Алина

© Сергей и Дина Волсини, 2014

©Иллюстрация на обложке Игорь Панкин, 2017

©Дизайн обложки Андрей Бехтерев, 2017

* * *

Алина

– Ты меня любишь?

Алина прижалась ко мне еще крепче. Мне было жарко под тяжестью ее тела, но я продолжал лежать, весь опутанный ее руками, ногами, волосами.

– А я тебя очень люблю, – она громко чмокнула меня в плечо, в шею и куда попало. – Очень-очень!

Я знал, откуда в ней этот прилив чувств: завтра мы летели в Барселону, к ее сестре.

Алина мечтала об этом едва ли не с первого дня нашего знакомства. Ее сестра была на пятнадцать лет старше нее и была ей не только сестрой, старшей подругой, наставницей и советчицей, но кумиром и примером во всем – Алина ее обожала и обожествляла. Обо всем, что касалось сестры, она говорила с нескрываемым восхищением. Послушать ее, на свете не было женщины красивее, остроумнее и удачливее ее сестры. Все ей удавалось, во всем она преуспевала и всюду оказывалась лучше других. И даже имя у нее было необыкновенное – Лия. Меня поначалу удивляло, зачем Алина так уж превозносит сестру в моих глазах, для чего ей это? Ведь было очевидно, что она преувеличивала, у всякого из нас имеются недостатки. К тому же, продолжал удивляться я, неужели она не замечает, что, говоря о сестре в таком тоне, она сама то и дело оказывается в невыгодном положении?

В сравнении с сестрой она неизбежно проигрывает, неужели это ей не неприятно? Но Алину это ничуть не смущало.

– Так это же правда, – сказала она самым обычным тоном, когда я заметил полушутливо, что ей не стоило бы так уж очернять себя. И принялась заново убеждать меня в непревзойденных талантах сестры. Она уверяла, что, стоит нам познакомиться, я тут же соглашусь с ее мнением. И я понял в конце концов, что она верила в то, что говорила о сестре, верила искренне и прочно. Она действительно считала, что, вместе с другими женщинами мира, во всем уступает сестре, и убедить ее в обратном было невозможно. В представлении Алины иначе и быть не могло.

Чем теснее становилось наше общение, тем чаще слышал я о сестре. Еще не видя ее ни разу, я уже чувствовал, как она участвует в нашей с Алиной жизни – одобряет, осуждает, сомневается, предлагает, настаивает. Я видел это по Алине, по тому, как она радовалась или огорчалась, по тому, как менялся взгляд ее ласковых глаз. С самого начала в воздухе витала идея нашего знакомства с сестрой. За полгода, в течение которого наш с Алиной роман прошел отметку «свидания» и вылился в совместное житье в моей квартире, это стало чем-то само собой разумеющимся, словно все мы только и ждали подходящего случая увидеться. Сестра два года назад переехала в Барселону и жила там постоянно с двумя детьми, муж ее имел какой-то бизнес в Москве и ездил к ним так часто, как позволяли ему дела, так что наше знакомство должно было состояться в их испанском доме. Не будь этого препятствия, Алина бы уже давно представила нас друг другу. А так ей было неловко настаивать на поездке, я должен был пригласить ее сам. Наконец, где-то в середине весны, когда речь зашла о летнем отпуске, я предложил ей съездить куда-нибудь к морю. Алина только этого и ждала. С трудом дослушав мои предложения, она воскликнула:

– Поехали лучше в Испанию!

Я помялся немного, как будто не понимал заранее, чем все закончится, и Алина принялась уговаривать меня:

– Лия уже сто раз нас приглашала, она нас так ждет! И у мальчишек как раз каникулы начнутся. Будем гулять по Барселоне, там так красиво! Я там два раза была и ни разу почти ничего посмотреть не успела, все с младшим сидела, пока Лийка по своим делам ездила. А тут!.. И мама как раз там будет. Да нет, ты не волнуйся, – она схватила меня за руку, – мама нам не помешает. Наоборот, с детьми побудет, чтобы мы могли спокойно гулять. Ой, здорово как! Поедем?

