Рыцарь страха и упрека

© Холод А., 2018

© Оформление. ООО «Издательство «Э», 2018

* * *

Угол падения

– Эй, майор, ты откуда здесь взялся? Место преступления не затаптывай! Ты вообще куда пошел? – возмущенно завопил оперативник, пытаясь схватить Антона за рукав форменной куртки.

Но рукав выскользнул из недостаточно настойчивых пальцев, Антон вывернулся, буркнув что-то нечленораздельное, и уверенным шагом зашел в дом. Люди толпились возле столовой.

«Значит, все произошло именно здесь», – понял Антон.

Он уже миновал коридор и почти вплотную приблизился к арке, которая вела в столовую, но внезапно остановился. Войти туда означало увидеть тело брата. Антон пока не представлял себе, какова будет его реакция на это зрелище. Известие о гибели Павла ошеломило, потрясло, вызвало жажду немедленного действия, хотя, что именно нужно делать, Антон пока не представлял. Пятнадцать минут назад ему позвонил знакомый из ГУВД и сообщил, что оперативная группа «выехала на труп». Кто обнаружил тело Павла и когда произошло убийство, он еще не знал.

Получив горестное известие, Антон на запредельной даже для гаишника скорости рванул к дому Павла. И вот он здесь. Один шаг отделяет его от места, где, по всей видимости, находится тело. Антон много раз видел смерть: это были и криминальные трупы, и жертвы дорожно-транспортных происшествий, порой жутко изуродованные. Вид смерти уже не вызывал в нем ни тошноты, как в первые годы службы, ни страха, ни каких-либо ассоциаций. Сформировалась профессиональная привычка абстрагироваться от страшных зрелищ, воспринимать их как часть работы и только. Но увидеть мертвого Пашку было страшно. Пока Антон пытался восстановить сбившееся дыхание, его нагнал возмущенный оперативник.

– Ты кто? Что здесь делаешь? – снова спросил он.

Но Антон, не ответив, сделал шаг вперед и оказался в столовой. Верхнюю часть тела брата закрывала спина эксперта-криминалиста. Антон увидел лишь, что труп Павла лежит на боку рядом со стулом, в момент гибели брат был одет по-домашнему: в майку и легкие джинсы.

– Вы кто? – обратился к Антону немолодой человек в старомодных очках с интеллигентным, умным лицом.

Антон не успел ответить, встрял возмущенный оперативник:

– Сергей Алексеевич, я его не пускал! Он рванул. Я не знаю, кто он такой, – развел руками опер.

Антон выровнял дыхание.

– Я его брат, – сказал он, кивнув на тело Павла. – Младший. А вы, наверное, следователь?

– Следователь, – кивнул тот, кого назвали Сергеем Алексеевичем, и окинул беглым взглядом полицейскую форму Антона. – Вам кто-то сообщил?

– Да, из дежурной части позвонили, – подтвердил Антон.

– Ну что ж, мужайтесь, – вздохнул следователь. – Здесь, как вы уже знаете, убийство.

В эту минуту эксперт поднялся, и Антон увидел залитое кровью лицо Пашки. Кулаки его с силой сжались, он зажмурился, не в силах больше смотреть в ту сторону, где лежал брат. Все, что говорил эксперт, он слышал как будто сквозь какой-то гул. Ровный, не очень громкий, но непрерывный гул. Это гудело у него в голове.

Павла убили выстрелом из травматического пистолета, пуля попала прямо в глаз. Антон помнил случай, когда один их сотрудник на фоне личной драмы пытался застрелиться из пневматики. Пуля, попав в висок, дошла до половины головы, но парень остался жив. Последствия ранения были, конечно, очень тяжелыми, но жизнь ему спасли. В Павла выстрелили, по-видимому, с расстояния двух-трех метров. Кого он мог подпустить к себе с оружием в руке так близко? Он, подполковник полиции, прослуживший много лет в органах внутренних дел, дал кому-то вот так запросто себя застрелить? Немыслимо!

