Чисто английское убийство

Серия «Золотой век английского детектива»

Cyril Hare

AN ENGLISH MURDER

Перевод с английского О. Постниковой

Печатается с разрешения United Agents LLP и The Van Lear Agency LLC.

© Charles Gordon Clark, 1951

© Перевод. О. Постникова, 2019

© Издание на русском языке AST Publishers, 2021

I. Дворецкий и профессор

Уорбек-Холл считается самым старым жилым домом в Маркшире. Угловая северо-восточная комната, служащая фамильным архивом, – вероятно, самая старая его часть, и уж точно самая холодная. Вацлав Боттвинк, доктор философии Гейдельбергского университета, почетный доктор филологии Оксфордского университета, бывший профессор современной истории Пражского университета, член-корреспондент полудюжины научных обществ от Лейдена до Чикаго, почувствовал, как холод пробирает его до костей; он сидел, склонившись над страницами сложенных в стопку блеклых манускриптов, и время от времени отрывался от чтения, чтобы своим угловатым иностранным почерком выписать из них некоторые отрывки. К холоду он привык. Холодно было в его студенческой квартире в Гейдельберге, еще холоднее – в Праге в 1917 году, а холоднее всего – в концлагерях Третьего рейха. Он чувствовал холод; однако он не позволял холоду себя отвлекать – до тех пор, пока его пальцы слишком сильно немели, чтобы держать ручку. Холод был лишь надоедливым фоном для работы. Настоящим препятствием, которое беспокоило его в данный момент, был отвратительный почерк, которым третий виконт Уорбек записывал комментарии к письмам, полученным им от лорда Бьюта в первые три года правления Георга III. Ох уж эти заметки на полях! Ох уж эти неразборчивые сокращения и вставки между строк! Доктор Боттвинк начинал испытывать личную неприязнь к этому жившему в восемнадцатом веке аристократу. Получатель столь важной информации, хранитель государственных тайн, неизмеримо ценных для последующих поколений, в достаточной степени обладал чувством долга, чтобы сохранить письма нетронутыми, но затем вдруг решил испещрить самые ценные конфиденциальные сообщения неразборчивыми каракулями – о, это было невыносимо! Именно по этой причине изучение документов в Уорбеке заняло вдвое больше отведенного на него времени. А время было дорого для стареющего ученого, чье здоровье уже было не тем, что прежде! И это будет его вина, если работа, которая должна была показать развитие английской конституции между 1750 и 1784 годами, останется неоконченной из-за смерти автора. Доктор Боттвинк сердито и недоуменно смотрел на лежащие перед ним каракули и сквозь два столетия шепотом слал проклятия на голову лорда Уорбека и его плохо очиненное перо.

В дверь осторожно постучали, и, не дожидаясь ответа, в комнату вошел слуга. Это был пожилой дородный мужчина с неопределенным выражением лица, характерным для дворецкого из хорошего дома.

– Я принес вам чаю, сэр, – сказал он, опуская поднос на стоящий посреди комнаты стол.

– Благодарю вас, Бриггс, – сказал доктор Боттвинк. – Вы очень добры. Право, не стоило беспокоиться.

– Никакого беспокойства, сэр. Я и сам обычно выпиваю чашку чая примерно в это время, а сюда из буфетной всего один лестничный пролет.

Доктор Боттвинк серьезно кивнул. Он был в достаточной степени знаком с английскими традициями, чтобы знать, что даже в нынешнее время дворецкий, как правило, не объясняет, почему он подал чай находящемуся в доме гостю. Именно потому, что он находился здесь не совсем на правах гостя, Бриггс счел необходимым объяснить, почему для него не составило труда подняться на один лестничный пролет. Доктор Боттвинк смаковал это тонкое социальное отличие с несколько противоречивым удовольствием.

– И тем не менее, вы очень добры, Бриггс, – настойчиво сказал он, тщательно подбирая английские слова. – Даже если мы такие близкие соседи. Между нами говоря, мы с вами – единственные обитатели изначального здания Уорбек-Холла.

