Marie Hermanson
PESTÖN
© 2021 Marie Hermanson.
First published by Albert Bonniers förlag, Sweden.
Published by arrangement with Nordin Agency AB, Sweden
© Шапошникова Т.О., перевод на русский язык, 2022
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2022
1
Шел август 1925 года. Фрекен Брикман сидела на своем обычном месте за стойкой в приемной отделения уголовного розыска на улице Спаннмольсгатан, погруженная в чтение детектива в мягкой обложке с яркой завлекающей картинкой. Часы показывали уже почти семь вечера, но воздух в помещении по-прежнему был теплым и влажным, так что блузка липла к спине.
Прямо посреди фразы ей пришлось спрятать книгу и попрощаться с двумя констеблями, чей рабочий день закончился. Едва за ними закрылась дверь, как она снова достала книгу. История затягивала ее все сильнее.
Слегка раздув ноздри, фрекен Брикман оглядела вестибюль приемной. Смотреть там было в общем-то не на что. Она подумала, что запах исходит из обезьянника – забранного решеткой помещения, куда подозреваемые в неопасных нарушениях помещались в ожидании допроса. Обычно туда попадали бродяги и пьяницы, так что запах и гам, доносившиеся оттуда, иногда становились невыносимыми. Но сегодня из той части отделения не слышалось ни звука. Вероятно, там в пьяном беспросыпе лежал какой-то старый оборванец, подумала фрекен Брикман и вернулась к чтению.
Этажом выше у себя в кабинете за письменным столом работал старший констебль Нильс Гуннарссон. Комнатушка была маленькая, а ее стены выкрашены в коричневый цвет, отчего она казалась еще меньше.
Это был высокого роста, широкоплечий, голубоглазый, соломенноволосый блондин тридцати одного года от роду. Лицо его было слегка обветренным, как результат тех лет, когда он служил в патрульной полиции; а может быть, такое лицо досталось ему от угрюмой родни из провинции Бохуслен. Одним пальцем он неспешно тыкал в клавиши пишущей машинки, записывая сегодняшний рапорт: два случая бродяжничества, кража трех простыней, сохнувших на веревке, и заявление о пропавшей – возможно, украденной – собаке ценной породы.
Внезапно Гуннарссон ощутил присутствие постороннего. Подняв голову, он чуть не подскочил от удивления.
Посреди комнаты стоял паренек, худой и жилистый, с чудаковатым лицом, похожий на лягушонка. Как он вошел, Нильс не слышал. Почему фрекен Брикман послала его сюда, наверх, вместо того чтобы препоручить констеблям внизу?
Он откашлялся и строго спросил:
– Тебя не учили стучать?
Паренек стоял, прижав к груди картуз с околышем, словно щит, в упор глядя на полицейского. Не по размеру большие брюки, обрезанные под коленом, убого держались на веревке вместо ремня. Рубашка оказалась такой грязной, что ее первоначальный цвет было невозможно определить. К тому же он был босым. Паренек указал жестом на дверь.
– Пошли! – почти приказным тоном произнес он.
Нильс едва подавил смешок.
– Откуда тебя принесло? Из Гибралтара?
Под таким названием – Гибралтар – существовал приют для бедных, куда попадали психически больные или умственно отсталые, родственникам которых было не по карману содержать их в более пристойном месте. Найти персонал в Гибралтар было трудно, там всегда была его нехватка. То и дело оттуда удавалось сбежать какому-нибудь психу, и он бродил по городу.
Нильс поднял телефонную трубку внутренней связи, собираясь спросить у дежурного внизу, не получил ли тот запрос на недавно сбежавшего. Звонок он мог слышать эхом снизу, но ответа не последовало. Петтерссон, конечно, отправился на кухню готовить себе гору бутербродов для вечернего дежурства.
Недовольно что-то пробурчав, Нильс положил трубку и, едва подняв взгляд, увидел, как парнишка быстро и бесшумно подскочил к его стулу. К его невероятному изумлению, он положил руку ему на плечо, склонился к нему, так что его лягушачье лицо оказалось в сантиметре от лица полицейского, и снова произнес:
– Пошли, пошли!
Наглость подростка вывела Нильса из себя. Он вскочил со стула и заорал:
– Ну нет, это уж чересчур! Вон отсюда!
