Обращение к читателю из будущего
Моей жене Наташе посвящается
Здравствуй, мой далекий потомок. Из глубины своих веков я вижу… Ох ты какой! Гордый, неподкупный, ясномыслящий. Не пьющий, не курящий. Что тебе наше переломное время. Ты, может, уже и на русс ком-то не читаешь. Или читаешь и брезгуешь? И сразу переводишь на английский? Ну, ладно, не обижайся. Это я так, к слову. Вижу, что ты уже рубаху рванул на груди, не дашь Россию-матушку в обиду! Молодец. Тогда слушай.
Я пятнадцать лет писал эту книгу. Чтобы пробиться к тебе, чтобы рассказать, как нам всем было весело с 1981-го по 1996-й. И далее – со всеми остановками.
Конечно, ты в некоторых рассказах можешь не понять, почему это я особое внимание уделяю показанию часов: 11.00 часов, 2.00 часа дня, 7.00 часов вечера. О! – это магические цифры социализма. Это время открытия и закрытия винных отделов. Эти цифры сидят и в твоей крови. Ведь ты же начинаешь испытывать беспокойство, доходящее до отчаяния, именно в это время? В 11, в 14 и в 19. Почему? Да потому, что твои предки мужественно сражались у входа в винный магазин и, видимо, побеждали. Ведь ты же есть на белом свете. Одиннадцать, четырнадцать, девятнадцать. Три цифры. В 11.00—открывались в выходные дни. В 14.00—в будни. А в 19.00—все! Закрывались. Наступала беда. Три цифры. И два талона в месяц на человека.
Горбачев (полит. деят.) хотел искоренить пьянство, но искоренился сам. Обо всем этом ты прочтешь в главе «Винный отдел».
Конечно, ты живешь там в своем далеком изобилии и не знаешь, а как оно было до 92-го года. Ты же не знаешь, что такое дефицит и очереди. Ты же… Слушай, давай познакомимся. Я – Володя, а ты? Коля? Ну вот, познакомились, Николай. Теперь можно и на «вы» переходить. Вот, послушайте, Николай Иванович… Ну, ладно, Коля, ладно, вот послушай. Ты же не знаешь, что такое Первый закон социализма. Он гласит: «Всем все равно не хватит». Мало того, что он гласил, но он еще и действовал. Зубы починить – в очередь на два года. Тряпку какую для жены купить – в очередь. Это еще хорошо, если есть очередь. Значит, есть товар. Но его было так мало. В гостиницах – мест нет. На самолет – билеты проданы. Что такое банан на Урале, мы узнали 12 февраля 1992 года в 14 часов 15 минут. Да что я тебе рассказываю. Читай об этом в разделе «Первый закон социализма».
А все равно было весело. Чего-то строили, кому-то помогали, кому-то грозили. Детишки даже рождались. И тоже вносили свою лепту. Полистайте «Семейный альбом».
А когда Гайдар (полит. деят.) реформы объявил, потребовались предприимчивые люди. Вот тут-то комсомольцы и пригодились. Как ринулись в бизнес организованно, так коммунизму наступил капут. Так что комсомольцы – могильщики коммунизма. Потом к ним спортсмены подключились, потом – афганцы. А уж когда из тюрем ребята-цеховики вышли, тут и расцвел бутон изобилия.
Так что помни, Коля, какие люди тебе мостили дорогу в светлое будущее. И я был среди них. Я и сейчас неплохо живу. У меня даже машина есть. А у тебя – самолет? А-а, ну тогда конечно.
А я так скажу, Коля, хоть у меня и нет самолета, но я летаю. Как хорошо взлететь над белым, чистым листом бумаги. Кайф! Покружиться над ним, покуражиться, а потом сесть где-нибудь в уголке в виде подписи:
Р. S. Пока, Коля.
Живи и наслаждайся.
