Григорий Распутин. Тайны «великого старца»

С бюрократии переходили на немцев, на повсеместный шпионаж, а затем все вместе валили на Распутина, а через него уже обвиняли во всем императрицу. Она, бедная, являлась козлом отпущения за все. В высших кругах кто-то пустил сплетню о сепаратном мире. Кто хочет, где хотят – не говорилось, но намеками указывалось на Царское Село, на двор. А там никому и в голову не приходило думать о таком мире. Там витала лишь одна мысль – биться и биться до полной победы»^[113].

Отступление русских армий в 1915 г. породило волну шпиономании. В частности, бывший жандармский полковник С.Н. Мясоедов (1865–1915), служивший переводчиком при штабе в 10-й армии, был обвинен в шпионаже и казнен по приговору военно-полевого суда, хотя вина не была доказана. Военный министр В.А. Сухомлинов 13 июня 1915 г. был уволен от должности. Он был обвинен в ряде должностных преступлений, вплоть до государственной измены. Дело министра Сухомлинова по обвинению в государственном преступлении было передано 15 июля 1915 г. на расследование специальной Чрезвычайной следственной комиссии. Находясь под следствием (с 20 апреля по 11 октября 1916), он содержался в Трубецком бастионе Петропавловской крепости, но за недостаточностью улик со стороны обвинения был в октябре освобожден и переведен под домашний арест. В дни Февральской революции он был вновь арестован, а 1 марта 1917 года заключен в Петропавловскую крепость (в Трубецкой бастион, камера № 55). В апреле он был предан суду и 13 сентября осужден за слабую подготовку армии к войне (т.к. обвинение в измене не подтвердилось) и преступления по должности к бессрочной каторге с лишением всех прав состояния. Его жена (привлекалась в качестве соучастницы) была оправдана вердиктом присяжных заседателей. Бессрочная каторга В.А. Сухомлинову была заменена тюремным заключением в крепость. После Октябрьской революции 16 февраля 1918 г. переведен из Трубецкого бастиона в тюрьму «Кресты». Амнистирован большевиками по возрасту (достиг 70 лет) и состоянию здоровья 1 мая 1918 г. Изменниками оппозиционеры называли не только Г.Е. Распутина, А.А. Вырубову, Б.В. Штюрмера и др., но и императрицу Александру Федоровну.

Обстановка в стране подтолкнула большинство фракций в Государственной Думе и Государственном совете объединиться в августе 1915 г. в «Прогрессивный блок». Вне блока оставались только крайние правые и меньшевики. «Прогрессивный блок» выступал с критикой царского правительства за неспособность обеспечить победу в Первой мировой войне и выдвигал программу ограниченных либерально-демократических реформ. Главным требованием «блока» являлось создание «министерства доверия» во главе с одним из министров, готовым сотрудничать с Государственной Думой. Требование оставалось в рамках закона о Думе 1906 г.

Особенно было встречено «в штыки» известие о намерении императора Николая II взять на себя бремя Верховного главнокомандующего. Так, например, вдовствующая императрица Мария Федоровна категорически отвергала эту идею. В ее дневнике имеется запись за 12 (25) августа 1915 г.: «Ники пришел со всеми 4-мя девочками. Он сам начал говорить о том, что хочет принять на себя высшее командование вместо Николая [Николаевича]. Я была в таком ужасе, что со мной едва не случился удар. Я высказала ему все. Я настаивала на том, что это будет крупнейшей ошибкой! Я умоляла его этого не делать. В особенности теперь, когда наше положение на фронте такое серьезное. Я добавила, что если он так поступит, то все усмотрят в этом приказ Распутина. Мне кажется, что это произвело на него впечатление, потому что он сильно покраснел! Он не понимает, как это опасно и какое несчастье это может принести нам и всей стране»^[114].

Стоит отметить, что председатель Государственной Думы М.В. Родзянко, прослышав об этой новости, еще 12 июля 1915 г. направил письмо императору Николаю II с призывом не принимать на себя Верховное командование действующими армиями^[115].

