Трудная ноша. Записки акушерки

Leah Hazard

HARD PUSHED

This edition published by arrangement with Madeleine Milburn Ltd and T e Van Lear Agency LLC

Фото автора на обложке – Matt Marcus

В оформлении книги использованы материалы с Shutterstock

© Matt Marcus, фото на обложке

© Leah Hazard 2019

© И. Д. Голыбина, перевод, 2019

© Оформление. ООО «Издательство АСТ», 2020

Все права защищены. Любое использование материалов данной книги, полностью или частично, без разрешения правообладателя запрещается.

***

У каждого должны быть такие люди, в кругу которых можно сесть и поплакать, но при этом и дальше считаться бойцом».

Адриенна Рич

Примечание автора

События, описанные в книге, базируются на моем профессиональном опыте и воспоминаниях. Из соображений конфиденциальности я изменила имена коллег и пациенток, а также названия мест. Истории, которые я рассказываю, не касаются какой-то конкретной пациентки, скорее, персонажи сочетают в себе черты разных людей, с которыми мне приходилось сталкиваться. Все совпадения случайны.

С чего все начинается.

Очередная ночь, очередная промежность.

Для меня нет ничего необычного в том, чтобы провести ночь между ног у незнакомки. Иногда даже у двух или трех за двенадцать часов. Сегодня, однако, все по-другому. На часах 3:42, и роды идут не по плану. Я сижу, глядя во влагалище так, словно передо мной дуло пистолета. Роды вообще рискованный процесс, этакая физиологическая русская рулетка, но каждая акушерка в душе надеется, что пуля ее минует.

– Я больше не могу, – стонет обессиленный голос.

И в то же мгновение передо мной появляется полоска кожи с темными волосками.

– Можете, и сможете еще сколько надо, – отвечаю я голосу.

Потом бросаю взгляд на часы на стене и мысленно отмечаю: «03:44, показалась головка». Позднее мне придется писать подробный отчет о ходе родов, но этим я смогу заняться лишь после того, как будут убраны в мусорный мешок перепачканные кровью бумажные простыни, на подоконнике будет стоять поднос с чаем и печеньем, а ребенок благополучно появится на свет. Если он появится благополучно.

Еще одна схватка прокатывается по телу женщины передо мной; ее раздвинутые ноги дрожат от напряжения, кусочек кожи с волосами становится чуть заметней – головка ребенка проталкивается вперед еще на миллиметр. «03:46», – делаю я следующую мысленную заметку. – «Головка продвигается».

– Да черт вас всех раздери! – восклицает голос в изголовье кровати. – Сделайте что-нибудь! Вытащите его, вырежьте, мне уже все равно!

Столько усилий и почти без результата. Капли пота стекают мне на переносицу; в палате темно, и только одна хирургическая лампа ярким пятном освещает промежность пациентки. У меня на руках стерильные перчатки, я не могу трогать ничего, кроме женщины перед собой. Пот продолжает течь: по носу, по подбородку и дальше на шею.

– Перегородка слишком тугая, – шепчет другой голос у меня из-за спины. Это Мэри, акушерка, пришедшая по моему сигналу, чтобы помочь.

– Она не растягивается.

Мэри высказывает мои собственные тайные страхи. Тело роженицы сотрясает новая схватка, но макушка ребенка упирается в толстую кожистую стенку.

Тик, тик, тик… тик… тик… Мы с Мэри одновременно выпрямляем спины, услышав, как сердцебиение плода замедляется, становясь неравномерным. Это тревожный знак. «03:49, прослушивается децелерация до 96 ударов в минуту». То, чего мы больше всего боялись.

– Ваш ребенок начал уставать, – осторожно сообщаю я женщине на кровати.

– Не он один, – откликается голос, теперь измученный и слабый.

Еще одна схватка подталкивает головку ребенка наружу, но натянутая кожа не дает ей выйти.

– Придется делать эпизиотомию, – шепчет Мэри.