Но мальчишку это не испугало. Он еще сильнее затопал ногами.
– Пошли, пошли, – торопил он и махал в сторону двери. – Надо идти. Он мертвый. Вот. – Энергично кивнул. – Надо идти.
– Кто мертвый?
– Пошли!
Парнишку просто разрывало от нетерпения. Его босые пятки топали по полу; он махал кепкой, как будто старший констебль был упрямой коровой, которую надо было выгнать из стойла.
Нильс поглядел на него с проснувшимся интересом. Во всей этой нелепице он приметил что-то, к чему, возможно, следовало отнестись всерьез. Протянул руку к телефонной трубке, чтобы еще раз попробовать дозвониться до дежурного внизу, но передумал. Вместо этого снял с крючка на стене свою шляпу и произнес:
– Успокойся, ты, чокнутый. Я иду.
Они вместе спустились на первый этаж, прошли мимо изумленной фрекен Брикман и вышли на улицу.
Парнишка побежал вдоль канала Эстра-Хамнканален к одной из каменных лестниц, там и сям ведущих к воде.
Небольшая весельная лодка была пришвартована за кольцо к стене канала. Одним бесшабашным прыжком парень перелетел с верхней ступени лестницы прямо в лодку и удерживал ее, пока Нильс не спустился.
– Куда это мы? – спросил тот. Ответа не последовало.
Секунду поколебавшись, он оказался в лодке и сел на корме. Парень отшвартовался и принялся энергично грести.
Он быстро шел выбранным курсом под низкими мостами, не оборачиваясь. Они плыли от слепящего солнца к сумраку под железными влажными сводами и снова на солнце, пока не прошли последний мост и не выплыли на открытую гладь реки. Их окружали лодки всех видов. С моря дул прохладный ветерок.
Нильс подозревал, что они направятся в сторону одного из морских причалов, куда полиции часто приходилось наведываться. Возможно, речь шла о драке с плохим концом или о подвыпившем бедолаге, свалившемся в воду и утонувшем… Но парнишка вместо этого греб дальше на восток, мимо очистных сооружений, газового централа, углехранилищ.
Нильс снова спросил, куда они направляются, но парень не реагировал, как будто ничего не слышал. Он шел все время в одном и том же темпе, не переставая работать веслами ни на секунду. Нильс предложил на время сменить его, но ответа не последовало. Полицейский даже подумал, уж не глухой ли этот мальчик. Это объяснило бы его рубленый стиль разговора. Зато очень сильный, уж это точно… Разумно ли было отправиться с ним в эту поездку, размышлял Нильс.
Река делилась на два рукава у мыса, где, громоздясь, собирался сплавной лес. Когда они приблизились к мысу, парнишка впервые замедлил ход и стал, прищурившись, оценивающе всматриваться в кучу хвороста.
Тут-то Нильс и понял, какого сорта этот парнишка. Он также догадывался, куда они направляются.
В подтверждение догадки паренек выплыл из основного русла и направил лодку сквозь заросли огромных листьев кувшинок вверх по Севеону, притоку реки.
– А, так ты из подбирал? – спросил Нильс.
Парень бросил на него взгляд из-под козырька кепки. Может быть, он вовсе и не глухой…
То, что подбирала добровольно обратился к полицейскому, было удивительно. Нильс не мог припомнить, чтобы такое случалось раньше.
Они продолжали плыть вверх по речушке, мимо складов, шлюпочной верфи, под железнодорожным мостом, мимо фабрики шарикоподшипников. По берегам росла ольха и верба. Теперь мальчик греб медленнее, словно сейчас было ни к чему торопиться, и после каждого гребка позволял лодке скользить почти до полной остановки.
Дело уже подошло к вечеру, но было по-прежнему тепло. Нильс бросил взгляд на свои часы-луковицу. Вообще-то он мог закончить свой рабочий день прямо сейчас. Но старший констебль был там, где был, – сидел на корме лодки, идущей вдоль берегов речушки, спокойно проплывающих мимо. Корни ольхи переплетались как в мангровом болоте; вода была коричневой, непрозрачной.