Мы долго спорили, где будем жить. Алина непременно хотела, чтобы мы поселились в доме сестры. Почему-то она считала, что родственники обидятся, если мы, приехав к ним в гости, остановимся в отеле.

– Как я скажу им, что мы решили жить в отеле, а не у них? – спрашивала она, глядя на меня своими блестящими, округлившимися от страха глазами. – Что я им скажу? Что мы не хотим жить с ними?! Дом ведь у них большой, места для гостей хватает. У тебя будет отдельная комната. А я буду ночевать у мамы в комнате или в детской с Темкой, он обожает спать вместе со мной!

Видимо, в их семье так было заведено, и она боялась, что наше знакомство начнется с конфликта. Мне пришлось уступить, хоть я был не в восторге от перспективы жить в чужом доме и коротать ночи в одиночестве. Взамен Алина пообещала мне, что гостить у них мы будем ровно одну неделю, а после вдвоем отправимся путешествовать по стране.

Решено было ехать в июле. До середины августа я рассчитывал быть совершенно свободным от работы и намеревался всецело посвятить себя отдыху с Алиной и провести эти недели, что называется, с чувством, с толком. Я давно уже не отдыхал не спеша, приготавливаясь заранее, пожалуй, с тех самых пор, как перестал ездить в отпуск с женой. Последние два года я путешествовал по-мужски: собирался наспех и ехал куда придется, бросал в чемодан вещи, какие попадутся под руку, и бежал в аэропорт, в последнюю минуту решив присоединиться к компании друзей; я уже успел позабыть, до чего приятно бывает отправиться в путешествие с любимой женщиной. Алина радовалась как ребенок и строила планы, куда бы ей хотелось поехать и что посмотреть, и каждый вечер, придя домой, я находил ее, увлеченную очередным новым маршрутом. Я на все соглашался, она визжала от восторга и расписывала мне красоты, которые нам предстояло увидеть. Но вышло так, что мы поехали даже раньше, чем планировали.

В первые же дни июня на работе у меня вдруг выдалась свободная неделя. Лето только началось, дни стояли нескончаемые, долгие, белые, что было делать в Москве в эту пору? Бездельничать, да и только. И однажды, вернувшись вечером домой, я обхватил Алину и сказал:

– Нечего нам сидеть в городе. Поехали куда-нибудь.

– Как поехали? Куда?

– Куда-нибудь. Откроем летний сезон.

Она не хотела ехать со мной никуда, кроме как к сестре. Может, опасалась, что, съездив сейчас куда-то, я откажусь потом от поездки в Барселону, ссылаясь на дела. А может, просто настроилась ехать к сестре, и ничто другое ее уже не привлекало. И хоть я говорил, что это совсем уж не прилично – вдруг менять планы и приезжать к людям на месяц раньше, чем договаривались, Алина ничего и слышать не хотела. Я снова вернулся к идее остановиться в отеле неподалеку от их дома, так мы, по крайней мере, не стеснили бы хозяев своим неожиданным появлением. Но Алина и здесь была непреклонна. Созвонившись с сестрой, она мигом обо всем договорилась и, без до того возбужденная предстоящей поездкой, в оставшиеся дни только и делала, что кружила по квартире с горящими глазами, перекладывая с места на место стопки одежды и упаковывая чемоданы.

В Алине меня сразу привлек ее горячий неравнодушный характер. Она никогда не бывала спокойна; обрадуется чему-то, так сразу прыгает чуть не до потолка, кидается мне на шею, визжит так, что всему дому слышно. Помню, в первое время, когда я только перевез ее к себе, по вечерам она, завидев из окна мою машину, открывала настежь дверь и выбегала на лестничную клетку, чтобы броситься мне на шею, а потом вместе идти в квартиру – до того ей хотелось поскорее обнять меня, что она не могла вытерпеть и нескольких секунд, пока я войду в дверь. Позже я с трудом уговорил ее ждать меня дома, к огорчению наших соседей, привыкших наблюдать за нашими шумными встречаниями. Никто не радовался подарку или простому букетику цветов искреннее, чем Алина. Меня умиляло, как она возилась с цветами. Поставит их в вазу и давай обхаживать, поправлять, подрезать, чуть ли не разговаривать с ними, потом перенесет их со стола на тумбочку, оттуда на подоконник и обратно, выбирая место, где они смотрелись бы лучше, на ночь заберет с собой в спальню, а днем опять принесет в комнату и радуется, как ребенок, если цветы стоят по многу дней. Они действительно доставляли ей удовольствие. И так во всем.

