагнере только после лошадиных доз водки.

А проводница с веснушками если и включит музыку, то наверняка легкомысленного Тимати или какого-нибудь Ратмира Шишкова. К тому же ехать Степану недалеко – всего лишь до Воронежа.

А потом еще два часа на местной электричке до райцентра. И там – «всего два раза в сутки, но ходит, раздолбай, пока ходит!» – тридцать километров автобусом до деревеньки Калинки.

На хуторе в часе ходьбы от Калинок осел Мишка, его армейский кореш. Человек не от мира сего, с добрыми, всепрощающими глазами. И совсем неподходящими для армии привычками. Во взводе его считали последним чмо – потому что даже во время маршей он умудрялся наблюдать за живой природой и собирать какие-то хитрые цветочки… В общем, на взгляд нормальных пацанов , Мишка несчастный человек и полный дебил. Один Степан из всего взвода нескладного Мишку и защищал. Всегда думал, что просто так, по доброте души, а теперь оказалось, что пригодилось. Потому что, когда прощались на дембеле, ботаник Мишаня всучил ему свой подробный адрес. Стребовал Степанов. Поклялся ему писать. И взял слово, что однажды Степан к нему обязательно приедет. Надолго. Отдохнуть от сумасшедшей Москвы.

– Приезжай! У нас там степи шикарные! Вместе будем лазить! Я тебе такие экземпляры покажу, «Красной книге» и не снились! – горячо упрашивал натуралист.

И Степа, чтобы не расстраивать дурачка, обещал – не сомневаясь, что никогда, конечно, не приедет.

Но в нынешней ситуации ему только и оставалось надеяться, что на хутор где-то в часе ходьбы от деревни Калинки.

Дима

Вместо ужина пришлось перебиваться вчерашним хлебом, колбасой и помидорами черри.

Сей факт вполне можно было пережить. Куда хуже, что весь вечер он пронянькался с Надеждой. Будто маленькая девчонка, ей-богу: увидела мертвое тело и раскисла, психологическая у нее, видите ли, травма, и руки дрожат, и нос хлюпает. Подумаешь, зрелище – труп, к тому же однодневный, свеженький. Что б с ней было, отведи он ее на экскурсию в морг, где невостребованные хранятся?!

– Но она же моя-а одноклассница-а, как ты не понимаешь? – рыдала Надька.

И что с того? Школьницей их соседку Коренкову Дима не знал, но то, что оставалось от нее сейчас, особенно и жалеть не хотелось. Пропитая, противная тетка и выглядела не на свои двадцать восемь, а на верные сорок. Конченая алкоголичка. Не хочется прослыть циником, но задушили – и задушили. Вполне для такой дамы типичный конец.

Но Надюхе, ранимой натуре, этого не скажешь! Вот и приходится нести пургу, что Ленка теперь на небесах и ей там хорошо, куда лучше, нежели на грешной земле.

Дима разливался соловьем, – а про себя (хотя и нехорошо, конечно!) тихонько радовался, что с оргиями в соседской квартире наконец покончено. Не то чтобы он какой-нибудь моралист, просто иногда хочется выспаться. Или сосредоточиться на футболе, а не слушать пьяные вопли, доносящиеся сквозь картонные стены их панельки. И нет бы просто орали или табуретками швырялись. Эта Ленка-то, Надюха рассказывала, когда-то большие надежды подавала. Мечтала стать знаменитейшей пианисткой. Вот самый кошмар и начинался, когда покойную Коренкову вдруг давние честолюбивые мысли одолевали. И она садилась за жутко расстроенное (даже Дима со своим более чем скромным музыкальным слухом это понимал) пианино. Играть соседка всегда пыталась уже крепко выпивши, в ноты не попадала, пальцы ее не слушались, и минут двадцать жестокой какофонии всегда сменялись пьяными слезами. Ну и, конечно, громогласными обвинениями, что все кругом сволочи, погубили ее неземной талант. А при чем тут все? Бухать надо было в разумных пределах.

– А ведь она совсем другой раньше была! – всхлипывает Надюха. – Веселой. Доброй. Помогала всегда…

Тоже, наверно, вряд ли. Дима со всеми этими подающими надежды многократно сталкивался – злобные, себе на уме, повернутые на собственной исключительности создания. Но не спорить же с подругой!