Антон прекрасно знал, какой жизнью жил его старший брат – такой же, какой и он сам, такой же, как и наибольшая часть их коллег. К такому образу жизни каждый приходит своим путем: одни, понимая, что полицейская зарплата не может позволить не то что нормально жить, а даже просто прокормить семью. Эти приходят к осознанию правды не сразу, через годы службы, когда перед глазами уже масса примеров и подтверждений тому, что жить можно и по-другому, и тебе ничего за это не будет. Другие идут в полицию осознанно, понимая, какие властные полномочия может дать эта служба, и заранее имея намерения определенным образом свою власть использовать. Третьи просто хватают то, что само плывет в руки, не особенно расшибаясь, не делая службу промыслом, но и не упуская своего, если подворачивается удобный случай. Встречаются и отпетые разбойники, неуравновешенные, психически ущербные люди, которые беспредельничают не только из-за денег, а ради личного удовольствия.

Тем, кто работал честно, Паша порой завидовал, он считал этих людей счастливыми. Любил повторять, что у них низкий уровень потребностей и высочайший уровень лени, и это сочетание позволяет им чувствовать себя счастливыми в однокомнатной хрущевке. Павел так жить не мог. Антон много знал о его делах и сейчас лихорадочно прокручивал в голове все, что слышал от брата за последнее время. Что могло произойти? С кем он мог пересечься в своих интересах настолько, чтобы человек выстрелил ему в лицо?

Под барной стойкой валялся разбитый стакан, телефонный аппарат, который стоял тут же, был сброшен и лежал, опрокинутый, с другой стороны. Взгляд Антона скользнул влево, там он заметил некоторый беспорядок: перевернутая банка с питьевой водой, штора, которую, казалось, кто-то пытался оборвать и еще кое-что по мелочи. Здесь что-то происходило, здесь кто-то с кем-то ссорился. Одним из ссорящихся был, естественно, Павел. Выяснить бы, с кем он выяснял отношения.

Из разговора Антон понял, что тело обнаружил кто-то из соседей: Сергей Алексеевич отдавал распоряжения насчет изъятия смывов с его рук. Но в голове так настойчиво гудело, что информация проплыла в общем потоке, ни за что не зацепившись. Антон лишь подумал, что на помощь соседей следствию вряд ли придется рассчитывать: жил бы Павел в квартире – другое дело, соседи могли бы слышать голоса, видеть того, кто входил в подъезд. Но у Паши был свой дом, небольшой, не бросающийся в глаза монументальным фасадом, но добротный, уютный, построенный по оригинальному проекту. Паша всегда хотел жить именно в отдельном доме – чтобы не доставали и не заливали соседи, чтобы всегда можно было пожарить шашлычок во дворе. Сейчас дом Павла выглядел нежилым и пах смертью.

Как давно он здесь не был! Антон огляделся. Свою последнюю минуту Павел встретил, по всей видимости, сидя на стуле или стоя рядом с ним. Столовая, частью которой была и непосредственно кухня, имела нежилой вид. Из шкафчиков исчезла некоторая посуда, бросалось в глаза пустое место на стене, которое еще недавно занимал фотографический портрет сияющей Даши с распущенными волосами, в которые были вплетены ромашки. Отсутствовало фото задумчивого Котика. Над большим кожаным диваном пустовало место, которое раньше занимал египетский папирус с изображением бога Гора. Единственной «живой» деталью осталась недопитая бутылка водки на барной стойке, на полу, под стойкой, валялся разбитый стакан. Тарелок с закуской не было. Не похоже, чтобы Паша собирался с кем-то выпивать. Но к чему тогда эта бутылка?

Запах крови резко ощущался на фоне запаха нежилого помещения. Хотя тот, кто не бывал в этом доме так часто, как Антон, может, и не счел бы этот воздух нежилым, но уж он-то знал, как обычно пахло в доме его старшего брата.

