James Hadley Chase
In A Vain Shadow
© Hervey Raymond, 1951
© Е. Н. Скляренко, перевод, 2019
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа «Азбука-Аттикус», 2019
Издательство Иностранка®
* * *
Глава первая
Требуется телохранитель. Около 30 лет, в отличной физической форме. Кандидаты с опытом службы в спецназе рассматриваются в первую очередь. Хорошие перспективы служебного роста и достойная оплата гарантируются. Заявка, с подробным послужным списком, должна быть написана от руки. Рекомендации от предыдущих нанимателей обязательны. Почтовый ящик 1411.
– Если ты можешь на мгновение оторваться от газеты, налей мне, пожалуйста, еще джина, – протянула Нетта.
– Не могу. Я занят. Будь хорошей девочкой и налей себе джина сама. Не стесняйся, чувствуй себя как дома и не приставай ко мне.
Я размышлял, что имеется в виду под «хорошими перспективами» и «достойной оплатой» и кому мог понадобиться телохранитель. Не часто в лондонских газетах встречаются объявления подобного рода.
Достойная оплата и перспективы. Не отказался бы ни от того, ни от другого, просто для разнообразия.
Забавно, не могу припомнить, когда бы я вообще мог отказаться от денег. Деньги задерживаются у меня не дольше, чем вода в решете.
Месяц назад я выиграл на скачках две сотни фунтов при ставке сто к одному – весь ипподром ахнул от удивления, когда белоносое недоразумение, на которое мне случилось поставить, пришло к финишу первым. Но это было тридцать дней назад. Сейчас от богадельни меня отделяли только пять фунтов, несколько шиллингов и та самая отличная физическая форма. Две сотни улетели за тридцать дней, это шесть фунтов в день как минимум, – расточительно, надо признать, но тратить их было довольно весело. Чувствуешь себя человеком, не трясясь над каждым грошом.
После демобилизации жизнь швыряла меня не хуже американских горок: вверх – вниз, то в шоколаде, то на мели. Завтра я опять останусь без гроша в кармане. Нет смысла предупреждать Нетту, вот уж кто пронюхает об этом сразу. И я знаю, что она сделает: откроет сумочку и вывалит ее содержимое мне на колени – чековую книжку и все такое.
Черта с два! Мне случалось делать сомнительные вещи, но за счет женщины я еще не жил. И я не собираюсь начинать карьеру альфонса прямо сейчас.
Проблема с Неттой в том, что она хочет содержать меня.
Она достаточно глупа, чтобы вообразить, будто с помощью денег можно крепче подцепить меня на крючок. Стоит мне зашелестеть банкнотами, как она лишается сна от ужаса, что я ее брошу. В ее хорошенькой пустой головке не укладывается мысль, что чем меньше у меня денег, тем меньше желания с ней оставаться.
Тонкости – вот чего ей недостает. Она искренне полагает, что путь к сердцу мужчины лежит через дверь спальни. Она красотка, стильно одевается, владеет роскошной квартирой на Леннокс-стрит, недалеко от Пиккадилли, работает манекенщицей у фотографа Ливинского за тридцать фунтов в неделю. У нее роскошное тело, белокурые волосы, уживчивый нрав, она с ума сходит от всяких зверюшек, но из-за своего навязчивого желания выйти замуж, желательно за меня, совершенно невыносима. Кого угодно достанет выслушивать любовные признания по сто раз на дню, терпеть беспричинные вспышки ревности и истерики в самый неподходящий момент. Она желает давать мне деньги, покупать рубашки, туфли, галстуки и сигареты. Подумать только, я живу у нее уже три месяца – на два месяца и тридцать дней дольше, чем нужно.
Так что объявление показалось мне манной небесной, долгожданным знаком решительных перемен. Я чувствовал: стоит написать письмо – и работа будет моей. Не то чтобы у меня был большой опыт по этой части. Работа обычно сама сваливалась мне в руки, как, например, в тот раз, когда я любовался роскошным «роллс-ройсом» на Бонд-стрит, а его владелица предложила пять фунтов в неделю и все такое просто за то, чтобы я водил его. Вскоре, правда, я обнаружил, что еще прилагается к этой работе, и тут же слинял. Крутить шуры-муры с пятидесятипятилетней бабой, которая выглядит как порождение Эпштейна[1], – нет уж, спасибо, не надо.