Однако Государь не отказался от этой идеи. На закрытом заседании Совета министров 6 августа 1915 г. было объявлено о решении Николая II лично возглавить армию в столь ответственный и критический момент, переживаемый Россией. Оппозиция, предвидя, что такой шаг императора осложнит ей политическую борьбу и критику хода военной кампании, насторожилась. Ряд министров тоже пытались убедить Николая II не брать на себя ответственность за обстановку на фронте, утверждая, что это все усложнит управление государственными делами. В коллективном письме ряда министров к царю прямо указывалось, что его отъезд в Ставку «грозит по нашему крайнему разумению России, Вам и династии Вашей тяжелыми последствиями»^[116].

Председатель Совета министров И.Л. Горемыкин предостерегал своих коллег, что любая попытка переубедить императора в своем решении не будет иметь успеха. Его речь не достигла своей цели, но она дает объяснение позиции Николая II: «Сейчас же, когда на фронте почти катастрофа, Его Величество считает священной обязанностью русского царя быть среди войск и с ними либо победить, либо погибнуть. При таких чисто мистических настроениях вы никакими доводами не уговорите Государя отказаться от задуманного им шага. Повторяю, в данном решении не играют никакой роли ни интриги, ни чьи-нибудь влияния. Оно подсказано сознанием царского долга перед Родиной и перед измученной армией. Я так же, как и военный министр, прилагал все усилия, чтобы удержать Его Величество от окончательного решения и просил его отложить до более благоприятной обстановки. Я тоже нахожу принятие Государем командования весьма рискованным шагом, могущим иметь тяжелые последствия, но он, отлично понимая этот риск, тем не менее не хочет отказаться от своей мысли о царском долге. Остается склониться перед волей нашего царя и помочь ему»^[117].

Напомним, что Государь еще в самом начале Первой мировой войны на совещании Совета министров, состоявшемся 19 июля (1 августа) 1914 г. в Петергофе, ставил вопрос чтобы самому возглавить армию, но не получил тогда поддержки присутствующих.

Императору были известны настроения в Ставке. До его сведения давно доходили слухи, что великий князь Николай Николаевич говорит многие недозволительные вещи, как, например, что императрицу Александру Федоровну «надо заточить в монастырь». Однако можно предположить, что император знал о многих «тайных делах» Николая Николаевича и это сыграло также определенную роль в его смещении с поста Верховного главнокомандующего. Когда министр Императорского двора граф В.Б. Фредерикс начал было заступаться за великого князя перед Николаем II, то тот, хлопая рукой по папке, резко ответил: «Здесь накопилось достаточно документов против великого князя Николая Николаевича. Пора покончить с этим вопросом». Столь ответственный шаг Николая II – лично возглавить армию – насторожил не только представителей оппозиции, но и монархистов. Оппозиция предвидела, что такой шаг императора, с одной стороны, осложнит ей критику хода военной кампании и политическую борьбу за власть, а с другой, при победоносном окончании войны едва ли удастся добиться уступок в управлении государством. Сторонники монархии опасались, что неудачи на фронте будут непосредственно отражаться на популярности императора. Однако решение Николая II осталось непоколебимым.

В самой Ставке в Могилеве шла также невидимая борьба. Так, например, даже за два дня до своей смены великий князь Николай Николаевич пытался, по свидетельству протопресвитера Российской армии и флота отца Георгия Шавельского, повлиять на ситуацию:

«Когда я вошел к великому князю, у него уже сидел генерал Алексеев. Великий князь сразу же обратился к нам:

– Я хочу ввести вас в курс происходящего. Ты, Михаил Васильевич, должен знать это как начальник Штаба; от о[тца] Георгия у меня нет секретов. Решение Государя стать во главе действующей армии для меня не ново. Еще задолго до этой войны, в мирное время, он несколько раз высказывал, что его желание, в случае Великой войны, стать во главе своих войск. Его увлекала военная слава. Императрица, очень честолюбивая и ревнивая к славе своего мужа, всячески поддерживала и укрепляла его в этом намерении. Когда началась война… он назначил меня Верховным. Как вы знаете оба, я пальцем не двинул для своей популярности, она росла помимо моей воли и желания, росла и в войсках, и в народе. Это беспокоило, волновало и злило императрицу, которая все больше опасалась, что моя слава, если можно так назвать народную любовь ко мне, затмит славу ее мужа… Увольнение мое произвело самое тяжелое впечатление и на членов императорской фамилии, и на Совет министров, и на общество… Конечно, к должности, которую он принимает на себя, он совершенно не подготовлен. Теперь я хочу предупредить вас, чтобы вы, со своей стороны, не смели предпринимать никаких шагов в мою пользу… Иное дело, если Государь сам начнет речь, тогда ты, Михаил Васильевич, скажи то, что подсказывает тебе совесть. Так же и вы, о. Георгий»^[118].

Все упорнее ходили слухи о возможном дворцовом перевороте. Об этих разговорах свидетельствовал начальник канцелярии Министерства императорского двора, генерал А.А. Мосолов: «Думали, что переворот приведет к диктатуре Николая Николаевича, а при успешном переломе в военных действиях – и к его восшествию на престол. Переворот считался еще возможным ввиду распрей в Императорской фамилии и, главное, ввиду популярности великого князя в армии.

Об этих настроениях знали полиция и контрразведка. Не знать о них, конечно, не мог и Государь. Попали ли тогда в его руки какие-либо конкретные доказательства, положительно не знаю, но в переписке императрицы все время звучит нотка опасения пред влиянием великого князя на фронте, в польских кругах и т. д.

Слухи о перевороте упорно держались в высшем обществе: о них чем дальше, тем откровеннее говорили. Имел ли к таким слухам какое-либо отношение Николай Николаевич? Не думаю. Со временем отъезда великого князя на Кавказ это просто стало невероятным»^[119].

В популярной книге советских времен М.К. Касвинова «Двадцать три ступени вниз» приводится версия, что великий князь Николай Николаевич стал жертвой интриг Григория Распутина. По словам Касвинова, так и не успел Николай Николаевич осуществить свою заветную мечту: «Буде Григорий Ефимович (Распутин) мелькнет в Ставке или хотя бы где-нибудь во фронтовой полосе, повесить его на первом же суку с последующими извинениями перед царской четой за недоразумение, объяснимое условиями военного времени»^[120].

Николай II, прибыв в Ставку в Могилев, отдал следующий приказ:

«Приказ Армии и Флоту 23-го августа 1915 года.

Сего числа я принял на себя предводительствование всеми сухопутными и морскими вооруженными силами, находящимися на театре военных действий.

С твердой верой в милость Божию и с непоколебимой уверенностью в конечной победе будем исполнять наш святой долг защиты Родины до конца и не посрамим земли Русской.

Николай»^[121].

Начальник канцелярии Министерства Императорского Двора генерал А.А. Мосолов так комментировал эти события: «Государь полагал, что он один мог сменить великого князя благодаря своему знанию командного состава армии. Этим избегалась обычная ломка ее организации. Заменою же Янушкевича Алексеевым царь надеялся придать иной ход военным действиям.

С политической точки зрения Государь считал удаление Николая Николаевича на Кавказ желательным. Оппозиционные элементы, памятуя ту роль, которую великий князь сыграл перед 17 октября [1905 года], поддерживая Витте, старались использовать его имя для своих целей, хотя с тех пор Его Высочество давно перешел в лагерь самых ярых реакционеров.

Итак, постепенно создалось расхождение между Ставкою и монархом. При замкнутости характера царя мало кто это замечал. Проявилось оно, когда царь высказал сперва Фредериксу, а затем и другим своим близким созревающее у него решение принять на себя Верховное командование. Граф сразу высказался против этого намерения по причинам политическим. Но не все окружение царя последовало примеру министра двора. Главною же сторонницею этого решения была императрица. Она уже делила людей на черных и белых душою, а вокруг Николая Николаевича ей чудились черные.