Я оглядываю лоток с инструментами, стоящий у меня под рукой, на металлической тележке справа. Зажимы для пуповины, вода, вата, гигиенические прокладки. Маленькая пара закругленных ножниц для перерезки пуповины и еще одна пара более длинных, с короткими прямыми лезвиями, чтобы резать кожу и мышцы. Недавно у больницы сменился поставщик и – вряд ли по чистому совпадению, – ножницы нам стали попадаться исключительно тупые. «Подешевле и попроще» – этот девиз можно было бы отпечатать на футболках для персонала, возмущаюсь я про себя, прислушиваясь к продолжающему замедляться сердечному ритму на мониторе. Потом встряхиваюсь и возобновляю свой мысленный отчет. «15:51», – думаю я, но тут сопоставляю это время с остальными записями. Похоже, от усталости мой мозг решил, что сейчас дневная смена. «03:51», – начинаю я заново. «Сердцебиение плода 108 ударов в минуту, децелерация сохраняется. Подготовка к эпизиотомии».

– Нам придется сделать небольшой надрез, – веселым тоном объявляю я, обращаясь к голосу в изголовье кровати.

– Просто чтобы помочь ребенку выйти наружу.

В акушерстве все «небольшое»: небольшой надрез, небольшой разрыв, небольшое кровотечение – причем под последним может подразумеваться что угодно, от нескольких капель до целого потока. Эвфемизмы – одна из наших сильных сторон: мы быстро учимся все преуменьшать и сглаживать. Жестокость родов и без того очевидна, тут и выдумывать ничего не надо.

Из монитора несется хаотичный перестук, пульс ребенка опустился до семидесяти четырех ударов в минуту – почти вполовину меньше нормы, – и не возвращается в пределы нормы между схватками. Мэри передает мне ножницы. На краю тележки стоит флакон с лидокаином, но сердцебиение плода продолжает замедляться, и у нас нет времени на местную анестезию.

– Черт, черт, черт!

Чей это голос? Пациентки или мой собственный, у меня в голове? Руки у меня трясутся от нервного напряжения и множества чашек кофе, но я ввожу два пальца за кожную перегородку и оттягиваю карман над головкой ребенка, где могу резать, не опасаясь ее повредить. Это называется медиолатеральная эпизиотомия. В действительности же это разрез через мягкие ткани под углом на восемь часов, наносящий серьезный ущерб тазовому дну, но позволяющий облегчить прохождение ребенка через родовые пути. Я ненавижу его делать. Ненавижу резать женщин, причинять им боль, которая не пройдет еще несколько дней, а то и недель, ненавижу то, что через полчаса, если все закончится благополучно, мне придется самой заштопывать этот разрез. Только-только пациентка успокоится, устроив ребенка у себя на груди, как начинается второй раунд: мытье рук, чистый халат, стерильный набор инструментов, изогнутая игла и шелковая нить, которую я держу на весу, готовясь устранить причиненный ущерб.

Я беру ножницы. Новая схватка прокатывается по телу женщины, ребенок пытается вырваться наружу.

– Иисус, Мария, аааааааааа, – хрипит голос.

«Пожалуйста, пускай эти ножницы окажутся острыми», – говорит тихий, но не менее настойчивый голос у меня в голове. – «Пускай этот ребенок появится, наконец, на свет. Пусть все пройдет хорошо». И в самом конце извечная молитва всех акушерок по всему миру: «Пожалуйста, пусть ничего ужасного не случится, и меня не выгонят с работы, и пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста, пускай мой мочевой пузырь продержится еще хотя бы час, пока я тут не закончу».

Еще нет и четырех утра. Я не спала почти двадцать четыре часа. Ножницы взрезают кожу. Как же я здесь оказалась?

О шарах для боулинга и родах вообще

Впервые о родах я услышала от Майка Каца, серебряного финалиста конкурса Мистер Олимпия 1976 (в категории тяжеловесов) и обладателя множества прочих звучных титулов, как то: Мистер Несокрушимый (девятое место, 1963), Мистер Вселенная (высокий рост, третье место, 1973) и Мистер Америка (четвертое место, 1970). Майк Кац – или мистер Кац, как нам следовало его называть в школе, – ветеран бодибилдинга, преподаватель и хоккейный тренер, в свое время поставивший рекорд по обхвату грудной клетки, 152 см, ходил по школьным коридорам, едва не задевая стены своими мощными бицепсами, которые никак не хотели прилегать к громадному торсу.