Гуннарссон попытался припомнить, что знал о подбиралах. Нищие, но гордые, они жили тем, чем другие пренебрегали или теряли. Все, что плавало в море, реках и протоках, они считали своим. А было этого не так уж мало. Такой большой порт, как Гётеборг, исторгал из себя колоссальное количество всякой дряни. В основном это был никчемный хлам, но натренированный глаз мог быстро высмотреть ту или иную «драгоценность».
Один принцип был незыблем: ни одному гётеборжцу в здравом уме не пришла бы в голову мысль выудить что-либо из того, что здесь плавало. Согласно молчаливому неписаному правилу, все, что однажды оказалось в воде, принадлежало подбиралам.
Случалось иногда, что кто-то не мог преодолеть искушение поздним вечером подгрести и выудить несколько отличных, только что распиленных досок, свалившихся с лесовоза. Но под мостами их ждали зоркие глаза, и рискованное предприятие вместо досок заканчивалось расквашенным носом и разбитой губой. Согласно молве, подбиралы обладали сверхъестественными способностями и могли взглядом или магическим заклинанием навести вечную порчу на того, кто не уважал их права.
Еще говорили, что они могли предвидеть будущее и что у них имеются перепонки на пальцах рук и ног. Что они происходили от водяного народца, жившего здесь, когда дельта реки еще была полна жизни: рыбой, птицами, амфибиями и грызунами. Народец, передвигавшийся по топям в маленьких лодчонках вроде каноэ, ловко плавал и переходил реки вброд, не уступая в этом своей добыче. Когда заводи высохли, а разросшийся город лишил их мест охоты, они переместились повыше вдоль водных путей.
Все эти истории – настоящая чепуха, считал Нильс. Подбиралы были просто-напросто бедными неудачниками, по той или иной причине отринутыми городом. Но миф о водяном народце не умирал – главным образом стараниями самих подбирал. Теперь, когда Гуннарссон теплым влажным вечером медленно плыл вверх по протоке с молчаливым странным парнишкой, он был почти готов поверить в него.
Зелень плотнее обступила их. Время от времени можно было видеть следы жизнедеятельности людей, в основном что-то брошенное или поломанное: полузатопленную лодку-плоскодонку, проржавевшую в воде цепь, каменную лестницу, странным образом ведущую из непролазных зарослей ивы в темно-коричневую воду. Заброшенные останки того времени, когда речушка была важным транспортным путем. Слышны были лишь скрип уключин да легкий всплеск, когда весла касались воды. Казалось, город находится далеко-далеко. Нильс пытался сориентироваться по изгибам протоки и времени, прошедшему с тех пор, как они покинули реку. Но он понятия не имел, где находится сейчас.
В сумерках они подплыли к месту, где ивы своими длинными ветвями создавали некое подобие зеленого туннеля. Должно быть, это был волшебный туннель, потому что, выйдя из него, они оказались в Африке. А может быть, в Южной Америке или Юго-Восточной Азии. Нильс не знал, в какую часть света поместить вид, который открылся ему по ту сторону занавеса из ив, но ему казалось, что он узнаёт его по фотоизображениям, демонстрировавшимся во время докладов путешественников и миссионеров.
На сваях возвышалась небольшая деревня из странных маленьких хижин, словно выбиравшихся из воды наверх по склону берега. Женщина вешала белье, дети играли в воде у берега, а лохматый пес бегал взад-вперед по причалу и заливисто лаял.
Парнишка затабанил правым веслом, втянул весла в лодку и дал ей скользнуть к причалу. Из-за хижины вовремя выскочил мужчина и поймал швартовочную веревку. Пес перестал лаять и по знаку мужчины убрался восвояси. Парнишка придержал лодку, чтобы Нильс мог выйти на сушу, но сам остался в ней.
Гуннарссон рассматривал мужчину на причале. Руки тот держал в карманах брюк. Больше всего он походил на старого хитрого бродягу с плоским лицом, светло-серыми глазами и маленькими острыми зрачками. Одно веко чуть обвисло. На голове у него была шляпа с круглыми полями, лихо сдвинутая набок, а в ухе висело кольцо из желтого металла. Только Нильс хотел представиться, как мужчина опередил его, протянув руку так быстро, словно выхватывал оружие.