Несмотря на единодушный совет всех членов правительства, перемена состоялась.

Решение стоило царю дорого. Сочувствия и понимания он нашел мало, но веление долга, как он его понимал, Николай II исполнил»^[122].

Стоит отметить, что этим решительным шагом император возложил на себя всю ответственность за положение на фронтах и в действующей армии. Тем самым был положен конец распрям во взаимных обвинениях генералов друг друга и правительства за неудачи в военных действиях и плохом снабжении фронта боеприпасами. Перед монархом не поспоришь. Оппозиции также пришлось на какое-то время поубавить пыл в критике всего и всея, добиваясь своего участия в государственном аппарате управления великой державой.

Вскоре Николай II с волнением сообщал супруге: «Благодарение Богу, все прошло и вот я опять с этой новой ответственностью на моих плечах. Но да исполнится воля Божия! Яиспытываю такое спокойствие, как после Святого причастия… Начинается новая чистая страница, и что на ней будет написано, один Бог Всемогущ ведает!

Я подписал мой первый приказ и прибавил несколько слов довольно-таки дрожавшей рукой!..»^[123]

Этот акт вдохновил армию и был причиной резкого изменения положения на фронте после смены Верховного командования. Начальником штаба Ставки был назначен генерал М.В. Алексеев, которому Николай II отдал предпочтение как опытному и трудолюбивому штабному работнику. Государь своим всегда спокойным и уравновешенным отношением к подчиненным и к событиям на фронте вселил веру в свои силы начальника штаба и помог ему проявить свои способности как незаурядного стратега. Позитивные перемены в Ставке и в действующей армии отмечали многие современники. Великий князь Андрей Владимирович писал в дневнике: «Смена штаба вызвала общее облегчение в обществе. В итоге все пришло вполне благополучно. В армии даже все это вызвало взрыв общего энтузиазма и радости. Вера в своего царя и в Благодать Божию над ним создала благоприятную атмосферу»^[124].

Через некоторое время новое свидетельство великого князя в дневнике: «Как неузнаваем штаб теперь. Прежде была нервность, известный страх. Теперь все успокоилось. И ежели была бы паника, то Государь одним своим присутствием вносит такое спокойствие, столько уверенности, что паники быть уже не может. Он со всеми говорит, всех обласкает; для каждого у него есть доброе слово. Подбодрились все и уверовали в конечный успех больше прежнего»^[125].

Великий князь Николай Николаевич был смещен с поста Верховного главнокомандующего русской армии и назначен командующим Кавказской армией и наместником царя на Кавказе (23 августа 1915 – 1 марта 1917). Это очень расстроило великого князя. О нем как о Главнокомандующем бытовали самые противоречивые мнения. Одни считали его достойным полководцем, другие начисто отрицали в нем этот дар. Во многом ему мешала некоторая суетливость, неумение довести начатое до конца – то, что в узких кругах называлось «ольденбургской истерией». Он с горечью отправился на Кавказский фронт. Одновременно великий князь стал наказным атаманом Кавказского казачьего войска. Во время Февральской революции Николай Николаевич 2 марта 1917 г. прислал императору Николаю II телеграмму с «коленнопреклонной» просьбою, поддерживающую требование М.В. Родзянко и командующих фронтами отречься от престола. Вот ее содержание: «Генерал-адъютант Алексеев сообщает мне создавшуюся небывало роковую обстановку и просит меня поддерживать его мнение, что победоносный конец войны, столь необходимый для блага и будущности России и спасения династии, вызывает принятие сверх меры. Я как верноподданный считаю, по долгу присяги, необходимым коленопреклонно молить Ваше Императорское Величество спасти Россию и Вашего Наследника, зная чувство святой любви Вашей к России и к нему. Осенив себя крестным знаменьем, передайте Ему – Ваше наследие. Другого выхода нет. Как никогда в жизни, с особо горячей молитвой молю Бога подкрепить и направить Вас. Генерал-адъютант Николай». При подписании манифеста об отречении Николай II утвердил указ о передаче великому князю Николаю Николаевичу Верховного главнокомандования русской армией.

