Девочка, наступившая на хлеб

Конечно, кощунственно топтать хлебобулочные изделия, ибо мы вечно закупали за границей пшеницу, поэтому нас учили с детства уважать труд комбайнеров (судя по всему, канадских, ибо зерно там закупалось), трепетно относиться к хлебу, ибо это предполагает наша наследственность – все мы вышли из крепостных, каждую крошку в ладошку и всякое прочее песнопение.Сказка «Девочка, которая наступила на хлеб» у Андерсена, как всегда неоднозначная, но с явным религиозным посылом. Когда-то я и не предполагал за этим писателем подобной склонности, потому что советские издания у нас были облегченные, например, постоянные обращения Герды из «Снежной королевы» к богу были вырезаны. Андерсен еще в самом начале этой сказки сразу навязывает читателю свое отношение к происходящему. Ох, чует мое сердце, погрязнем мы в темном злословии. Люблю я мысли автора, но не люблю, когда за меня делают выбор.Андерсеновская версия ада, что предлагается в «Девочка, которая наступила на хлеб», похожа на все подобные ады (их же тоже много, не может быть одной тюрьмы на всех, везде есть своя), а это не признак ада, но все те же самые терзающиеся страдальцы. А что делать, если тебя беспокоит только возможность попасть в рай. Наверное, ты тут же, у входа в ад, забудешься в блаженном сне. Мне вообще, все это никогда не казалось определенным. В самом деле, нет квалификационных признаков, чтобы ясно и четко определить для каждого, достоин ли он рая или ада. Абсолютно у всех может быть, например, 40 процентов ада и 60 процентов рая.Я уже рассматривал образ «Принцессы на горошине» методом от противного, как нетипичную героиню сказок Андерсена. В данной же сказке писатель вновь обратился к аналогу этой самой Принцессы, причем образ ее раскрыт намного полнее. Здесь она не только полная противоположность его героиням, которые предпочитают физические страдания страданиям душевным, но, обратите внимание, его Инге всегда ловко находит обоснование чему угодно. А не похожа ли она в этой части на самого Андерсена? Если у кого-то было голодное детство, то его всю жизнь преследует видение корки хлеба насущного (у меня не было такого детства, но были студенческие годы). Вообще, это хорошее качество. Когда человек основательно напуган голодом, то он неистово бьется на всех фронтах жизни, расшибаясь в лепешку, этот страх его всегда подстегивает. Правда, девушке, как я считаю, это не нужно.Так вот, голод в аду – это верх фантазии Андерсена. Нелепость в моем понимании. Если душа умершего (а в аду только души!) может испытывать чувство голода, то можно быть уверенным, что его никак не утолишь. А горькие слезы матери, которые жгут физически – этим меня автор даже развеселил. Он, как всегда, предпочитает физические муки моральным (хотя ближе к концу сказки дошел и до них). Если бы у него, как у Ильфа с Петровым, на голову беременным женщинам падал тот самый пресловутый скелет Иванопуло, то он весили бы килограммов пятьдесят. С тем, чтобы сразу не убить, но нанести физические увечья.На месте Инге, кстати, я сразу бы потребовал, чтобы меня выпустили из ада, ибо спесь не является смертным грехом. Не поручусь, правда, за качество перевода этой сказки. Не говоря о том, что смертный грех – это некое письмо министерства, которое только определенным образом дает толкование основному закону. То есть, является всего лишь чьим-то мнением, не обязательно к применению и может служить, как минимум, предметом разбора.Нужно заметить, что гордая девочка, которая не собирается у каждого встречного-поперечного божества просить прощения, – это несомненное приобретение сказок Андерсена. Во всяком случае, кроме Принцессы на Горошине я ничего похожего не знаю. Если рассматривать самые распространенные образы в его сказках, а их у него, как правило, два – это терпеливое не особенно умное создание, готовое на любые страдания, а по причине малого интеллектуального отягощения готовая на вымаливание прощения не только у нашего бога, но и у соседского (Герда, Дюймовочка, Гадкий Утенок). И еще некий хитрый субъект типа Кая или эльфа, который эксплуатирует первых и готовый попросить что угодно, ибо ему по большому счету без разницы. Так вот, такая Инге или Принцесса на Горошине, нечто новое у сказочника, что-то от интересных персонажей, имеющих хотя бы характер. На самом же деле у них много достоинств – реальный деловой подход, респектабельность, уверенность в себе.Девочка же, которая даже плакать не умеет, вообще сразу же вызывает у меня неоднозначную симпатию. Сколько детской чистоты и непорочности в этой девочке! Если где-то в темноте и притаилась такая особь женского пола, которая не прибегает к этому испытанному женскому приему, то я бы ее даже заметить ее не успел, ибо подружки так быстро ее всему научат, что она промелькнет где-то незаметно, подобно большим деньгам, свалившимся на голову нежданно-негаданно.В том же, что всегда найдется аналог некоей Дюймовочки, которая сможет оплакать кого угодно, в этом я не сомневаюсь. И очень нехорошо, что слезы эти приписывают какой-то причине, а не врожденной склонности к грусти. Та Дюймовочка как-то оплакала в отдельности каждого из семи погибших козлят, поэтому сказку «Волк и семеро козлят» я бы вообще от нее спрятал.В заключение же, подобно Андерсену, я хочу воздать хвату великому Чебурашке.В смысле, я хочу сказать, что окончание самое нелепое, каковое только у Андерсена бывает. Не все ли равно – по какому поводу бесцельно страдать. Сказка на редкость надуманная, понамешано разного и несопоставимого. Получилась такая вот страшилка с кучей морали, религиозной претенциозностью и именно, что сказка. Читайте другие сказки Ганса Христиана Андерсена.

