Хранитель драконов

Глава 4
Клятвы

– Еще только чуточку, – сказала мать.

Элис покачала головой:

– У меня и так на лице муки больше, чем в свадебном пироге. И в этом тяжеленном платье я уже вспотела. Мама, Гест знает, что у меня веснушки. Я уверена, что он предпочтет видеть их, а не показывать гостям толстый слой пудры на моем лице.

– А ведь я пыталась уберечь ее от солнца. Я предупреждала, чтобы она носила шляпу и вуаль, – пробормотала мать, отвернувшись.

Элис знала: мать нарочно сказала это достаточно громко, чтобы ее слова оказались услышаны. И вдруг осознала, что не будет скучать по таким вот чуть слышным замечаниям.

Будет ли она тосковать по родительскому дому?

Элис окинула взглядом свою крохотную спальню. Нет. Не будет. Ни по кровати, некогда принадлежавшей двоюродной бабке, ни по старым покрывалам, ни по лоскутному коврику. Она готова уйти из отцовского дома и начать новую жизнь. С Гестом.

При мысли о нем сердце чуть дрогнуло. Элис покачала головой. Не время думать о брачной ночи. Сейчас надо сосредоточиться на церемонии. Они с отцом как следует продумали ее обязательства по отношению к Гесту. Формулировки отшлифовывали несколько месяцев. Брачный контракт в Удачном составляют так же скрупулезно, как любой другой. И вот сегодня, в Зале Торговцев, перед семьями и гостями, условия этого контракта будут оглашены, прежде чем жених и невеста поставят под ним свои подписи. Все узнают об их с Гестом соглашении. Семья Финбок очень точно сформулировала свои требования, и некоторые заставили отца Элис хмуриться. Но в конце концов он посоветовал дочери принять их. Сегодня ей предстояло утвердить соглашение при свидетелях.

А потом, покончив с делами, новобрачные будут принимать поздравления.

И ночью скрепят свое соглашение.

Ею владели и радостное ожидание, и страх одновременно. Некоторые ее замужние подруги предупреждали, что расставаться с девственностью будет больно. Другие заговорщицки улыбались, шептали, что завидуют – ведь ей достался красивый жених, – дарили духи, лосьоны и кружевные ночные наряды. Было много разговоров о том, что Гест хорош собой, ловко танцует и что прекрасной фигурой он обязан верховой езде. Одна не слишком сдержанная подружка даже сказала: «Раз в одном седле хорош, то и в другом неплох!» – и захихикала. Так что, хотя во время ухаживания недоставало поцелуев украдкой и ласковых слов шепотом, Элис смела надеяться, что первая ночь разрушит сдержанность Геста и явит его скрытую страсть.

Элис обмахнула лицо небольшим кружевным веером. От веера шел тонкий аромат. Она последний раз глянула в зеркало.

Ее глаза сияли, на щеках играл румянец. Влюблена, как глупенькая девочка, подумала она и улыбнулась своему отражению. Какая женщина устояла бы перед чарами Геста? Он хорош собой, остроумен, приятен в беседе. Умеет выбирать подарки – они всегда оказывались очень уместными. Гест не только принял ее научные устремления – его свадебные подношения показывали, что в будущем он поддержит ее увлечение. Две превосходные ручки с серебряными перьями и тушь пяти цветов. Лупа, чтобы читать выцветшие строки старых рукописей. Шаль, расшитая змеями и драконами. Серьги из дымчатого стекла, по форме напоминавшие драконьи чешуйки. Каждая такая вещь приходилась как нельзя кстати. Элис подозревала, что подарки свидетельствуют о том, что он из-за своей сдержанности не облекает в слова. В ответ она тоже оставалась сдержанной и учтивой, но в душе все теплее относилась к нему. Дневная сдержанность лишь подпитывала ее ночные фантазии.