Хотя силовые тренировки и наращивание мышечной массы не входили в сферу моих интересов, все ученики обязаны были посещать класс «медицины», который вел – угадайте кто? – мистер Кац. Уроки вертелись в основном вокруг школьной подборки обучающих фильмов, посвященных разным потенциальным опасностям, от употребления алкоголя за рулем до ранних половых связей. Однако гвоздем программы, как ни странно, оказалось видео о родах. Когда наступил его черед, мистер Кац встал посреди класса, торжественно нацелил пульт дистанционного управления на видеомагнитофон, и перед нами на экране, без предварительного вступления в виде рассказа о схватках, появилась непосредственно съемка родов. Телевизор зарябил, а когда полосы прошли, мы увидели увеличенное изображение головки ребенка, вылезающей у женщины между раздвинутых ног. На заднем фоне слышались крики, текла кровь, а головка ребенка становилась все больше, растягивая вульву бедняжки до прямо-таки невероятных размеров. Мальчишки завозились на своих местах, не зная, как реагировать: с отвращением или с восторгом, ведь им, как-никак, продемонстрировали обнаженные женские прелести. Девочки ежились и смаргивали, но не могли отвести от экрана взгляд. Это что же, и есть наше будущее? С нами тоже так будет? Когда уже прекратятся эти крики? А в самом центре, скрестив на груди руки, с блеском в глазах и с торжествующей улыбкой, возвышался мистер Кац.

– Только посмотрите на это, молодежь! Все равно что чертов шар для боулинга!

Мистера Каца, конечно, не назовешь светилом акушерства, но кое-что, связанное с тем видео, запомнилось мне на долгие годы. Несмотря на его жестокую эстетику, я помимо воли испытала то же, что и мистер Кац, чувство восхищения. Мне открылась истина: роды – это действительно чудо. Иногда тяжелое, иногда шокирующее, но чудо. Одно то, что голова подобных размеров способна проникнуть в узкую трубку влагалища, уже способно впечатлить даже самого цинично настроенного очевидца. Я же, в свои шестнадцать, задалась и еще одним вопросом: могут ли женщины рожать как-нибудь по-другому? Например, сидя? Или стоя? С улыбкой, даже смеясь? Что происходило с женщиной за кадром, что было у нее на лице, на душе, на сердце – выше этого отрезанного изображения вульвы?

В последующие годы я вспоминала о таинстве деторождения лишь мимоходом, пока наконец, в возрасте двадцати пяти лет и в статусе новобрачной не обнаружила, что мысль завести ребенка с моим прямодушным рыжебородым шотландцем-мужем кажется мне до невозможности привлекательной. Когда мысль материализовалась в виде двух полосок на тесте, я загорелась материнством с той же страстью, с какой раньше его избегала. Я прочитала массу книг, прошерстила весь Интернет и, как образцовая будущая мамаша, записалась на свои первые курсы подготовки к родам – или, как они назывались, «Курсы родительского мастерства».

«Родительское мастерство» звучит как какое-то ремесленничество, что-то из проспектов общественного центра искусств вроде пчеловодства, плетения корзин, рисования на молочной пенке поверх кофе и тому подобного. Реальность оказалась немного другой. Место действия: комната без окон в подвале местного родильного дома, полная растерянных супружеских пар с испуганными глазами. Как и много лет назад в классе мистера Каца, я уселась поудобней в ожидании, что сейчас мне откроется вселенская мудрость.