И он попросил:

– Ладно, не квохчи. Расскажи лучше, как ее убили.

Куда полезней послушать внятный рассказ, нежели бессвязные восклицания.

– Зачем это тебе? Тоже смерть привлекает?! – вскинулась Надюха. – Как бабку Юльку с нашей площадки?!

Да уж, адекватной Надькину реакцию никак не назовешь. Что поделаешь – девчонка. К тому же – библиотекарша.

Дима устало спросил:

– А при чем здесь бабка Юлька?

– Да она два часа сегодня под Ленкиной дверью толкалась! – выкрикнула Надя. – И, когда кто-нибудь выходил, все норовила в квартиру заглянуть. Любопытно ей…

– Мне, по правде, твоя Ленка до фонаря, – пожал плечами Полуянов. – Просто нам же в отпуск лететь, а с деньгами, сама знаешь, сейчас негусто. Вот я и подумал: раз само в руки идет, может, написать репортажик? Лишний гонорар не помешает.

О совместном отпуске Дима упомянул впервые. И, безусловно, рассчитывал, что Надька заинтересуется. Начнет выспрашивать, куда они летят, да еще вместе. Ну а когда он ей скажет, что есть маза в пять звезд, да на Мальдивы, то она и вовсе выкинет пьяное убийство соседки из головы.

Надюха неожиданно примолкла. Переваривает новость? Или, что хуже, готовит отповедь, что «грех наживаться на горе ближних»? И раньше-то периодически выступала, что в журналистах нет ничего святого, ради красного словца не пожалеют и отца, а сейчас, когда ее драгоценной одноклассницы дело коснулось, и вовсе может взбеситься.

Но думала подруга, как оказалось, совсем о другом. Потому что вдруг спросила срывающимся голоском и очень тихо:

– Ты что, правда готов об этом написать?

– А почему нет? – пожал плечами Полуянов. – Бытовуху у нас не особо жалуют, но что-нибудь придумаем, чтоб пропихнуть. Руки-то мастерские! Научены из любой фигни конфетку делать.

Надю его ернический беспечный тон явно задевал. И Полуянов постарался смягчить свое предложение:

– Да ты не переживай, я и про ее талант упомяну. И всякие сопли про безвременную гибель…

– Да не об этом я, Дима! – возмутилась Надька.

– Тогда о чем?

– О том… о том, что вдруг – это не бытовуха?!

Час от часу не легче. Когда хроническую алкоголичку после очередной пьянки находят задушенной в собственной постели, можно на любые деньги спорить: убийца – сожитель, с пьяных глаз приревновавший ее к зашедшему в гости собутыльнику. Или же – собутыльник, взъярившийся на сожителя. Третьего не дано.

Но высказывать все это Надежде Дима не стал, а то опять развопится. Куда грамотнее сделать, чтобы она убедила себя сама. И Полуянов спокойно сказал:

– Вот я и прошу: расскажи для начала самое важное. Ленка твоя ведь жила с этим, как его… со Степаном? Тоже вашим одноклассником?

– Да, – кивнула Надя.

– Ну и где он сейчас? Менты его уже допрашивали?

– Я точно не знаю… – вздохнула Надюха. – Но, кажется, я только обрывки разговоров слышала… Степан исчез. Его паспорт – в квартире, и все вещи тоже. А самого нет. Менты между собой говорили, что будут в розыск объявлять.

– Вот и весь бином Ньютона, – пожал плечами Полуянов. – Он, ясное дело, и убил. А теперь испугался и прячется. Но ты не волнуйся – найдется. Нужно просто подождать, когда у него похмелье начнется, а с ним и раскаяние. Тогда как раз он с чистосердечным в милицию и придет.

– Но Степка… он такой хлюпик! И лопух! Он точно не мог! – возмутилась Надежда.

– Ох, можно подумать, я этого вашего Степку не видел! – фыркнул Полуянов. – Вполне нормальный бугай. Со всеми признаками алкогольной деградации. По-трезвому, конечно бы, он не решился. А с пьяных глаз – запросто… Когда Ленку-то убили?..