Был еще случай, когда инструктор школы вождения попросил подменить его. Катая длинноногую блондинку вокруг парка, я быстро разобрался, как здесь можно приятно провести время. Чудное место, где я мог бы работать и до сих пор, если бы не нарвался на малютку с внешностью Джейн Рассел[2], которая нажаловалась на меня в контору.
За четыре года после демобилизации я перепробовал чертову уйму занятий: был букмекером, рестлером, продавцом автомобилей, маркером в бильярдном клубе. Две кошмарные недели провел, таскаясь за собаками по Уайт-Сити с совком и метелкой. Но вот телохранителем я еще не был. И если подумать, возможно, проворонил свое призвание. Охранять тела – вот что получается у меня лучше всего, особенно если тела, как у Нетты.
Для телохранителя, на мой взгляд, я подхожу идеально: у меня мощная мускулатура, быстрая реакция, опыт спецназа, мой хук правой сбивает с ног лошадь. И потом, не думаю, что в этой стране у телохранителя много работы. Люди здесь не расхаживают, размахивая ножами и пистолетами. Даже у самых одиозных наших политиков телохранители годами маются от скуки. Так что если зарплата и по моим меркам достойная, то морока по составлению письма может себя оправдать.
– О чем ты задумался, Фрэнки, дорогой? Ты молчишь весь вечер.
– Даю возможность выговориться тебе, пытаюсь быть чутким. Разве не этого ты хотела?
– Но, дорогой, это ненормально – молчать все время. Тебя что-то тревожит. Не говори, что это не так, я же вижу знаки.
– Какие еще знаки?
– Ну, ты хмуришься, грызешь ногти. Мне бы не хотелось, чтобы ты грыз ногти. Я не придираюсь, Фрэнки, но это не очень приятная привычка, и это уродует твои руки.
– Значит, из-за того, что я хмурюсь и уродую свои руки, ты решила, что я тревожусь, так?
– Я знаю, что ты тревожишься, дорогой.
– Женский инстинкт, полагаю?
– Не будь таким циничным, Фрэнки. Не понимаю, что с тобой происходит в последние дни. Ты раздражаешься, не даешь мне сказать ни слова. Ты стал другим. А я так люблю тебя, дорогой, ты ведь знаешь.
Ну вот, сегодня это уже девятьсот девяносто девятое признание в любви.
– Значит, ты не понимаешь, что со мной происходит? Ты достаточно проницательна, чтобы заметить, что я тревожусь, но не можешь сообразить, почему я злой и раздражительный? Ты теряешь хватку, детка, – даже идиот бы догадался.
Она поставила бокал с джином на стол и зажгла сигарету, ее длинные тонкие пальцы дрожали.
– Не будем ссориться, Фрэнки. Мы все время ссоримся. Хорошо, прости меня. Прости, что я завела этот разговор. Лучше я сделаю ужин. Хочешь, я приготовлю тебе стейк?
– Я вовсе не ссорюсь, и спасибо за стейк. Не думай, что я не ценю твою заботу. Я считаю тебя милой девушкой, просто неправдоподобно замечательной.
Она посмотрела на меня, как на бродячую собаку, внезапно оскалившую зубы.
– Фрэнки, пожалуйста…
– Хочешь знать, что меня беспокоит? Изволь. С утра собирался рассказать тебе. Я опять на мели. Что скажешь? Все, что у меня осталось, – это пять фунтов и пара шиллингов. Так что я собираюсь получить работу. Вот, на этой странице объявление, помеченное крестом.
Я протянул ей газету:
– Могу прочесть вслух, если текст тебе не по силам.
Она долго рассматривала объявление, рассеянно накручивая на палец прядь волос. Потом отложила газету и уставилась на свои туфли с тем удивленным выражением лица, как если бы ожидала увидеть вместо них пару штиблет.
– Скажи что-нибудь, наконец! Тебе не кажется, что эта работа как раз по мне?
– Не пиши туда, Фрэнки! Это опасно и глупо. Кому бы понадобился телохранитель, если бы это было не опасно?