Следующие полтора часа я слушала полное энтузиазма выступление пожилой акушерки с коротко стриженными серебряными волосами и лукавым блеском в глазах, которая, активно жестикулируя, знакомила нас с анатомическими иллюстрациями, расставленными на пюпитрах перед аудиторией. Матка на них изображалась ярко-алой, мочевой пузырь – голубым, а влагалище – розовым, и вся репродуктивная система напоминала завиток экзотической морской раковины. В комнате становилось все жарче, а поскольку дело было в Шотландии, наша влажная одежда вскоре начала издавать характерный запах собачьей шерсти. От короткой серии ударов внутри живота меня внезапно сильно затошнило, в глазах потемнело, и я стала медленно сползать вниз по стулу. Совершенно ясно, Я Для Этого Не Гожусь. За тошнотой и неловкостью на меня навалились паника и сомнения: если я не могу высидеть даже курсы родительского мастерства, то как тогда я справлюсь со схватками, потугами и тем самым неизбежным «шаром для боулинга»?

Однако далее последовало рождение двух моих дочерей, давшее мне прямо-таки полярный акушерский опыт: одно срочное кесарево сечение после длительных тяжелых схваток, и домашние роды, стремительные настолько, что мой муж сам принял ребенка еще до приезда акушерки. Как вообще роды могут быть настолько различными? Казалось, единственный общий знаменатель в обоих случаях – ребенок, но оба раза я оказывалась на грани своих физических и эмоциональных возможностей. Несмотря на все прочитанное, на курсы родительского мастерства и личный опыт, я все равно ничего не понимала. Как так выходит? Как миллионы женщин миллионами разных путей приходят к единому пункту назначения? Существует ли способ сделать их пути более радостными и счастливыми, можно ли передавать и получать эти знания? И если да, то есть ли у меня хоть малейший шанс приобщиться к этой черной магии – у меня, с моей полнейшей безалаберностью, плохой координацией и доходящим до смешного отсутствием здравого смысла? Вопрос, мелькнувший у меня в голове еще при просмотре видео с родами много-много лет назад, стал внезапно первостепенным, важным и значительным. Работа на телевидении с каждым днем приносила мне все меньше удовлетворения, и я подумывала о том, чтобы сменить профессию, но до последнего времени нежелание вновь садиться за парту пересиливало во мне интерес к акушерству. Но вот мои девочки стали подрастать, новая карьера показалась вполне реальной, и баланс сил изменился. Я начала допускать мысль, что возможно – возможно! – где-то в параллельной вселенной могла бы стать акушеркой, которая помогает женщинам пройти через беременность и роды, сохранив при этом собственное достоинство (и неповрежденное тазовое дно).

Собеседование при отборе на акушерские курсы сочетало в себе проверку практических навыков и устойчивости к психологическому давлению (что, как я позднее поняла, тоже являлось отличной подготовкой к будущей работе). Две преподавательницы отвели меня в кабинет и стали задавать стандартные вопросы, на которые я отвечала с легкостью: что может быть проще, чем рассуждать о самостоятельности, независимости и правах женщин перед благосклонной аудиторией. «Делов-то!» – думала я, глядя, как экзаменаторы мне ободряюще кивают. И почему другие так боялись?

И тут тон собеседования резко переменился. Я и раньше слышала о страшном тесте по математике, но ничто не могло меня подготовить к приступу чистейшего, незамутненного ужаса, сжавшего мне сердце, когда экзаменаторы пересадили меня за маленький столик в углу кабинета. Вверху стопки лежал листок с задачами, напоминающими вычисления, которые акушерка должна совершать в ходе своей обычной работы. Должна сразу сказать, что арифметика никогда не была моей сильной стороной. Я с трудом подсчитываю, сколько оставить чаевых, и даже сейчас, определяя дозировку лекарства, обливаюсь холодным потом. Я все проверяю по два, а то и по три раза, особенно в конце ночной смены, когда простое сложение воспринимается как астрофизика нобелевского уровня.

Тем не менее я сделала глубокий вдох, взяла ручку и, широко улыбнувшись, приступила к заданиям с таким видом, словно начинаю каждое утро с небольшой зарядки для ума в виде алгебраических уравнений. Урок первый для начинающей акушерки: акушерство – это одна часть знаний и …дцать частей импровизации. До сего дня я убеждена, что своим зачислением на курсы акушерок обязана не столько арифметическим способностям, сколько готовности двадцать минут мучиться с примерами под суровым взглядом экзаменаторов и не наложить при этом в штаны.