Надя смутилась:

– Да я точно не знаю…

– С тебя что, подписку о неразглашении взяли? – усмехнулся Полуянов. И успокоил: – Не дрейфь, никто все равно не узнает. Если я за это дело возьмусь – не с твоих же слов буду писать! Придется в УВД обращаться, с операми базарить, с участковым. И уж время смерти мне точно скажут.

– Ну, вчера ее убили, – неохотно буркнула Надька. – Ориентировочно между двенадцатью и часом.

– А нашли когда?

– Сегодня. Около двух дня.

– Кто нашел?

– Да какой-то алкаш из их компании. Получил пенсию, накупил на радостях водки и явился… Ему не открыли, но дверь оказалась не заперта. Он и отправился хозяев искать. И нашел Ленку.

– А Степана в квартире не было? – уточнил Дима.

– Не было, – склонила голову Надя.

– Хотя обычно эта парочка неразлучна, – сказал Полуянов. – Не помнишь, что ли? Он только на работу один и ходил, а по магазинам или бухать на лавочке – всегда вместе с Ленкой.

– Ну, может, он и был на работе, – неуверенно произнесла Надя.

– А сейчас тогда где? – хмыкнул журналист. – Если уже сутки прошли?

– Вот и менты думают, что Степан ее убил… – вздохнула Митрофанова. – Вбили себе в голову самое простое – и уперлись рогом…

– Надюшка, да не уперлись они! Просто знают контингент! Убийство с пьяных глаз – в этих кругах обычное дело.

– Нет, ты подожди, – упрямо покачала головой Митрофанова. – Сказать тебе, чем Ленку задушили?

– Ну, скажи.

– Веревкой. Новенькой.

– И что?

– Говорю же: новенькой. Только что из магазина. Специально, видно, принесли. Разве это не странно?

– Абсолютно, – фыркнул Дима. – Степан, верно, ее и купил. Я и сам сколько раз готов был ее придушить, когда Ленка твоя по пьяни в три часа ночи начинала невпопад Малера грохотать.

– А еще, – не сдавалась Надежда, – в спальне CD-проигрыватель нашли. Тоже «нулевый». А в нем – диск. С колыбельной Дворжака. – Она триумфально взглянула на Полуянова и добавила: – Я, между прочим, вспомнила! Ленка эту колыбельную на выпускном вечере в своей музыкальной школе играла! И получила пятерку с плюсом и рекомендацию в музучилище!

– Ну и что? – пожал плечами Полуянов.

– Как – что? Во-первых, ты видел бы их квартиру! Все грязное, ужасное, лампочки голые, и тех половина разбита. И бытовой техники никакой, даже телевизора. А тут вдруг – проигрыватель. Недешевый. Откуда он взялся?

– Пфу! Да откуда угодно! Скажем, Степан получил зарплату и не успел ее одномоментно пропить. Решил подруге подарок сделать. Он ведь любил твою Ленку? Вот и решил ее порадовать.

Спрашивал Дима без всякой задней мысли – и с изумлением заметил, как вдруг помрачнела Надежда. Брови слетелись к переносице, губу закусила… Что это, интересно, с ней?!

И ответила Надька странно. То все защищала свою незадачливую одноклассницу, а тут вдруг сердито буркнула:

– Да не стал бы он ей такое дарить. Разве б она оценила? Сам говоришь, для таких, как Ленка, лучший презент – бутылка водки.

Так-так, подруга. А что тебе, интересно, до Степиных подарков Ленке? Не все ли равно, что тот ей презентует?

Но форсировать ситуацию Дима не стал: только разборок им с Надеждой сейчас не хватает. Притворился, будто ничего не заметил, и продолжил:

– И эта колыбельная, как его… Дворжака? Еще, по-моему, элементарней. Слушала ее твоя подруга и вспоминала свое блистательное прошлое. Умилялась своим давним успехам. А что, обычное дело. Даже я до сих пор свой первый «гвоздь» перечитываю. Особенно умиляюсь ему подшофе.