Приглашу ее в известный ресторан в субботний вечер, глаза у нее засияют от радости, и весь день она будет оживлена предстоящим походом, будет вертеться у зеркала и примерять платья, а за ужином будет сидеть с прямой спиной, напряжена и торжественна, будет с восторгом оглядываться по сторонам, читать меню и теряться перед официантом, и будет смотреть на меня тем особенным взглядом, полным нежности, страстности, покорности и всего того, что делает мужчину счастливым.

Она не скупилась на проявление чувств и никогда не стеснялась ни с того, ни с сего в сиюминутном порыве обнять меня за шею и расцеловать или, проходя мимо, ткнуться губами в мою макушку со словами «до чего же мне все-таки повезло! Как же я тебя люблю!». Это была не какая-нибудь провинциальная неопытность, присущая некоторым барышням, готовым пищать от восторга по всякому поводу – отнюдь нет; с чужими Алина держала себя строго, даже замкнуто, и, не будучи знакомым с ней, невозможно было догадаться, сколь трогательной и сердечной она могла быть, оказавшись рядом с близким и, смею надеяться, любимым человеком. Со мной она была ласкова словно прирученный зверек, ее простодушная, бесхитростная доброта и живость чувств пленили меня.

Особенно приятно мне было видеть, что вся теплота ее сердца была направлена на нас двоих; когда мы бывали на людях, она не стремилась показать окружающим нашу близость и по-прежнему вела себя сдержанно, часто тушевалась, говорила мало и все больше пряталась за мою спину, предоставляя мне самому объясняться за нас обоих. Она не любила, когда ее расспрашивали о нас – о нашей жизни или о наших планах – вопросы подобного рода ее смущали, и шутки, нацеленные на нас, ее вовсе не смешили. Смелая дома, она совершенно терялась на людях, особенно когда дело касалось нас с ней, и не выносила ни прилюдных ласк, ни досужих разговоров о личном. Как и всякий другой мужчина на моем месте, я был этому несказанно рад. Ведь чаще приходится наблюдать обратное, когда женщина надевает маску благополучия в обществе, а дома наедине с мужчиной не скрывает своего раздражения и неприязни. Мне ли этого не знать! Последние несколько лет супружеской жизни мы оба с женой играли эти роли, находясь среди родственников или на деловом обеде, а потом, едва оказавшись дома, с облегчением расходились по разным комнатам, счастливые не видеть больше друг друга, и следующие два дня могли и словом не обмолвиться; давным-давно миновали те времена, когда она наряжалась для меня, а не для гостей, да и я, чего уж скрывать, вел себя не лучше. С Алиной все было иначе. С кем бы мы ни проводили время, нам не терпелось поскорее остаться вдвоем, и нигде она не казалась мне так трогательно хороша, как дома, когда расхаживала по квартире в своих розовых кружевных штанишках и напевала что-то себе под нос.