Даже самая домашняя девушка втайне мечтает, чтобы мужчина полюбил ее душу. Гест прямо сказал ей, что их брак заключается по расчету. Но должен ли он таковым оставаться, думала Элис. Если она отдала себя ему, не способна ли она на большее – ради них обоих? За месяцы, прошедшие после помолвки, Элис обращала на Геста все больше внимания. Когда он говорил, она изучала форму его губ, когда он брал чашку чая – рассматривала его изящные руки, восхищалась широкими плечами, обтянутыми жакетом. Она перестала задумываться о причине этого и задаваться вопросом, придет ли к ней любовь, – напротив, она радостно отдалась своей влюбленности.

Война разорила Удачный, так что, даже если бы ее родители и могли тратить деньги не считая, многого было просто не купить. И все равно этот день показался Элис сказочным. Ее не волновало, что свадебное платье перешито из бабушкиного, – это только придавало значительности событию. Цветы, которыми украсили Зал Торговцев, были не из теплиц и не из Дождевых чащоб, а из их собственного сада и от друзей. Две ее кузины будут петь, а отец – играть на скрипке. Все будет просто, честно и очень по-настоящему.

Брачную ночь Элис воображала на тысячу ладов. Она представляла Геста дерзким, а потом по-мальчишески стеснительным, нежным, восторженным или даже возмутительно непристойным, а то и требовательным. И каждый из этих вариантов подогревал ее желание и прогонял сон от ее постели. Что ж, всего через несколько часов она узнает. Элис поймала в зеркале свое отражение. Она улыбалась. Кто бы мог подумать, что Элис Кинкаррон будет улыбаться на собственной свадьбе?

– Элис? – В дверях стоял отец.

Она повернулась, и при виде мягкой печальной улыбки ее сердце дрогнуло.

– Дорогая, пора спускаться. Карета ждет.

Сварг стоял в крохотном камбузе. По кивку капитана он сел и положил большие грубые руки на край стола. Лефтрин со вздохом уселся напротив. День был длинный… нет, длинными были три последних месяца.

Дело требовало секретности, и от этого работы прибавилось втрое. Лефтрин не рискнул куда-либо перетаскивать диводрево. Сплавить его по реке в более подходящее для распила место тоже было нельзя. На любом проплывающем мимо судне могли догадаться, что это за находка. Так что распилить «бревно» на пригодные для использования части следовало на месте, среди берегового ила и кустов.

Сегодня все было закончено. «Бревна» диводрева больше не существовало, последние куски были уложены в трюмы Смоляного вместо подстилки под груз. На палубе веселилась команда. Лефтрин решил, что самое время всем им обновить свои обязательства перед Смоляным. И все уже подписали корабельные бумаги. Оставался только Сварг. Завтра они спустят Смоляного на воду, вернутся в Трехог и оставят там плотников, которых они, готовясь к делу, тщательно выбирали и которые отлично справились с работой. Потом Смоляной и его команда вернутся на свой обычный маршрут по реке. А пока пускай все празднуют. Большая работа была позади, и Лефтрин понял, что ни о чем не жалеет.

На столе стояли бутылка рома и несколько стеклянных стаканчиков. Два из них прижимали свиток, рядом были чернильница и перо. Еще одна подпись – и Смоляному ничто не грозит. Лефтрин внимательно разглядывал речника, сидевшего напротив. Простая рубаха рулевого была выпачкана илом и смолой. Под ногти набилась серебристая древесная пыль, а по щеке расползлось грязное пятно – видать, поскреб недавно.

Лефтрин мысленно улыбнулся. Он и сам, скорее всего, такой же грязный. Весь день пришлось заниматься работой, к которой никто из них не был привычен. Сварг проявил себя как нельзя лучше. Он по собственной воле примкнул к сговору и работал без жалоб, за что Лефтрин всегда его ценил. Настало время дать ему это понять.

– Ты не жалуешься. Ты не ноешь и не ищешь виноватого, когда что-то идет не так. Ты просто берешь и делаешь что можешь, чтобы все снова стало как надо. Ты верен и осмотрителен. Поэтому я и держу тебя на борту.

Сварг снова покосился на стаканчики, и Лефтрин уловил намек. Он открыл бутылку и плеснул обоим понемножку.

– Тебе лучше отмыть руки, а уж потом есть и пить, – посоветовал он рулевому. – Эта грязь может быть ядовита.