– Бенгтссон, – произнес он, пожимая ладонь Нильса так крепко, что это больше походило на демонстрацию силы, чем на приветствие. Нильс ответил на рукопожатие, про себя поразившись силе мужчины, бывшего гораздо меньше ростом и более худым, чем он сам.
– Хорошо, что вы смогли прийти, старший констебль Гуннарссон.
«Он знает, как меня зовут», – подумал Нильс.
Мужчина улыбнулся его удивлению, отпустил руку и указал в сторону дороги между двумя странными строениями в конце береговой кромки.
Нильс изумленно оглядывался. На первый взгляд хижины напоминали те простейшие шалаши, какие обычно мастерят дети. Но вблизи он заметил, что они построены с большим искусством. Сам строительный материал был необычен и вынуждал столяров прибегать к нестандартным решениям. В нагромождении разных кусков досок и рифленого металла Нильс различил рулевое колесо с рыболовецкого судна, изогнутую лестницу красного дерева, части мачт, столбы от мостов и латунные детали.
Бенгтссон зашел в одну из хижин, и Нильс последовал за ним. Он с трудом мог стоять там в полный рост. В мерцающем пламени фонаря едва различались какие-то существа с ввалившимися глазами – вероятно, семейство Бенгтссона, рассевшееся вдоль стен на свернутых рулонами волосяных матрацах. В углу стояла ржавая печка. Пол покрывали коровьи шкуры – скорее всего, с грузовой баржи, где небрежно закрепили тюки, догадался Нильс. Пахло плесенью и гниением.
«Неужели этим людям не на чем сидеть; ни скамеек, ни табуреток?» – подумал он. Но тут же понял, что все дело в донельзя ограниченном пространстве. Комнатушка без единого окна, являвшаяся собственно домом, была просто-напросто спальней. Ночью матрацы занимали весь пол, днем их сворачивали и использовали для сидения, а место по центру оставалось свободным.
Сейчас там лежал на спине мужчина лет тридцати, и никакого матраца под ним не было. Зачесанные назад темные волосы курчавились, глаза были закрыты, рот широко открыт, язык вывалился наружу; кожа была бледно-серая, как у рыбы. Коровьи шкуры вокруг него потемнели от влаги.
– Мы нашли его в протоке, – спокойно пояснил Бенгтссон. – Он застрял в ивах, мимо которых вы сейчас плыли, – добавил он, кивнув в сторону протоки. – В этих длинных ветках застревает все на свете. Видно, он был пьян и где-то утонул. Я думаю, его лучше всего забрать полиции.
Нильс поднял с пола фонарь и подержал над покойником. Бенгтссон стоял рядом, широко расставив ноги и скрестив руки на груди.
– Когда вы его нашли? – спросил Нильс.
– Сегодня утром.
– Вы не знаете, кто это?
– Понятия не имею, – хмыкнул Бенгтссон. – Он не из наших.
Явно излишнее замечание. Мужчина был хорошо одет: светло-серый пиджак, двубортный жилет и сиреневого цвета шейный платок вместо галстука. Одежда была мокрой, но целой. Он пробыл в воде недолго.
– Ну вот, мы вас вызвали. Теперь можете забирать его, – сказал Бенгтссон.
Мимо покойника прошлась курица, высоко поднимая лапы. Как она сюда попала? Никто не обратил на нее внимания, и несколько секунд спустя она уже исчезла – так же непостижимо, как появилась.
– А есть ли поблизости автомобильная дорога? – спросил Нильс.
– В полутора километрах отсюда.
– Тогда лучше пошлем сюда лодку. Портовая полиция заберет его завтра утром, – решил Нильс.
– Завтра? – Рука Бенгтссона сделала такой решительный взмах, что существа, сидящие у стены, инстинктивно отпрянули. – А нельзя ли увезти его сейчас, с вами? Положим его на нос лодки. Парнишка сильный; он поможет вам дотащить его, когда вы приплывете в город.
Нильс покачал головой. Скоро станет совсем темно, и мысль о том, чтобы плыть по протоке с трупом в лодке и странным пареньком на веслах, повергла его в дрожь.
– Его заберет портовая полиция рано утром, – повторил он. – Почувствовав на себе взгляды членов семьи у стен, прибавил: – Нет ли какого-нибудь прохладного места, куда его можно положить? Какого-то погреба?