Когда я встретил Алину, мы с женой как раз разводились. Мы прожили в браке ровно десять лет и последние три или четыре года провели почти порознь, оставаясь парой только на людях. К тому времени мы оба уже знали, что развод наш неизбежен, мы уже чувствовали себя свободными друг от друга, но ни один из нас не ставил точку, не собирал вещи, не уходил из дома, и мы продолжали жить вместе, пожалуй, исключительно из привычного удобства. Во всяком случае, это можно было сказать обо мне: худой мир лучше доброй ссоры, думал я. Мы не ограничивали свободы друг друга, впрочем, это слишком громко сказано, за это время ни у меня, ни у нее не завелось ни одного сколько-нибудь серьезного романа. Детей у нас не было, и это тоже стало одной из причин расставания; поначалу я просил жену не торопиться с ребенком, позднее, когда она поставила вопрос ребром и я вынужден был уступить, выяснилось, что жена никогда не обладала здоровьем, чтобы родить самостоятельно, требовалась помощь врачей. Она схватилась за эту идею как за спасательный круг, я же, и до того не горевший желанием обзаводиться потомством, теперь, когда отношения наши дали трещину, и вовсе сдулся. После череды скандалов я предложил расстаться – не хотел и дальше удерживать ее от заветной мечты; она согласилась. Уже в спокойствии мы договорились о том, как будем делить нажитое, она наотрез отказалась от квартиры, сказав, что жить здесь без меня она не хочет, к тому же, ей необходима смена обстановки, и попросила оставить ей дачный домик и небольшую уютную квартирку, что до сих пор числилась за нами – наше с ней первое собственное жилье, к которому она всегда относилась с особенной любовью. Мы также обсудили, кому и в какой последовательности расскажем о нашем решении, как объясним наш развод родителям и друзьям, и здесь, надо сказать, у нее было множество условий, запомнить которые я был не в состоянии, одному предлагалось говорить одно, другому другое; остановились на том, что она сама займется этим, а я буду помалкивать до поры до времени.

С того разговора прошла неделя, потом другая. Ничего не изменилось, и мы по-прежнему жили вместе. Временами я замечал, как жена разбирает шкафы, упаковывает пакеты с вещами – и только. Минул год. Два или три раза она порывалась переехать, но что-то все время ее останавливало, то тесть слег с воспалением, то Новый год на носу. Наконец это случилось. Однажды, придя с работы, я увидел, что в квартире все перевернуто верх дном, как будто затеяли генеральную уборку; жена, взлохмаченная и возбужденная, с порога сообщила мне, что уезжает.

– Почему именно сейчас? – полюбопытствовал я.

Она бросила на меня уничижительный взгляд.

– Как всегда, ничего не замечаешь.

– А что я должен заметить?

Распрямившись, она встала передо мной во всей красе и произнесла с убийственной торжественностью:

– Я, между прочим, выхожу замуж!

Оказалось, она сошлась со своим инструктором по йоге. Удивительно, но сразу после ее отъезда в моей жизни появилась Алина. Я отлично помню, как это произошло.

Как и всякая женщина, покидающая мужчину, моя жена, уезжая, сделала все, чтобы следы ее присутствия не исчезли одновременно с ней, видимо, женское самолюбие не позволяло ей своими руками превратить бывшее семейное гнездо в холостяцкую берлогу. Она оставила меня в полном бардаке, с беспорядочно опустошенными полками, стопками своей старой одежды, книг, журналов и косметических баночек, разбросанных повсюду. Неделю я прожил, с трудом выуживая нужную мне вещь из груды ненужного хлама, а потом решился-таки навести порядок, пригласив для верности двух своих друзей. Один из них отказался прийти в последний момент, с другим мы полдня пили пиво и обсуждали мою жену, его жену, чужих жен и всех женщин в целом, и затем за каких-нибудь полчаса собрали и вынесли на помойку все, что могло бы помешать моей новой свободной жизни. Вечером он потащил меня на вечеринку, куда был приглашен и где надеялся втайне от жены встретиться со своей новой пассией; мы условились, что так я отплачу ему за помощь с уборкой – жене он сказал, что проведет весь вечер, утешая меня, покинутого и разбитого горем, и каждый раз, когда она звонила, он передавал трубку мне, чтобы я мог выслушать слова сочувствия, а она – убедиться, что ее муж со мной. На той вечеринке я и встретил Алину.