Акушерка-практикантка Хэзард: дело идет

Мой первый выход на работу в родильное отделение больницы пришелся на ночную смену. Я въехала на больничную парковку, заглушила мотор, и не смогла снять руки с руля, оцепенев от страха при виде входа в здание. Луна не светила, но из окон родильного отделения лилось золотистое сияние, озарявшее курильщиков в халатах, группками стоявших во дворе, а само здание словно гудело от безудержной энергии, производимой гигантским, напитанным эстрогеном генератором. Я поежилась и закусила изнутри щеку, наблюдая, как темные силуэты мелькают в окнах на всех этажах – кто-то тащит связку воздушных шаров, кто-то бежит на срочный вызов.

Конечно, моей первой смене в больнице предшествовали долгие часы тщательной подготовки. Нет, я не повторяла этапы родов, пролистывая свои записи за последние несколько недель, и не отрабатывала приемы родовспоможения с помощью куклы. Зато я потратила кучу времени на макияж, надеясь с помощью румян и подводки хоть как-то скрыть терзавшую меня панику. Раньше я уже выходила на ночные смены, но никогда еще мне не приходилось спасать чью-то жизнь или зашивать поврежденную плоть. Я не представляла, как справлюсь с этими сверхчеловеческими задачами без вмешательства свыше или без помощи субстанций, употребление которых мои наставники точно бы не одобрили.

(Дальнейший опыт показал, что огромное количество сотрудников здравоохранения очертя голову бросаются в омут различных злоупотреблений, лишь бы хоть как-то справиться с постоянной усталостью от работы по сменам и эмоциональным истощением.)

Хотя ныне я – настоящий эксперт в сфере самолечения с использованием абсолютно законных возбуждающих (кофе) и успокаивающих (бокал или много бокалов белого вина, такого холодного, чтобы зубы сводило) средств, которые чередую в зависимости от рабочего графика, та первая ночная смена привела меня в полное замешательство. Как заставить себя не заснуть? Как и когда поесть? И, кстати, что поесть? Я знала, что за смену, которая длится двенадцать часов с четвертью, у меня будет три перерыва, но означало ли это завтрак в десять вечера, обед в час ночи и ужин в шесть утра? Может, все наоборот? Всю предыдущую неделю я собирала в сумку аккуратно свернутые пакетики с едой, подходящей для любых причуд моего настроения и аппетита. Любой, кто увидел бы, как я тащу по больничной парковке мешок с энергетическими батончиками, рисовыми хлебцами, фруктовыми салатами и кукурузными палочками, наверняка бы решил, что это для пациента, ложащегося на длительную госпитализацию, а не для практикантки, явившейся всего на одну смену.

Забросив свою ношу за плечо, я прошла мимо приземистой статуи беременной, стоявшей у входа в здание; ее яйцевидный живот был гладкий и ровно светился в темноте. Статуя равнодушно смотрела, как я вхожу в вертящиеся двери и направляюсь к раздевалкам для персонала.

В каком-то смысле это помещение в родильном отделении – великий уравнитель: если вспомнить популярный совет «представьте всех их голыми», то раздевалка как раз позволяет перепуганным новичкам увидеть своих коллег в буквальном смысле без одежды. Старшая сестра, которая вам нагрубила, и вы потом плакали? Да на ней же трусы-недельки! Ассистентка, которая сделала вам замечание за то, что вы завязали мусорный мешок узлом, вместо того, чтобы сложить, как положено, «лебединой шейкой»? Эпиляция подчистую и кружевные стринги – даже воображать ничего не надо. Стоя между шкафчиков перед той своей первой сменой, я смотрела на женщин вокруг меня в разных стадиях переодевания – с разными фигурами и формами, с провисшей кожей или подтянутыми животиками, идеальными хвостами на затылках и такими, при взгляде на которых вспоминалась старая швабра, – и говорила себе: «Они просто женщины, такие же как ты. Никакой разницы. Они тоже с чего-то начинали. Все будет хорошо».