До чего же мы разные
Как плохо быть высоким и широким. Как плохо быть большим и длинным. Как плохо, когда на костюм тебе надо не два с половиной метра габардина, а три с половиной, а на завтрак тебе надо не три с половиной яйца, а восемнадцать и с колбасой. И на все на это – тог же оклад инженера. Точь-в-точь, как у Поросяткина, который в два раза меньше и в три раза легче меня. Он восемнадцать граммов сбросил – все заметили и поздравили его со стройностью и красотой. А я свой личный пуд сбросил – никто не заметил, но все поздравили и сказали: молодец, поправился.
Поросяткин измеряется своим ростом, а я измеряюсь высотой над уровнем моря и шириной по уровню стола. Поросяткин в автобусе – желанный пассажир, товарищ, гражданин, молодой человек, а меня зовут «скала на полтора кубометра».
И не говорите мне, что девушки проще влюбляются в больших и высоких и сложнее – в маленьких и худых. Нет, они любят всяких, главное, чтоб с мужским именем, например Женя, Шура или Валя. А маленьких они любят даже больше. Ведь зарплата того же Поросяткина в переводе на один килограмм его живого веса в три раза выше, чем у меня. Так кого же девушки вперед полюбят, его с бутылкой коньяка и с баночкой икры или меня с рюмкой пива и шестью мисками супа? Его – вперед, меня – позже.
Совершенно ясно, что маленьким и худым экономически выгоднее. Естественный отбор идет в их пользу.
А я страдаю. Концы с концами не могу свести из-за своих габаритов. Зато Поросяткин, подлец, интенсивно кладет на книжку. И мне обидно. Два совершенно разных человека, я и Поросяткин, в день получки – близнецы. Перед лицом ведомости мы абсолютно одинаковые. Только он смеется, а я плачу. В день получки. Перед лицом ведомости.
Зато когда я прихожу домой, то начинаю смеяться. Над Поросяткиным. Получили то мы с ним одинаково, но ведь он всю работу в отделе тащит. Он неофициальный лидер, а я официальный балласт. Но меня это не касается! Положено поровну – и все! Так что все нормально. Вот только с габаритами не повезло. Но бог с ними. Зато удовлетворен морально.
Но если, не дай бог, инженерам начнут платить в зависимости от вложенного труда, что же мне делать? Ведь тогда, чего доброго, работать придется…
Нюхач
О! Столовой пахнет… А там – рестораном… У меня ню-ю-юх и-зю-мительный. Там метро… А там – цирк… Бегемотом пахнет дрессированным. От дрессированных запах тоньше, интеллигентнее. Я по запаху что хочешь определю, любого человека насквозь чую. Дал Бог нос.
Вот идет, идет, идет. Весь с иголочки, очки «хамелеон». Сейчас узнаем, чем дышит, чем пахнет… Жулик. Ой, жули-и-ик, ой, матерый жулище…
…А вот маленький жулик прошел. Жу-у-уличек такой. Начинающий. Запашишко от него слабый еще, но уже ядреный.
У, меня на этих жуликов ню-ю-юх – и-зю-мительный. Шибко они пахнут нехорошо, аж чихнуть хочется.
Товарищи из районного ОБХССа узнали про мою способность, просят: Мухтар Иванович, помоги запеленговать жулье по запаху.
Я к ним в ОБХСС зашел, понюхал. Чистенько. Запахи мужские. Наши запахи – честные, принципиальные. Дали мне сотрудника в штатском, пошли мы в рейд жулье вынюхивать.
Я говорю сотруднику, куда пойдем? Жулика я где хочешь учую. Может, на мясокомбинат?
Он говорит:
– Там даже и я учую.
– Ну, тогда на базу?
Он говорит, не-е-ет, с твоим нюхом надо проверять передовое предприятие. И мы пошли. Обычное предприятие. Но передовое. Служебный вход, «Волги» стоят. А из подъезда… так жуликами веет, что нос чуть не отрывает. Я говорю, дай занюхать чем-нибудь. А то нюх отшибает. Ну, хоть профсоюзным билетом. Понюхал я билет честного человека – и в кабинет к главному. Главный – навстречу и руку жмет. А от него таким веет, что я профсоюзный билет от носа убрать не решаюсь.