Она показалась мне совсем юной, намного моложе всей остальной компании, я дал бы ей не больше двадцати двух или трех лет. У нее были очень запоминающиеся глаза, продолговатые, чуть раскосые, жгучего горько-шоколадного оттенка и такие большие, яркие, что взглянув в них, невозможно было запомнить другие черты лица – лично я поначалу ни на что больше не обратил внимания, разве только на копну черных волос, крепившихся на затылке при помощи шпилек с разноцветными бусинами, которые оказывались передо мной, когда она отворачивалась. Она, несомненно, готовилась к вечеру и выглядела празднично, чем тоже выделялась среди всех; это также заставило меня думать о том, что она еще очень молода, ведь только в юности одеваешься нарядно просто так, на всякий случай. Свои и без того весьма выразительные глаза она накрасила чересчур черно, с густым слоем туши на ровно-изогнутых ресницах, из-за чего взгляд у нее был еще более удивительный, как у маленького испуганного олененка, и я подумал, до чего хорошо, должно быть, смотрятся эти глаза без косметики, естественно гармонируя со всем остальным лицом. Держалась она застенчиво; по-моему, ни с кем из присутствующих она не была хорошо знакома и из-за этого чувствовала себя не в своей тарелке, улыбалась шуткам, не понимая их, и растерянно осматривалась вокруг в поисках кого-нибудь, кто мог бы избавить ее от неловкого одиночества, так что когда я заговорил с ней, она откликнулась почти с благодарностью и сама предложила мне занять место рядом с ней.

Как и я, она очутилась здесь случайно и чувствовала себя чужой на этом празднике. Мы с легкостью разговорились, и тут я понял, что она была на редкость внимательной собеседницей. Рассказывала о себе самую малость, только то, чего требовал вопрос, и незаметно переводила разговор на меня, спрашивая «а вы как думаете? У вас тоже так было? По-вашему, это плохо?» А как она слушала! Заинтересованно, без тени кокетства, забыв об угощении и обо всем вокруг, обдавая меня прямым и немного детским взглядом своих чудесных огромных глаз; я и сам не заметил, как втянулся в беседу и стал с жаром говорить ей о чем-то. Как раз в такой момент к нам подошел мой друг.

– О, я вижу, ты попал в надежные руки. А еще не хотел идти! Теперь ты снова мой должник, – шутливо сказал он мне и обратился к Алине со всей серьезностью, – еле заставил его прийти сюда. Вы не смотрите, что он тут шутками сыплет. Это он так, бодрится. Вы уж, пожалуйста, позаботьтесь о нем, не оставляйте его одного. Ему сейчас как никогда нужна женская забота.

– Почему? – так же серьезно спросила его она.

– Он не сказал вам? От него только что ушла жена.

Так, с первых минут нашего знакомства Алина узнала обо мне всю правду.

Мой развод с женой, с одной стороны, был мне на руку и прибавлял очков в глазах Алины: мужчина, имевший опыт семейной жизни, всегда смотрится выигрышней, чем тот, что ходил бобылем. С другой, доставлял некоторые неудобства. Алина оказалась чуть взрослее, чем я подумал – ей было двадцать семь, мне только что исполнилось тридцать девять. По мне, так разница несущественная, однако Алина трактовала ее по-своему. Она все время сравнивала себя с моей теперь уже бывшей женой, и часто ей казалось, что она не так хороша, как жена, что ей недостает опытности, веса в глазах окружающих, успешной карьеры за плечами. Это было абсолютной неправдой, и я ни разу не давал Алине повода думать в таком ключе, однако временами на нее что-то находило, взгляд у нее тускнел, глаза опускались и грустнели, и как ни старалась она придать себе обычный вид, не получалось. В голове у нее поселилась неизвестно откуда взявшаяся мысль о том, что она не сможет составить конкуренцию моей бывшей жене и рано или поздно это отворотит меня от нее. В такие минуты бесполезно было переубеждать ее в обратном.