Когда семья Павла еще не развалилась, его дом всегда был напоен самыми прекрасными ароматами. Летом Соня постоянно варила компоты и варенье, потому что дети пили и поедали все это в огромных количествах, и в начале лета у них всегда пахло пионами и вареной ягодой. В любое другое время года дом брата благоухал чистотой, свежестью и всем тем, от чего у Антона моментально рот наполнялся слюной: свежеиспеченными блинчиками, беляшами, ароматным борщом. Но больше всего он любил приходить, когда Соня запекала нашпигованную баранью ногу. Получалось это у нее восхитительно.

Сейчас дом казался мертвым, из него ушла жизнь. И случилось это не в тот момент, когда Павел, пораженный резиновой пулей, угодившей прямо в глаз, упал на пол. Это произошло гораздо раньше.

Глава 1

Соня Воронцова лишилась родителей, когда ей было пять лет. Отец и мать ехали из райцентра, везли бабушку на консультацию к городским врачам. Как потом говорили, была прекрасная погода, отец вел машину на допустимой правилами скорости, катастрофа произошла на самом подъезде к городу, когда на встречную полосу вылетел обгоняющий кого-то фургон, о мощное рыло которого легковушка разбилась вдребезги. Родители Сони не дожили даже до приезда «Скорой», а бабушка, ехавшая на заднем сиденье, еще какое-то время помучилась в больнице, но тоже очень скоро умерла. Девочку взяла на воспитание мамина сестра, тетя Клара. У тети Клары была своя дочь, которую она воспитывала без мужа, но тетка не допускала даже мысли о том, чтобы оставить племянницу на попечение государства.

Клара была женщиной яркой, эффектной, в молодости мечтала стать оперной примой. Но вокальные данные у нее оказались куда скромнее внешних. Кларе пришлось смириться с тем, что ей никогда не придется спеть Джильду в «Риголетто» или Виолетту в «Травиате». Ей доставались лишь вторые роли в опереточных спектаклях. Она страдала, но приняла свою участь, не сменила профессию – слишком велика у нее была тяга к сцене. Пусть Клара выходит на сцену не в том качестве, пусть место, о котором она мечтала, занимает другая певица, но представить себя вне театра Клара не могла. Она обожала театр: его запахи, атмосферу, неповторимое ощущение эмоционального подъема перед выходом на сцену. Она любила в театре все: высокие колонны нарядного фойе, блестящие паркетные полы и широкие парадные лестницы, яркие люстры, дарящие ощущение праздника. Но не меньше она любила темные переходы кулис, репетиционные комнаты, тесные гримерки, навеки впитавшие устойчивый запах рассыпчатой пудры и жидкого грима. Была бы ее воля, она вообще бы не выходила из театра, тем более что там был буфет, где всегда можно перекусить, и даже свой маленький медпункт. И еще Клара не могла существовать вне театрального коллектива, вечно раздираемого внутренними интригами и противоречиями, в котором всегда кто-то дружил против кого-то, кто-то влюблялся, кто-то кого-то бросал…

Дочь Клара родила от блестящего красавца-баритона, который, как она полагала, собирался на ней жениться. Может, так и произошло бы, но баритона переманили в Северную столицу, куда он обещал забрать Клару и дочку Лилю, когда сам там обустроится. Но, решив бытовые проблемы на новом месте, баритон о своих обещаниях забыл, встретил другую женщину и отношения с Кларой прервал окончательно.

Официального мужа у Клары Самойловой никогда не было, но поклонники у эффектной женщины не переводились. Случалось, что отношения перерастали в совместное проживание, но к официальному браку ни один из ее романов так и не привел. Всех своих кавалеров Клара сразу же приучала к мысли о том, что она, как мать теперь уже двоих детей, нуждается в помощи, и безразличия к своим материальным проблемам мужчинам не прощала.