Однако этой уверенности хватило ненадолго. Перебирая чистые хирургические костюмы, сваленные в кучу возле двери, я поняла, что остались только размеры XXL и XXXL. Конечно, две беременности заметно сказались на моем теле, но не до такой степени, чтобы носить форму, в одну штанину которой поместится весь больничный персонал. Мне показалось настоящим чудом, что в этой куче отыскался-таки костюм без пятен чернил или крови; я натянула через голову рубаху, напоминающую туристскую палатку, и затянула брюки на талии шнурком.

Группка женщин собралась перед зеркалом, оживленно болтая в облаках дезодорантов и парфюма. Я стояла у них за спиной и рассматривала свое отражение, чувствуя себя настоящим клоуном изнутри и снаружи. Громадные брюки волочились по полу, а в вырезе рубахи пытливый наблюдатель запросто мог разглядеть мой сероватый «рабочий» бюстгальтер. Часы над зеркалом показывали 19:22, смена начиналась в 19:30, и мой постыдный дебют в этом цирке должен был вот-вот наступить. Я приколола к груди значок: «Акушерка-практикантка Хэзард», уже предвосхищая неизбежные шутки относительно моей «опасной» (hazard – англ., опасность) фамилии, которые будут преследовать меня на всем протяжении новой карьеры. (Должна честно признаться, что в следующие годы, доведенная до предела постоянной бессонницей, я время от времени позволяла себе заходить к чересчур настойчивым пациенткам, резко раздергивая шторы в их бокс и громко объявляя: «Акушерка Хэзард, к вашим услугам!»)

Следом за остальными я прошла через лабиринт больничных коридоров и проехала на лифте до четвертого этажа, на котором утомленный «динь!» объявил о прибытии в родильное отделение. Болтая между собой, пассажирки лифта заполнили небольшой холл, где стояло кресло на колесиках с табличкой «палата 68, не переставлять» на ручке, а на стенах висело три облезлых плаката о пользе грудного вскармливания. Все пошли направо, распространяя вокруг оживленное щебетанье и запах лака для волос; я проскользнула за ними в раздвижные двери, пока те не захлопнулись у меня перед носом. В отделении холодный свет отражался от сверкающих полов, а воздух казался разреженным, и запах дезинфекции мешался в нем с острым привкусом крови. Я сделала глубокий вдох и зашла в «бункер» – кабинет, получивший свое название из-за того, что в его глухом, без окон, нутре строились все планы грядущих работ. Одну стену покрывали написанные от руки объявления, предложения обменяться сменами и сообщения о «вечеринках в стиле 70-х», а на противоположной висели две больших белых доски с фамилиями всех пациенток и кодированной информацией об их состоянии. В начале каждой смены акушерки собирались в бункере и ждали, пока старшая сестра назначит, с кем им работать. Лотерея, которая решала, станут ли следующие двенадцать с четвертью часов твоей жизни тяжким мучением, которое закончится в операционной, или радостным продвижением к легким, эйфорическим родам, после которых благодарная пара распрощается с тобой, заливаясь слезами от счастья.

Сегодняшняя старшая сестра была высокой, с коротко стриженными ярко-красными волосами и длинным носом-клювом. С высоты своего роста она окинула взглядом персонал – девять акушерок и одну перепуганную практикантку, – потом повернулась к доске, мысленно все сопоставила и начала объявлять о распределении на эту смену.

«Палата три, рожавшая, один ребенок, тридцать восемь недель, диабет первого типа, инсулинозависимая, на инсулиновой помпе, шесть сантиметров, неправильное положение… Луиза». Сестра кивнула акушерке, сидевшей возле двери, которая ругнулась, хоть и шепотом, но достаточно громко, чтобы мы услышали ее слова, перед тем как отправиться в третью палату.