– Совершенно верно, сэр. Эта часть дома была на самом деле построена самим Перкином Уорбеком в…

– Ах, нет, Бриггс! – доктор Боттвинк наливал себе чай, но прервался, чтобы поправить дворецкого. – Вы можете говорить подобные вещи гостям и туристам, но не мне. На самом деле Перкин Уорбек – это миф; я хочу сказать, миф не в историческом смысле, а в отношении семьи лорда Уорбека. Между ними нет никакой родственной связи. Эта ветвь рода Уорбеков имеет совершенно иное происхождение, и я вас уверяю, гораздо более респектабельное. Все это записано в этих вот документах. – Он кивнул на стоящий у стены дубовый шкаф за своей спиной.

– Что ж, сэр, – вежливо ответил Бриггс, – по крайней мере, так говорят у нас в Маркшире.

Что бы там ни собирался возразить на это доктор Боттвинк, он сдержался. Вместо этого он пробормотал себе под нос: «Так говорят у нас в Маркшире…», и залпом выпил свой чай. Вслух он сказал:

– Этот чай очень бодрит, Бриггс. Он согревает сердце.

Он с некоторой гордостью взглянул на дворецкого, чтобы убедиться, что тот оценил его владение английскими идиомами. Бриггс позволил себе слегка улыбнуться.

– Именно так, сэр, – сказал он. – Сегодня очень холодно. Кажется, будет снег. Судя по прогнозу погоды, можно ждать белого Рождества.

– Рождества?! – доктор Боттвинк поставил чашку. – Неужели уже почти конец года? В таком месте совершенно теряешь счет времени. Рождество в самом деле скоро?

– Послезавтра, сэр.

– Я и понятия не имел. Я занимаюсь этой работой гораздо дольше, чем намеревался. Я и так уже слишком долго злоупотребляю гостеприимством лорда Уорбека. Возможно, он сочтет мое пребывание здесь неудобным в такое время. Мне следует спросить его об этом.

– Я взял на себя смелость, сэр, заговорить об этом с его светлостью как раз сегодня, когда подавал ему чай. Он выразил желание, чтобы вы оставались его гостем на время праздников, если вы сочтете это удобным.

– Это очень любезно с его стороны. Я воспользуюсь возможностью лично поблагодарить его за это, если он сможет меня принять. Кстати, как он сегодня?

– Его светлости лучше, благодарю вас, сэр. Он поднялся, но еще не спускался.

– Поднялся, но еще не спускался, – задумчиво повторил доктор Боттвинк. – Поднялся, но не спускался! Английский – прекрасный в своей выразительности язык!

– Верно, сэр.

– Кстати, Бриггс, вы только что говорили о праздниках. Я полагаю, что при нынешних обстоятельствах празднование будет носить чисто умозрительный характер?

– Прошу прощения, сэр?

– То есть не будет ни пирушек, ни… ни… – он нетерпеливо защелкал пальцами, пытаясь подобрать нужные слова, – ни шумного веселья?

– Не могу сказать, сэр, в какой именно форме будут проходить празднования; но думаю, можно предположить, что Рождество будет тихим. Его светлость пригласил лишь нескольких членов семьи.

– О, так, значит, гости будут? И кто именно?

– Сэр Джулиус приедет сегодня вечером, сэр, а завтра…

– Сэр Джулиус?

– Сэр Джулиус Уорбек, сэр.

– Но он ведь канцлер казначейства в нынешнем правительстве, так?

– Именно так, сэр.

– Из моих бесед с лордом Уорбеком у меня сложилось впечатление, что его политические взгляды носят совершенно иной характер.

– Политические взгляды, сэр? Насколько я понимаю, сэр Джулиус приедет просто в качестве двоюродного брата лорда Уорбека.

Доктор Боттвинк вздохнул.

– После стольких лет, – сказал он, – я порой чувствую, что никогда не пойму Англию. Никогда.

– Я еще нужен вам, сэр?

– Прошу прощения, Бриггс. Мое вульгарное континентальное любопытство отрывает вас от работы.