Жили они трудно, но ни одной жалобы вслух никто и никогда не произносил. Проблемы существовали, но как-то решались, а трудности как-то преодолевались. Девочки очень дружили, Лиля была всего на год старше Сони и никогда не пыталась жалеть осиротевшую двоюродную сестру, боясь оскорбить ее или унизить. Они существовали в доме на равных, рано приучились к самостоятельности, все домашние обязанности по справедливости распределяли между собой. Только увлечения у них были разные. Лиля была очень активной, спортивной, зимой она все свободное время пропадала на катке, летом гоняла на велосипеде. Она дружила с девочкой, у которой папа работал тренером в самом большом городском спорт-комплексе, и благодаря этому три раза в неделю бесплатно посещала бассейн. А Соню, когда она немного привыкла к изменениям, произошедшим в ее жизни, Клара решила отдать в музыкальную школу. Все равно девочка большую часть времени крутилась у пианино, тыча пальчиками в клавиши, и каждый день просилась взять ее на репетицию и на спектакль.

Соня самозабвенно полюбила театр с того момента, как впервые, будучи пятилетним ребенком, переступила его порог. Скрип тяжелой двери служебного входа казался ей волшебной музыкой, она старалась тщательнее рассмотреть певиц в сценических нарядах, обмахивающихся пушистыми веерами перед выходом на сцену. Если с какого-то пышного наряда случайно слетала блестка, Соня немедленно подбирала ее и прятала в карман. Как только раздвигался занавес, Соня, если у нее в тот день не было компании и она слушала спектакль из-за кулис, замирала с широко раскрытыми глазами на своем стульчике, который для нее ставили рядом с мастером сцены, и почти не дышала до тех пор, пока не кончалось действие. Клара с улыбкой наблюдала за тем, как племянница, выпрямив спинку, шевелит губами, повторяя тексты оперных партий. И когда Соня немного подросла, она попросила театрального настройщика привести в порядок свое не новое, но все еще очень хорошее немецкое пианино и приняла решение.

В музыкальной школе, в отличие от общеобразовательной, Соня училась хорошо. У нее были необходимые для пианистки природные данные: длинные пальцы с хорошей растяжкой, абсолютный слух, кроме того, она была очень музыкальна. В общеобразовательной школе дела шли куда хуже. И вовсе не из-за того, что Соня была глупа или ленива. Ей просто не нравилась школьная атмосфера, ее раздражали глупые, невоспитанные, хамоватые одноклассники. Ей не о чем было с ними разговаривать, они ничего не понимали в музыке.

По-настоящему интересно Соне было в компании «театральных» детей, коих в театре обреталось не так уж мало. Это были дети солистов и солисток, дирижеров, режиссеров, концертмейстеров. И даже сына директора театра из-за кулис было не выманить калачом. У детей была небольшая разница в возрасте, но в общении они этого не замечали. И не делили друг друга на старших и младших. Это была некая общность ребят, причастных к чему-то особенному. К театру! Многие родители, которым не с кем было оставить своих чад в родном городе, таскали детей с собой на гастроли. И там у младшего театрального поколения была настоящая вольница.

Лиля никогда не ездила с мамой. Два летних месяца она проводила всегда одинаково: один за городом, на даче у подруги, с которой дружила с самого раннего детства, другой – в лагере со спортивным уклоном с той же самой подругой. А Соня охотно ездила с Кларой по городам и весям. Если выпадал случай, когда гастроли проходили в приморских городах (а тогда, бывало, присоединялась и Лиля), – это было отдельное счастье. Детский коллектив сплачивался, становился дружной семьей. Накупавшись и нагулявшись, дети прихорашивались, чтобы вечером прийти на спектакль.

В оперетте «Цветок Миссисипи» они даже выполняли полезную функцию, зарабатывая себе на мороженое. Ребят помещали на высоту, с которой они должны были скидывать в зрительный зал бумажные афишки и кричать: «Ура, к нам приехал «Цветок Миссисипи»! К нам приехал «Цветок Миссисипи»! Ура!»

