Анне Лисбет

Она была хорошенькой – спасу нет. И с тем особым гонором, что всегда есть в красивых девушках, будь они даже из самых простых семей. И падкая на лесть, как без того, вот и родила, незамужней, этого противного мальчишку. Но она ведь была красива, а красивым удача улыбается чаще и шире . Взята кормилицей к маленькому графу. Мальчишку, его на воспитание, заплатила и забыла, а как уж там с ним будет – не ее теперь забота. У нее маленький графчик есть, утю-тю, ну до чего ж хорош, сразу видно – аристократ. А мальчишке жилось несладко, у него как-то не получилось красивым оказаться, да и кто под слоями грязи и нищенскими отрепьями покажется привлекательным. И нечего дармоедничать, деньги те давно кончились, которые эта шлюшка заплатила. Пусть идет юнгой на старую калошу. Всего-то и было экипажа полтора человека: крепко пьющий шкипер да мальчишка Анне Лисбет. Как-то шкипер позволил себе лишку (даром, что ли, мальчишка есть, пусть рулит), а судно возьми, и напорись на подводный риф. Калоша, она и есть калоша, потонула в одночасье, только и поплыла по воде рюмка с голубой деревянною подставкой. Анне Лисбет о том не знала, зачем ей о таком знать? Графчику взяли гувернеров и воспитателей, а кормилица его теперь живет в городе и зовут ее «сударыней». И уж как поднимает нос, если заходит речь о прежних временах, когда жила она в графском доме и ездила в карете. Что за времена были! Не отправиться ли навестить любимца? Годы прошли и прислуга вся поменялась, с трудом объяснила, кто такая и что нужно, а подросший графчик едва взглянул на чужую, глупо сентиментальную тетку Не больно ей тут рады. Ну ничего, у жены землекопа уж она отведет душу (она и кофе с собой захватила – облагодетельствует). Как, потонул? Ну что ж теперь. Ладно, надо бы домой. Незадача, крестьянин, с которым заранее договорилась, едет только завтра к вечеру. Ну ничего, она пешком пойдет, а по берегу еще мили две и срежет. И вот она идет, а с моря туман и за туманом не разберешь очертания знакомых предметов: камень на берегу кажется выброшенным на берег утопленником и лягушки так противно расквакались, и вороны каркают: «Я – воронья мать. Я – Воронья мать» , – словно кричит каждая. И нехорошо, право, нехорошо. Надо бы вернуться, да как не пускает что-то. Вот и приходится идти. А потом она слышит: «Зарой меня. Зарой меня». Это призрак сына, что без погребения на дне морском. Сколько не ожесточай сердца, а однажды приходится испытать всю тяжесть отложенных до поры угрызений совести. Чем дольше копила, тем сильнее придавит, внезапно обрушившись. И она копает. Нет, не копает – роет голыми руками могилу весь остаток ночи, поскуливая от боли и страха. и внезапного понимания: «Я – воронья мать». Солнце встает, а работа не сделана. «Только полмогилы», – вздыхает призрак сына прежде, чем исчезнуть. Люди, нашедшие ее, грязную, в изорванном платье на берегу, с трудом разжали пальцы, в которых сжимала осколок рюмки с голубой деревянной подставкой. Андерсен – на то и лучший на свете сказочник, даже в таких, несказочных вещах. Она спасет в конце концов свою душу. Женщина, склонная путать истинные ценности со стоимостью и предпочитать мишурный блеск чистой воды неограненному алмазу.

Мамка-абьюзер супер-нарцисс, которая почему-то получает прощение от своего несчастного ребенка. Хотя почему «почему-то». Это вполне закономерно, потому что жертва стокгольмского синдрома и все такое.ПсЯ – вообще ни разу не фанатка Андерсена. Я – даже наоборот. Он явно был «того» дядечка. Его сказки, как минимум, вгоняют в ступор, а то и шокируют. Я даже не могу найти им «оправдания», т.к.на мой взгляд нифига они ничему не учат. Только ужасают.В детстве у меня была книжка его сказок и я ее читала (из любопытства), но ненавидела всеми фибрами души.ПпсДетям такое читать не буду. Ни это, ни другое.