– Ну, возможно, объявление дала кинозвезда. Представь, вдруг меня наймут охранять кого-нибудь вроде Бетти Грейбл[3].
– Бетти Грейбл в Голливуде!
– Хорошо, тогда Маргарет Локвуд[4]. Я непривередливый. Или Анну Нигл[5]. Или Валли[6]. Я соглашусь на половину зарплаты, если это будет Валли.
– Ты просто дразнишь меня, хочешь, чтоб я ревновала. Мы оба знаем, там не будет никаких кинозвезд. Но что-то там неладно, это точно.
Время от времени работа крохотных серых клеточек, которые она называет своим мозгом, ошеломляет меня снайперской точностью.
– С чего ты взяла, что там что-то неладно?
– Зачем кому-то личный телохранитель, когда вокруг столько полицейских?
– Знаешь, иногда я начинаю думать, что ты гораздо умней, чем кажешься. Налей мне выпить и сядь. Нам нужно поговорить.
– Фрэнки, дорогой, почему ты такой жестокий? Почему ты все время говоришь такие обидные вещи?
– Просто молча принеси выпивку. И не говори больше, что ты меня любишь. Меня тошнит от этой фразы.
Она принесла джин и дюбонне[7] и присела рядом.
– Но разве ты не хочешь поужинать, Фрэнки? Уже почти половина восьмого.
– Да хоть бы и половина двенадцатого, мне плевать! Ты уймешься когда-нибудь? Понимаю, что прошу слишком многого, но, если ты соберешь волю в кулак, у тебя получится помолчать пять минут.
Она затихла, глядя на меня исподлобья, словно ребенок, получивший затрещину.
– Ты только что попала в яблочко. Я тоже считаю, что тот, кто поместил объявление, – мошенник. Вот почему я хочу эту работу. Пришло время подзаработать деньжат, не мелочь вроде сотни-другой – настоящие деньги. Я могу показать тебе парней, слоняющихся по Пиккадилли, которые в одночасье заполучили десятки тысяч фунтов. Парней, достаточно ловких, чтобы провернуть дельце и выжать из него все до капли. Парней, которых не волнуют налоги и у которых в карманах больше наличных, чем я когда-либо видел, не говоря уже о том, чтоб иметь. Вот что я называю настоящими деньгами, и что-то мне подсказывает: это объявление – прямая к ним дорожка.
– Но, Фрэнки…
– Не утруждайся, ты не скажешь ничего, чего я не слышал бы раньше. Никто не скажет. Я стреляный воробей, и на мякине меня не проведешь. Половиной всего, что зарабатывал, я расплачивался за идиотские ошибки бездарного правительства, отдавая девять шиллингов с каждого заработанного фунта. Лишь играя на скачках, удавалось сорвать приличный куш, да и то за четыре года я проиграл больше, чем поставил. Остается еще футбольный тотализатор, но не настолько я лох, чтоб так и состариться, пытаясь выиграть со столь ничтожными шансами. Знаешь, что раздражает меня больше всего? От чего меня выворачивает наизнанку каждый раз, когда я открываю газету? Я скажу тебе. Каждый чертов день недели читать, как какой-нибудь пришлый еврей или итальяшка сколотил состояние. Взять хотя бы того чувака с Парк-Лейн: он мог иметь любую чертову вещь, какую хотел. Даже парни, которые рулят этой страной, лебезили перед ним. Когда он сбежал, он был должен налоговой службе больше двадцати тысяч фунтов; но стоит мне задержать налоговую декларацию на месяц, они засыпают меня письмами с угрозами. Или помнишь типа, который сделал двести тысяч буквально из ничего и попросту испарился? Скажешь, он умен? Что ж, я тоже не промах, дай мне только попасть в игру. И я чувствую, это объявление – мой пропуск туда. Не думай, будто ты единственная, кто способен читать знаки.
