Домовой мелочного торговца

Думаю, нас тут таких много, кто при финансовых проблемах запросто решит выбор между сыром и книгой))). Но, оказывается, сказочные существа не меньше, чем люди, тянутся к прекрасному. Маленький домовой, живущий у лавочника, по ночам развлекает себя тем, что забирает у хозяйки язычок – он же спящей-то не нужен, и так весь день пользовалась без остановки – и прикладывает к вещам, которые тогда обретают дар речи. Так было до тех пор, пока домовой не увидел в комнате на чердаке, где жил студент, чудо:Из книги поднимался ослепительный луч и превращался в ствол могучего, высокого дерева.И так захотелось ему остаться здесь.... НоОн рассуждал совсем как мы, люди: ведь и мы тоже не можем пройти мимо лавочника – из-за каши.

Насчёт выбора сомнений нет. Душе нужна поэзия, телу – каша. Тело – дом для души. Так что выбора тут и быть не может – когда нет «крыши над головой», как-то не до поэзии. Сказка не только об этом, хотя и об этом тоже.Большинство сказок и историй Андерсена не слишком сложны для понимания, и читать их можно в любом возрасте. Но это ни в коем случае не подавляющее большинство. У Андерсена много и таких, на которые большинству (и тут как раз можно утверждать – подавляющему) народа нет смысла тратить время по крайней мере до достижения совершеннолетия. А ещё лучше прочитать их лет этак в тридцать пять-сорок. «Домовой у лавочника» из этой довольно многочисленной группы. В этой истории домовой приходит к выводу, что ему придётся разрываться между двумя необходимыми для его жизни вещами – поэзией и кашей с маслом. Стихи из старинной книги, ради которой студент пожертвовал куском сыра, очевидно как-то связаны с прелестными девушками; их в жизни и в стихах очень часто сопровождают сияющие звёзды и удивительные напевы. Но не странно ли, что студент не бросается на помощь соседям, у которых горит дом, а спокойно смотрит на пожар, стоя у открытого окна в своей комнате? Люди, высоко ценящие поэзию, особенно молодые, не должны быть такими безразличными к чужому несчастью. Конечно, всякое бывает, но, согласитесь, описанная ситуация маловероятна. Что же за человек этот студент? В свою очередь и лавочник не так прост, как может показаться с самого начала, ведь он по вечерам читает «вслух статьи из своей газеты, посвящённые театру и искусству» (вероятно, его слушатели – жена и служанка; может быть и бочка, но об этом ничего не говорится). К тому же он человек добрый, раз кормит домового кашей с маслом да ещё и довольно часто – каждый сочельник (так уж они договорились, обоих такой режим питания устраивает). Понятно, что стихи про девушек из старой книги этому интеллигентному лавочнику (интеллигентный лавочник – не оксюморон ли это?) не особенно близки, он предпочитает современную поэзию, которую вырезает из газет. А иначе откуда бы бочке знать, во первых, что хранящиеся в ней газеты уже без стихов и во вторых, что поэзия – это как раз то, «что помещают в газете внизу, а потом вырезают»? Кроме того, бочка с уверенностью заявляет, что в ней-то «поэзии побольше, чем в студенте». Понимать это надо так, что лавочник вырезает всё подряд, полагая, вероятно, что плохого в газете не напечатают т. е. читатель он не очень разборчивый , а студент, безусловно, человек далеко не серый, и имеет свои художественные вкусы (предпочитая прозу), но, главное, книга, на которую он случайно наткнулся у лавочника, просто нужна ему по ходу учёбы и, очень может быть, отсутствует в университетской библиотеке.Домовому придётся некоторое время бегать на чердак слушать студента, но не долго, до тех пор пока тот не сдаст по этой книге зачёт. А лавочника ему бросать совершенно не резон. Конечно, без каши никак, но домовому наверняка когда-нибудь придёт в голову прислушаться к тому, что лавочник читает вечерами вслух, такие чтения редкость, в большинстве люди читают на ночь не статьи об искусстве, а Библию, да и вырезаемые стихи тоже наверное прочитываются вслух. Домовой, естественно, долгожитель и старинная поэзия ему нравится больше современной, но всё же надо бы послушать, вдруг что-нибудь да придётся ему по душе. Наличие души у домового, кажется, никем не доказано; будем вместе с автором верить в её существование, обо о какой поэзии может идти речь в противном случае? Мораль этой, казалось бы, простой истории, если в ней досконально разобраться, оказывается, вовсе не лежит на поверхности, и дело в том, что разница между бедным студентом, читающим старинную поэзию и богатым представителем среднего класса (а, проще говоря, буржуазии), заворачивающим сыр в вырванную из книги страницу, иногда бывает далеко не очевидной.