– Вот именно, что ты берешь и перечитываешь! И Ленка могла бы взять диск и его поставить. Своими, ясное дело, руками! – триумфально выкрикнула Надя. – Но знаешь, что странно? Ни на проигрывателе этом, ни на диске – он, кстати, тоже абсолютно новый – нет ни единого отпечатка пальцев. Ни ее, ни кого-то еще. Я случайно подслушала: менты говорили. Абсолютно чисто. Как это может быть?

– Ну, мало ли как… – буркнул Дима.

Разумного объяснения в голову, по крайней мере с ходу, не приходило. Но искать его тоже не хотелось. Уже надоело – просто смертельно! – перемывать кости безвременно почившей Елене Коренковой. А еще пуще – квохтать вокруг шмыгающей носом Надьки. Нужно десять раз подумать, прежде чем бросаться в пресловутую семейную жизнь. Женись он на Митрофановой – это ж ведь ее всегда утешать придется? И когда неприятности в библиотеке, и когда она беременной будет ходить, и когда дети станут болеть? Это ж голова распухнет от ее постоянного нытья…

И Дима беспечно предложил:

– Слушай, Надюшка! А пойдем-ка мы с тобой спать! Утро, как говорится, вечера мудренее. Завтра, на свежую голову, все еще раз обсудим…

Признаться, даже обидно, что Митрофанова так и не расспросила про совместный отпуск, хотя он и намекнул, да весьма прозрачно. А ей будто все равно… Поехать, что ли, одному на сафари?

– Значит, ты не хочешь разбираться в этом деле… – вздохнула Надя.

Дима по-прежнему не сомневался: разбираться, то бишь устанавливать убийцу, здесь нечего. Ежу понятно, что сожитель Степан Елену и грохнул.

А вот если, например, написать большой психологический очерк… Рассказать на Ленкином примере о том, до какой степени хрупок талант. И как часто те, кого когда-то называли гениями, заканчивают свою жизнь непризнанными, в алкогольном бреду, на грязных простынях…

Куда интересней будет и самому, и читателям. К тому же объем не жалкие двадцать строк в криминальной хронике, а верная полоса. А значит – деньги и слава. Вот она, гениальная мысль!

И он серьезно ответил:

– Может, Надька, я и возьмусь за расследование. Вычислю убийцу. Если, конечно, ты себя хорошо вести будешь.

И на душе сразу полегчало, когда подруга просияла и кинулась ему на шею.

Обманул, конечно, ее немного, но семейный покой того стоит.

Глава 3

Иван Адамович

Ему все чаще казалось, что школа вымирает. Настоящая жизнь – добрая, яркая, благородная – плавно уходит в прошлое. И остается, велением фотографов, лишь на старых снимках.

Не то чтобы Иван Адамович осуждал современные реалии. Он неплохо относился к Земфире, добросовестно прочитал обо всех приключениях Гарри Поттера и даже, по примеру продвинутых старшеклассников, приобрел сотовый телефон с МР-3 плеером, а также снабдил аппарат гарнитурой «хэндс-фри».

Историк, умный человек, понимал: каждой эпохе – свои кумиры, больше того, этих эпох за собственную жизнь переживаешь далеко не одну. Сам он взрослел на «Битлах», институт прошел уже под совсем другую музыку – беззаботных «итальянцев». Когда начинал работать, страна сходила с ума от «Кино» и «Наутилуса». А сейчас, в двадцать первом веке, и к «Фабрике звезд» пришлось притерпеться. Полный, конечно, примитив, но раз девчонки из подопечных ему классов через одну вздыхают по пустоголовым и безголосым певцам, значит, это уже явление . А явление никогда нельзя игнорировать – можно лишь изучать.

Но ладно примитивная музыка или «Война и мир» в виде комиксов. Беда-то в том, что молодежь и чувства упростила донельзя. Что там собственное отрочество – еще первые его школьные выпуски действительно влюблялись. По-настоящему, глубоко и горько. Страдали. Готовы были даже умереть за настоящее чувство. А нынешнее юное поколение? Вся любовь сводится лишь к двум постулатам. Во-первых, найти партнера побогаче . А во-вторых, подобрать надежные противозачаточные таблетки. Разве это не грустно?