– Фрэнки, дорогой, пожалуйста, выслушай меня. Это глупо, ты знаешь сам, что это глупо. Ты ведь не хочешь связываться с полицией? Да, у тебя были трудные времена, но, если ты сделаешь что-нибудь глупое и безрассудное, все станет гораздо хуже. Преступники всегда проигрывают. Они убегают с деньгами, но в конце концов их обязательно ловят. Фрэнки, пожалуйста…
– Да неужели? А тех двух типов поймали? Или ты думаешь, они умнее меня? Хорошо, предположим, мне придется скрываться. Чем плох Тель-Авив? Что не так с Парижем, или Нью-Йорком, или Москвой? Да где угодно с двумя сотнями тысяч фунтов в кармане можно чувствовать себя королем. И позволь мне сказать тебе кое-что, детка: мне нужны эти деньги и я пойду на все, чтобы получить их. Слышишь? На все! Пусть даже мне придется кого-то убить!
Я не собирался этого говорить. Мысли, дремавшие в моем подсознании долгое-долгое время, вырвались наружу сами собой, обретя звучание, плоть и вес. Обретя реальность.
Глава вторая
То, что я ждал, произошло через три дня.
К девяти, как обычно, Нетта принесла завтрак.
На подносе среди тостов лежали три конверта. Она поставила поднос на столик и начала перебирать рекламные проспекты, притворяясь изо всех сил, что ей неинтересно, кто мне написал.
Два конверта были обычными, со счетами, на третьем красовалась почтовая марка за два с половиной пенни. Мои письма редко украшают марки дороже пенни, так что, похоже, пришел ответ на мое заявление.
Судя по тому, как ерзала рядом Нетта, она думала так же.
Я сделал вид, что мне дела нет до письма. Просмотрел счета: три фунта за бензин, три, четыре и восемь фунтов за джин. Протянул счета за джин Нетте:
– Британские ученые установили: избыток джина отрицательно сказывается на женском организме. Две бутылки за неделю – это не слишком ли, детка?
– Не дурачься, дорогой, ты сам его и выпил!
– Разве? А ты теперь, значит, подсчитываешь, сколько чего я пью? Завела на меня досье?
– О, ради всего святого, что я опять сказала не так?
– Нет времени объяснять, но я непременно уведомлю тебя, если ты вдруг скажешь что-нибудь толковое. Кстати, будет ли уместным с моей стороны попросить тебя разлить по чашкам кофе, пока он полностью не остыл? И попытайся не пролить его в блюдце, как вчера. Считай это причудой, но я терпеть не могу, когда с чашки капает кофе. Наверно, потому, что мой отец капал мне в детстве на мозги. Азы психологии, детка: если покопаться, можно обнаружить корни наших поступков в младенчестве. Полагаю, я мог бы видеть тебя насквозь, порывшись в твоем прошлом, причем даже не лопатой, а чайной ложкой.
– Ты не вскрыл свое письмо, дорогой.
– Можешь вскрыть, если хочешь.
Она потянулась к конверту, но тут же остановилась. Чему-то она все же научилась за три месяца нашей совместной жизни, раз смогла понять, что есть вещи, за которые бьют по рукам.
– Меня не интересуют твои письма. Знаешь, Фрэнки…
– Знаю. Я злой, раздражительный, говорю обидные вещи, но ты все равно любишь меня.
– Если ты будешь таким ужасным…
– Полистай свои модные журналы, выбери платье. Я не собираюсь платить за него, но это хоть как-то тебя займет.
Пока она возилась с журналами, я допил кофе и вскрыл конверт. Мне понадобилось не больше минуты, чтобы изучить его содержимое: несколько строк на дешевой бумаге, аккуратно напечатанных, с такой подписью, которую под силу разобрать только банковскому клерку.
– Помнишь, я показывал тебе объявление? Парня, который искал телохранителя?
Как будто не об этом она думала дни напролет.
– Да. Ты написал ему? – Она настороженно взглянула на меня.
– Прекрасно знаешь, что да. После того как ты надулась и ушла спать, я сочинил истинный шедевр и отослал его той же ночью. А вот и ответ. Признаться, письмо несколько разочаровывает: ни бумаги ручной работы, ни тисненых монограмм – не так пахнут большие деньги. С другой стороны, содержание недвусмысленное и по существу. Я должен явиться на собеседование сегодня в двенадцать, сжимая в потных кулачках рекомендации.
– А у тебя есть, дорогой?
– У меня есть – что?
– Рекомендации.