– Вовсе нет, сэр.

– Тогда, если вы выдержите в этом ледяном холоде еще минутку, я был бы рад, если бы вы сказали мне еще кое-что важное для меня. Кем именно я буду являться в доме в период этих рождественских праздников?

– Сэр?

– Наверное, мне будет лучше держаться в тени? Лорд Уорбек был очень любезен, обращаясь со мной как с гостем, но я, естественно, не жду, что окажусь в равном положении с членами его семьи – особенно когда его светлость поднялся, но еще не спускался. Ситуация довольно деликатная, а, Бриггс?

Дворецкий кашлянул.

– Вы говорите о еде, сэр? – спросил он.

– В общем, да, я полагаю, еда представляет собой основную трудность. В остальное время я вполне могу заняться делом здесь, наверху. Что вы посоветуете?

– Я осмелился упомянуть об этой проблеме в разговоре с его светлостью. Трудность, как вы понимаете, сэр, в персонале.

– Признаюсь, я не очень понимаю эту трудность.

– В прежние времена, сэр, – продолжил Бриггс, предавшись воспоминаниям, – не было бы никакого беспокойства. Было бы четыре работника в кухне, и два лакея под моим началом, и, конечно же, те слуги, что приехали бы с гостями, тоже могли бы помогать. Но при том, как обстоят дела сейчас – я ведь один, и я сказал его светлости, что никак не смогу подавать еду отдельно для всех. Одна подача в столовой и одна в комнате для слуг – это все, с чем я могу справиться; и конечно, нужно еще отнести поднос наверх его светлости. Поэтому, если вы не возражаете, сэр…

– Я вполне понимаю, Бриггс. Я сочту за честь столоваться с вами, пока здесь будут гости.

– О, нет, сэр! Я совсем не это имел в виду. У меня бы и мысли не возникло предложить подобное его светлости.

Доктор Боттвинк понял, что, несмотря на все свои усилия, он в очередной раз допустил оплошность.

– Что ж, – покорно сказал он, – отдаюсь в ваши руки, Бриггс. Значит, я буду завтракать, обедать и ужинать с членами семьи?

– Если не возражаете, сэр.

– Возражать? Мне? Надеюсь, что это они не будут возражать. В любом случае, я буду счастлив познакомиться с сэром Джулиусом. Возможно, он просветит меня касательно некоторых вопросов конституционной практики, которые я все еще нахожу неясными. Может быть, вы расскажете мне, с кем еще мне предстоит познакомиться?

– Будут только две дамы, сэр, – леди Камилла Прендергаст и миссис Карстерс.

– Леди Прендергаст тоже член семьи?

– Не леди Прендергаст, сэр, – леди Камилла Прендергаст. Это титул по обычаю ^[1]. К ней обращаются «леди Камилла», потому что она графская дочь. Она племянница первого мужа покойной ее светлости. Мы считаем ее членом семьи. Миссис Карстерс – не родственница, но её отец много лет был пастором этого прихода, и она, так сказать, выросла в этом доме. Это все гости – не считая мистера Роберта, конечно.

– Мистер Роберт Уорбек, сын хозяина дома – он приедет сюда на Рождество?

– Разумеется, сэр.

– Да, – сказал сам себе доктор Боттвинк, – полагаю, это естественно. Странно, что я о нем не подумал. – Он повернулся к дворецкому. – Бриггс, а мне никак нельзя все-таки столоваться в комнате прислуги?

– Сэр?

– Не думаю, что мне доставит большое удовольствие сидеть за одним столом с мистером Робертом Уорбеком.

– Сэр?

– О, теперь я вас шокировал, Бриггс; мне не следовало этого делать. Но знаете ли вы, кто такой мистер Роберт?

– Конечно, знаю, сэр, – сын и наследник его светлости.

– Я говорю о нем не в этом смысле. Разве вы не знаете, что он является президентом этого начинания, которое именует себя «Лигой Свободы и Справедливости»?

– Насколько я понимаю, так и есть, сэр.