И все его выпестованные годами рассказы – про Наполеона и Жозефину, Петра и Февронию, да даже про современника Горбачева с его Раисой Максимовной, все чаще и чаще наталкивались на глухую стену непонимания.

Сегодня же, когда учитель, как всегда, горячо декламировал про королеву Марго с ее страстью к Ла Молю, один из ученичков и вовсе выдал:

– Иван Адамыч! А чё вы эту ботву гоните? Она что, тоже в ЕГЭ входит?

И о чем после этого с ними можно говорить? Только подготовить к пресловутому обезличенному ЕГЭ и забыть.

…Еще лет пять-семь назад Иван Адамович после уроков всегда в школе задерживался. С одним провести дополнительное занятие, другого пожурить, третьему – подсказать… А если заходят в кабинет истории девчонки-старшеклассницы, то и немного себе нервы пощекотать. Мимолетно коснуться руки, вдохнуть юный запах, случайно прижаться к молодому плечику… Адреналин! Кровь кипит!.. И – точный расчет. Выбрать такую, чтоб не к мамаше в рыданьях помчалась, а гордилась бы, что с ней на равных и тет-а-тет ведет беседу сам молодой и загадочный, а-ля Байрон, историк.

Нынче же дивчины смотрят на него, как на пустое место. В их накрашенных глазах читается: «Подумаешь! Учитель!» Калькуляторы, встроенные в молодые головки, мигом высчитывают и его зарплату (куда ниже средней по Москве), и что продукты он закупает на оптовом рынке, и живет в однушке-панельке без всяких перспектив на расширение жилплощади.

А сам Иван Адамович теперь сразу после уроков спешит домой. Только квартира в нынешней жизни и остается его крепостью, где все устроено по собственному вкусу. Где нет места ни пустоголовому телевизору, ни радио с его горе-хитами и банальным трепом, ни бездумным книжкам в мягких обложках.

Умный человек, даже если он одинок и работает лишь полдня, всегда найдет чем заняться. Качественная литература, проверенная годами музыка, задачки из занимательной математики, наконец…

И, конечно, фотографии. Его выпускников. Давних. С кем он чувствовал себя на одной волне.

Были, конечно, и среди них паршивые овцы . Меченые. Порочные до мозга костей. Но – Иван Адамович с каждым годом убеждался в этом все сильнее – жизнь, как и история, всегда несет в себе высшую справедливость. Потому что с каждым годом все больше и больше этих порочных лиц оказывалось в траурных рамках.

Как, например, свежая жертва рока Лена Коренкова. Не наглядеться на нее, не нарадоваться.

Иван Адамович сегодня даже сумрака не стал дожидаться – едва вернулся из школы, еще до обеда, извлек из папки с фотографиями выпуск 1997 года. Снова и снова вглядывался в породистое, надменное, остроскулое лицо, обведенное траурной рамкой.

На фоне простоватых одноклассников Коренкова и правда выглядела инопланетянкой. Не такой, как все. Странно, что она со своим уникальным музыкальным талантом не училась в какой-нибудь спецмузшколе для особо одаренных детей, а ходила в обычную одиннадцатилетку. Сама Елена всегда объясняла, что не хочет тратить время на дорогу из Медведкова в центр, где располагались все подобные учебные заведения. Но Иван Адамович подозревал, что она не переводится в спецуху лишь потому, что царить в заказнике для юных талантов куда сложнее, чем в заурядной «районке».

Зато уж здесь, в типовом девятом-десятом-одиннадцатом «А», большей королевы не было. Коренкова – мало что талант и красавица, еще и одевалась всегда богато, стильно, с вызовом. Школьную форму в те годы как раз отменили, так что возможностей выпендриться на полную катушку у нее хватало. То явится на занятия в тунике и колготках в вызывающую клетку, плюс каблуки сантиметров десять. То еле прикроет аппетитную попку мини-юбкой. Или ошарашит одноклассников с учителями пышным веером накладных ресниц и пурпурной помадой. И если остальным старшеклассницам завуч за подобные выходки всегда делала внушение, то Лену, творческую личность, она предпочитала не трогать. И коллег на педсоветах просила повнимательней относиться к «хрупкому таланту». Вдруг Коренкова обидится и взбрыкнет?.. И кому тогда выступать за школу на бесконечных творческих смотрах и межрайонных концертах?..