– Нет, если только ты не желаешь что-нибудь написать. Например, что я жестокий и злой. Окажешь мне услугу? Я могу даже водить твоей рукой, если ты стесняешься своего почерка.
– На самом деле ты не собираешься идти туда, да, Фрэнки?
– Разумеется, собираюсь. Не думаешь же ты, что я упущу шанс ухватить за хвост удачу? Кто не рискует, тот не выигрывает, детка. Кроме того, они называют себя «Современными предпринимателями», а кто скажет, что я не современен и не предприимчив?
– Фрэнки…
– Что еще?
– Ты говорил ужасно безрассудные вещи той ночью…
– Я ужасно безрассуден и нынешним утром.
– Ты говорил злые и глупые вещи. Я просто хочу, чтобы ты признался, что говорил их в шутку.
– Унеси поднос, сделай милость. Если есть что-то, что я ненавижу больше капающего с чашки кофе, то это объедки. Может, потому, что моя тетя была высохшим огрызком. Помню, отец назвал ее так, когда я как раз учился ходить. Взрослые должны быть очень осторожны с тем, что говорят в присутствии детей. Ты все еще немножко ребенок, не так ли, Нетта?
На ее засветившееся от радости лицо было больно смотреть.
– Значит, ты дурачился, Фрэнки? Ох, дорогой, я так беспокоилась! От этих разговоров об убийстве у меня кровь стынет в жилах.
– Убери поднос и иди ко мне, я мигом тебя согрею.
Офис «Современных предпринимателей» располагался на четвертом этаже развалюхи на Вардур-стрит. Лифта не было, из вестибюля несло курятником, а лестничные перила, за которые я по неосторожности схватился, оставили на пальцах следы липкой грязи.
Одолев четыре лестничных пролета, я нашел нужные двери в конце полутемного коридора.
К этому времени настроение у меня было ни к черту: не так я представлял себе врата в райскую жизнь. С каждым пролетом мечта о богатстве становилась все более эфемерной. Похоже, объявление было чьей-то дурацкой шуткой, и мне не терпелось познакомить шутника со своим знаменитым хуком правой.
Не утруждаясь стуком, я нажал на дверную ручку и вошел. Комната подтвердила мои худшие подозрения: она была тесной, грязной и убогой. Возле незанавешенного окна примостился стальной картотечный шкафчик, ветхие половицы стыдливо прикрывал потертый коврик, на подоконнике притулился пыльный электрообогреватель, в центре громоздился покосившийся письменный стол. Больше ничего существенного в комнате не обнаружилось.
Если не считать восседающей за столом уродливой грузной еврейки, лет где-то около двадцати, а может и сорока, облаченной в черное атласное платье, швы которого, казалось, вот-вот лопнут от натуги, сексуальной, как осьминог, и привлекательной, как гора немытой посуды. Близорукие глазки, блеклые, словно недозрелые ягоды крыжовника, уставились на меня из-под толстых стекол очков с нескрываемым недоверием.
Я почувствовал, как во мне вновь зашевелилась надежда. Что-то в ее наружности говорило о стальной хватке и уме остром как бритва. Рядом с этой тигрицей Нетта выглядела бы сущим котенком. Если ее босс того же типа, с ним можно иметь дело.
Вообще-то, внешний блеск ничего не значит для евреев: из конторы, похожей на запущенный хлев, они могут возвращаться домой на «роллс-ройсе».
Я бросил конверт на стол:
– Мне назначено в двенадцать. Я пришел.
Она поднесла письмо почти вплотную к крючковатому носу, всматриваясь в текст, будто никогда не видела его раньше. Потом оглядела меня снизу доверху и указала грязным пухлым пальцем на стул. На пальце сверкнул бриллиант. Заметив мой взгляд, она неловко прикрыла кольцо ладонью.
– Присаживайтесь. Я выясню, сможет ли мистер Зарек вас принять.
Я несколько опешил. Столкнувшись с особой, словно сошедшей со страниц юморесок Артура Коблера[8], ожидаешь услышать грубый говор уроженки Бронкса, но, за исключением слегка подвывающих интонаций и излишне правильного произношения, ее речь была так же хороша, как моя.