Нюх отшибет. Но, смотрю, и он ко мне принюхивается. И говорит:
– О! ОБХСС явился. Пожалте нюхать.
Тоже все чует. Недаром главным сидит. Вижу, мой запах его испугал. Рубашка у него на загривке поднялась вот на столько. Схватил со стола липовую бумажку и занюхивает мой честный принципиальный запах. А я говорю: где бухгалтер?
Бухгалтер заходит и с порога давай носом дергать. Ноздри как два пылесоса работают. Прочихался и говорит:
– Не иначе ревизией пахнет.
Я им говорю:
– Сами будете сдаваться или как?
Бухгалтер говорит:
– Передовики не сдаются.
А главный добавляет:
– Вы этот вымпел видели? За первое место. Снимает вымпел и мне в нос сует. А от вымпела такой липой пахнуло, что у меня нос – набок.
Я говорю: давайте отчеты, акты, ведомости. Беру ведомость, нюхаю, говорю:
– Приписки на две тыщи.
Бухгалтер осунулся, говорит:
– На тыщу девятьсот… девяносто два.
– Ну, я же на глазок нюхаю. Так как, сдаетесь?
Они говорят:
– Честные люди не сдаются.
Тогда я беру акт, нюхаю – фиктивный. Сдаетесь? Не сдаются. Беру отчет, нюхаю – у меня аж глаза на лоб. Они говорят: сдаемся.
Потому нюх у меня – изюмительный.
Про меня легенды пошли. Жулье в бани бросилось, запах отмывать. В финских банях таблички висели: «Спецобслуживание». Кто не жулик – туда попасть не мог. Со стиральным порошком перебои начались. Комариная мазь в аптеках пропала. Да хоть бы и дустом намазались – я их все равно чую. Оно изнутре пахнет. Унутряной запах от жулья. И несет чем-то не нашим. Наши-то запахи легкие, устранимые, если поработать.
В общем, в нашем районе жулью жизни не стало. Начали они вешаться. Один за другим. Вешаются на меня и просят: не погуби.
Слава обо мне до жены докатилась. Утром она встает, второй тапок найти не может. Берет первый и говорит:
– Мухтар, ко мне! Нюхай, нюхай, след.
Я ей тапок нахожу и приношу.
Сейчас в нашем районе постороннего душка уже нет. Весь народ чистый сосновый запах дает. Озон!
С завтрашнего дня в другой район перехожу. Пусть готовятся товарищи жулики.
Нюх у меня – и-зю-мительный.
Частник
Я не наблюдательный, но я давно за ним наблюдаю. И таким собственником себя чувствую, стыдно, честно слово. У меня все свое, личное. А у него ничего личного нет. Может, поэтому он такой задумчивый.
У нас с ним – дома напротив, квартиры – окно в окно. Только у него государственная, а у меня – кооперативная. Кооперативная – значит, своя, личная. А у него своей нет. Значит, я собственник. Стыдно, честно слово.
Я от своей кооперативной квартиры отказываться пробовал. Говорю, пусть она государственной будет, деньги за нее верните, а я в ней просто жить буду. Как тот задумчивый. Чо-то не приняли квартиру. Так и живу в ней. Частник я паршивый, стыдно, честно слово.
Задумчивый едет на рыбалку на государственной машине впереди моего автобуса. А у меня дома велосипед есть. Свой. А у него и велосипеда даже нет.
Ему в ресторане на банкете счет дают. Он сидит задумчивый и руками разводит. Видимо, и денег своих нет. Профсоюз за него рассчитывается. А я в ресторане, как король какой, семь пятьдесят оставил. Еще на чай дал, 30 копеек. Частник я паршивый, стыдно, честно слово.