Поступок императора Николая II в 1915 г., как показали события, оказался оправданным на тот момент: фронт вскоре стабилизировался, улучшилось снабжение армий и т.д. Оппозиция была лишена возможности, как прежде, открыто критиковать дела на фронте и в армии. Вынуждены были промышленники, фабриканты и предприниматели более ответственно выполнять заказы и поставки для военных нужд, т.к. в противном случае им грозили более жесткие санкции. Позитивные сдвиги вынуждены были признать многие противники этого судьбоносного решения царя. Жандармский генерал А.И. Спиридович свидетельствовал:

«После отъезда великого князя (Николая Николаевича. – В.Х.) стало как-то легче. Как будто разрядилась гроза. Кто знал истинный смысл совершившегося, крестились. Был предупрежден государственный переворот, предотвращена государственная катастрофа». Он также далее отмечал: «Принятие Государем верховного командования было принято на фронте хорошо. Большинство высших начальников и все великие князья (не считая Петра Николаевича, брата ушедшего) были рады происшедшей перемене. Исторические предсказания изнервничавшихся министров не оправдались»^[126].

Из воспоминаний протопресвитера русской армии и флота Г.И. Шавельского: «С переездом Государя очень изменились и лицо Ставки, и строй ее жизни. Из великокняжеской Ставка превратилась в царскую. Явилось много новых людей, ибо Государь приехал с большой Свитой. Лица, составлявшие Свиту Государя в Ставке, делились на две категории: одни всегда находились при Государе, другие периодически появлялись в Ставке. К первой категории принадлежали: адмирал Нилов; Свиты Его Величества генерал-майоры: В.И. Воейков, князь В.А. Долгоруков, гр. А.Н. Граббе, флигель-адъютанты, полковники: Дрентельн и Нарышкин, лейб-хирург С.П. Федоров. Министр двора, гр. Фредерикс жил то в Петрограде, то в Ставке. Флигель-адъютанты: полковники, гр. Шереметьев и Мордвинов, капитаны 1-го ранга Н.П. Саблин и Ден чередовались службой. Несколько раз дежурил в Ставке флигель-адъютанты: полковники Свечин и Силаев, а также князь Игорь Константинович. Осенью 1916 г. некоторое время дежурил великий князь Дмитрий Павлович. Раза два на неопределенное время появлялся в Ставке обер-гофмаршал гр. Бенкендорф.

Из великих князей в Ставке находились: Сергей Михайлович, бывший начальник артиллерийского управления, состоявший в распоряжении Государя. Особый поезд на вокзале занимал Борис Владимирович, наказной атаман всех казачьих войск. Часто в Ставке Александр Михайлович, заведовавший авиационным делом; реже Верховный начальник Санитарной части принц А.П. Ольденбургский. Не знаю, в качестве какого чина, но почти всегда находился в Ставке Кирилл Владимирович, а в ноябре 1916 г. появился и Павел Александрович. Великий князь Михаил Александрович все время находился на фронте»^[127].

Однако были и другие, часто противоположные мнения. Генерал А.А. Брусилов об этих событиях писал следующее: «Во время летнего наступления 1915 г. на наши Северо-Западный и Западный фронты наши армии отступали чрезвычайно быстро, уступая противнику громадное пространство нашего отечества; насколько я могу судить по доходившим до меня в то время сведениям, во многих случаях это происходило без достаточного основания.