Наверно, свою роль сыграло и то, что мы довольно много времени проводили среди моих друзей. Алина долго не торопилась вводить меня в свой круг, по-видимому, опасаясь, какое впечатление я произведу на ее знакомых, я же сразу представил ее всем и всюду брал ее с собой. Отчасти я делал это, потому что мне этого хотелось – не то чтобы меня сразила любовь с первого взгляда, но я быстро понял, что хочу быть с Алиной, и, не раздумывая, впустил ее в свою жизнь; отчасти из-за того, что этому ничто не препятствовало, и я не испытывал угрызений совести, ведь моя бывшая жена тоже устраивала свою жизнь с новым кавалером.

Алину приятно удивляла такая моя решимость, у нее не было причин сомневаться в серьезности моего отношения к ней, однако ей все время приходилось сталкиваться с невидимым присутствием моей жены: кто-нибудь в разговоре нет-нет, да и произнесет ее имя. Оно и понятно, мы прожили столько лет, что я не мог требовать от друзей не вспоминать о ней и вычеркнуть ее из нашего общего прошлого. Но Алина чутко реагировала на всякое упоминание о моей прежней жизни, и почему-то – я никак не мог взять в толк, почему, – все, связанное с бывшей женой, она воспринимала как упрек в свой адрес. Зайдет речь об отдыхе, и кто-нибудь вспомнит невзначай, как весело мы проводили зиму, катаясь в горах, так Алина всю ночь не уснет, расстроенная тем, что не умеет стоять на лыжах. Услышит она в разговоре, что жена моя понимала по-турецки, и станет переживать, мол, она-то и английский никак не выучит. Поначалу я ошибочно считал, что таким способом она желает добиться от меня комплиментов, только и всего, пока не увидел, что она огорчается всерьез. Кто-то из друзей, вернее, их спутниц, однажды обмолвился при ней, что моя бывшая жена отлично готовила и что я якобы жить не мог без ее ужинов. Это было так давно, что сейчас не имело для меня никакого значения, но Алина уже взялась за дело, и остановить ее я не мог: она с головой погрузилась в кулинарные книги. По утрам теперь меня ждал завтрак, вечерами ужин. Однажды, вернувшись с работы, я застал ее в слезах, а квартиру – в дыму от подгоревшей еды, которой пахло еще за дверями, на кухне я увидел гору перепачканной посуды и большой квадратный противень с тем, что должно было стать лазаньей. Я с трудом успокоил Алину и уговорил ее отправиться со мной в ресторан, где мы чудесно поужинали, заказав лазанью у Николо, итальянского шеф-повара, в тот вечер как раз оказавшегося на своем посту. С тех пор так и повелось; каждый раз, когда Алине не удавалось какое-то блюдо, я скорее хватался за телефон, чтобы заказать нам столик у Николо.

Напрасно я объяснял ей, часами напролет, что полюбил именно ее и совсем не хотел бы, чтобы она становилась похожей на кого-то другого. Признаться, я вообще не мог понять причину ее переживаний – с ее-то молодостью, обаянием и душевными свойствами, которые так восхищали меня в ней, зачем ей было что-то в себе менять, да еще так мучительно? Однако в такие дни Алина словно не слышала меня, она находилась под воздействием какой-то собственной идеи, и я ничего не мог ей доказать. Я даже подумывал про себя, что это была, возможно, какая-то необъяснимая, неосознаваемая ею тяга к самобичеванию, а жена моя была лишь предлогом. Как бы там ни было, единственная размолвка, которая между нами произошла, случилась именно из-за моей жены. Это было на второй месяц наших с Алиной свиданий. Как-то вечером она пришла ко мне погасшая, молчаливая. Мы ужинали в ресторане, и она едва не роняла слезы в тарелку. Я не успокоился, пока не выведал у нее всего. Оказалось, она услышала от кого-то, что свадьба моей бывшей жены отменяется, и решила, что та вернется ко мне. Что я должен был на это ответить?

Откуда она вообще об этом узнала, если даже я, к примеру, ничего такого не слышал? Оказалось, она нарочно выуживала новости у одной нашей знакомой, которая продолжала близко дружить с моей бывшей женой. Почему она решила, что я захочу сойтись с женой? Ей намекнула на это другая приятельница.