Конечно, кощунственно топтать хлебобулочные изделия, ибо мы вечно закупали за границей пшеницу, поэтому нас учили с детства уважать труд комбайнеров (судя по всему, канадских, ибо зерно там закупалось), трепетно относиться к хлебу, ибо это предполагает наша наследственность – все мы вышли из крепостных, каждую крошку в ладошку и всякое прочее песнопение.Сказка «Девочка, которая наступила на хлеб» у Андерсена, как всегда неоднозначная, но с явным религиозным посылом. Когда-то я и не предполагал за этим писателем подобной склонности, потому что советские издания у нас были облегченные, например, постоянные обращения Герды из «Снежной королевы» к богу были вырезаны. Андерсен еще в самом начале этой сказки сразу навязывает читателю свое отношение к происходящему. Ох, чует мое сердце, погрязнем мы в темном злословии. Люблю я мысли автора, но не люблю, когда за меня делают выбор.Андерсеновская версия ада, что предлагается в «Девочка, которая наступила на хлеб», похожа на все подобные ады (их же тоже много, не может быть одной тюрьмы на всех, везде есть своя), а это не признак ада, но все те же самые терзающиеся страдальцы. А что делать, если тебя беспокоит только возможность попасть в рай. Наверное, ты тут же, у входа в ад, забудешься в блаженном сне. Мне вообще, все это никогда не казалось определенным. В самом деле, нет квалификационных признаков, чтобы ясно и четко определить для каждого, достоин ли он рая или ада. Абсолютно у всех может быть, например, 40 процентов ада и 60 процентов рая.Я уже рассматривал образ «Принцессы на горошине» методом от противного, как нетипичную героиню сказок Андерсена. В данной же сказке писатель вновь обратился к аналогу этой самой Принцессы, причем образ ее раскрыт намного полнее. Здесь она не только полная противоположность его героиням, которые предпочитают физические страдания страданиям душевным, но, обратите внимание, его Инге всегда ловко находит обоснование чему угодно. А не похожа ли она в этой части на самого Андерсена? Если у кого-то было голодное детство, то его всю жизнь преследует видение корки хлеба насущного (у меня не было такого детства, но были студенческие годы). Вообще, это хорошее качество. Когда человек основательно напуган голодом, то он неистово бьется на всех фронтах жизни, расшибаясь в лепешку, этот страх его всегда подстегивает. Правда, девушке, как я считаю, это не нужно.Так вот, голод в аду – это верх фантазии Андерсена. Нелепость в моем понимании. Если душа умершего (а в аду только души!) может испытывать чувство голода, то можно быть уверенным, что его никак не утолишь. А горькие слезы матери, которые жгут физически – этим меня автор даже развеселил. Он, как всегда, предпочитает физические муки моральным (хотя блоиже к концу сказки дошел и до них). Если бы у него, как у Ильфа с Петровым, на голову беременным женщинам падал тот самый пресловутый скелет Иванопуло, то он весили бы килограммов пятьдесят. С тем, чтобы сразу не убить, но нанести физические увечья.На месте Инге, кстати, я сразу бы потребовал, чтобы меня выпустили из ада, ибо спесь не является смертным грехом. Не поручусь, правда, за качество перевода этой сказки. Не говоря о том, что смертный грех – это некое письмо министерства, которое только определенным образом дает толкование основному закону. То есть, является всего лишь чьим-то мнением, не обязательно к применению и может служить, как минимум, предметом разбора.Нужно заметить, что гордая девочка, которая не собирается у каждого встречного-поперечного божества просить прощения, – это несомненное приобретение сказок Андерсена. Во всяком случае, кроме Принцессы на Горошине я ничего похожего не знаю. Если рассматривать самые распространенные образы в его сказках, а их у него, как правило, два – это терпеливое не особенно умное создание, готовое на любые страдания, а по причине малого интеллектуального отягощения готовая на вымаливание прощения не только у нашего бога, но и у соседского (Герда, Дюймовочка, Гадкий Утенок). И еще некий хитрый субъект типа Кая или эльфа, который эксплуатирует первых и готовый попросить что угодно, ибо ему по большому счету без разницы. Так вот, такая Инге или Принцесса на Горошине, нечто новое у сказочника, что-то от интересных персонажей, имеющих хотя бы характер. На самом же деле у них много достоинств – реальный деловой подход, респектабельность, уверенность в себе.Девочка же, которая даже плакать не умеет, вообще сразу же вызывает у меня неоднозначную симпатию. Сколько детской чистоты и непорочности в этой девочке! Если где-то в темноте и притаилась такая особь женского пола, которая не прибегает к этому испытанному женскому приему, то я бы ее даже заметить не успел, ибо подружки так быстро ее всему научат, что она промелькнет где-то незаметно, подобно большим деньгам, свалившимся на голову нежданно-негаданно.В том же, что всегда найдется аналог некоей Дюймовочки, которая сможет оплакать кого угодно, в этом я не сомневаюсь. И очень нехорошо, что слезы эти приписывают какой-то причине, а не врожденной склонности к грусти. Та Дюймовочка как-то оплакала в отдельности каждого из семи погибших козлят, поэтому сказку «Волк и семеро козлят» я бы вообще от нее спрятал.В заключение же, подобно Андерсену, я хочу воздать хвалу великому Чебурашке.В смысле, я хочу сказать, что окончание самое нелепое, каковое только у Андерсена бывает. Не все ли равно – по какому поводу бесцельно страдать. Сказка на редкость надуманная, понамешано разного и несопоставимого. Получилась такая вот страшилка с кучей морали, религиозной претенциозностью и именно, что сказка. Читайте другие сказки Ганса Христиана Андерсена.