Сварг кивнул и тщательно вытер руки о рубашку. Они выпили, и Сварг наконец ответил:

– Навсегда. Я слышал, как другие об этом толковали. Ты просишь меня подписаться и навсегда остаться на Смоляном. До самой смерти.

– Верно, – сказал Лефтрин. – И я надеюсь, они упомянули, что твоя доля тоже станет больше. С новым корпусом нам уже не понадобится такая большая команда, как раньше. Но я не собираюсь урезать жалованье, и каждый матрос на борту будет получать равную долю. Как тебе это?

Сварг кивнул, но смотреть ему в глаза избегал.

– До конца жизни – это очень долго, кэп.

Лефтрин рассмеялся:

– Кровь Са! Сварг, ты десять лет со Смоляным. Для человека из Дождевых чащоб это уже половина вечности. Так почему подпись на пергаменте стала камнем преткновения? Это выгодно нам обоим. Я буду знать, что заполучил хорошего рулевого до тех пор, пока Смоляной на плаву. А ты будешь уверен, что никто не решит однажды, будто ты слишком стар для работы, и не оставит на берегу без гроша. Ставишь подпись здесь, и моего наследника это обязательство касается точно так же, как меня. Ты даешь мне слово, подписываешь вместе со мной бумаги, и я обещаю, что, пока ты жив, мы со Смоляным, о тебе позаботимся. Сварг, на что ты можешь рассчитывать, кроме этого корабля?

– Почему обязательно навсегда, кэп? – гнул свое Сварг. – Почему теперь я либо должен пообещать плавать с тобой до конца жизни, либо уйти?

Лефтрин подавил вздох. Сварг хороший человек и отличный рулевой. Он умеет читать реку, как никто другой. В его руках Смоляной чувствует себя превосходно. В последнее время корабль претерпел множество перемен, поэтому Лефтрин не хотел искать нового рулевого. Он прямо посмотрел в лицо Сваргу.

– Тебе ведь известно: то, что мы сделали с диводревом, запрещено. И наше дельце должно остаться тайной. Думаю, лучший способ сохранить тайну – сделать так, чтобы всем, кто к ней причастен, было выгодно молчание. И держать всех причастных в одном месте. До того как мы приступили к делу, я позволил уйти тем, кого не считал преданными мне и сердцем и душой. Сейчас у меня небольшая и тщательно отобранная команда, и я хочу, чтобы ты в нее входил. Дело в доверии, Сварг. Я держусь за тебя, потому что в юности ты строил корабли. Я знал, что ты поможешь нам сделать то, что нужно для Смоляного, и не разболтаешь лишнего. Но вот дело сделано, и я хочу, чтобы ты оставался его рулевым. Всегда. Если я возьму на борт нового человека, он немедленно догадается, что на этом корабле творится нечто не совсем обычное, даже для живого корабля. И я не буду знать, можно ли доверить этому человеку нашу тайну. Вдруг он окажется болтуном, решит, что у него получится выжимать из меня деньги за молчание. И тогда мне придется сделать кое-что, что мне очень не хотелось бы делать. Поэтому я предпочел бы тебя, причем на срок как можно дольше. На всю жизнь, если ты подпишешь эту бумагу.

– А если не подпишу?

Лефтрин помолчал. До сих пор до такого торга дело не доходило. Ему казалось, он верно отобрал людей. Он и представить себе не мог, что Сварг станет колебаться. И Лефтрин спросил напрямик:

– Почему не подпишешь? Что тебе мешает?

Сварг помялся. Посмотрел на бутылку и отвел глаза. Лефтрин молчал. Его собеседник был неразговорчив. Лефтрин налил себе и ему еще рома и терпеливо ждал.

– Есть одна женщина, – наконец произнес Сварг и снова умолк.

Посмотрел на стол, на капитана и опять на стол.

– И что? – спросил Лефтрин.

– Я хочу попросить ее выйти за меня замуж.

У Лефтрина упало сердце. Он не в первый раз терял хорошего матроса, покидавшего корабль ради жены и дома.