– Зачем ты слушаешь их? Неужели ты не понимаешь, что я хочу быть с тобой? – воскликнул я. – Если бы я хотел быть с ней, я бы был с ней. Но я с тобой, какие еще доказательства тебе нужны? И почему я все время должен оправдываться, как будто в чем-то виноват?

Мы поссорились. Я попросил счет и уехал, оставив ей деньги на такси. Два дня мы провели раздельно, на третий Алина позвонила мне и тихим взволнованным голосом попросила о встрече. Мы помирились сразу, как только увидели друг друга. Она снова плакала, теперь уже от радости – она не на шутку перепугалась, от переживаний не могла ни есть, ни спать, вся дрожала и выглядела бледной и слабой, только глаза казались еще больше на белом как бумага лице. Я просил ее верить мне. Она согласно кивала. Я спросил, не пора ли нам перевезти ко мне ее вещи. Она снова расплакалась и, счастливая, упала в мои объятия.

И все-таки в нашей ситуации были и свои плюсы. Опыт семейной жизни научил меня азам обращения с женщиной, которые хорошо известны каждому мужчине, намеревающемуся прожить с женой если не в любви, то, по крайне мере, в мире. Я не забывал хвалить Алину и никогда не делал ей замечаний напрямую. Когда мне хотелось о чем-то попросить ее, я всегда начинал с комплимента и говорил «ты так хорошо это умеешь, сделай, пожалуйста, так же», и она с радостью делала; если я видел, что она собралась к гостям в вызывающем наряде, я не восклицал «ты с ума сошла?! Я запрещаю тебе идти в таком виде!», а просил как можно более непринужденным тоном «мне так понравилось на тебе то зеленое платье, ты не наденешь его сегодня?», и она с радостью переодевалась. Видя, что она долго собирается к выходу, я планировал время с учетом лишних сорока минут и не торопил ее – и она была мне за это благодарна. Что бы она ни готовила, я не отказывался пробовать, мужественно выдерживая все ее кулинарные опыты; какую бы прическу она себе ни придумывала, я заверял ее, что она выглядит прекрасно, и о чем бы она ни рассказывала, я слушал ее, не прерывая. Зная, что всякой женщине приятно, когда мужчина старается ей угодить, я, когда мы планировали что-либо, всегда предлагал Алине два-три варианта на выбор и оставлял последнее слово за ней. Хочет она отправиться за покупками завтра или через неделю? Или она уже передумала ехать? Хочет она, чтобы мы приняли приглашение и пошли в гости или отказались и провели весь день вдвоем? Это приводило Алину в особенный восторг. Создавалось впечатление, что она все решает за нас двоих, а я лишь покорно исполняю ее желания. Часто она не знала, что выбрать, и растеряно спрашивала:

– Ты что, правда позвонишь им и откажешься?

– Правда.

– А они не обидятся? Это же твои друзья.

– Пусть знают, что ты для меня важнее.

– Ну, не знаю… Неудобно как-то. Давай, наверно, пойдем.

– Хорошо, пойдем.

– Нет! Лучше останемся.

– Хорошо, останемся.

– Нет, подожди-ка…

Секрет был в том, что я, конечно же, заранее заботился о том, чтобы оба варианта меня устраивали. Не бог весть какая мудрость, но очков в глазах Алины мне прибавляла. В сравнении с пареньком, ее ровесником, с которым у нее был более или менее серьезный роман до встречи со мной, я казался ей идеальным спутником жизни. Если тот без конца поучал ее и был вечно недоволен, то я не уставал восхищаться ею; я слышал, как, говоря обо мне кому-то, она часто повторяла, что я покорил ее не цветами и не подарками, хотя это тоже ей было приятно, а тем, что не пытаюсь переделывать ее. «Понимаете, он принимает меня такой, какая я есть», говорила она. Не знаю, был ли я и в самом деле так уж хорош, но я полюбил Алину всей душой и старался, чтобы со мной она чувствовала себя счастливой. А с тех пор, как мы договорились ехать к сестре и наше путешествие было делом решенным, счастье так и лилось из Алины – она как на крыльях летала.

