Дело было в конце января; бушевала страшная метель; снежные вихри носились по улицам и переулкам; снег залеплял окна домов, валился с крыш целыми комьями, а ветер так и подгонял прохожих. Они бежали, летели стремглав, пока не попада́ли друг другу в объятия и не останавливались на минуту, крепко держась один за другого. Экипажи и лошади были точно напудрены; лакеи стояли на запятках[1] спиною к экипажам и к ветру, а пешеходы старались держаться за ветром под прикрытием карет, двигавшихся по глубокому снегу шагом. Когда же, наконец, метель утихла и вдоль тротуаров прочистили узенькие дорожки, прохожие беспрестанно сталкивались и останавливались друг перед другом в выжидательных позах: никому не хотелось первому шагнуть в снежный сугроб, уступая дорогу другому. Но вот, словно по безмолвному, внутреннему соглашению, каждый жертвовал одною ногой, опуская её в снег.
К вечеру погода совсем стихла; небо стало таким ясным, чистым, точно его вымели, и казалось даже как-то выше и прозрачнее, а звёздочки, словно вычищенные заново, сияли и искрились голубоватыми огоньками. Мороз так и трещал, и к утру верхний слой снега настолько окреп, что воробьи прыгали по нему, не проваливаясь. Они шмыгали из сугроба в сугроб, прыгали и по прочищенным тропинкам, но ни тут, ни там не попадалось ничего съедобного. Воробышки порядком иззябли.
– Пип! – говорили они между собою. – И это Новый Год!? Да он хуже старого! Не стоило и менять! Нет, мы недовольны, – и не без причины!
– А люди-то, люди-то, что шуму наделали, встречая Новый Год! – сказал маленький иззябший воробышек. – И стреляли, и глиняные горшки о двери разбивали, ну, словом, себя не помнили от радости – и всё оттого, что старому году пришёл конец! Я было тоже радовался, думал, что вот теперь наступит тепло – не тут-то было! Морозит ещё пуще прежнего! Люди, видно, сбились с толку и перепутали времена года!
– И впрямь! – подхватил третий, старый воробей с седым хохолком. – У них, ведь, имеется такая штука – собственного их изобретения – календарь, как они зовут её, и вот, они воображают, что всё на свете должно идти по этому календарю! Как бы не так! Вот придёт весна, тогда и наступит Новый Год, а никак не раньше, так уж раз навсегда заведено в природе, и я придерживаюсь этого счисления.
– А когда же придёт весна? – спросили другие воробьи.
– Она придёт, когда прилетит первый аист. Но он не особенно-то аккуратен, и трудно рассчитать заранее, когда именно он прилетит! Впрочем, уж если вообще разузнавать об этом, то не здесь, в городе, – тут никто ничего не знает толком – а в деревне! Полетим-ка туда дожидаться весны! Туда она всё-таки скорее придёт!
– Всё это прекрасно! – сказала воробьиха, которая давно вертелась тут же и чирикала, не говоря настоящего слова. – Одно вот только: здесь, в городе, я уже имею некоторые удобства, а найду ли я их в деревне – не знаю! Тут есть одна человечья семья; ей пришла разумная мысль – прибить к стене три-четыре пустых горшка из-под цветов. Верхними краями они плотно прилегают к стене, дно же обращено наружу, и в нём есть маленькое отверстие, через которое я свободно влетаю и вылетаю. Там-то мы с мужем и устроили себе гнездо, оттуда повылетели и все наши птенчики. Понятное дело, люди устроили всё это для собственного удовольствия, чтобы полюбоваться нами; иначе бы они и пальцем не шевельнули! Они бросают нам хлебные крошки, – тоже ради своего удовольствия – ну, а нам-то всё-таки корм! Таким образом, мы здесь до некоторой степени обеспечены, и я думаю, что мы с мужем останемся здесь! Мы тоже очень недовольны, во всё-таки останемся.