«Палата шесть, первородящая, срок плюс двенадцать, стимуляция из-за перехаживания, высокий ИМТ, эпидуральная неудачная, у ребенка подтвержденный ДМЖП, на синтоциноне… Дженни». Молоденькая акушерка с тугим хвостом на затылке вскочила и бросилась к дверям, словно десантник, выпрыгивающий из люка самолета с парашютом на вражескую территорию.

На каком языке они все говорили? У вас, дорогие читатели, есть возможность заглянуть в глоссарий в конце книги, чтобы немного понять их жаргон – пролистайте, и основные понятия, широко употребляющиеся в родильном отделении, станут вам более-менее ясны. Мне же – новоиспеченной акушерке-практикантке Хэзард, трясущейся от страха в костюме не по размеру, – распоряжения старшей сестры казались китайской грамотой. Я поняла только про «первородящую» и «рожавшую», а все прочие сокращения и осложнения остались для меня загадкой. За три месяца теоретических занятий, предшествовавшие этому назначению, мы, по книгам, ознакомились с нормой: здоровыми женщинами на полном сроке с неосложненными схватками, – что, в действительности, от нормы было крайне далеко, как мне предстояло вскоре понять.

Сердце колотилось у меня в груди, пока сестра двигалась дальше по списку, и каждая пациентка оказывалась тяжелее, чем предыдущая: «Послеоперационная, рожавшая, трое родов, после неотложного кесарева, потеря крови 1,4 литра». «Интенсивная терапия, рожавшая, плюс два, близнецы, четвертый день, сепсис». «Палата тринадцать, мертворожденный на двадцать восьмой неделе».

Да что тут, рожают только с патологиями? Неужели нет никого, кто бы приехал, помучился от схваток пару часов и вытолкнул ребенка из своей утробы, не лишившись при этом половины циркулирующей крови и не нуждаясь в промышленных объемах медикаментов, либо и то и другое вместе? Перечисление осложнений и затянувшихся схваток продолжалось, а я тем временем представляла себе, как иду по парковке обратно к машине и еду домой, где муж как раз сейчас должен вытаскивать из ванны наших дочек с прилипшими к щечкам темными кудряшками и нежной кожей, пахнущей шампунем. Я могу все бросить, могу сказать им, что изменила свое решение, и они снова будут меня любить, обрадованные тем, что мама все-таки вернулась и сама уложит их в постель.

– А вы у нас?..

Я не сразу поняла, что сестра обращается ко мне. Она воззрилась на меня поверх своего длиннющего носа с подозрительным выражением и оглядела с ног до головы: мое незнакомое лицо, мой неприкрытый ужас, клоунский наряд и новые сабо со сверкающими белыми подошвами, которым только предстояло крещение радужными потоками крови и вод.

– Акушерка-практикантка, – просипела я. – Я тут на шесть недель.

– Меня никто не предупредил, что вы придете. Хотя, что удивительного. Какой год обучения?

– Первый, – сказала я.

Сестра болезненно поморщилась. Ответ был явно неверный. Она снова повернулась к доске, выискивая на ней пациентку, которой моя безнадежная неопытность не слишком бы навредила.

– Палата четыре, – решила она. – Рожавшая, один ребенок, тридцать восемь недель и шесть дней, спонтанные схватки, полное раскрытие…

«Так, ладно, с этим я, возможно, и справлюсь», – подумала я. – «Женщине, у которой уже есть ребенок, не хватает всего суток до полного срока, схватки уже прошли, и раскрытие полное, и все без лекарств и без вмешательств. Если повезет, она родит еще до того, как я доберусь до палаты». Пожалуй, попробую остаться.

– …и у нее генитальные бородавки.

Ну конечно! Вот оно. Сестра злорадно ухмыльнулась и обвела взглядом комнату, выискивая акушерку, которой предстояло, к несчастью, выступить в роли моего наставника. Ее глаза остановились на даме, пристроившейся возле дверей; если старшая сестра была нелепо высокой, то эта – такой же нелепо толстой, почти квадратной, со стрижкой каре, обрамлявшей не менее квадратное лицо, и мощными ручищами, покрытыми татуировками племени Маори. Улыбающаяся физиономия на ее бейдже резко контрастировала с кислым выражением, ставшим еще холодней, когда она поняла, что всю смену будет присматривать за мной.