Как-то раз перед спектаклем детям, как обычно, раздали пачки отпечатанных афишек, оставалось срезать с них упаковочные ленты и занять условленную позицию. Но тот день у маленьких работников оказался особенно насыщенным, он требовал более оживленного обсуждения, чем обычно. Они были чрезвычайно взбудоражены в тот момент, когда со сцены уже произносились слова, предвосхищавшие их «выступление». Миша, четырнадцатилетний сын главного дирижера, едва успел схватить свою пачку афишек, но не успел понять, что в ней не так. Широко размахнувшись, он закричал во весь голос: «Уважаемая публика! К нам приехал «Цветок Миссисипи»!» – и со всего размаху швырнул пачку в зрительный зал. Когда листки бумаги не закружили по залу, стало понятно, что дети забыли срезать упаковочные шпагаты, и упитанная пачка угодила прямо на голову безмятежному зрителю. Был ужасный скандал, детей лишили гастрольного приработка, но даже эта финансовая неприятность не омрачила их настроения. А сколько потом анекдотов было рассказано на эту тему! Сколько слез от смеха они пролили, укатываясь от пересказа этой истории по возвращении в родной город тем детям, которые в тот раз на гастроли не поехали! В театре, где всегда звучала прекрасная музыка, где дети и подростки говорили на одном языке, там была жизнь, которая Соне нравилась. Все остальное ей было неинтересно.

В восьмом классе ее дневник являл собой редкое зрелище: в нем не было практически ни одной четверки. По истории, русскому языку, литературе, обществоведению, географии, английскому и некоторым другим дисциплинам, не вызывавшим у нее неприятия, Соня всегда получала только «пять». По точным наукам она нечеловеческими усилиями кое-как вытягивала дрожащую тройку. Когда Соня перешла в восьмой класс, Клара обегала всех учителей, серьезно поговорила с классным руководителем. Суть ее просьбы сводилась к тому, чтобы преподаватели пожалели сироту и дали спокойно получить документ, в котором не будет двоек по алгебре и геометрии. Клара объяснила, что после восьмого класса девочка будет поступать в музыкальное училище, так что потерпеть неспособную к точным наукам ученицу им придется совсем недолго. Учителя пошли тетке навстречу.

И действительно, на следующий год Соня поступила в музыкальное училище и забыла школу как страшный сон. В училище, конечно, тоже первые два курса преподавали некоторые точные дисциплины, но чисто символически: учителя прекрасно понимали, что будущим музыкантам математика в дальнейшей жизни совершенно не нужна.

Соня училась с удовольствием, но не очень задумывалась о своем завтрашнем дне, о том, где и кем она будет работать. Ведь жизнь уже преподала ей один урок, еще в самом нежном возрасте: никогда ничего нельзя планировать наперед. Жила когда-то маленькая хорошая девочка с любящими родителями, но аварийная ситуация на дороге перемолола и жизни, и судьбы, и планы… Что загадывать? Нужно жить тем, что есть сегодня, а что делать дальше, подскажет наступивший завтрашний день.

Активная Лиля была с кузиной не согласна, но, учитывая жизненные обстоятельства, в которых оказалась Соня, никогда с ней не спорила. Лиля вообще всегда имела свое мнение по любому предмету, но и за другими оставляла то же право.

Соня усердно и с удовольствием занималась, а в свободное время с удовольствием изучала оперные клавиры. Клара это ее увлечение очень даже поощряла: ну где еще ей дадут спеть оперную арию, как не дома под аккомпанемент племянницы?

Несмотря на то что у Клары не было мужа, у Лили отца, а у Сони вообще обоих родителей, никто из них троих не считал свою семью неполноценной. Жительницы маленького женского мира, как могли, оберегали его, и в их доме царили любовь, полное доверие и взаимопомощь.