– «Лига Свободы и Справедливости», Бриггс, – очень медленно и четко произнес доктор Боттвинк, – это фашистская организация.

– В самом деле, сэр?

– Вас это не интересует, Бриггс?

– Я никогда особо не интересовался политикой, сэр.

– Ох, Бриггс, Бриггс, – сказал историк, с печальным восхищением качая головой, – если бы вы знали, как вам повезло иметь возможность так говорить!

II. Гости

Сэру Джулиусу Уорбеку укрыли пледом колени, он обменялся несколькими последними словами со своим секретарем и устало откинулся на спинку сиденья в машине, удалявшейся от Даунинг-стрит. Рядом с ним на сиденье лежал служебный портфель, содержавший последний отчет о крайне важных переговорах, которые в тот момент велись с правительством Соединенных Штатов в Вашингтоне от имени казначейства. Этот отчет должен был занять его на те два часа, что ему предстояло ехать до Уорбека – ни одна минута драгоценного времени канцлера не должна была проходить впустую; но он потянулся к нему лишь тогда, когда машина уже проехала лабиринты центральных улиц Лондона и на ровной скорости покатила по автостраде.

Он положил портфель на колени, открыл его и принялся изучать листы с мелким печатным шрифтом. Великолепно составленный отчет, подумал он, именно такой, которого можно ожидать от Карстерса. Он почувствовал легкую гордость при воспоминании о том, что изначально именно он открыл Карстерса. Десять лет назад мало кто предвидел положение, которое мог занять этот молодой человек, и сэр Джулиус, который обычно без колебаний воздавал себе должное за свои достижения, полностью одобрял себя за то, что тогда был одним из этих немногих людей.

Зимнее небо застилали мрачные тучи, грозившие снегом; цифры начали плясать перед усталыми глазами канцлера. Он был рад воспользоваться этим предлогом, чтобы вернуть наполовину прочитанный отчет в портфель и снова откинуться на спинку сиденья. Карстерс! Это имя вновь возникло в его мыслях, вызвав легкое раздражение. Да, несомненно, этот парень далеко пошел, и пойдет еще дальше. Многие осведомленные служащие говорили о нем как о следующем канцлере казначейства, и сэр Джулиус, обладавший прагматизмом опытного политика, признавался себе, что никто не вечен, и что ему следует быть благодарным за то, что существуют столь способные плечи, готовые взвалить на себя это бремя, когда для него настанет час это бремя передать. (Не то чтобы этот час пробьет скоро, что бы там ни думали некоторые люди, включая самого Карстерса!) Но он также вынужден был признаться себе, что в самой глубине души ему не нравится этот его блестящий молодой коллега. Было в этом человеке что-то такое, что, несмотря на его несомненный шарм и талант, было не совсем… «благородного происхождения» – именно эти ужасные слова промелькнули в его голове. Вздрогнув, он изгнал их из своих мыслей. Нет, так нельзя! Алан Карстерс – отличный парень. Не его вина – скорее, это можно поставить ему в заслугу, – что он сделал успешную карьеру, изначально имея столь мало преимуществ. Вспомнив о своем собственном обеспеченном происхождении, он мысленно прошелся по этапам карьеры Карстерса. Начальная школа, стипендии, Лондонская школа экономики, удачный брак; да, весьма удачный брак, размышлял сэр Джулиус. Не поощряй его эта активная, амбициозная женщина – добился бы он вообще чего-нибудь, несмотря на весь свой ум? Миссис Карстерс должна приехать в Уорбек-Холл – так сказал его кузен. «Нужно не забыть сказать что-нибудь учтивое о ее муже», – напомнил он себе. Почему-то ему всегда было трудно быть учтивым с миссис Карстерс. У нее была манера преуменьшать значимость всех политиков, кроме ее обожаемого Алана. А сэр Джулиус не одобрял, когда его значимость преуменьшали.

