Рубаи

Иллюстрации Рональда Бэлфора

Предисловие Коротчикова Полина Викторовна

Перевод с персидского языка

Сергея Уманца, Константина Герра, Василия Величко, Константина Бальмонта, Марка Ватагина, Федора Корша, Анатолия Луначарского, Леонида Некоры, Петра Порфирова, Нины Тенигиной

© П.В. Коротчикова, предисловие, 2023

© Издательство АСТ, 2023

Омар Хайям – поэт и философ

Омар Хайям по праву занимает ключевое место среди наиболее известных, читаемых и цитируемых поэтов Востока. Его творчество проникнуто духом бунтарства, воспеванием радости бытия и размышлениями о смысле человеческой жизни. Оно притягивает читателей удивительной современностью и вневременностью поднимаемых тем. При этом сам автор до сих пор во многом остается для исследователей загадкой – биографические данные о нем скудны, а творчество касается порой столь острых вопросов, что интерпретации их оказываются прямо противоположными. Валентин Жуковский, первый отечественный исследователь творчества поэта, в работе «Омар Хайям и странствующие четверостишия» 1897 г. очень точно определяет этот конфликт: «Он вольнодумец, разрушитель веры; он безбожник и материалист; он насмешник над мистицизмом и атеист; он правоверующий мусульманин, точный философ, острый наблюдатель, ученый; он – гуляка, развратник, ханжа и лицемер».

Омар Хайям (полное имя Гийяс ад-Дин Абу-л-Фатх Омар ибн Ибрахим Хайям) родился в 1048 или чуть ранее в Нишапуре, где провел годы обучения и юности. Семья его, судя по всему, была достаточно состоятельной, чтобы позволить сыну долгий период совершенствования в науках. Будущий ученый освоил широкий комплекс дисциплин, от математики и астрономии до филологии и медицины. Нишапур XI в. – богатейший город Средней Азии, знаменитый своими ремесленниками и культурой. Хайяму, однако, не сразу удалось найти применение полученным научным знаниям, хотя уже в 25 лет он прославился, закончив первый труд – «Трактат о доказательствах проблем алгебры и ал-мукаблы».

Спустя некоторое время скитаний молодой ученый получил службу при дворе бухарского принца Хакана Шамс ал-Мулка (1068–1079), а в 1074 г. был, наконец, приглашен ко двору могущественного султана Малик-шаха (1072–1092) в столицу государства сельджукидов Исфахан. Прославленный город, важный пункт караванной торговли, в то время он был пристанищем ученых благодаря мудрой политике великого визиря и советника султана Низам ал-Мулка (1018–1092), приглашавшего лучших мыслителей со всего мусульманского мира. Омар Хайям занял должность управляющего дворцовой обсерваторией, и вместе с другими астрономами разработал новый календарь «Меликшахово летосчисление», который оказался на семь секунд точнее принятого в XVI в. григорианского календаря. За годы службы ученый написал целый ряд трактатов по геометрии, арифметике и философии, составил астрономические таблицы, выполнял функции придворного астролога. Восторженные современники именовали его «Царем философов Запада и Востока», «Доказательством истины», «Ученейшим мужем века»… Но где же знаменитый на весь мир поэт?

Действительно, «должность» поэта во времена Хайяма подразумевала придворную службу в роли панегириста, или мастера, творившего на заказ. А творческое наследие Хайяма было велением души, актом свободной воли, и предназначалось для узкого круга друзей и учеников. Однако смелость тем и сила образов быстро сделали его творчество известным фольклором, передающимся из уст в уста. Способствовал этому и специфический поэтический жанр, выбранный Хайямом, – рубаи.

Четверостишия-рубаи, в отличие от касыды и газели, пришедших из арабских земель, были исконно персидским жанром песенного народного творчества. Впервые они появились в творчестве Рудаки, впоследствии получили распространение среди религиозно-мистической лирики суфиев, но жанром высокой литературы стали только в творчестве Омара Хайяма, превратившись в цельные философские высказывания-афоризмы. Интересно, что при объединении в сборники четверостишия поэта и правда начинают звучать как песни, тематика которых дополняется от сюжета к сюжету.