Соня еще училась в училище, когда Лиля, активная поборница здорового образа жизни, окончила одиннадцать классов и решила, что нет более благородного и уважаемого дела, чем охрана здоровья людей. Благо училась Лиля на одни пятерки: жесткая самодисциплина и завидная память позволяли ей осваивать школьную программу без каких-либо затруднений. В медицинский институт, правда, без соответствующих знакомств было поступить нелегко, и вся семья волновалась за девушку – получится ли? У целеустремленной Лили все получилось. Когда дома праздновали ее зачисление на первый курс, Лиля встала произнести свой тост и сказала:

– Это вы, девушки, должны радоваться, что я поступила в медицинский. Вы должны радоваться даже больше, чем я! Мамулька у нас уже не первой свежести, – хихикнула Лиля, в ту же секунду получив от Клары полотенцем по спине, – скоро начнет канючить, скрипеть, а тут – я всегда под рукой. Сонька у нас вообще фиалка, на нее дунуть нельзя, всю дорогу чем-то болеет. Так что радуйтесь, девушки, скоро у вас будет семейный доктор.

Все и радовались. Когда подошел Сонин черед выбора жизненного пути, то в ее решении никто не сомневался. Если бы, конечно, у Сони был голос, если бы она могла петь…

Еще маленькой девочкой она приходила с Кларой с вечернего спектакля и принималась отчаянно мечтать. Улегшись в кровать и убедившись, что Лилька сопит во сне, Соня представляла себя на оперной сцене. Не закрыв глаза, не в видениях, а вполне даже активно. Она садилась на кровати, надевала на голову шерстяные колготки, которые заворачивала вверху наподобие высокого парика, распушала кружевную ночную рубашку, выгибала тонкую ручку так, словно в ней находится веер, игриво поднимала детские бровки и выводила шепотом, например, первые слова каватины Розины из «Севильского цирюльника»: «Я так застенчива, так простодушна…»

Однажды во время детского спектакля проснулась Лилька, спросила сонно и ласково: «Ты чокнулась, что ли, мелюзга?» Соня что-то прошипела о том, что Лилька только и умеет перебирать ногами по катку, но впредь решила устраивать детские спектакли только тогда, когда никого не будет дома.

К сожалению, Соня часто болела: ангины, бесконечные ларингиты и тонзиллиты сделали свое дело, у девочки было хроническое несмыкание голосовых связок, так что ни о каком пении даже речи быть не могло – у Сони не было голоса. И всю свою любовь к музыке она сконцентрировала на фортепиано.

После окончания музыкального училища Соня, само собой, поступила на фортепианное отделение Института искусств. В театре она стала бывать от раза к разу, приходила только на премьеры и самые любимые спектакли, дружная детская компания почти распалась, из всех ее участников только Соня и еще одна девочка выбрали музыкальную карьеру, остальные получали образование в других вузах, обзавелись новыми друзьями, встречались редко.

Из всех «театральных» детей Соня сохранила отношения только с Мишей, ее поклонником на протяжении многих лет. Они не были парой в полном смысле этого слова, у Сони в училище появилось много ухажеров, Мишу она тоже порой встречала на улице с девушками, но между ними всегда существовала устойчивая эмоциональная связь. С Соней Миша был застенчив и, если чувствовал, что она в данный момент интересуется кем-то другим, потихоньку отходил в сторону, боясь быть навязчивым. Но когда они встречались, то чудесно проводили время, а в промежутках между своими прочими увлечениями, бывало, и романтические вечера. В театр теперь Соня ходила только с Мишей, и это сближало их еще больше.

Соня понимала, что Миша относится к ней очень серьезно и ничего не требует только из-за боязни отвратить ее от себя, потерять. И в принципе ее такое положение вещей устраивало. Она высоко ценила дружбу, а любви ей испытать пока не довелось. Некие увлечения, конечно, случались, но они были мимолетными, какими-то неважными, и в короткий срок таяли, не оставляя следа. Удовлетворив первое любопытство, в очередной раз убедившись в силе своих женских чар, Соня, как правило, остывала, теряла к ухажеру интерес. Ни один из знакомых юношей пока не мог привлечь ее внимание всерьез. Хорошенькая девушка пользовалась успехом, который давал ей право всматриваться в окружавших ее мальчиков более оценивающе и внимательно. В итоге в одном она разглядела инфантильность, в другом завышенную самооценку, в третьем несамостоятельность, в четвертом раздражающую робость и так далее.