– Нет, – ответил Бенгтссон.
В хижине послышалось слабое хныканье, вскоре перешедшее в крик. Под шалью кто-то сильно ворочался. Молодая мать, которую Нильс в сумраке по ошибке принял за девочку, пыталась приложить ребенка к груди. Стена за ней была покрыта брезентом, на котором, как страны на карте мира, проступали пятна плесени.
«Неужели эти люди живут здесь и зимой? – подумал пораженный Нильс. – Как же они выживают?» В подведомственных ему кварталах люди обитали в подвалах – но здесь было еще хуже.
Он снова повернулся к Бенгтссону.
– Короче, как я и сказал, полиция будет здесь рано утром.
Он быстро вышел из хижины и двинулся вниз по тропинке. Становилось темно, и между хижин, в свете фонарей, различались тени фигур.
Парнишка по-прежнему сидел в лодке. Увидев Нильса, он подтянул лодку и подождал, когда тот влезет.
Дорога домой была как в сне. Они скользили сквозь зелень, напоминающую джунгли, по протоке, блестевшей в лунном свете. Парень размеренно греб. Он так и не сказал ни слова с тех пор, как они днем покинули полицейский участок. (Днем? Казалось, прошел уже год!)
С берега поднялась в воздух серая цапля. Она летела вдоль полоски лунного света прямо перед лодкой, а с ее перьев, словно расплавленная латунь, капала вода.
«Это что-то нереальное. Я сплю», – думал пораженный Нильс.
И тут он вправду заснул. Погрузился в сон – и очнулся, лишь когда в лицо ему дунул свежий речной ветер. Корабли обозначали себя в темноте звуками сирен и мигающими фонарями.
Вскоре они были уже у каменной лестницы канала Эстра-Хамнканален. Парнишка ухватился за швартовочное кольцо, чтобы удержать лодку на месте, пока продрогший и не совсем проснувшийся Нильс выбирался на сушу.
Когда он перешагивал через борт на ступени, рука парня на секунду оказалась прямо у его лица. Она удерживала кольцо, и пальцы были растопырены. Уличный фонарь горел прямо над ними, и в его свете Нильс отчетливо увидел полупрозрачную перепонку между указательным и средним пальцами, доходившую до первого сустава.
2
– Звонил доктор Хедман из морга, относительно мужчины, найденного на реке Севеон. Это, очевидно, вы, Гуннарссон, приняли заявление? – спросил комиссар Нурдфельд, бросив взгляд на бумагу у него на столе.
– Да, это так, комиссар.
– «Я был доставлен на гребной лодке в поселение так называемых подбирал», – процитировал Нурдфельд рапорт Нильса.
– Именно так, комиссар. То еще приключение… Примечательное местечко. У его обитателей кошмарные условия жизни. С трудом верится, что в наши дни люди могут так жить.
Нурдфельд раздраженно поморщился.
– Отдел надзора за неимущими предлагал им помощь, но они ничего не хотят – и натравливают собак на тех, кто пытается сойти к ним на берег. Меня удивляет, что они пропустили вас к себе.
– Пропустили? – Нильс горько ухмыльнулся. – Скорее вынудили залезть в эту лодку. Меня увез подросток – похоже, умственно отсталый, но весьма напористый. В поселке мною занялся один мужик в модной шляпе и с золотой серьгой в ухе, как у пирата. Во рту ни одного целого зуба, но страшно сильный. Он знал, как меня зовут.
– Это был Панама-Бенгтссон, их предводитель. Похоже, он впервые по собственной инициативе послал за полицией. Интересно почему…
– Практически к их порогу приплыл труп, и они не хотели навлечь на себя подозрения.
– Ну повод подозревать подбирал есть всегда… Вы проверили его карманы?
– Нет, – признался Нильс.
– Не играет роли. Вы бы все равно ничего там не нашли. Все, что плавает, принадлежит им, так обстоит дело. И тут вдруг появляется отлично одетый господин с туго набитым кошельком… Остается только проверить, что попало в сеть.
Нильс подумал о ветвях ив, свисающих прямо в воду и цепляющих все, что несет течение.