Люди вон живут, ничего своего не имеют и не жалуются. А я о «Жигулях» личных мечтаю. О даче личной думаю. И вот взял купил. Вилла на берегу озера. Выменял ее на велосипед. И вот вылезаю я из виллы, на ноги встаю, отряхиваюсь, глядь, а напротив – особняк в три этажа. А на балконе он сидит, задумчивый. А на железных воротах – вывеска: база отдыха трудящихся треста. У меня слеза брызнула, жалко человека, ничего своего нет. А я стою, локтем оперся на крышу своей виллы и думаю: частник я паршивый, стыдно, честно слово.
С горя пошел лодку купил. За пятерку отдали. Выгребаю на середину озера, вдруг слева меня катер обходит. За рулем – егерь, а сзади на сиденье – он, задумчивый. Я знаю, катер не личный, а государственный. А я из своей личной лодки воду пригоршнями вычерпываю и переживаю. Частник я паршивый, стыдно, честно слово.
Думаю, натаскаю сейчас язей и всех выпущу обратно. Потому что сейчас нельзя, они икру мечут. Жду поклевки. И вот хапнуло. Крупная, даже поплавок шевельнулся. Вытащил – ерш. Снимаю его с крючка, а тут катер обратно возвращается. Они уже проверили сети. Егерю штраф за ерша я заплатил. Правда, ерша не конфисковали. У них язей пол-лодки было, говорят, к общественному столу. Я же ерша к своему личному столу хотел приспособить. Частник я паршивый, стыдно, честно слово.
Когда лодка моя затонула, мы с ершом свободно до берега доплыли. Но там мой ерш ожил и ушел в открытое озеро. Так мне и надо. Частник я паршивый, стыдно, честно слово.
Я бы и сейчас переживал за себя, но задумчивый исчез куда-то. А мне сказали, кто государственным любит пользоваться, того сейчас переводят на полное государственное обеспечение. Видимо, задумчивого уже перевели. А я так и живу собственником. Частник я. Зато не стыдно стало. Честно слово.
Облава
У-у, я этих частников всей кожей ненавижу! Машин накупили и ездят перед глазами укором моему пешему путешествию по жизни. Ну, как же я к нему, к такому автовладельцу, относиться должен? Когда я – в автобусе припечатан к стеклу, а он – в машине в белой рубашке? Только с ненавистью.
И я решил: так больше продолжаться не может! Надо хоть одного такого частника стереть с лица земли нашей многострадальной. Выбрал объект, стал изучать. Мужик служит профессором в университете, ездит на «Запорожце». Бросает вызов обществу своим достатком и бессовестно едет прямо перед глазами. А почему я его вы брал? – потому что гараж его прямо во дворе дома стоит. Такой железный, обшарпанный. Но ведь все равно – частная собственность.
Стал я собирать на этого профессора досье. Во-первых, почему гараж во дворе? А не за чертой города? Это же какое ему облегчение – вышел из дома, сел в машину и поехал.
Потом жалобу написал. Мол, профессор Кругляшов, хоть и уважаемый, наверное, в своем коллективе человек, а по отношению к жильцам двора ведет себя вызывающе. Все ночи напролет стучит замком об свой железный гараж и скрипит петлями ворот. А потом по нескольку часов прогревает двигатель своего роскошного лимузина и травит газами всю окружающую среду: собак, кошек, жильцов дома и помидорные кусты на балконах.
Подписи под жалобой народ ставил охотно. Особенно старушки пенсионерки.
Комиссия проверила, дала нашей инициативной группе ответ, что, мол, факты подтвердились, но гараж разрешено этому Кругляшову оставить на месте, потому что он участник войны.
Вот пострел, везде поспел! И в профессора записался, и в участники.
Но после этого случая перепугался он сильно. Мы с радостью все из окон наблюдали, как он весь день петли у гаража сливочным маслом мазал, как гараж краской защитного цвета красил, как резиновые чулки на замки надевал, как вокруг гаража озеленял территорию – вишневые кустики посадил.
Потом он на поклон ко мне пришел, для переговоров.
– Извините, – говорит, – вы председатель кооператива по борьбе с частной собственностью?