Некоторое время он сидел, рассеянно глядя прямо перед собой. Через стеклянную перегородку ему были видны неподвижные спины двух молчаливых мужчин, сидевших впереди. Его оскорбляла эта их неподвижность и холодность даже по отношению друг к другу. Почему бюрократический аппарат всегда стремится превратить людей в бездушные автоматы? Сэру Джулиусу нравилось думать о себе как о доброжелательном, дружелюбном человеке, который осознает – как ему и следует – свое положение и все, что с ним связано, но при этом в разумных пределах остается человечным и доступным. Но как бы он ни старался, ему никогда не удавалось наладить отношения с этими двумя. Наверняка что-то с ними не так. Холли, водитель, был еще ничего. Его родители жили неподалеку от Маркхэмптона, и сэру Джулиусу стоило немалых усилий договориться, чтобы он взял машину, отправился на ней домой на Рождество, и заехал за ним в Уорбек-Холл после праздников. По крайней мере, он продемонстрировал хоть какую-то благодарность за этот жест, хотя она была и меньше ожидаемой. Но вот второй, Роджерс, – детектив, приставленный к нему особым отделом Скотланд-Ярда, – какие о нем можно было сделать выводы? Иногда он задумывался, а был ли Роджерс вообще человеком. В течение последних трех месяцев этот мужчина был его неизменной тенью, и при этом сэр Джулиус знал о нем не больше, чем в самом начале. Парень был спокойным и вежливым, отвечал, когда с ним заговаривали – и на этом всё. Несомненно, сэру Джулиусу следует считать, что ему повезло: у Роджерса не было откровенно неприятных черт, в отличие от его предшественника, который постоянно шмыгал носом; однако сэра Джулиуса это не удовлетворяло. Он приходил в уныние, находясь в обществе человека, о котором невозможно было составить никакого впечатления. В этом, насколько ему было известно, был корень всей проблемы. Сэр Джулиус, тщеславная и общительная душа, сделал карьеру, производя впечатление на других людей. Было горько сознавать, что судьба дала ему в охранники человека, которого испускаемые его личностью теплые лучи впечатляли не больше, чем холодный свет луны.

К этому моменту на лобовом стекле стали появляться снежинки, и дворники двигались по нему туда-сюда, щелкая с точностью метронома. Машина свернула с главной дороги и теперь ехала по маршруту, который, несмотря на сгущавшуюся темноту, становился все более знакомым взгляду сидящего в машине пожилого мужчины. Автомобиль проезжал милю за милей, и этот маршрут словно стал продолжением его личности – так, как это случается только со знакомыми и любимыми с детства местами. Ибо это больше не была дорога, ведущая из Лондона в Маркшир – это был путь в Уорбек. И пока он ехал, что-то очень странное произошло с достопочтенным сэром Джулиусом Уорбеком, членом парламента, канц- лером казначейства в самом прогрессивном социалистическом правительстве Западной Европы. Ему снова было пятнадцать лет, он ехал из Итона, чтобы провести рождественские каникулы со своим дядей, и пока сменяли друг друга памятные дорожные ориентиры, он вновь ощутил эту странную смесь гордости за принадлежность к одному из старейших родов Англии и зависти к своему двоюродному брату – наследнику всего великолепия этого прекрасного места. Когда машина замедлила ход, чтобы одолеть горбатый мост, отделявший деревню Уорбек от поместья, оказалось, что он даже сорок лет спустя бранит судьбу, сделавшую его отца младшим сыном и лишившую его того положения, которому он придал бы такое достоинство и приличие.