Учителя юный талант послушно баловали и пестовали. Покорно ставили мирные четверки за сочинение, где Печорин без всяких, конечно, литературных ссылок и доказательств назывался «последним снобом». И за нестандартную мысль, что до Урана от Земли куда ближе, чем до Луны.

Нахальная Ленка пыталась посягать и на его любимую историю. Впрочем, в те годы, середину девяностых, на нее только ленивый не посягал. Иван Адамович на нападки привык не обижаться, но с ними боролся. Аргументированно, продуманно, серьезно. Он всегда внимательно прочитывал всякие «Огоньки» вкупе с прочими рассадниками разоблачений. Анализировал очередную «горячую» новость, как правило, абсолютно бредовую. Вроде того, что Сталин от Гитлера за развал Красной Армии миллиард немецких марок получил. Продумывал контраргументы. И вполне успешно с новоявленными демократами дискутировал. С ним и директриса боялась схлестываться, и приятели по шахматному клубу не связывались. А уж самоуверенную школьницу на место поставить образованному человеку нетрудно.

Иван Адамович справедливо гордился, что без всяких примитивных оскорблений и двоек немало притушил коренковский нимб суперзвезды.

Невозможно забыть звенящую тишину, каковая сопровождала его рассказы. Или столь жаркие диспуты, что перепуганный охранник террористов пугался, в кабинет заглядывал. Как глаза у школьников горели, как ярко розовели щеки… Уж тогда-то, в девяностые, все девчонки – кроме разве что самоуверенной Коренковой – в большей или меньшей степени вздыхали по умному, острому на язык историку.

И девочки все были – как на подбор, загляденье. Взять хотя бы Надюшку Митрофанову. Вот уж настоящая русская красавица! Типаж, правда, не его, не худышка, – щечки розовенькие, бедра крепенькие, грудь приятной полноты, чего Иван Адамович как раз не любил. Но глаза – глубокие, наивные, полные любопытства – искупали все. А как слушала она его, как, нервничая от интересного рассказа, облизывала пухлые губки…

– Ты на историка, будто кролик на удава смотришь! – однажды подколола ее жестокая Коренкова.

Но Надя хотя с виду и простушечка, а в долгу не осталась. У Ивана Адамовича, который случайно подслушал их разговор, едва слезы умиления не выступили, когда Митрофанова спокойно ответила:

– На умного человека и посмотреть приятно.

– Да что в нем умного? Неудачник, трескун и балабол! – пригвоздила его суперзвезда.

– Будто твой Степка не дурак, – пожала плечами Надя. – Удивительно ничтожная личность!

…Знала, умница, как ударить побольнее.

Степка – их одноклассник Степан Ивасюхин – давно уже стал посмешищем в глазах всей школы. Юноша-подросток – очень похожий на самого Ивана Адамовича в этом возрасте, по крайней мере, очки, прыщи и масса комплексов у него имелись – боготворил Коренкову. Помогал с уроками. Посвящал ей стихи. Таскал ее портфель. Терпел все ее выходки и придирки. Преданно ездил на ее концерты – даже в другие города, за свой (то есть родительский, конечно) счет.

Коварная Елена, ясное дело, всерьез его не воспринимала. Но так как с юных лет была расчетлива, то и не гнала. Царственно кивала, когда он первым делом решал (в ущерб себе) вариант ее контрольной работы. Охотно брала букеты. И даже изредка, раз в месяц, снисходила до того, чтобы прогуляться вместе в киношку – несчастный Ивасюхин каждый раз после такой милости сиял новеньким пятаком и просто испепелял свою богиню страстными взорами. А Коренкова, нимало не стесняясь, на его глазах кокетничала с другими одноклассниками.

У Ивана Адамовича, когда он замечал эти сценки, сжимались кулаки. Он даже пытался по-мужски поговорить с Ивасюхиным, втолковать неразумному, что тот на абсолютно неверном пути… Но как объяснишь безответно влюбленному, что объект его поклонения – полный ноль?