Я сразу отрезал:
– Не о чем нам говорить. Я с такими только с позиции злости беседую.
Он извинился и ушел. Ну прямо такой вежливый, смотреть противно. Тьфу! Я пока ему вслед смотрел, у меня в голове следующая жалоба родилась. Мол, что на машине он ездить продолжает, а к этому добавились и другие безобразия. Например, он самовольно захватил земельный участок возле гаража и засадил его вишнями с целью спекулятивной продажи урожая. Другую часть урожая он собирается использовать для приготовления спиртных напитков. Ими он намерен угощать студенток, у которых принимает экзамены прямо в гараже.
Я когда подписи под жалобой собирал, все старушки головами качали:
– Вот бесстыжий, вот бесстыжий…
А один пенсионер посоветовал:
– Надо бы его с поличным поймать, тогда от суда он не отвертится.
И мы всем домом устроили засаду с целью последующей облавы. В первом оцеплении у нас стояли пионеры с красными повязками. В кустах лежали пенсионеры с трещотками. А возле гаража – мы, молодежь пятидесятилетняя, с предметами домашнего обихода на изготовку.
Сутки прождали – нет профессора. Послали делегацию к жене. Она сказала, извините, он на даче. Нас всех прямо такая злость взяла. Он, видите ли, на даче отдыхает, а мы под зноем и дождем должны его караулить.
Да и потери уже несем немалые. Дети в школу не ходили. Двух старушек застудили ночью. Один пенсионер солнечный удар получил днем. Их когда в «скорую» грузили, они на прощанье шептали:
– Только живьем берите, живьем…
На третьи сутки под утро появился наш красавец. Пионеры из первого оцепления проморгали его, уснули на посту. Старушек с трещотками в кустах не осталось ни одной, все пострадали на почве погодных условий и бессонницы. Их эвакуировали по квартирам. Только мы, молодежь пятидесятилетняя, и остались один на один с врагом. Человек 16 нас всего-то. Но самые крепкие и яростные. Лежим мы за гаражом в каком-то навозе и видим: точно, он приехал. И не один – со студенткой. Вон она, на переднем сиденье, такая толстенькая. Решили мы, пусть они в гараж заедут, а там их и накроем с поличным во время сдачи зачета.
Заехали они в гараж, и минут через пять профессор там кряхтеть начал. Я скомандовал:
– В атаку!
И мы ворвались в гараж. Профессор возле машины стоит и обнимает студентку на переднем сиденье. Мы закричали:
– Руки вверх! Пусть студентка из машины выйдет. Он с испугу руки опустил. Смотрим, а на сиденье мешок картошки. Видимо, с дачи привез.
В это время из подъезда к «скорой помощи» выносили одну застуженную старушку на носилках. Она как увидела профессора, с носилок соскочила, подбежала к нему и закричала:
– Где девку прячешь, бесстыжая морда?
Профессор посмотрел на нас, посмотрел и протянул мне ключи:
– Возьмите ключи от машины, дачи и гаража.
А сам повернулся и ушел. Ну, все карты спутал. Мы, чтобы восстановить наш воинственный дух, мешок проверили – одна картошка, ни одной студентки. Пришлось ключи ему возвращать.
Ну, ничего. С завтрашнего дня меняю объект наблюдений. У нас тетка одна такого шикарного пса завела, 300 рублей щенок. По национальности сэр-Бернар. Я уже с соседями переговорил, поддержка в народе есть. Действительно, что же это мы, простые смертные, будем ходить и под взглядами хулиганов ежиться, а она своим псом этих хулиганов ежить будет. Ишь какая! Несправедливо.
Ну нельзя так жить, по-богатому
Тихо!
Демократов поблизости нет? Нет. Тогда объявляю во весь голос шепотом: я работаю революционером. На сегодня, на 24.00, у меня назначена революция. Конечно, великая социалистическая, вторая! Короче, времени мало, перехожу к делу.