Вскоре после этих горестных событий было обнародовано, что Верховный главнокомандующий великий князь Николай Николаевич смещен и назначен кавказским наместником, а должность Верховного главнокомандующего возложил на себя сам Государь. Впечатление в войсках от этой замены было самое тяжелое, можно сказать удручающее. Вся армия, да и вся Россия, безусловно, верила Николаю Николаевичу. Конечно, у него были недочеты, и даже значительные, но они с лихвой покрывались его достоинствами как полководца. Подготовка к этой мировой войне была неудовлетворительна, но тут вел. кн. Николай Николаевич решительно был ни при чем, в особенности же в недостатке огнестрельных припасов войска винили не его, а военное министерство и вообще тыловое начальство. Во всяком случае, даже при необходимости сместить вел. кн. Николая Николаевича, чего в данном случае не было, никому в голову не приходило, что царь возьмет на себя при данной тяжелой обстановке обязанности Верховного главнокомандующего. Было общеизвестно, что Николай II в военном деле решительно ничего не понимал и что взятое им на себя звание будет только номинальным, а за него все должен будет решать его начальник штаба»^[128].

Российский император Николай II получил 18 декабря 1915 г. от союзников фельдмаршальский жезл и звание фельдмаршала английской армии. Чуть ранее он был награжден орденом Св. Георгия 4-й степени (25 октября 1915). Положение на фронте стабилизировалось, улучшилось снабжение армии. Большую часть времени император находился в Ставке (в Могилеве), что в какой-то степени затрудняло непосредственное управление державой. Министры вынуждены были для экстренных решений неотложных проблем являться к императору в Могилев.

Тем временем в армии и обществе росло недовольство возросшим влиянием императрицы Александры Федоровны на государственные дела и приближением Г.Е. Распутина к Императорскому Двору.

Заметим, что к этому времени стала очевидной политическая расстановка сил в стране. Обнаружились разногласия «государственных мужей» с императором о его роли во время войны, а также стремление ряда министров, вопреки воле Николая II, найти опору в сотрудничестве с «Прогрессивным блоком». В результате образовался государственный кризис. 3 сентября 1915 г. Дума была распущена до следующей сессии, и вопрос о «министерстве доверия» ликвидировался. Вопрос, который мог бы быть безболезненно решен, перерос в затяжной кризис власти. Истоки кризиса лежали в неудачах на фронте, что породило надежды оппозиции на изменение государственного курса и вхождение ее представителей в состав нового правительства. Николай II вновь стоял перед дилеммой, как в 1905 г.: «Или сильная военная диктатура… или примирение с общественностью».

Однако в памяти Николая II еще свежи были уроки грозного 1905 г., когда наказ его отца Александра III о сохранении в неприкосновенности устоев самодержавия был нарушен. И в те дни было много противоречивых советов, как спасти «больную» Россию: от рецепта дяди царя, великого князя Владимира Александровича: «Лучшее лекарство от народных бедствий – это повесить сотню бунтовщиков», – до уступок оппозиции и провозглашения конституции. Тогда пришлось пойти на компромисс и таким образом спасти положение, но в душе Николая II все протестовало, когда решения навязывались помимо его воли.

Неудачи на фронтах Первой мировой войны не только ухудшили экономическое, но и обострили политическое положение в стране. Требуя реформ, активизировалась оппозиция в лице либеральной буржуазии и общественности. Представители оппозиции все настойчивее требовали политических уступок от самодержавия. «Нельзя же в самом деле требовать от страны бесконечных жертв и в то же время ни на грош с ней не считаться, – утверждал один из членов Прогрессивного блока В.В. Шульгин. – Можно не считаться, когда побеждаешь: победителей не судят. Но побежденных судят… За поражения надо платить. Чем? Той валютой, которая принимается в уплату. Надо расплачиваться уступкой власти… хотя бы кажущейся, хотя бы временной»^[129].

О взглядах интеллигенции на политическую ситуацию в стране можно судить по поденным записям этого времени известного писателя М.М. Пришвина:

«5 сентября. Вчера получены газеты от 3 сентября с объявленным решением правительства распустить Думу, но еще нет известий самого роспуска, о самом роспуске знает Василий (телячий дух):

– Что же это такое, правду сказали, а ее распустили; не надо правды!