Стоит отметить, что авторство рубаи – отдельная сложная тема для исследователей творчества Хайяма. На данный момент ему приписывается около 5 тысяч четверостиший, хотя ни в одной из сохранившихся рукописей не содержится единовременно более нескольких сотен. Многие из них, возможно, являются плодом народного творчества, подражанием последователей, стилизацией под великого учителя – доподлинно мы не узнаем никогда. Однако есть среди четверостиший те, которые складываются в особенно цельные блоки и проникнуты глубоким противоречивым настроением мрачного цинизма и упоения жизнью.

Творчество Хайяма переливается множеством поэтических интонаций и настроений, но наиболее отчетливо звучит призыв жить моментом и истинная гордость за человека. Его справедливо можно назвать гуманистом, проповедником ценности человеческого счастья и право на радость бытия.

Хайям-философ неоднократно задавался вопросами существования загробной жизни, цели и первоисточника человеческого существования, сравнивая мир с «шахматной доской», а людей – с «пешками». Красивы и одновременно печальны рисуемые им образы круговорота природы – из человеческого праха произрастают цветы, он удобряет почву и дает будущую жизнь. Возможно, склоняясь над цветком, ты гладишь локоны своей бывшей возлюбленной, а «в комочке праха сером, под ногою» наступаешь на останки юного тела. В его стихах звучит тонкий трагизм быстротечности, и, главное, невозвратности краткой человеческой жизни:

 
Над зеркалом ручья дрожит цветок;
В нем женский прах: знакомый стебелек.
Не мни тюльпанов зелени прибрежной:
И в них – румянец нежный и упрек…
 

Тем громче звучит призыв поэта радоваться, пока миг длится, жить «сегодняшним днем», наслаждаться любовью, красотой и общением с друзьями, пока из твоего праха «тюльпаны не начали расти». Наслаждение бесценной жизнью становится в центр проповеди поэта, и самым ярким, наиболее противоречивым образом, который он выбирает для передачи своих мыслей, становится тема вина, которое он называет «другом», «мудрецом» и «алхимиком». Он воспевает состояние опьянения, силу, происходящую от древнего напитка, однако в его стихах нет призыва к разнузданности. Для его лирического героя вино – освобождение и увеселение духа и средство уйти от забот, для самого поэта – тонкая попытка свободомыслия, не скованного строгими религиозными догмами. Сознательное «эпикурейство» Хайяма звучит как вызов общественной морали, но оно всегда про гуманизм и про человека, который сам становится центром своей вселенной.

 
Вот вечный небосвод. И что мы для него?
Придeт пора – из нас не станет никого.
Сядь на траву и пей вино с любимой! —
Придeт пора – взойдeт трава из праха твоего.
 

А если загробная жизнь, возможно, и не существует – какой смысл ограничивать себя в земных радостях на этом свете, вопрошает поэт? Ведь у нас есть только миг в этой реальности, и его нужно прожить ярко и радостно. Обещания блаженства в загробной жизни Хайям сравнивает с «кредитом» и осуждает тех, кто верит в «расчет на будущее». Ведь даже если рай реален, то он должен стать пристанищем лишь скучных ханжей:

 
В ад посылать из-за вина и женщин?
Тогда в раю, наверно, ни души.
 

Наиболее сложная и спорная тема в творчестве Хайяма, напрямую связанная и с его философскими размышлениями, и с показным эпикурейством, – вопрос веры в Бога и уважения к Его служителям. Некоторые исследователи творчества мыслителя, в том числе В. Жуковский и К. Смирнов, понимали его творчество как поэзию религиозную, суфийскую, построенную на скрытых смыслах. Большинство, однако, сходятся на том, что критический ум ученого был занят неразрешимыми вопросами, и часто его рубаи – явная к этому иллюстрация. В наиболее смелых текстах поэт задает Богу прямые вопросы о смысле и кратковременности человеческой жизни, обвиняя его в божественной жестокости. Наиболее интересный цикл, иносказательно посвященный этой теме, – про гончарство. В нем Хайам представляет Бога гончаром, а сосуд – человеком. В самых жестких текстах Бог представляется полубезумным неудачником-мастером, который сам разбивает свои творения.