В недавно отремонтированном и обновленном Зале Торговцев еще пахло свежим деревом и лаком. Для церемонии скамьи сдвинули к стенам, освободив всю середину зала. Послеполуденное солнце било в окна, свет квадратами ложился на полированный пол и дробился пятнами на гостях, собравшихся, чтобы засвидетельствовать брачные клятвы. Большинство было облачено в официальные наряды фамильных цветов. Были тут и люди с Трех Кораблей – видимо, торговые партнеры семьи Геста, и даже женщина из татуированных в длинном одеянии из желтого шелка.

Геста еще не было.

Элис сказала себе, что это не важно. Он придет. Он все это устроил и вряд ли отступит. Она от всей души желала, чтобы ее платье было посвободнее, а день – попрохладнее.

– Ты такая бледная, – шепнул ей отец. – С тобой все в порядке?

Элис подумала о толстом слое пудры, которой мать обсыпала ей лицо, и улыбнулась:

– Все хорошо, папа. Я просто слегка нервничаю. Может, нам немного пройтись?

Они под руку неторопливо двинулись через зал. Гости один за другим здоровались с ней и желали всего хорошего. Некоторые уже отведали пунша. Другие открыто изучали условия брачного контракта. Два свитка были разложены на длинном столе в центре зала. В серебряных канделябрах горели белые свечи – чтобы прочитать мелкие строчки, требовалось много света. Одинаковые черные перья и чернильница с красными чернилами ждали их с Гестом.

Это была особая традиция Удачного. Брачный контракт надлежало тщательно рассмотреть, зачитать вслух и подписать обеим семьям, и только потом следовал сам обряд бракосочетания, куда более краткий. Элис видела в этом некоторый смысл. Они здесь все торговцы, – разумеется, их свадьбы должны быть продуманы так же тщательно, как сделки.

Элис не осознавала, как сильно она переживает, пока не услышала шум подъезжающей кареты.

– Это он, – шепнула она отцу.

– Да уж пора бы, – недобрым тоном отозвался тот. – Мы, может, и не так богаты, как Финбоки, но Кинкарроны такие же торговцы, как и они. Не стоит нас принижать. И оскорблять – тоже.

Только тут Элис поняла, как он боялся, что Гест не явится. Бросит ее, и контракт останется неподписанным. Она заглянула в глаза отца и увидела гнев пополам со страхом. Страх перед возможным унижением, страх перед тем, что ему придется забрать никому не нужную дочь домой. Элис отвернулась. Даже ее собственный отец не верит, что Гест в нее влюбился и хочет жениться.

Она вдохнула настолько глубоко, насколько позволяло это туго облегающее платье, выпрямила спину, и решимость вернулась. Она не придет больше в отцовский дом, не станет неудачницей. Никогда. Любой ценой.

И тут дверь зала широко распахнулась, и в нее хлынули люди Геста в официальных одеяниях. Они расположились на ступеньках – вся эта толпа друзей и деловых партнеров. В центре стоял Гест. От одного взгляда на него у Элис забилось сердце. Его волосы были небрежно взъерошены, на скулах горел румянец. Жакет из темно-зеленого джамелийского шелка подчеркивал плечи. Белый шейный платок был заколот булавкой с изумрудом – и тот яркостью сияния уступал зеленым глазам Геста.

Когда их взгляды встретились, его лицо вдруг застыло, улыбка угасла. Элис удержала его взгляд, требуя переменить отношение к ней прямо сейчас. Вместо этого он серьезно посмотрел на нее и кивнул, словно подтвердил что-то сам для себя. Дюжина доброжелателей рванула вперед, чтобы немедля поздравить жениха. Гест двигался между ними, как корабль по волнам, – не грубо, но не давая себя остановить или втянуть в разговор. Подойдя к Элис и ее отцу, он официально поклонился обоим. Удивившись, Элис изобразила торопливый реверанс.

Когда она выпрямилась, Гест подал ей руку, но улыбнулся при этом ее отцу и сказал:

– Полагаю, она теперь моя?

Элис протянула ему руку в ответ.

– Полагаю, сначала надо подписать контракт, – весело сказал отец.

Один жест Геста – и тревоги отца как не бывало, тот сделался добродушным и сиял от гордости при виде того, что такой богатый и красивый мужчина так уверенно забирает у него дочь.