Вот когда, наконец, подступил “внутренний немец” к нашему внутреннему фронту. Теперь уже ясно каждому видно, что их византийские одежды, только одежды, показывают немецкую нашу внутреннюю душу. Возмущение, впрочем, происходит от сохранившейся надежды на покой, что, мол, все как-нибудь обойдется так, постепенно. Как только эта надежда разбивается до конца, это, хотя и не видно отсюда горизонта, дело будущего становится виднее.

Беженцы, проникающие во все поры жизни нашего города, мне представляются ветвистыми кореньями какого-то растения.

Целые поколения нашей интеллигенции воспитывались на народе, мужике не требовательном, смиренном рабе Божием:

 
Всю тебя, земля родная,
В рабском виде Царь Небесный
Исходил, благословляя.
 

Так чувствует себя у нас всякий, нисходя до помощи к народному страданию. А вот являются беженцы и заявляют свои права, совсем не похожие на наше смирение. Не хотят работать <…>

Беженцы наводят на такие мысли… но обратные тем, фронтовым: там ощущение врага создает какую-то дымовую завесу на трудящийся народ, здесь создается завеса на фронт враждующих народов, и ясно до очевидности, что их интересы противоположны государственным. Возле беженцев – социальное дело, на фронте – государственное. Чем больше этих бегущих мирных людей, чем дальше в глубь война, тем ближе мир.

Мне хотелось подарить знакомым маленькую пальму, захожу в большой цветочный магазин, теперь почти пустой (цветы получали из Бельгии), – всего две пальмы, одна большая в 60 рублей, другая маленькая, в четыре рубля. Я ворчу, а хозяин говорит: теперь время такое, что сахар дарят, а вы покупаете пальму. Я послушал совета и в следующую мою поездку в Петербург привез из деревни голову сахара, и был настоящий фурор у знакомых: целую голову, да где же я достал ее, вот чудо-то!

Появились женщины-кондукторы на трамваях в полной форме, а на голове платочки. Появились на железных дорогах женщины в погонах. Женскому делу предстоит в близком времени большое поприще.

Опять Распутин! Все говорят, будто он Думу распустил. Государь уже решил было поручить Кривошеину организовать из общественных деятелей министерство, как вдруг переменил решение и назначил Горемыкина. Это будто бы Распутин отговорил. Опасаются, что он теперь в Ставке и не подкуплен ли немцами, не сговорит ли царя к сепаратному миру. Вспомнишь только, что слышал за одну неделю здесь – и ужаснешься жизни петербургского человека: в неделю на месяц постареешь…

Встречаемся с Разумником, не видели всего неделю друг друга, и сколько есть о чем поговорить, сколько воды утекло за эту неделю, будто часовая пружина сорвалась и с безумной скоростью затикали часы. Не будь привычки хвататься за старое – как бы мог жить теперь человек! <…>

Левые негодуют на кадетов: это Милюков будто создает спокойствие в расчете: правительство в ходе войны все равно уступит власть, так что беспокоиться нечего…»^[130]

Теперь один за другим были уволены в отставку министры, пользовавшиеся симпатиями «Прогрессивного блока». С отъездом императора в Ставку усилилась министерская чехарда, в которой судьба того или иного претендента на власть все в большей степени зависела и от Александры Федоровны (не без некоторого влияния Г.Е. Распутина). «В своем политическом веровании, – как отмечал граф В.Н. Коковцов, – императрица была гораздо более абсолютна, нежели Государь»^[131].

Государыня Александра Федоровна мечтала вырастить сына, увидеть его на престоле могучей империи. «Мы должны оставить Бэби спокойное и великое царствование», – писала она мужу в годы Первой мировой войны. Материнский инстинкт заставлял ее противодействовать всему тому, что подрывало власть монарха, приближало страну к грядущей катастрофе, упорно искать выход из политического тупика. Она оказалась на передней линии огня оппозиции в полной изоляции, непонятая и нелюбимая всеми, кроме собственного мужа и детей. Неудовольствие «Прогрессивного блока» и политической оппозиции особенно усилилось в наступившем 1916 г.