– Филлис, – обратилась к ней старшая сестра. – Возьмите практикантку.

Филлис сделала выразительную паузу, оглядывая меня. Вздохнула, кивнула мне головой и пошагала по коридору к четвертой палате, не оглядываясь, чтобы проверить, следую я за ней или нет. Хотя искушение немедленно бежать было не менее настоятельным, чем приглушенные крики, доносившиеся из всех палат родильного отделения, какое-то глубоко укоренившееся чувство ответственности (или просто мазохизм) подтолкнуло меня вперед. Филлис коротко постучала в двери палаты. Потом обернулась ко мне с видом утомленного войной генерала, поднимающего на битву остатки своей пехоты, и сказала:

– Просто делай то, что я тебе скажу.

Мне пришлось поморгать, чтобы глаза привыкли к освещению в палате: там было темно, и только пятно света от смотровой лампы горячо полыхало в центре кровати. На ней стояла на четвереньках женщина, лицо которой полностью скрывала грива золотистых курчавых волос, свешивающихся вниз. Руками с побелевшими костяшками она крепко держалась за края, и на зеленые стерильные простыни, подложенные ей под колени, лилась густая струя соломенно-желтой жидкости. Акушерка из дневной смены, стоявшая рядом, посмотрела на нас с Филлис с выражением усталой признательности и поспешно стащила с рук перчатки. Я уже приготовилась выслушать устный отчет, которому нас учили: подробное описание состояния роженицы, здоровье до беременности, аллергии, ход схваток и план дальнейших действий. Вместо этого акушерка коротко бросила: «Дело идет», – и вышла из палаты. Я растерянно уставилась на Филлис, которая без вопросов приняла информацию, и тут до меня начало доходить, что настоящее акушерство слабо походит на теорию, которую мы проходили. Я оказалась желторотым новобранцем в армии амазонок, участвующих в сражении, правил которого я не знала.

Мы с Филлис стояли в ногах кровати и смотрели на роженицу – она опытным глазом, я же с желанием извиниться перед незнакомкой за то, что заглянула к ней в промежность еще до того, как увидела ее лицо.

– Надевай перчатки, – скомандовала Филлис.

Я недоуменно уставилась на нее.

– Вон там!

Она махнула рукой в сторону двери и поглядела на мои руки.

– Наверное, шесть с половиной.

«Перчатки, перчатки, перчатки», – повторяла я про себя, открывая шкафчик, в котором грудами высились какие-то непонятные упаковки. Вот эта длинная пластмассовая штука – зачем она нужна? А что за проволока торчит наружу? И кому может понадобиться такое количество смазки? Я отодвинула в сторону целую гору барахла и наткнулась на стопку плоских бумажных пакетов. Разорвала один и – да! первый успех в моей акушерской карьере! – обнаружила резиновые перчатки. Но не успела я порадоваться, как из-за спины раздался душераздирающий вопль.

Филлис стояла там же, где я ее оставила, держа голову так близко к промежности женщины, что носом могла бы легко затолкать головку ребенка обратно внутрь. Массивный шлепок густой красной слизи упал на простыню у роженицы между колен, и Филлис положила руки в перчатках на небольшой участок макушки, быстро продвигавшейся вперед при каждой потуге. Присоединившись к Филлис у рабочего конца койки, я вдруг вспомнила, как смотрела видео про роды в классе у мистера Каца. Ощущение чуда было то же самое, но на этот раз все происходило здесь и сейчас: женское тело превратилось в мешанину цветных пятен, а в воздухе витал солоноватый, отдающий медью запах – то ли кровь, то ли море. Большая часть головки со светлыми волосиками, испачканными кровью и слизью, уже вышла наружу, и да, генитальные бородавки покрывали растянутые половые губы и росли изо всех складок промежности. Не так я представляла себе первые роды, на которых буду присутствовать как практикантка, но зрелище все равно казалось удивительным, и диким, и в то же время прекрасным – даже с бородавками.