 
Гончар. Кругом в базарный день шумят…
Он топчет глину, целый день подряд.
А та угасшим голосом лепечет:
«Брат, пожалей, опомнись – ты мой брат!..»
 

Беспощадно строг Хайам и к показным «святошам», называя их «трусами», полными «невольничьих тревог». Их вера, их благолепие, их следование закону происходят от страха перед наказанием, а не являются свободным выбором человека. Уж лучше искренность несовершенства:

 
Будь вольнодумцем! Помни наш зарок:
«Святоша – узок, лицемер – жесток».
Звучит упрямо проповедь Хайяма:
«Разбойничай, но сердцем будь широк!»
 

Крамольные высказывания не прошли для поэта даром – на старости лет он вынужден был совершить паломничество в Мекку, чтобы отвести от себя обвинения. После смерти своего покровителя Низам-ал-Мулка и султана Мелик-шаха он вернулся в родной Нишапур, где и закончил жизнь. Хайям жил замкнуто и «был скуп в сочинении книг и преподавании», как писал о нем младший современник, историк Абу-л-Хасан Али Бейхаки.

 
Что жизнь? Базар… Там друга не ищи.
Что жизнь? Ушиб… Лекарства не ищи.
Сам не меняйся. Людям улыбайся.
Но у людей улыбок – не ищи.
 

Всемирная известность пришла к Омару Хайаму в XIX в. благодаря тонкой книжечке «Рубайат Омара Хайяма», опубликованной в 1859 г. Эдвардом Фицжеральдом (1809–1883). Книга выдержала сотни переизданий и положила начало мировому «хайямоведению». Его стихи, короткие, хлесткие, касаются тех тревог и переживаний, которые встречаются на пути каждого человека. Марк Твен говорил, что они «содержат в себе самую значительную и великую мысль, когда-либо выраженную на таком малом пространстве, в столь немногих словах». Будь честен и свободен духом, милосерден к слабым, предан друзьям, нежен с любимой, дыши каждым мигом своей жизни, потому что он может стать последним, и «твой прах землею, кирпичами мгновенно станет». Мир несовершенен, жизнь быстротечна, но человек может прожить ее достойно и радостно, потому что он – «камень драгоценный».

Коротчикова Полина

с. н.с. отдела Ближнего и Среднего Востока,

Южной и Центральной Азии

Государственного музея Востока

«Вино, и песни, и цветы…»
Перевод Сергея Уманца

«Вино, и песни, и цветы…»

 
Вино, и песни, и цветы,
И дев, как пери легких, ласки,
И звон заздравных ваш, и пляски
На лоне сельской простоты!
Под стоны арфы, вздохи флейты,
Обвеян ароматом роз,
Вина янтарного испей ты,
Корана не страшась угроз!
Что может лучше быть на свете:
Лобзаний жарких уст младых,
Пирушки бражников лихих
И пьяной песни на рассвете?
Друзья, да здравствует вино!
В вине отрада и забвенье!
Глупцу и умнику равно
Оно дарует наслажденье!
 

«Но мне ль перед тобой хвалиться?..»

 
Но мне ль перед тобой хвалиться?
Смысл жизни мне ли разгадать,
И мне ль премудростью кичиться,
И мне ль советы подавать?!
Зачем живем – не знаем сами,
Мы бродим в мире, как слепцы…
Зачем? Не объяснят словами
Вам никакие мудрецы!
 

«О мудрый суфий, в добродетель…»

 
О мудрый суфий, в добродетель
Ты с головы до ног одет,
Но ведь никто – Аллах свидетель —
Твоей наукой не согрет!
 
 
Своей ты мудростью сверкаешь
Перед толпой учеников,
Но что ж ты понял, что ты знаешь
Средь мрака жизненных оков?
 