Машину потряхивало на неухоженной подъездной аллее, и это весьма действенно разрушило чары. Сэр Джулиус внезапно обнаружил, что он снова в середине двадцатого века, в мире, где владельцы исторических особняков были жалкими анахронизмами, беспомощно ждущими, что приближающаяся поступь социальной справедливости вытеснит их с привилегированных позиций, которые они слишком долго узурпировали. (Фразы из его последней предвыборной речи всплыли в его памяти, и он испытал победное удовлетворение. Школьник, испытывавший зависть сорок лет назад, был отмщен!) Не то чтобы он испытывал к двоюродному брату враждебность. Он оценил жест, который тот сделал, в последний раз пригласив в фамильный дом представителя нового порядка; и он выразил признательность, приняв это приглашение. Но это совершенно точно будет в последний раз. Лорд Уорбек недолго задержится на этом свете. Он ясно дал это понять в письме с приглашением. После него не будет больше ни Уорбеков, ни Уорбек-Холла. Следующий госбюджет об этом позаботится. Что ж, пусть будет так. По крайней мере, старый порядок исчезнет вместе с приличным и достойным своим представителем. А что касается молодого Роберта… При одной мысли о Роберте и о том, что он поддерживает, кровь вскипала в жилах канцлера, так что в конце поездки из машины вышел покрасневший и сердитый без достаточных на то оснований мужчина.

– На каком поезде ты поедешь завтра, Камилла? – спросила свою дочь графиня Симнел.

– На двухчасовом. Сначала я пообедаю с женой Карстерса, а потом мы вместе поедем на поезде.

– Понятно. Тебе не будет с ней скучно?

Леди Камилла рассмеялась.

– Полагаю, будет, – сказала она. – Но выбора у меня нет. Дядя Том распорядился встретить меня именно с этого поезда, а такси от станции я не могу себе позволить, так что мне придется сесть именно на двухчасовой. Зато путешествие с ней освобождает от необходимости поддерживать беседу. Слушать ее тоже необязательно. Если принять умный вид, то она весь день будет говорить о своем ненаглядном Алане, не ожидая никакого ответа.

– Миссис Карстерс – зануда, – коротко заметила леди Симнел. – И в то же время ее преданность мужу вызывает восхищение. Счастлива та женщина, которая нашла цель в жизни, как это сделала она.

Леди Камилла ничего не ответила, но выражение ее красивого, умного лица дало понять, что она услышала в этих словах больше, чем лежало на поверхности.

– В Уорбеке будет холодно в это время года, – продолжила ее мать. – Надеюсь, ты берешь с собой достаточно теплых вещей.

– Беру все, что есть. Более того, я собираюсь все это носить. Причем разом. Я просто раздуюсь от одежды. Я знаю, каково бывает в Уорбеке в холода.

– А тебе не кажется, что было бы гораздо приятнее провести Рождество со мной, в Лондоне?

Леди Камилла обвела взглядом маленькую, хорошо обставленную гостиную в квартире матери и улыбнулась.

– Гораздо приятнее, дорогая мама, – согласилась она.

– Ты в самом деле считаешь, что тебе стоит ехать?

– Ну конечно, я должна поехать, мама. Дядя Том очень об этом просил. А поскольку это, возможно, последний шанс увидеть старика…

Леди Симнел фыркнула. То ли потому, что в этом фырканье было что-то неприятное, то ли потому, что сказанные ею слова прозвучали неубедительно даже для нее самой, но произнесенная Камиллой неоконченная фраза так и повисла в воздухе.

– Роберт будет там, я полагаю? – резко спросила леди Симнел.

– Роберт? О, наверное, да. Наверняка будет.

– Сколько времени прошло с вашей последней встречи, Камилла?

– Точно не знаю. Довольно много. Он…очень занят делами в последнее время.

– Очень занят делами, – сухо повторила леди Симнел. – Если можно назвать делом эту идиотскую Лигу Свободы и чего там еще. Он уж точно слишком занят, чтобы уделять время старым друзьям.

– Роберт, – сказала Камилла слегка запальчиво, – очень храбрый мужчина. Он доказал это на войне. Более того, он патриот. Можно не соглашаться со всеми его взглядами, но это не повод его обвинять.

– Что ж, – спокойно ответила ее мать, – тебе двадцать пять лет, и ты достаточно взрослая, чтобы понимать, что делаешь. Даже если оставить в стороне политику, я лично не думаю, что Роберт – такая уж завидная партия. Вряд ли он когда-нибудь сможет себе позволить жить в Уорбеке. Но это твои дела. Я считаю, что в такие вещи не следует вмешиваться. А что касается обвинений, то я всего лишь обратила внимание на то, что он уже довольно давно тебя избегает.