Все и тянулось: Ленкино хамство и тоскливые взоры безответно влюбленного Ивасюхина, пока за дело вдруг не взялась простушка-толстушка Митрофанова.

Иван Адамович так и не узнал, какая муха ее вдруг укусила. Прежде-то Надежда вела себя абсолютно так же, как прочие девчонки из класса, – на Ленку поглядывала с легкой завистью, на несчастного Ивасюхина – с презрением. Но буквально в один день все изменилось. И историк с изумлением заметил, что на переменке Митрофанова с Ивасюхиным дружной парочкой стоят у окошка. Тот, горячо размахивая руками, рассказывает однокласснице про ход планет и траектории астероидов. А Надежда преданно смотрит ему в глаза и едва ли не каждую минуту кивает.

«Может, она с девчонками поспорила, что всю перемену его вытерпит», – решил тогда Иван Адамович.

Но нет. После уроков Митрофанова с Ивасюхиным тоже ушли вместе. И на следующий день все переменки болтали – точнее, он разглагольствовал, а она его преданно слушала.

Далее последовали собственного изготовления пирожки, которыми Надежда, слегка смущаясь, угостила Степана, и весь класс это видел. А пару дней спустя он даже за ее парту пересел.

Одноклассники изумлялись и хихикали. Елена, как и положено королеве, сделала вид, что ничего не произошло. Правда, глаза у нее, когда она небрежным тоном велела Степану проводить ее домой, а тот спокойно сказал, что занят, были презлые.

Иван Адамович никак не мог понять, кто в сем любовном треугольнике дурак, а кто подлец, кто искусно притворяется, а кто ведет тщательно спланированную игру. Внешне же все выглядело вполне мирно: Степан обрел благодарную слушательницу, Надежда – преданного кавалера, а прекрасная Елена, по крайней мере с виду, даже и не расстраивалась, что ее бросили, – и без Ивасюхина ей поклонников хватало.

Одноклассники посудачили по поводу новой парочки да и переключились на грядущую городскую контрольную по физике и шедшие по всей стране концерты в рамках кампании «Голосуй или проиграешь». Вроде бы новость сошла на нет.

Но Иван Адамович не верил, что Коренкова проглотит подобное оскорбление.

И, как всегда, оказался прав…

Учитель еще раз вгляделся в ее холеное, полное презрения ко всем и вся лицо. Коснулся рукой им же нарисованной траурной рамки. Потом перевел взгляд на русые косы Нади. Остановился на напряженном лице Степана…

И с горечью подумал: «Вот это красиво! Вот это десять лет назад была любовь! Не то что у нынешних десятиклассников…»

Дима

Полуянов давно понял, что новую интересную тему надо копать очень быстро. Пока есть запал. И настрой. А начнешь рассусоливать, обдумывать, сомневаться – и сам не заметишь, как перегоришь. Или начальство подсуетится, отправит тебя куда-нибудь на пресс-конференцию в мэрию. И прости-прощай острый проблемный очерк, станешь, как последний стажер, живописать успехи жилкомхоза по части озеленения столицы.

Поэтому следующим утром, едва Надюшка ускакала в свою библиотеку (за ночь ее горе по поводу смерти одноклассницы во многом благодаря Диминым постельным стараниям поутихло), он засел за телефон. Несколько звонков, часик в Интернете (свой лэп-топ Дима, как истинный семьянин, давно перевез в квартиру подруги) – и вот уже в редакции знают, что беспокоить по мелочам его нельзя, потому как на подходе очередной очерк-сенсация, а у него в руках – изрядно полезных телефонов.

К поиску информации Полуянов всегда подходил ответственно. Не жалел денег на подробнейшие, как легальные, так и левые, базы данных. Регулярно подкармливал знакомых оперов. Плюс каждый месяц выводил в кафешку простушку Аллочку из ЦАБа. Хлопотно, конечно, и затратно, зато как бы иначе он всего к полудню раздобыл столько важнейших телефонов? Здесь и бывший классный руководитель покойной Коренковой. И номера нескольких одноклассников. И координаты ее педагога по специальности из музыкальной школы. И самое, наверно, важное – адрес и телефон Елениной матери (отца у Коренковой вроде бы не имелось).