К двадцати годам Соня из хорошенькой, воздушной девочки, в образе которой она пребывала дольше других, превратилась в весьма и весьма интересную барышню. У нее были пышные волосы настоящего пепельного цвета, и она, нимало не заботясь о моде, с достоинством носила длинную толстую косу. У нее было белое личико с тонкими чертами, игриво очерченный рот и необыкновенные глаза: светлые-светлые, с едва заметным фиалковым оттенком, но обрамленные черными ресницами и бровями, какие обычно бывают у жгучих брюнеток. Это несоответствие делало глаза девушки загадочными и притягательными. Несмотря на невысокий рост и субтильность, Соня производила яркое впечатление.

День, когда она познакомилась с Павлом Волковым, был ослепительно солнечным, наполненным всеми присущими маю ароматами. Все вокруг цвело и благоухало, небо было голубым и бездонным. Выйдя после занятий из института, Соня с удовольствием вдохнула вкусный воздух и стала размышлять, чему посвятить оставшуюся часть такого прекрасного дня. Пока она перебрасывалась репликами с другими студентами, ее окликнули.

– Сонечка, у тебя на сегодня все? Занятий больше нет? – остановил ее на пороге Анатолий Михайлович, преподаватель теории музыки с очень музыкальной фамилией Глазунов, у которого Соня вообще-то была в некотором долгу.

Глазунов обожал оперу, а еще больше обожал свою третью по счету жену, высокую брюнетку, которая имела глубокое, тембристое меццо-сопрано, и Соне оперная дива Глазунова тоже очень нравилась. Благодаря объединяющей их любви к оперному искусству Соне иной раз прощались некоторые шероховатости в выполненных заданиях, и она получала оценки, поставленные часто не по реальным заслугам, а из хорошего отношения к ней преподавателя, с которым она с удовольствием обсуждала все театральные постановки и успехи его супруги.

– Да, Анатолий Михайлович, – шагнув навстречу, ответила девушка, – на сегодня я уже отстрелялась.

– Деточка, тогда я тебя кое о чем попрошу, – сказал преподаватель, взяв Соню под локоть и увлекая назад, в здание института.

Соня и не думала сопротивляться. Теоретические предметы она терпеть не могла, для нее они были такой же костью в горле, как математика в ненавистной школе, поэтому хорошим отношением теоретика она очень дорожила и готова была помочь во всем, о чем он попросит.

– Мои все разбежались, – развел руками Анатолий Михайлович, – некого попросить, как ветром всех сдуло. Можешь немного задержаться?

– Конечно, Анатолий Михайлович, – весело отозвалась Соня. – Что за дело?

Они шли по коридору в направлении кабинета Глазунова.

– У меня есть один добрый знакомый, – начал объяснять преподаватель, – у нас дачи рядом, приятельствуем домами, так сказать. У него сын – способный парень, пишет песни. Он оканчивает школу милиции. Так вот, у них там какой-то смотр-конкурс, на котором он должен будет исполнять свое сочинение. Но парень нотной грамоте не обучен. А он хочет, чтобы песня исполнялась ансамблем. В общем, дело плевое: он тебе сыграет, ты запишешь мелодию нотами.

– А как он играет, раз нот не знает? – удивилась Соня.

– Девочка, разве все, кто бренчит на гитаре, знают ноты? – улыбнулся ее учитель. – Вчера вечером на даче он у меня совета попросил, я сказал, чтобы он пришел сегодня, а сам забыл. Парень пришел, а всех моих теоретиков уже и след простыл. Неудобно, что он зря ехал. Поможешь?