– Прихватив кошелек и золотые часы, они предоставляют полиции позаботиться о трупе, – продолжал Нурдфельд. – Их наглость поразительна. А то, что не движется, может легко быть сделано подвижным, не правда ли? Чуть подпихнуть здесь, малость подтолкнуть там… «Ой, груз свалился в море!» Разве не так они делают в порту? Прокрадываются на борт и сбрасывают товары, которые позднее подбирают…
– Вы думаете, покойника могли столкнуть в реку? – Нильс на секунду задумался. – Возможно. Но это трудно доказать. Наиболее вероятно, что мужик выпил лишку и свалился где-то выше по течению. Утонул по пьянке. Это происходит постоянно. Ничего странного.
Нурдфельд согласно кивнул.
– Вот именно. Ничего странного, Гуннарссон. – Он почесал коротко стриженный затылок. – Вот только он не утонул.
– Что? Не утонул?
– Нет. Вот почему звонил доктор Хедман.
* * *
Совершенно новый морг Сальгренской больницы помещался в отдельно стоящем здании, вместе с залами вскрытия и часовней для отпевания покойных. Последние хранились в охлаждаемых стерильных секциях; эти комнаты были столь свежи и современны, что становилось почти жаль, что их обитатели уже не способны это оценить.
Мужчина, найденный подбиралами, лежал на спине на металлическом столе. Простыня закрывала его обнаженное тело до пояса. Сильное освещение, исходившее от направленной на него лампы, обнаруживало детали, которые Нильс на заметил в сумраке хижины: густые темные ресницы и ямочка на квадратном подбородке. Язык выглядел темнее и более отекшим, чем он его помнил.
Но самое бросающееся в глаза было ниже: вдоль всего горла шел шрам, полный запекшейся крови.
Комиссар Нурдфельд сквозь зубы пробормотал что-то похожее на ругательство. Нильс подумал, что это в его адрес. И хотя вопрос не прозвучал вслух, он звучал для него так отчетливо, словно ему прокричали его прямо в ухо: «Уму непостижимо, как вас угораздило пропустить это, когда вы осматривали труп на месте!»
– У него на шее был шарф, когда я впервые увидел его, – извиняющимся тоном произнес Нильс – и сам понял, как по-идиотски это прозвучало.
Нурдфельд ничего не сказал; его широкие скулы затвердели. Он, наверное, в бешенстве, подумал Нильс. И, конечно, на этот раз за дело. Старший констебль и сам не понимал, как мог допустить такой промах.
Доктор Хедман поднял веко покойника. Глазное яблоко было выпучено, белок покраснел от лопнувших сосудиков. Нильс попытался припомнить, чему его учили в полицейской школе.
– Повешение? – спросил он, бросив взгляд на судебного врача, пожилого мужчину с длинными костлявыми пальцами и бесцветной кожей, словно свидетельствовавшей о том, что он уже давно находится рядом со смертью.
– Скорее удушение, – возразил тот и отпустил назад веко.
Нильс наклонился рассмотреть рану на горле. Затем снова отступил назад. На расстоянии она напоминала собачий ошейник. Ничего подобного он раньше не видел, это точно. И все же это казалось смутно знакомым, как будто он читал об этом или слышал разговоры.
– Для удушения выглядит очень необычно, – заметил Гуннарссон. – Вы видели раньше что-то подобное, доктор?
– Да, но давно, лет десять-двенадцать назад, когда работал в Стокгольме. – Доктор Хедман обменялся взглядом с комиссаром Нурдфельдом, кусавшим губу со странным видом. – Три идентичных случая, – добавил он.
– Но если это не повешение и не обычное удушение, что же это тогда? – удивился Нильс.
Врач взял край простыни, натянул на лицо умершего и произнес:
– Гаррота.
* * *
– Это было еще до вашего появления в уголовном розыске, Гуннарссон. Всего было четыре случая: три в Стокгольме и один здесь, в Гётеборге. В точности один и тот же способ умерщвления.
– Мне кажется, я читал об этом в газетах, – припомнил Нильс.