– Вот именно! – воскликнул Гест. – И я предлагаю немедленно приступить к этому. На долгие формальности у меня не хватит терпения. Эта дама уже и так заставила меня ждать!

Элис вздрогнула. В толпе гостей раздались смешки и восхищенный ропот. Гест, по обыкновению очаровательный, быстро провел ее через весь зал к столу.

Как того требовала традиция, они заняли места по разные стороны от стола. Седрик Мельдар поднес Гесту чернильницу. Подружкой Элис вызвалась быть ее старшая сестра Роза. Они шагали в ногу вдоль длинного стола и читали вслух условия брачного контракта. Согласившись с очередным пунктом, они подписывали его. Дойдя до конца стола, новобрачные наконец встанут рядом, и родители их благословят. Свитки с контрактами бережно посыплют песком и высушат, а затем свернут и передадут в архивы Зала. Вопросы о распоряжении приданым или наследстве для детей редко бывали предметом спора, но именно потому, что сохранялись записи.

В этих строчках не было ничего романтического. Элис зачитала вслух, что в случае безвременной смерти Геста до появления у него наследника она откажется от его имущества в пользу его кузена. Гест в ответ зачитал и подписал пункт, по которому его вдове будет выделена личная резиденция на землях, принадлежащих его семье. В случае если Элис умрет, не родив наследника, небольшой виноградник, который составлял все ее приданое, должен вернуться к ее младшим сестрам.

Были там и пункты, типичные для всех удачнинских брачных контрактов. После свадьбы супруги имели право голоса в финансовых делах. Также согласовали сумму личных средств, а на случай увеличения или уменьшения состояния предусматривался резерв. Супруги обещали хранить верность друг другу и свидетельствовали, что у них до сих пор не было детей. Один раз Элис потребовала возвращения к старой формуле, согласно которой полноправным наследником становился первый ребенок независимо от его пола. Ей понравилось, что Гест не возражал, и когда она вслух прочитала пункт, на котором настояла – что ей дозволяется совершить путешествие в Дождевые чащобы для изучения драконов и что время путешествия будет назначено позднее, – он поставил свою подпись с завитушкой. Элис смахнула слезы радости, дабы они не оставили следов на ее напудренном лице. Что она сделала, чтобы заслужить такого мужчину? Она поклялась быть достойной его великодушия.

Условия договора были точными, без неясностей, и свидетельствовали о том, что идеальных браков не бывает. Этих условий оказалось бесконечное множество. Учитывалась каждая мелочь, ни одна деталь не считалась настолько личной, чтобы ее нельзя было включить в контракт. Если Гест заведет ребенка на стороне, такой ребенок не унаследует ничего, а Элис при желании сможет немедленно разорвать брачное соглашение и получить половину нынешнего состояния Геста. Если же Элис будет уличена в неверности, Гест имеет право не только выгнать ее из дома, но и оспорить отцовство всех детей, рожденных после измены, а финансовая ответственность за этих детей будет возложена на отца Элис.

Пункт за пунктом. Были условия, по которым супругам дозволялось разорвать договор по взаимному согласию; шли описания проступков, делающих договор недействительным. И каждый пункт надо было прочитать и поставить под ним две подписи. Часто процесс занимал несколько часов. Но Геста это не устраивало. Он читал все быстрее и быстрее, явно горя желанием поскорее разделаться с этой частью церемонии. Элис втянулась в игру и читала с той же скоростью, что и он. Поначалу некоторые из гостей оскорбились, но потом, разглядев румянец Элис и лукавую улыбку, то и дело скользившую по лицу Геста, тоже заулыбались.

За рекордно короткое время Гест и Элис добрались до конца стола. Элис задыхалась, проговаривая последнее условие своей семьи. И наконец дошла до заключительного, стандартного:

– Я буду хранить себя, свое тело и привязанности, сердце и верность только для тебя.