– Послушай, мама! – Леди Камилла резко повернулась на стуле, чтобы посмотреть матери в лицо. – Ты что, думаешь, что я бегаю за Робертом?

– Ну, дорогая моя, я не знаю, какое для этого есть современное название, но в мое время подобное поведение назвали бы именно так.

– Значит, ты совершенно права: бегаю. И когда я приеду в Уорбек, я хочу каким-то образом с ним объясниться. Я не могу так больше… Не могу. Если я ему не нужна, пусть так и скажет, а не пытается пойти на попятную, просто избегая меня. И кстати, хотела бы я знать: какого черта я ему не нужна?

Леди Камилла встала; фигура у этой молодой женщины была великолепная. Мать посмотрела на нее оценивающим, трезвым взглядом.

– Возможно, потому, что ему нужен кто-то другой, – заметила она. – Но тебе лучше поехать в Уорбек и, как ты выразилась, каким-то образом это выяснить.

Миссис Карстерс говорила по трансатлантической телефонной линии с Вашингтоном. Ее голос лился в телефонную трубку стремительным потоком слов, между которыми оставались лишь очень короткие промежутки для ответа. Она словно хотела получить наибольшую возможную стоимость в словах за свой трехминутный звонок.

– Чудесно слышать твой голос, дорогой, – говорила она. – Ты не слишком устал на работе? …А ты точно хорошо ешь? …О, конечно, дорогой, я знаю, но тебе нужно быть поосторожнее с пищеварением… Пообещай мне, что не станешь переутомляться, хорошо? …Знаешь, мне на самом деле следовало бы быть там и заботиться о тебе… Да, дорогой, я знаю, и в конце концов я ведь тоже вношу свой маленький вклад – я тут, на посту, пока тебя нет. Я ведь писала тебе, что еду в Уорбек на Рождество? … О да, канцлер будет там, глупый напыщенный старик… Ну, может, мне и не стоило, но ты ведь знаешь, что он такой и есть. Я просто бешусь от мысли о том, что он стоит у тебя на дороге, когда всем известно… Нет, дорогой, конечно, не стану. Я буду с ним очень вежлива. Я думаю, сейчас он уже понимает, скольким он тебе обязан… Дорогой, ты слишком уж скромен. Если бы ты только знал, как я тобой горжусь. Во вторник я встречалась с премьер-министром, и то, что он о тебе говорил, доставило мне такую радость… Дорогой, это так мило с твоей стороны. Конечно же, я бы все что угодно сделала, чтобы тебе помочь, но маленькая слабая женщина может так мало… Да, я еду в Уорбек завтра. Приятно будет снова там побывать. Мне только жаль, что тебя не будет со мной… Алан, дорогой, не говори ерунды! Разумеется, твое присутствие было бы уместно где угодно! Разве ты не осознаешь, что ты теперь великий человек? Да я просто купаться буду в лучах твоей славы… О, нет, это будет не прием – просто небольшая семейная встреча… Да, боюсь, Роберт будет там… Знаю, дорогой, он отвратителен, но ничего не поделаешь. Жаль, он ведь был таким хорошим мальчиком… Но, дорогой, ты ведь не думаешь, что эта его Лига является чем-то опасным? …Нет, нет, конечно же, нельзя обсуждать это по телефону, но я поняла намек, и обещаю, что буду очень осторожна… Да, дорогой, можешь на меня положиться, я сделаю все, что смогу. Я ведь всегда так и делаю, правда? …О, Алан, дорогой мой, если бы ты знал, как я тобой горжусь. Вчера в «Дейли Трампет» о тебе вышла чудесная статья на главной странице. Как же я смеялась! Как подумаешь, что раньше «Дейли Трампет»… – И так далее, и так далее в том же духе.