 
Туманных басен нить гнилую
Ты нам с отвагою плетешь,
Но час пробьет – и в ночь глухую
Небытия ты отойдешь…
 

«Я пить хотел вино…»

 
Я пить хотел вино,
Алла, —
На радость нам оно,
Алла, —
Но Ты фиал разлил,
Алла, —
К блаженству дверь закрыл,
Алла, —
Ты мне нанес изъян,
Алла, —
И сам не стал ведь пьян,
Алла!..
 

«Сулят нам гурий в небесах…»

 
Сулят нам гурий в небесах,
Но… если здесь мы их ласкаем,
Все хором нас винят в грехах,
И молча мы главу склоняем…
Но в чем же наш, скажите, грех?
Мы здесь попробовать желаем
Тех самых сладостных утех,
Которых в небе ожидаем.
 

«Пред вечной волею Аллаха…»

 
Пред вечной волею Аллаха
Твой каждый предначертан шаг!
Ты без нее – и сир, и наг,
Ты без нее – соринка праха!
 
 
Как ни борися – сила рока
Тебя туда-сюда влечет;
То вдруг задержит твой полет,
То вдруг подымет вмиг высоко!
 
 
Но если так, почто Аллахом
Караем каждый грешный час?
Зачем муллы пугают нас
Мучений ада диким страхом?
 

«Не сохни, бедный богослов…»

 
Не сохни, бедный богослов,
Над изучением основ
Мятежных ересей ислама.
 
 
Они утехи не дадут!
А с чаркой весело живут
Потомки праотца Адама!
 
 
Порог трактира, как метлой,
Своей частенько бородой
Я в опьяненьи подметаю!
 
 
На мир смотрю премудро я
Как на мгновенье бытия —
И сладко с чашей засыпаю!
 

«Когда я буду с мертвецами…»

 
Когда я буду с мертвецами,
Как пласт, лежать,
Не смейте вздохами, слезами
Себя терзать!
Поставьте лучше надо мною
Вина фиал:
Я оценю и под землею
Его кристалл!
Ко мне в могилу лейте смело,
Друзья, винцо, —
Чтоб поскорее заалело
Мое лицо!
Запойте шумною толпою
Гимн в честь вина,
И я под мраморной плитою
Проснусь от сна!
Ищите при кончине мира
Мой бренный прах
В пыли любимого трактира,
Во всех углах!..
 

«Я жизнь свою свершу для всех вас незаметно…»
Перевод Константина Герра

«Соседу моему наскучил птичий род…»

 
Соседу моему наскучил птичий род,
И с воробьями он недавно так слукавил:
Повсюду в свой большой и длинный огород
Вертящихся кругом он чучел понаставил.
 
 
Я думал: мудр сосед, но отчего же Бог
От лжи и зла наш мир Сам оградить не мог, —
На хищников таких страх вовсе не наводит
И то, что на земле так много чучел бродит!
 

«Товарищ, приходи! Оставь свою заботу…»

 
Товарищ, приходи! Оставь свою заботу,
Налей из кувшина янтарное вино!
Приди, развеселит с тобою нас оно,
Отнимет, наконец, оно у нас охоту
Трудиться мыслию над вечною загадкой.
 
 
Я на ухо скажу тебе тогда украдкой:
– Пей, больше пей вина, товарищ по несчастью,
Не долог срок, когда смешаемся с землей;
Лишенные забот, житейского участья,
Мы обратимся в прах, товарищ мой, с тобой…
 
 
И вылепят из нас кувшины, статуэтки
И разных петушков, собачек, лошадей,
И будут хохотать над ними наши детки,
Ломать их и играть… ну, а пока налей!..
 

«Сидел я за вином, мечтал и, увлекаясь…»

 
Сидел я за вином, мечтал и, увлекаясь,
Я думал: «Нирузам^[1], ты истинный поэт!
Пускай тебя всю жизнь клянет, хоть надсаждаясь,
Не только злейший враг, но даже целый свет!»
 