Информация о парне, который оканчивает школу милиции и пишет милицейские песни, Соню совершенно не вдохновила. Можно себе представить, что это за песни такие! Но деваться некуда, да и задание представлялось легким: что может написать милицейский выпускник? Три ноты, три аккорда. Ерунда!

Анатолий Михайлович пропустил Соню первой в кабинет и представил находящегося там молодого человека:

– Вот, Сонечка, познакомься, – сказал он. – Это Павел, ему нужна небольшая помощь. Вы можете располагаться здесь, сейчас тут занятий не будет. Я вас оставлю, можете спокойно работать.

Как только преподаватель вышел, парень шагнул Соне навстречу.

– Не ожидал, что придется иметь дело с такой очаровательной девушкой, – с комплимента начал он. – Я думал, что Анатолий Михалыч мне какого-то своего зубрилку откомандирует. К встрече с принцессой, простите, оказался не готов. Если бы знал, какой меня ждет сюрприз, захватил бы с собой самую красивую розу. Белую. Достойную вас.

Соня смутилась. Молодой человек улыбался, смотрел ей прямо в лицо, говорил приятные слова. Но не в этом дело. В нем чувствовался такой напор, с которым ей раньше сталкиваться не приходилось. Говорил он уверенно, ни на йоту не был смущен. Глаза девушки против ее воли стали изучать незнакомца, а молодой человек на время этих «смотрин» умолк, продолжая улыбаться, позволил себя разглядеть, как будто так и было нужно, будто это являлось обязательной частью какого-то ритуала.

У Павла Волкова были аккуратно подстриженные темно-русые волосы с пепельным, почти как у Сони, оттенком, внимательные голубые глаза с длинными ресницами, широкие темные брови, хищный прямой нос, твердый подбородок. Соне показалось, что в его чертах лица есть что-то ястребиное. Павел был выше среднего роста, имел крепкую спортивную фигуру.

– Мне будет неловко демонстрировать свою музыкальную неграмотность профессионалу, – все так же улыбаясь, сказал парень, когда вышло время, положенное для составления первого впечатления. – Я всего лишь дилетант.

– Вам не нужно быть музыкально грамотным, если вы собираетесь служить в милиции, – ответила Соня. – Каждому – свое. Чем я могу вам помочь? Как я поняла, нужно записать вашу песню нотами?

– Именно так, – кивнул Павел, – понимаете, это будет большой конкурс, я хочу, чтобы мне аккомпанировал ансамбль, надо, чтобы ребята выучили свои аккорды. В общем, надо всю песню записать нотами, и аккомпанемент тоже.

– Это ваш вузовский конкурс? В школе милиции так много сочиняющих курсантов? – удивилась Соня.

– Не совсем, – ответил новый знакомый. – Конкурс межвузовский. В нем будут принимать участие и военные, ну, в общем, несколько учебных заведений.

– Захотелось блеснуть, обязательно победить? – поддела его девушка.

– Ну, – хмыкнул, пожав плечами, Павел. – Если не рассчитывать на победу, то зачем вообще участвовать?

– Тоже верно, – согласилась Соня. – Тогда давайте начнем.

Два часа пролетели как одно мгновение. Песня Соне неожиданно понравилась. Вообще-то ее нежное музыкальное ухо критически воспринимало самодеятельное пение под гитару, но голос у Павла оказался приятным и даже проникновенным, слова песни правильными и не содержащими штампов и безвкусной пошлости. Мелодия была простой, но приятной и даже оригинальной. Соня быстро записала песню на нотный лист, предложила несколько идей, которые могли бы разнообразить и украсить гармонию, на которые Павел с удовольствием согласился. Они занимались с увлечением, не считая времени, пока в кабинет не вернулся за своим портфелем Анатолий Михайлович.

– Вы еще здесь? А я уже успел на кафедре позаседать. Вижу, что дела идут успешно, – заметил он, косясь на увлекшуюся парочку.

Соня и Павел отпрянули друг от друга. Соня, покраснев и смутившись, Павел – с видом джентльмена, боящегося скомпрометировать даму.