Я отдавал себе отчет, что значит для нее эта поездка. Представить меня сестре было для нее важнее, чем познакомить меня с будущей тещей – я уже убедился в том, насколько она дорожила мнением сестры. Несомненно, это влекло за собой известные обязательства и с моей стороны, ведь, соглашаясь на эту поездку, я ставил себя в положение жениха, и, хотя мы еще не говорили об этом вслух, было очевидно, что дело идет к свадьбе и предложение руки и сердца уже не за горами. Удивительно, но с Алиной меня не пугало даже возможное появление детей. Не то чтобы я стал вдруг мечтать об этом, нет; но все чаще я думал о том дне, когда Алина сообщит мне, что беременна, я представлял себе ее, округлую и пополневшую, и нашего маленького ребенка, почему-то девочку, с такими же, как у Алины, чудесными глазами в пол-лица и копной густых волос на голове, и не без удовольствия отмечал про себя, что мне нравится размышлять об этом.

Все это – предстоящее путешествие и перемены, очевидно последующие за ним, – наполняло Алину радостным волнением, от которого она теряла голову и становилась смятенной, порывистой и оттого еще более очаровательной. Я же отправлялся в путь с спокойным и приятным осознанием того, что жизнь моя делает новый поворот. Тогда я и представить себе не мог, чем обернется эта поездка.

* * *

Лия сама встречала нас в аэропорту. Когда Алина с визгом кинулась на шею какой-то маленькой темненькой женщине, стоявшей в толпе, я не понял, была ли это ее сестра или кто-то другой. Алина, в своих босоножках на толстой пробковой платформе, казалась в два раза выше нее; она сгребла женщину в охапку, так что та оказалась целиком спрятанной у нее на груди, и не отпускала, раскачиваясь из стороны в сторону и приговаривая:

– Как же я по тебе соскучилась!

Наконец женщина выбралась из Алининых объятий, поправила прическу и посмотрела на меня. Алина спохватилась, как будто до этого напрочь обо мне позабыла, и произнесла, почему-то вдруг смутившись:

– Ну вот… Это вот… Ну, Алеша, про которого я тебе говорила…

– Алексей, – представился я сам.

– Лия, – твердо произнесла маленькая женщина и протянула мне ладонь.

Вряд ли мне удалось тогда скрыть свое удивление. Поняв, что это и есть сестра Алины, а не кто-нибудь еще, я с изумлением уставился на нее. Хоть я всегда знал, что Алина преувеличивает, расписывая сестру в лучших красках, я, тем не менее, не рассчитывал увидеть женщину настолько обыкновенную и, судя по внешности, весьма далекую от всего того, что я о ней слышал. Первое, что приходило в голову, когда я смотрел на нее, – в ней не было ничего примечательного. Обычная темноволосая женщина лет сорока, очень маленькая, очень худенькая, почти как мальчик; лицо смуглое, но не от загара, а от естественного желтоватого тона кожи, слегка как будто болезненного, одета в рубашку и брюки самой невыразительной расцветки, на ногах простые сандалии на плоской подошве, какие летом можно встретить на каждом. Невозможно было вообразить себе внешности более заурядной, в особенности здесь, в аэропорту, среди толпы приезжих и встречающих, в большинстве своем испанцев, таких же, как она, смуглолицых и черноволосых. Отвернись я на минуту, я бы не вспомнил ее лица и с легкостью принял бы за нее кого-то другого.

Глаза мои наверняка выдавали мои чувства, я смотрел так, словно ожидал увидеть перед собой другого человека. Женщина тоже глядела на меня изучающе.

– Ну что, идемте? – поторопила нас Алина.

Мы вышли на улицу. У машины нас ждал коренастый мужичок с лысой головой. Еще издалека окинув нас пристальным взглядом, он неторопливо потушил сигарету и открыл багажник.