Гест повторил эти слова, и они показались ей лишними – после всего, что уже было обещано друг другу. Они поставили подписи. Вернули письма сопровождающим. И, наконец избавившись от утомительных формальностей, взялись за руки и шагнули туда, где стол их больше не разделял. Они повернулись к родителям. У Геста руки были теплыми, у Элис – холодными. Он бережно сжимал ее пальцы, как будто боялся повредить, если сожмет покрепче. Она принадлежала ему, ее благополучие было в его руках.

Их благословили – сначала матери, потом отцы. Мать Геста говорила куда дольше, чем мать Элис, призывая Са дать им процветание, счастливый дом, здоровье и долгую жизнь, здоровых почтительных детей – список все рос и рос. Элис чувствовала, что ее улыбка застывает.

Наконец благословения кончились, и жених с невестой повернулись друг к другу. Поцелуй. Это будет ее первый поцелуй, и она вдруг поняла, что Гест откладывал его до этого момента. Она сделала глубокий вдох и подняла к нему лицо. Он посмотрел на нее сверху вниз. Его зеленые глаза были непроницаемы. Элис почувствовала его дыхание, когда их губы соприкоснулись. Гест поцеловал ее – легчайшим прикосновением. Как будто колибри махнула крылышком возле губ.

Дрожь пробежала по телу Элис, и она задержала дыхание, когда жених отступил от нее. Ее сердце громко стучало.

«Он дразнит меня», – подумала она и не смогла не улыбнуться.

Гест отводил глаза, но по его лицу скользнула лукавая улыбка. Жестокий человек. Он заставил ее признаться самой себе. В том, что она желает того же, чего и он.

«Скорее бы ночь», – подумала она и искоса взглянула на красивое лицо своего мужа.

– Понятно. Расскажи о ней, – сказал Лефтрин, когда молчание слишком затянулось.

Сварг вздохнул, посмотрел на него и улыбнулся. Лицо его преобразилось. Тяжесть лет словно исчезла, а голубой блеск в глазах казался почти мягким.

– Ее зовут Беллин. Она… ну, я ей нравлюсь. Она играет на свирели. Мы встретились пару лет назад в одной таверне в Трехоге. Ты знаешь это место – «У Ионы».

– Знаю. Там торгует речной народ.

Лефтрин склонил голову набок и посмотрел на своего рулевого, с трудом удержавшись от вертевшегося на языке вопроса. Женщины, которых он встречал в таверне Ионы, были по большей части шлюхами. Некоторые выглядели вполне ничего, но, преуспевая в своем деле, не собирались расставаться с ним ради одного мужчины. Может, на Сварга нашло затмение, его охмурили? Лефтрин чуть было не спросил, уж не отдал ли Сварг ей деньги – «отложить на дом». Он не раз видел, как доверчивые матросы попадались на этот трюк.

Но рулевой опередил его – должно быть, заметил сомнения капитана.

– Беллин из речных. Она там была со своей командой, заказывала выпить и горячего. Она работает на барке «Сача», которая ходит между Трехогом и Кассариком.

– Чем она занимается?

– Она багорщица. В этом-то и загвоздка. Когда я в порту, ее нет. Когда она – нет меня.

– Если вы поженитесь, это не изменится, – заметил Лефтрин.

Сварг уперся взглядом в стол:

– В прошлый раз, когда мы встречались с Беллин в порту, капитан «Сачи» предложил мне работу. Сказал, что, если я хочу сменить корабль, он возьмет меня рулевым.

Лефтрин разжал кулаки и, стараясь быть сдержанным, спросил:

– И ты согласился? И не предупредил меня, что можешь уйти?

Сварг разглядывал пальцы, вцепившиеся в край стола, потом без приглашения налил себе и Лефтрину еще рома.

– Я ничего не ответил, – сказал он, опрокинув стаканчик. – Твоя правда, кэп, я на Смоляном уже десять лет. А Смоляной – живой корабль. Я знаю, я не член семьи, но мы связаны. Мне нравится чувствовать его на воде. Это как холодком пробирает, будто знаешь прежде, чем увидишь. «Сача» – отличная барка, и все же она всего лишь деревяшка. Уйти со Смоляного будет тяжело. Но…

– Но ради женщины ты это сделаешь, – мрачно произнес Лефтрин.