Они с комиссаром направлялись к себе в угрозыск и только что вышли из трамвая номер шесть у остановки «Слоттскуген», чтобы затем пересесть на «двойку», идущую к парку Бруннспаркен. Вокруг них толпились шумные дети, которые вскоре должны были сесть на поезд до залива Аскимсвикен, чтобы бесплатно учиться там плаванию, а затем пить молоко. Две молодые женщины в светлых летних платьях руководили их перемещением в сторону близлежащей станции железнодорожной ветки Сэребана из Гётеборга к полуострову Сэре. Зелень на деревьях и подвижные дети сильно контрастировали с выложенной кафелем комнатой, которую они только что покинули.
– В газетах вы точно об этом не читали, – возразил Нурдфельд, зажигая сигарету; Нильс с удивлением отметил, что у комиссара дрожит рука. – Из полиции в прессу не просочилось ни звука. Убитые были отъявленными негодяями. Разборки в криминальной среде… Такого убийцы обычным людям бояться не нужно, а сеять панику было ни к чему. Откровенно говоря, для полиции стало лишь облегчением, что те мерзавцы погибли. Но сам метод чудовищен. Убийца сделал специальную удавку из фортепианной струны. Для нашей страны очень необычно…
– Его схватили?
– Да, – подтвердил Нурдфельд. – В конце концов мы его взяли. Над этим случаем работал узкий круг людей, а Гётеборг и Стокгольм активно сотрудничали. Все прошло просто отлично.
– И что это оказался за тип?
– Чудовище. Двухметрового роста, сильный, как бык. Несколько лет жил в Чикаго. Там он научился этому способу со струной. Во время судебных заседаний базарил не переставая; на него надевали наручники и держали четверо охранников. Цирк, да и только… Пресса была в восторге.
– Но ее же там не было?
– Нет, конечно, – заседания проходили при закрытых дверях. Случай сочли выходящим за рамки всякой морали из-за жестокого характера преступлений. Все это могло повлиять на психически неуравновешенных граждан. Получил, естественно, пожизненное.
– Но если его осудили десять лет назад, может ли быть такое, что он сейчас на свободе? Если в тюрьме он вел себя хорошо, его могли помиловать.
Нурдфельд решительно покачал головой.
– Исключено. В таком случае это было бы зафиксировано в полицейских информационных сообщениях. Полиция всегда предупреждает общественность, прежде чем выпустить заключенного такого калибра. А его не выпустили, да и о его побеге я никогда не слышал. Надо, конечно, выяснить, где он находится… Его судили в Стокгольме, и я думаю, что он сидел в Лонгхольмене; но его, разумеется, могли перевести… Не знаю, где он сейчас.
Комиссар сделал длинную затяжку сигаретой и задумчиво посмотрел на шпиль Музея естественной истории. С птичьих прудов парка Слоттскуген доносился затхлый запах.
– Вы сказали, что его жертвами были негодяи. Но наш покойник так не выглядит. Он тщательно и хорошо одет, – заметил Нильс.
– Среди таких тоже бывают негодяи. Как говорится, не все то золото, что блестит…
– Это верно. Интересно, где его сбросили в реку…
– Он вряд ли прошел бы через плотину электростанции у фабрик Йонсереда. Его, должно быть, выбросили где-то после Йонсереда, но до поселения подбирал, – размышлял Нурдфельд. – Но место убийства, конечно, могло быть где-то подальше… Ну вот и наш трамвай!
С громким звоном перед ними остановился вагон; из него высыпала еще одна куча детей, которых тут же отловили учительницы плавания. Гуннарссон и Нурдфельд подождали, пока все не сошли, и поднялись в трамвай через заднюю дверь.
– Вообще-то я хотел бы еще раз поговорить с подбиралами, – предложил Нильс, когда они прокомпостировали свои билеты и сели рядом. – Тогда я слишком легко позволил им выкрутиться. Но ведь я не знал, что они выудили жертву убийства…
На самом деле тогда ему хотелось выбраться из той крысиной норы как можно быстрее. Труп на полу не слишком шокировал старшего констебля – такова уж его профессия, его будни. Но вот живые люди… Эти вперившиеся в него темные взгляды, непостижимые, как у зверей. Взгляды, к которым не хотелось поворачиваться спиной. Но куда бы он там, в доме, ни поворачивался, они его находили…
– Хотя на этот раз один я не поеду, – добавил он.
– Конечно, нет, – согласился Нурдфельд. – Возьмите с собой кого-нибудь из портовой полиции. Они привыкли иметь дело с подбиралами.