Я уселся. Она не бросилась докладывать о моем прибытии, а раскрыла массивный гроссбух, который выглядел такой же фальшивкой, какой, несомненно, и был, и принялась сосредоточенно заносить туда цифры. Перечитала письмо и вновь устремила на меня пронизывающий взгляд, как будто хотела пересчитать мелочь в моих карманах вместе с волосками на груди.
Затем выбралась из кресла, переваливаясь по-утиному, пересекла комнату и исчезла за дверью, ведущей, надо полагать, в кабинет хозяина.
Мне доводилось видеть разных толстушек, но эта была исключительной: тяжелая и громоздкая, как призовая свинья. Со спины она смахивала на бочонок пива с ножками, причем – забавная вещь – настолько изящными ножками, что даже Нетта позеленела бы от зависти.
Я навострил уши, но из-за двери не доносилось ни звука. Что ж, поразмыслим над ситуацией. Теперь меня было не одурачить жалкой обстановкой – я чувствовал запах денег. Кольцо толстухи я видел хоть и мельком, но достаточно ясно, а я кое-что понимаю в бриллиантах. Камень, который она неуклюже пыталась скрыть, стоит от трех до четырех сотен фунтов, колечко явно не обручальное и найдено не в канаве. Скорее всего, это подарок за услугу или плата за молчание, что-нибудь в этом роде. Дар, достойный мошенника, способного позволить себе такую причуду, как убогие комнаты или личный телохранитель.
У меня есть привычка насвистывать, когда все идет как надо, и сейчас я свистел. Запах денег кружил мне голову.
Она появилась, когда на моих часах было 12:20.
– Мистер Зарек вас примет. Можете войти.
Собираясь на встречу, я потратил порядочно времени, обдумывая гардероб. Нетта предложила синий в елочку шерстяной костюм, но, чтобы она не много о себе воображала, я выбрал джинсы и темно-синюю водолазку, подчеркивающую рельеф моих мышц.
Я вошел в кабинет легкой пружинистой походкой, какой атлеты пытаются впечатлить оказавшихся в поле зрения прелестных дев. Лицо освещала скупая мужественная полуулыбка, брови сурово сдвинуты – ни дать ни взять гибрид Фредди Миллса[9], добивающего соперника, и Пола Муни в роли Человека со шрамом[10] на сходке с враждебным кланом.
Если бы не отсутствие обогревателя на подоконнике, комната была бы близнецом предыдущей: скособоченный стол, изношенный ковер на полу, густой слой пыли и запах дряхлости и тлена.
За столом сидел смуглолицый коротышка в наряде столь поразительном, что я остолбенел. Никогда прежде мне не доводилось видеть такого фантастического уродства. Даже Макс Миллер[11], шокирующий публику в Холборн-Эмпайр во времена моего босоногого детства, на фоне этого буйства красок казался бы чопорным, как официант. Кроваво-красные полоски расчленяли желто-коричневую ткань хламиды на зловещие трехдюймовые квадраты, но ярко-зеленые, отливающие изумрудным блеском отвороты карманов разбавляли угрожающий окрас всполохами задорного оптимизма.
«Парень – псих, – охнул я про себя обреченно, – это объясняет все: и объявление в газете, и письмо, и одежду. Только чокнутый способен напялить на себя это пальто». Я осторожно попятился, пытаясь рассчитать пути отступления. Если что-то меня реально пугает, так это люди, съехавшие с катушек.
– Входите, мистер Митчелл, – прогнусавил коротышка, подвывая на манер толстухи. – Вам не нравится пальто? Мне тоже. Входите и садитесь. Я расскажу о нем, пока вы будете курить.
Его речь звучала почти разумно, но полностью моих опасений не развеяла. Я примостился на краешке плетеного стула – так, чтобы между мной и пальто оставался хотя бы стол.
– Я снимаю здесь офис три года, – продолжал он, почесывая нос мизинцем, – и восемь моих пальто были украдены. Это слишком, не находите? Тогда я приобрел эту вещь, и никто до сих пор не попытался ее стянуть. Может, она так и останется со мной до конца жизни, раз уж никому не приглянулась? Не то чтобы она мне нравилась, но я легко простужаюсь, а ходить без пальто в этом климате – рискованное занятие.