 
Но голос вдруг сказал: «Напрасно увлеченье,
Ты вовсе не готов для истинной борьбы…
Что также ты – поэт, о, в этом нет сомненья,
Но ведь поэты здесь родятся, как грибы!..»
 

«Заря встает. Встаю и, покидая ложе…»

 
Заря встает. Встаю и, покидая ложе,
Гляжу на светлый день, он мне всего дороже!
Пусть струны под рукой привычное звенят
И услаждают слух, и чувства окрыляют,
Жизнь не вернется к тем, в земле что ныне спят,
Могилы их к друзьям опять не возвращают.
 
 
О ты, всезнающий, что скрыто в глубине,
На дне души людей, на дне земных могил,
Приди и облегчи, хотя б в последнем дне,
Возможность жизнь любить, как в детстве я любил!..
 
 
Дай силы перенесть мои переживанья
И, отрешив мой ум от суеты земной,
Дай до последних дней, до часа воздыханья,
Беседовать с тобой, а там… приди за мной!..
 

«Я жизнь свою свершу для всех вас незаметно…»

 
Я жизнь свою свершу для всех вас незаметно,
Я промелькну средь вас, как тихий метеор!..
Поэзия моя, хотя и многоцветна,
Не тронет ни ваш ум, ни близорукий взор…
 
 
Но протекут года, – другие поколенья
Откроют, наконец, забытые листы
И чуткою душой поймут без поясненья,
Чего понять не мог раб мелкой суеты!..
 

«Если б богом я был, я бы ночью и днем…»

 
Если б богом я был, я бы ночью и днем
Заставлял бы вино падать с неба дождем,
Если б богом я был, то мой ветр полевой
В мир бы дул ароматом фиалки лесной;
Если б богом я был, настоящим, могучим,
Я перины пушистые сладил бы к тучам,
Чтоб могли на них люди, баюкаясь, спать,
От предела к пределу вселенной летать.
Если б богом когда-нибудь раньше я был,
Ни за что б я вселенную так не творил,
А тем паче в нее дураков не вводил…
 

«Зачем, Творец мой, Ты меня заставил…»

 
Зачем, Творец мой, Ты меня заставил
От первых дней себя распознавать?
И творческую мощь Ты сам же обесславил,
Уделом начертав мне слово – «умирать»?!
Какая цель? В чем смысл такого познаванья
И для чего оно, когда не в силах я
Воспользоваться им для целей бытия,
Раз осужден Тобой на вечное изгнанье?
 

«Сегодня грустно мне, – и яства за обедом…»

 
Сегодня грустно мне, – и яства за обедом
Насытить не могли желания души…
Эй, мальчик, вновь вина! налей и заглуши
Тот голос, что тебе по младости неведом.
 
 
Но ты поймешь потом, оставшись стариком,
Всепонимающим, больным и нелюдимым,
Что выше блага нет для смертного ни в чем,
Как глупость, чтоб любить, и счастье —
быть любимым.
 

«Свои грехи припоминая…»

 
Свои грехи припоминая,
Я удручен, молчу, скорблю,
Хотя лишь истину люблю —
Я ложь и правду совмещаю.
 
 
Когда ж раскаянье сжигает
Мне душу – ум тогда твердит:
Коль раб ошибку не скрывает,
То господин его простит!..
 

«В церквах, училищах и домах, глаз на глаз…»

 
В церквах, училищах и домах, глаз на глаз,
Об аде все твердят, хотят достигнуть рая,
А между тем мудрец, дух божий понимая,
Блаженствует в раю духовном каждый час.
 
 
Пусть ты обегал мир, – бежал, лишь утомился,
Пусть ты услышал все, – к чему такое знанье?
Счастливым быть, меж тем, ты все ж не научился
И, праведный, ты ждешь за гробом наказанья.
 
 
Забудь, что ждет нас ад, что есть блаженство рая,
Боязнь свою пойми, старайся превозмочь, —
Пусть будет рай тебе – подругу обнимая,
А адом – час, когда уйдет подруга прочь!..