– Мы хотим пожениться. Родить детей, если получится. Ты только что сам сказал, кэп. Десять лет – это половина вечности для человека Дождевых чащоб. Я не молодею. Беллин – тоже. Нам стоит поспешать.

Лефтрин молчал, взвешивая возможности. Он не мог отпустить Сварга. Не сейчас. И без того полно дел, не время заставлять Смоляного привыкать к новому рулевому. Нужен ли ему еще один член команды? У него есть Хеннесси, чтобы работать на палубе и орудовать багром, тощая маленькая Скелли, Большой Эйдер и он сам. Сварг на руле – Лефтрин на это надеялся. Нет, еще один человек в команде – это неплохо. Это даже может приумножить движущую силу Смоляного. Да, вот и выход. Может сработать. Он подавил улыбку, в уме подсчитал финансы и принял решение.

– Она и вправду хороша? – спросил он у Сварга и, увидев, что тот обиделся, пояснил: – Как багорщица? Отрабатывает свою долю? Может справиться с делом на баркасе размером со Смоляного в случае чего?

Сварг глянул на него. В его глазах мелькнула надежда. Он торопливо отвел взгляд, уставившись в стол, словно пытался скрыть свои мысли от капитана.

– Она хороша. Не какая-нибудь пигалица. Беллин – крепкая женщина, у нее есть мясо на костях. Знает реку и знает свое дело. – Он поскреб в затылке. – Смоляной намного больше, и он живой корабль, это существенная разница.

– Так ты полагаешь, что она справится? – Лефтрин закинул приманку.

– Конечно. – Сварг помедлил, потом выпалил почти яростно: – Ты говоришь, она может войти в команду Смоляного? Что мы сможем быть вместе на Смоляном?

– Ты предпочел бы быть с ней на «Саче»?

– Нет. Нет, конечно.

– Тогда спроси ее. Я не буду настаивать, чтобы ты подписал бумаги, пока их не согласится подписать она. Но условия те же. На всю жизнь.

– Ты еще не видел ее.

– Я знаю тебя, Сварг. Раз ты полагаешь, что останешься с ней на всю жизнь, то я вполне уверен, что и мне она подходит. Так что спроси ее.

Сварг потянулся за пером и бумагой.

– Не надо, – сказал он, макая перо в чернильницу. – Она всегда хотела служить на живом корабле. А какой матрос не хочет?

И поставил четкую, разборчивую подпись, навсегда связав свою жизнь со Смоляным.

Многие из присутствовавших на свадебной церемонии отметили румянец на щеках Элис. А когда гости перешли в их новый дом на свадебный обед, Элис едва отведала медового пирога и не следила за разговорами. Обед тянулся бесконечно долго, и она не запомнила почти ничего из того, что ей говорили. Она смотрела только на Геста, который сидел на другом конце длинного стола. На его пальцы, сжимающие бокал с вином, на то, как он облизывает пересохшие губы, на упавшую на лицо прядь волос. Неужели этот обед никогда не кончится и все эти люди никогда не уйдут?

Как предписывала традиция, когда Гест и его гости удалились в кабинет выпить бренди, Элис учтиво попрощалась со своими гостями и отправилась в супружескую спальню. Ее сопровождали мать и Софи – чтобы помочь снять тяжелое платье и нижние юбки. Элис и Софи уже давно не связывала такая близкая дружба, как раньше, но раз Седрик был дружкой Геста, следовало пригласить его сестру в подружки невесты. Мать наговорила множество добрых напутствий и вернулась к отцу провожать гостей. Софи задержалась, помогая завязать множество бантиков в кружевах воздушного ночного одеяния. Потом Элис села, а Софи помогла ей распустить волосы, причесать и уложить их по плечам.

– Я смешно выгляжу? – спросила у старой подруги Элис. – Я ведь обыкновенная. Эта ночная сорочка, наверное, смотрится на мне нелепо?

– Ты выглядишь как невеста, – ответила Софи.

В ее глазах была печаль. Элис понимала почему. Сегодня, с ее замужеством, их прежняя девическая жизнь окончательно оставалась в прошлом. Они теперь обе замужние женщины. Несмотря на предвкушение брачной ночи, Элис на краткий миг почувствовала сожаление.