Прочитал в вашей газете про то, как начальник области строит себе дачу. Ощучили вы его хорошо. Молодцы.
Конечно, сейчас все строят. Но позиция газеты правильная: если ты начальник – не моги. Народ тебя не поймет. Надо жить в землянке с лягушкой и вести прием зарубежных гостей. Тогда тебя и гости уважать будут, и народ поддержит.
Так нет же, дачи строят, причем красивые. Ну не для нас это – тяга к красивым дачам, к красивым женам, к красивой жизни. И не надо выпячивать. Вы вспомните нас, большевиков времен застоя. Съел икорки под одеялом, поурчал от счастья, и все в порядке.
Конечно, красоту и я люблю. Я, когда увижу роскошную дачу, млею. Застываю в изумлении, и желание изнутри подкатывает – сжечь! Спалить немедленно! Бензинчиком плеснуть, спичку бросить и наблюдать, как людишки пошли с верхних этажей в кальсонах, как собачки с горящей шерстью потянулись на водоем. А ты стоишь и испытываешь чувство глубокого удовлетворения, равенства и братства.
Но вернемся к даче начальника. Я статью неоднократно внимательно прочитал и понял, что для полного соблюдения социалистической законности у начальника не хватило пары справок. И это возмутительно! Потому что у нас социалистический выбор, выбирай: или ты на каждый кирпич три справки представь, или – вон из страны.
Теперь о подъемном кране. Я до боли в глазах всматривался в фотографию в газете и глазам своим больным не верил. Точно, возле дачи – кран. Ведь он же кирпич наверх подает и создает великое облегчение строителям. А так быть не должно. Надо идти через трудности.
А про бульдозер я уж и не говорю. Да я бы сам под него лег с зажигательной смесью, лишь бы он не прошел.
Ну а теперь о дачном строительстве в целом по земному шару. Да, к сожалению, еще строят. Причем строят все, и губернаторы (по-нашему председатели облисполкомов), и фермеры (по-нашему крестьяне). Строят виллы, ранчо, фазенды и, что самое возмутительное, – особняки. Причем хитро устроились. У них считается, если ты расплатился со строительной корпорацией (по-нашему СМУ), значит, все шито-крыто. А у нас – не-еет! Если построился и расплатился – иди под суд. Потому что честный человек у нас не строится, он пьет. Трезвый пьет, а пьяный спит. Два устойчивых состояния честного человека.
Спору нет, этот начальник области на фоне тех губернаторов выглядит честно. Даже как-то кристально выглядит. Да на его месте я бы уже три виллы имел. Ну, в смысле не я, а те губернаторы. Поскольку у них у каждого – по четыре и на Канарских островах – по две. Специально на островах, чтобы туда на своих яхтах ездить. А потом возвращаться в свой штат отдохнувшими и загоревшими, разъезжать на машинах «Альфа-Ромео-Джульетта» и руководить так, что у их детишек от бананов животики болят.
А этот, наш начальник, я бы сказал, как-то даже замешкался, первую дачу строит. И про яхту его пока сообщений нет, хотя вроде бы возле дачи есть болотце.
Но все равно, так быть не должно. Нельзя так жить по-богатому.
Ведь как сказал наш поэт Маяковский?
«Светить, и никаких гвоздей!»
И правильно. Мы и светим задом, и гвоздей нет. Вот так и должно быть. А мы подрасплескали нашу идеологию в Атлантическом океане. И даже в Мавзолей очередь рассосалась, ушла в магазины. И демократам этим, «так называемым» возразить ничего не можем. А как им возразишь, когда у них лбы высокие, аж до ягодиц? Тут возражение одно – граната. Чтоб не мешали партии портить жизнь дальше. И вообще, демократ – это звучит «к стенке!». Поэтому я выражаю огромную благодарность журналисту, который выявил недостачу справок по даче начальника и все исфотографировал. Спасибо, ленинец! Приходи сегодня в 24.00 к нам на революцию. Потом напишешь, как мы этих богатеев… Э-эх!