В длинной мрачной комнате на верхнем этаже неиспользуемого склада в южном Лондоне Роберт Уорбек подводил к концу ежемесячное собрание руководителей секций Лиги Свободы и Справедливости. Это был высокий, красивый молодой мужчина с рыжевато-коричневыми волосами и застывшим взглядом фанатика в серых, слегка навыкате глазах. В течение последнего получаса он обращался примерно к дюжине мужчин, которые представляли собой смесь всех типажей и классов. Всем им было не больше тридцати пяти лет. Помимо полной сосредоточенности, с которой они ловили каждое слово своего лидера, их объединяла еще одна общая черта: одежда. Подобно Роберту, они были одеты в серые фланелевые брюки и темно-красные пуловеры, слева украшенные вышитым белым клинком.

– На сегодня всё, джентльмены. Вас должным образом известят о дате следующей встречи. Вы свободны.

Все поднялись со стульев, минуту постояли по стойке «смирно» и отдали сложный салют, на который Роберт с серьезным видом ответил. За этим последовала минута разрядки. Отойдя вглубь комнаты, все стянули с себя пуловеры и отдали их одному участнику группы; оставшись в рубашках, они гурьбой вышли, чтобы внизу надеть жилеты и пиджаки – признаки штатской жизни.

Уорбек остался наедине с мужчиной, которому все отдали свои пуловеры. Он молча смотрел, как тот церемонно складывает их и убирает в большой шкаф, занимавший всю длинную стену комнаты. Потом он устало потянулся, снял свой пуловер и протянул его своему помощнику, чтобы тот убрал его в особое запирающееся на замок отделение.

– Придет время, – сказал он, – когда мы будем носить эту форму открыто. Но пока оно еще не настало.

– Да, шеф. – Ответ прозвучал уважительно, но слегка формально, словно отвечал человек, который уже слышал это замечание много раз. – Вот ключ от вашего шкафа, шеф.

– Благодарю.

– У вас усталый вид, шеф.

– Я буду рад отдохнуть несколько дней, – признал Уорбек, словно ему было стыдно сознаваться в человеческой слабости.

– Вы уедете из города завтра, шеф?

– Да. По дороге из Лондона я загляну в наше отделение в Фулхэме. Этих парней нужно научить тому, что такое дисциплина.

– Уж вы-то их научите, шеф.

– Я вернусь в начале следующей недели. Тогда мы сможем договориться насчет объединения в северном Лондоне. А пока, если будет необходимость, вы знаете, как со мной связаться.

– Да, шеф. Надеюсь, вы приятно проведете Рождество.

Минуту Уорбек молчал. Глядя в зеркало, он задумчиво повязывал галстук.

– Спасибо, – наконец ответил он. – По крайней мере, мне будет приятно исполнить свой долг. У человека ведь есть долг перед своей семьей.

– Боюсь, компания у вас будет довольно утомительная, – рискнул заметить его помощник. Уорбек резко обернулся.

– Что вы хотите этим сказать? – свирепо спросил он.

– Ну, шеф, – с запинкой произнес помощник, – я… я просто хотел сказать… я имел в виду сэра Джулиуса, шеф.

– Джулиус? Черт, а он-то тут при чем?

– Я так понял, что он проведет Рождество в Уорбек-Холле, шеф. Разве это не так?

– Впервые об этом слышу.

– В сегодняшнем номере «Таймс» была об этом заметка, шеф. Я решил, что вы должны об этом знать.

– Боже! Должно быть, мой отец… – Он вовремя спохватился. Он чуть не забыл золотое правило: никогда не обсуждать личные дела с подчиненными. – Что ж, спасибо, что сообщили, Сайкс, – продолжил он, надевая пальто. – Я пропустил эту заметку в «Таймс». Я ведь обычно не читаю страницы для снобов. Предупрежден – значит, вооружен. Я не жалею о том, что у меня будет возможность высказать этому пустозвону все, что я думаю. Возможно, для него Рождество окажется не таким уж приятным. Доброй ночи!

– Доброй ночи, шеф.

Он вышел на унылую улицу, где редкий снег быстро превращался под ногами в серую слякоть.