«Я больше никогда не буду девушкой, – подумала она, – никогда не буду ночевать в родительском доме».

И вдруг осознала, что это несет лишь облегчение.

– Волнуешься? – спросила Софи, встретившись с Элис взглядом в роскошно обрамленном зеркале.

– Все в порядке, – ответила Элис и попыталась сдержать улыбку.

– Странно будет делить дом на троих?

– Ты имеешь в виду Седрика? Нет, конечно! Он всегда был мне другом, поэтому замечательно, что у них с Гестом хорошие отношения. Я мало кого знаю из круга Геста и очень рада, что в новой жизни рядом со мной будет старый друг.

Софи пристально посмотрела ей в глаза. Как показалось Элис, с удивлением.

Наклонив голову к подруге, Софи сказала:

– Ну, ты всегда все делала хорошо! Думаю, что мой брат будет счастлив иметь такого товарища, каким ты ему всегда была! А я вряд ли сделаю тебя красивей, чем ты сейчас. Ты выглядишь такой счастливой. Ты и вправду счастлива?

– Да, так и есть, – уверила ее Элис.

– Тогда я ухожу, желаю всего наилучшего. Спокойной ночи, Элис.

– Спокойной ночи, Софи.

Оставшись одна, Элис села перед зеркалом. Взяла щетку и еще раз провела ею по своим темно-рыжим волосам. Эта женщина в кружевном пеньюаре ей едва знакома. Все-таки мать напудрила ее весьма искусно – веснушки почти не видны, и не только на лице, но и на груди и плечах. Элис подумала, что ей остался один шаг до той жизни, которую она даже не могла вообразить с тех пор, как перестала быть мечтательным ребенком. Внизу музыканты играли последнюю песню с пожеланиями спокойной ночи. Окно в спальне было открыто. Элис слышала, как разъезжаются гости. Она пыталась набраться терпения – ведь Гест должен оставаться внизу, пока не проводит всех. Наконец она услышала, как в последний раз хлопнула дверь и ее родители пожелали доброй ночи отцу Геста. Ну вот, все ушли, Элис была в этом уверена. Она вновь спрыснула себя духами. Отъехали две кареты. Элис задула половину ароматических свечей, и комната погрузилась в сумрак. Внизу все затихло. В спальне, освещенной свечами, полной благоухающих цветов в изысканных вазах, новобрачная ждала своего мужа. Ждала с сильно бьющимся сердцем, прислушиваясь, когда же прозвучат на лестнице его шаги.

Она ждала. Ночь становилась все темнее. И холоднее. Элис накинула мягкую шаль и пересела в кресло у очага.

Смолк стрекот вечерних насекомых. Крикнула одинокая ночная птица. Ожидание сменилось беспокойством, беспокойство – тревогой, а потом и недоумением. Пламя в очаге угасало. Элис подбросила еще полено, задула свечи в извилистых серебряных канделябрах и зажгла другие. Она сидела, поджав под себя ноги, в мягком кресле у очага и ждала, когда придет ее жених, чтобы предъявить свои права на нее.

Когда полились слезы, Элис не смогла сдержать их. Когда они иссякли, скрыть их следы на напудренном лице не удалось. Поэтому она смыла всю маскировку, посмотрела на свое настоящее лицо в зеркале и спросила себя: как она могла оказаться такой дурой? Гест с самого начала ясно изложил свои условия. Это она выдумала глупую сказку о любви и укутала ею холодную железную решетку их сделки. Его не за что винить. Виновата только она сама.

Ей следовало просто раздеться и лечь в постель.

Вместо этого она снова села у огня и смотрела, как пламя пожирает полено и затухает.

Далеко за полночь, уже при проблесках утра, когда догорала последняя свеча, пришел ее муж. Пьяный. Волосы всклокочены, шаг нетвердый, ворот нараспашку. Он удивился, что она ждет его у догорающего огня. Окинул Элис взглядом, и она вдруг застеснялась того, что он видит ее в девственно-белой ночной рубашке с искусной вышивкой. Его губы дернулись, и она увидела на миг, как блеснули его зубы.