Он вытащил из кармана несвежий носовой платок и трубно высморкался.
– Кроме того, это полезно для бизнеса. Людей интригует необычное, они пытаются раскусить меня. Вся Вардур-стрит знает «человека в пальто». Это выгодная сделка, мистер Митчелл.
– Она должна быть очень выгодной, если компенсирует такой наряд.
Тонкие губы скривились в усмешке.
– У нас, иностранцев, изрядное преимущество перед вами: мы не застенчивы.
– Это уж точно.
Нет, коротышка определенно не сумасшедший. Я изучал его так же откровенно, как он меня. Интересно, из каких он евреев? Если существуют турецкие евреи, он мог быть из них. Смуглое лицо словно состояло из одного носа – гигантского попугаичьего клюва. Глаза, казалось, цеплялись за его бока, а тугой тонкогубый рот начинался прямо из ноздрей. Над этим шнобелем нависал лоб, переходящий в блестящую лысину. Редкие пучки жестких волос торчали над остроконечными, как у летучей мыши, ушами.
Он был на редкость уродлив, но стоило поймать на себе его пронзительный взгляд, и об уродстве больше не вспоминалось. Это был взгляд человека, способного строить империи, ворочать миллионами, перерезать горло собственной матери и затем рыдать над ее могилой. Теперь я был уверен, что жалкие комнатушки – всего лишь фасад, декорации, созданные для защиты от праздношатающихся зевак. Эти глаза и бриллиант толстухи – лучшее доказательство, что я попал в правильное место.
Я успел выкурить две сигареты, свои, не его, пока он терзал меня вопросами о каждой детали, упомянутой в моем опусе. Время от времени я картинно поигрывал мускулами – пусть полюбуется на товар, который покупает.
– Мистер Митчелл, вы не упомянули, что сидели в тюрьме.
Хороший заход… Вот этого я не ожидал.
– Кто упоминает о таких вещах? Это вредит бизнесу.
– Вы убили двоих, мужчину и женщину, когда в нетрезвом состоянии вели машину, верно?
– Так оно и было. Тормоза дышали на ладан, это могло случиться с каждым.
– Пьяницы действуют мне на нервы.
– Как и мне. Это произошло четыре года назад. С тех пор я многое переосмыслил.
– Те, кто на меня работает, не пьют, мистер Митчелл.
– Когда я вышел из тюрьмы, то поклялся, что больше не выпью ни капли.
Он впился в меня острыми глазками.
Ну-ну, никому еще не удавалось поймать меня на лжи.
– В таком случае…
Я чувствовал, что уже на три четверти в деле, и, когда он спросил про рекомендации, решил, что пора сыграть роль прямого парня.
– От моих рекомендаций, мистер Зарек, будет не много прока. Вам нужен телохранитель, я никогда им не был. Никто не может сказать, гожусь ли я для этой работы. Вам придется решать самому.
– Меня интересует, насколько вы честны, добросовестны и надежны.
– Стоит ли полагаться на чужие оценки? Нет ничего надежнее собственного суждения.
Он изучал меня больше минуты.
– Может, вы и правы, мистер Митчелл.
Итак, дело в шляпе. Так я и думал. Теперь посмотрим, что он собирается мне предложить. Как там насчет перспектив и достойной оплаты?
– По причинам, которые я объясню позже, мне нужно, чтобы кто-то вроде вас сопровождал меня в деловых поездках. Это может продолжаться довольно долго. Думаю, десять фунтов в неделю, плюс полный пансион, вполне достаточно за такую работу. Торговаться я не намерен.
– Вы упоминали перспективы.
Черные бусинки глаз сверкнули.
– О перспективах будем говорить, когда узнаем друг друга получше. Я сообщу, насколько вы подходите, в конце месяца.
– Жду с нетерпением конца месяца.
Дверь распахнулась, в комнату вплыла толстуха со стопкой писем и шмякнула ее на стол.
– Эмми, это Фрэнк Митчелл. Он будет работать на меня. Мистер Митчелл, это мисс Перл.
Знал бы я, какая роль уготовлена для нее в скором будущем, я был бы куда любезнее. Но я не знал.
Я одарил ее уничижительной усмешкой и откланялся.